Читать книгу Мертвая - Ночная Тишь - Страница 7

И вот мы встретились. Я и Аринка.

Марька ревет, как ненормальная, цепляясь за мои руки и тычась в плечо отвратительно распухшим носом. Бесцеремонно отпихиваю ее и продолжаю оглядываться.

Мы сидим тут уже битый час, а осознание все не приходит. Аринкину смерть снова загораживает толпа народа и куча обстоятельств. Когда мы только зашли в квартиру Авзаловых, я на несколько секунд подошла к гробу и скользнула взглядом по кипе белых кружев (отмечаю, что платье – то самое, преподнесенное неизвестным дарителем) и меловым рукам, сложенным на животе. Дальше смотреть не рискнула. После мы с Марькой и другими девчонками из группы уселись на стулья, расставленные вдоль стены.

Комната, которая в квартире служит гостиной, почти неузнаваема: все отражающие предметы, включая телевизор, завешаны тканью, мебель сдвинута – чтобы освободить как можно больше пространства, но вскоре и его становится недостаточно, народ все прибывает. В углу напротив входа висит большое деревянное распятие, которое я раньше не видела, или не замечала.

У правой стороны гроба, спиной к нам, сидит Дашка с матерью. Дашка скулит, ее плечи вздрагивают, а тетя Наташа кажется изваянием – настолько она неподвижна.

Я вижу Макса – он стоит у левого края, лицом ко мне, и смотрит не на Аринку, а куда-то вбок, на ее плечи, там, где они касаются белой обивки. Его фингал под глазом аккуратно замазан, но все равно заметно. За Максом, держа в руках его куртку, стоит Ванька. Я видела, как он, входя в гостиную, стянул с головы шапку и, взглянув на распятие, дернул правой рукой, но тут же опомнился и сунул ее в карман. Теперь он маячит за Максовой спиной, точно тень, низко опустив свою светлую голову. Иногда он осторожно смотрит – влево, вправо, будто выискивает кого-то. Но вот находит меня, кивает и посылает такой стремительный взгляд, словно ему вот прямо сейчас, немедленно нужно что-то мне сказать. Но остается на своем месте и перестает озираться. Теперь он поглядывает в мою сторону, и всякий раз, как я утыкаюсь в его синий взгляд, у меня бегут мурашки вдоль позвоночника.

У Аринкиных ног, в почтительном отдалении от ряда родственников, стоит Женечка Лебедева в окружении своей свиты. Черное пальто выгодно подчеркивает ее белокурые волосы. Наверняка, стояла перед зеркалом часа три, придавая им эффект легкой небрежности. Из-за макияжа она, конечно, не может пустить слезу, поэтому Женя лишь грустно рассматривает Аринкино платье и иногда бросает на меня тревожные взгляды.

Мне кивает Дима Суханкин – серьезный и весь в черном, и пялится на меня довольно долго. Я отворачиваюсь. Стаканы воды, перешептывания, громкие всхлипывания Дашки…

И в центре всего этого похоронного хаоса – Аринка.

В центре комнаты и в центре внимания, как всегда. Мы же, все остальные – просто соответствующие декорации в спектакле, устроенном в ее честь. Главная роль всегда принадлежит Аринке. Даже сейчас, когда она умерла и лежит в гробу посреди комнаты. Аринкина смерть – не конец, а только начало драмы. Нам всем предстоит это еще долго расхлебывать. Аринка ни за что не уйдет со сцены просто так.

Я опускаю глаза, чтобы хоть немного передохнуть от этих бесконечных переглядок. На безымянном пальце правой руки – Аринкино кольцо. То самое, с рубином, которое я нашла в коробке. Хоть мне и не по себе, но я специально надела его утром – похороны собрали всех возможных героев, игравших важные роли в Аринкиной жизни, вдруг кто-то узнает и выдаст себя. Я рассматриваю его с отчаянием и от души надеюсь, что оно подарено Максом. Надо будет обязательно пересилить себя, подойти к нему с каким-то пустяковым разговором (выразить соболезнования, после того, как он обозвал меня сукой и чуть не ударил, думаю, будет очень уместно, впрочем, мне плевать) сверкнуть кольцом перед его носом и посмотреть на реакцию. О, боже, пусть это будет Макс. Пусть он схватит меня за руку и злобно прошипит: «а ну быстро сняла кольцо, которое я подарил Ариночке!». Просто камень с души. Но я не верю больше ни в какие удачи. Кольцо не Макса, иначе с чего бы Аринке его прятать?

Листы блокнота перед глазами.

«Ваня Щербаков» – обведено в кружок.

– Настя, смотри! – шепчет Марька. От удивления она аж перестает надоедливо всхлипывать. Слежу за ее взглядом и утыкаюсь в особу, видеть которую здесь совершенно не ожидала. Сдерживаю стон отчаяния – только ее тут не хватало! Какого черта она приперлась?

Мнение Марьки совпадает с моим:

– Она-то зачем пришла?

Эта мелкая – объект нашего неприятного удивления – стоит у самого входа в гостиную, уткнувшись плечом в косяк, будто никак не может решиться войти. Она в тонкой кожаной куртке – совсем не зимней, голову скрывает капюшон толстовки, выпущенный наружу из-под ворота кожанки. Часть лица остается в тени, но я все же вижу клочок длинной челки и черные полосы, перечеркнувшие щеки. В отличие от Женечки, ей не страшна потекшая тушь. Мелкая тихо плачет. Она льет черные слезы и смотрит только на Аринку.

– Она же ее ненавидит, – говорит Марька чуть ли не в полный голос, и я резко тычу ее локтем в бок. Марька тихо охает.

– Что орешь? – раздраженно шепчу я. Нашла время и место произносить слово «ненавидит». Но я все же вновь согласна с Марькой, я понимаю, что она имеет в виду. Я тоже уверена, что мелкая в капюшоне терпеть не могла Аринку. По крайней мере, была уверена.

– Может, это слезы раскаяния, – шепчу я на ухо соседке. И добавляю про себя: ты же сидишь тут и льешь крокодиловы слезы, и Женечка нацепила постную мину и даже почти не накрасилась. И я не говорю вам: какого хрена вы приперлись, вы же ее ненавидите. Но да, удивление от прихода мелкой оставляет неприятный осадок. Меня бесит, что снова и снова всплывают какие-то факты, о которых я понятия не имею и все меньше ориентируюсь в происходящем.

Незаметно достаю телефон из кармана – время приближается к полудню, скоро будут «выносить». Понимаю, что остается последняя возможность. Несколько секунд не могу решиться, но все же заставляю себя встать и двинуться к гробу. Марька от удивления что-то крякает. Подхожу ближе – кто-то из Аринкиной родни услужливо отодвигается, меня видит Дашка и кажется, кривит губы в невольной улыбке. Она тянет меня за руку – и я оказываюсь прямо перед Аринкой, перед фактом ее смерти. Нас больше не разделяют люди и обстоятельства.

Я не узнаю ее. Мы ведь знаем людей по эмоциям, улыбке, выражению лица. Лицо мертвой девушки, лежащей передо мной, как будто стерто – никакого движения мыслей или чувств. Оно непривычное – Аринка никогда не красила губы такой морковной помадой, и упаси нас боже от розовых румян! Свадебное платье предусмотрительно закрытого кроя, но в небольшом вырезе вокруг шеи я замечаю нитку фальшивого жемчуга и чуть ли не фыркаю.

Арин, ты должна встать и прекратить все это. И прежде, чем я успеваю что-то осознать, раздается мой голос:

– Арин, вставай.

Дашка взвизгивает от новой волны слез и вцепляется в мою руку, как хищник в жертву. Но по сладострастным рыданиям, я понимаю, что ей это нравится – упиваться своим и моим горем.

– Зачем вы ее так накрасили? Снимите этот дурацкий жемчуг! Я сама…

Меня уже не остановить, к тому же, я вообще, кажется, отделилась от тела и просто наблюдаю со стороны как кто-то в моем платье, фигуре и волосах запускает руку под Аринкину шею, находит застежку, перетягивает ее наружу, ловко отстегивает дешевую бижутерию и избавляет Аринку от этого старушечьего украшения.

– Не надо… – бормочет девушка в моих волосах и платье и передает жемчуг в ближайшие руки. – Это не Аринкин. Где ее любимая подвеска со звездочкой?

Вопрос задан Дашке, но она только ревет и пучит глаза.

Дашкины слезы каким-то немыслимым образом начинают течь по моим щекам. Между тем девушка натягивает на ладонь край рукава моего черного платья и пытается стереть помаду. Но ядовито-яркий оранжевый цвет даже не размазывается по лицу.

Я начинаю выть от бессилья.

Кто-то оттаскивает меня от Аринки. Кто-то разворачивает лицом к себе и прижимает мою голову к мягкому темному свитеру. Я чувствую запах Ваньки и затихаю, как ребенок в крепких защищающих объятиях. Мы двигаемся к стульям у стены, кто-то дает ему стакан с водой, и он подносит его к моим губам. Я поднимаю голову и вижу. Да, это Ванька. Хмурый, но встретившись с моим взглядом, пытается улыбнуться. Самое удивительное – его ничего не смущает.

Я делаю несколько глотков из стакана и сажусь на свое место. Мне тут же становится холодно.

– Порядок? – шепчет он, касаясь моего плеча. Я киваю, не в силах что-либо сказать. Все, что мне хочется говорить, это «не уходи не уходи не уходи». Но он уходит, отдав стакан с водой Марьке.

– Ну ты даешь, Насть! – восхищенно шепчет Марька и допивает мою воду.

***

На улице пасмурно и тепло. Кажется, скоро снова пойдет снег. В такую погоду, когда воздух перестает стонать от мороза, а снег становится рыхлым и слегка подтаявшим, пахнет весной. Это странно – чувствовать весну накануне Нового года, января и крещенских морозов. Как будто бог напоминает о себе. Говорит, что не покинул еще эту землю.

Я стою чуть в стороне от подъезда и вдыхаю запах сырого тепла и капель, летящих с черных ветвей. Марька и остальные девчонки вышли еще раньше – вон, упаковываются в микроавтобус, предоставленный вузом. Они меня пока не заметили. Но блаженное одиночество длится не долго. Рыжий Дима Суханкин тут как тут.

– С кем едешь на кладбище?

– С одногруппниками. На автобусе, – кисло киваю на белый «Ивеко».

– Если хочешь, можно со мной.

Сперва порываюсь отказаться. Но представив, как я еду в тесном автобусе, беззащитная перед острыми клыками любопытствующих однокурсников, осекаюсь. С другой стороны, мне не хочется, чтобы Ванька с Максом видели меня в компании Суханкина.

Кстати, где они? Ищу глазами и нахожу: садятся в ванькину тачку – серебристую «Камри». Ненавижу эту машину. С нее все началось.

Перевожу взгляд на Диму и киваю:

– Хорошо.

С удивлением отмечаю радость на его лице. Не представляю, что такого замечательного в поездке на кладбище в моей компании. Мы идем к его старушке-«шкоде», с которой я уже знакома. Садясь на переднее сиденье, я надеюсь, что Ванька меня не видит.

***

– Ну как ты? – участливо спрашивает он, на секунду оставив без внимания дорогу и бросив на меня взгляд.

– Нормально, – отвечаю я.

Кладбище находится за городом, причем за самым дальним его краем. Суханкин сказал «возле Машзавода». «Машзавод» – это территория серых панельных девятиэтажек, торчащих недалеко от заброшенного машиностроительного завода. Я там бывала однажды. Район, который заселял когда-то угрюмый пролетариат, а нынче – самый «бандитский» и опасный район в городе. Не знала, что там раскинулось городское кладбище.

Какое-то время я ловила в боковом зеркале или на соседней полосе белый «Ивеко», а впереди однажды мелькнул серебристый хвост Ванькиной «тойоты». Но теперь в потоке машин, струящемся по самой широкой улице Арслана, мы все потерялись.

– Тебе вчера удалось поговорить с Максом? – спрашиваю я как можно небрежнее.

– Да, – Дима ухмыльнулся. – Он злой, как черт, послал меня на хер и пообещал набить морду при встрече. Хотелось бы знать, кто набил ему.

Мне тоже.

– Значит, он не ответил, видел ли Аринку в тот день?

– Ну что-то прошипел, что мол, знать ничего не знает. Не пойму только, что так психовать-то, если ты ничего не знаешь.

Бедный тупица-Макс. Качок и футболист, у которого все мозги утекли в мышцы. Видимо, есть какая-то правда, которая выставит его в стремном свете, вот он и старается защититься, как всегда – силой.

– В общем, пока мы по-прежнему ничего толком не знаем? – задумчиво бормочу я себе под нос. Дима улыбается и пускает в меня хитрый, но миролюбивый взгляд.

– Ага, значит, мы?

Ты не умнее Макса, приятель. Делаю вид, что смущена.

– Ну да, я, получается, тоже втянута в твое расследование.

Ехать нам долго, в машине становится жарко, и я медленно расстегиваю куртку, стаскиваю рукава, выбираясь из нее, как бабочка из лопнувшего кокона. Моя возня привлекает Диму, я поправляю воротник и волосы, сверкая Аринкиным колечком.

На миг кажется, что он задержал на нем взгляд, но тут же отвернулся. Или просто зацепило внимание, или он что-то о нем знает. Продемонстрировать его Ваньке и Максу я надеюсь, мне удалось, когда я снимала жемчуг с Аринки и пыталась стереть помаду с ее губ.

– Дашка так и не нашла дневник? – продолжаю я расспросы, надеясь, что усыпила его бдительность.

– Нет, ничего. Перелопатили всю тумбочку, прошлой ночью пролистали все тетрадки – хоть бы одна записка, хоть бы какая заметочка на полях… Но ничего. Аринка, кажется, и лекции-то толком не вела, – он снова поворачивается и подмигивает мне. Сколько не создавай образ идеальной девушки, без твоего личного контроля обязательно всплывут какие-то грехи.

У кладбища мы вливаемся в вереницу машин, медленно ползущих внутрь сквозь ворота. Впереди замечаю Ванькину «тойоту», позади тащится автобус с институтскими. Наконец, широкая арка ворот проплывает и над нашей машиной, едем вдоль нестройных рядов могильных плит. На втором перекрестке Суханкин пристраивает «шкоду» на обочине, дальше нужно идти пешком. Выхожу на воздух, и уже на улице надеваю куртку. Не дожидаясь, пока выйдет Дима, смешиваюсь с толпой людей и иду в одну сторону с ними.

Кто-то обгоняет меня, автоматически бормочу ответные приветствия, но никто рядом не задерживается. Обнажаются факты новой жизни – я иду по ней одна. Толпа постепенно замедляется, но я пробираюсь вглубь и вижу, наконец, холм рыжей глины – Аринку похоронят прямо у края широкой кладбищенской аллеи. Толпа вокруг, кажется, заняла все свободное пространство. Удивляюсь, заметив священника, торопливо читающего молитву над закрытым гробом, различаю Дашку, тетю Наташу, Светку. Одногруппники, видимо остались позади, Ванька с Максом – тоже.

Когда гроб начинают опускать, я снова ощущаю, как силы покидают меня – с каждым сантиметром из моих ног, рук, век утекает по капле, оседая на землю, и мне тоже хочется сесть прямо здесь, на грязный декабрьский снег.

Гроб опустили. Все это время я жду, что меня начнут сводить с ума разные звуки: стук молотка, глухие удары земли о крышку, плач Даши или Аринкиной матери. Но ничего не было. На миг стало страшно – вдруг я лишилась всех чувств. Руки не чувствуют холода. Мне хотелось приложить ладонь к левому боку и убедиться, что сердце все еще бьется во мне. Что за бред.

Перед носом возникает головка белой гвоздики. Оглядываюсь – Марька. Тут как тут со своей дурацкой Церемонией Белых Гвоздик. Люди обходят яму в черной земле, каждый бросает в нее горсть. Я делаю пару робких шагов вперед, вытягиваю шею, но вскоре понимаю, что не смогу – панически боюсь поскользнуться и свалиться туда. Прости, Арин, я не отправлю тебе последнего земного привета. Аринкина мать берет ком, рыдая, подносит к губам, целует и нежно отправляет вниз – как будто это не мерзлая глина, а ее собственное сердце. В изнеможении закрываю ладонями лицо, тонкий листок гвоздики щекочет нос.

– Это все ты виновата, – шипит над ухом. Потрясенно отнимаю руки: рядом стоит мелкая в капюшоне. Черная тушь размазана по щеками, глаза горят ненавистью. Эмка-художница, вот как мы называли ее. Под таким же именем она записана в Аринкином блокноте.

– Твоих рук дело, – выдавливает она сквозь стиснутые зубы. – Как если бы ты сама толкнула ее.

– Отстань от меня, – бормочу я. Звучит довольно жалко, однако Эмка отстает. Уходит в толпу, растворяется позади меня.

Неведомо откуда материализуется рука Марьки, хватает меня за рукав и тянет вперед. Черед гвоздик настал. Мы толкемся у могильного холма, уже засыпанного цветами, как стадо баранов. Марька живо всех распихивает, таща меня за собой, как на буксире. Понимая, что наш внезапный штурм Аринкиной могилы вызывает у родственников и присутствующих недоумение, я готова сгореть со стыда. Протиснувшись, наконец, к ограде, неловко кладу свой цветок. Аринкина мама ловит меня и прижимает к себе. В груди начинает клокотать, и, уткнувшись ей в грудь, захожусь в порывистых рыданиях.

– Как же так, Настя? Зачем она это сделала? Скажи нам! – шепчет мне в волосы тетя Наташа. Я отстраняюсь, утираю ладонями щеки и молча трясу головой: не знаю.

***

Люди начинают расходиться после того, как Аринкин отец сказал всем присутствующим слова благодарности и пригласил всех на поминки – в какую-то столовку. А чего я ожидала? Что они закажут ресторан? Нет, Аринка явно не пришла бы в восторг от своих похорон. Только кого это теперь волнует, кроме меня.

Снова иду одна, разглядывая вытоптанную до асфальта дорогу под ногами. Какое-то время рядом болтается Марька, но видя мой решительный настрой на безмолвие, отстает. Поворачиваю на подъездную аллею, шагаю вдоль ряда машин. Я не знаю, с кем ехать в город, и в конце концов решаю отправиться на автобусе с институтскими, вон он, маячит почти у самых ворот, сливаясь с белыми сугробами. Впереди, в нескольких метрах от меня – машина Ваньки, они с Максом стоят около, Макс прикуривает сигарету, пряча огонек за ладонью. Замедляю шаг насколько это возможно, раздумывая, как именно мне пройти мимо них. Сделать вид, что не замечаю? Кивнуть? Остановиться для разговора? Но что именно сказать? Времени на решение не остается, они стоят прямо на моем пути. Наверное, лучше будет просто попрощаться на ходу и идти своей дорогой. Но Ванька смотрит мне в глаза и говорит:

– С кем едешь?

Я останавливаюсь и пожимаю плечами:

– На автобусе.

Ванька распахивает заднюю дверь:

– Садись, мы подвезем.

Не глядя на Макса, не помня себя от удивления, подхожу к машине и сажусь. Ванька улыбается, наклоняясь:

– Сейчас поедем.

И захлопывает дверь. В машине тепло и чисто, приятно пахнет освежителем. Радио тихо поет попсовую песенку. Повернув голову, вижу, что в машине я не одна. Рядом у правого окна сидит девушка.

– Привет, Насть, – говорит она. Я вглядываюсь в полумрак, созданный тонированными стеклами, и узнаю Риту Шарапову. В первый миг отшатываюсь, больше от возмущения, чем удивленная – какого черта она здесь делает?

Ритка – это Аринкина школьная подруга, и первое время мы тусили вместе, втроем. Ровно до того дня, когда Аринка узнала, что Ритка запала на Макса. После грандиозного разбора полетов, Шарапова ушла из нашей жизни – она училась в колледже, и даже случайно мы не пересекались. Я не видела ее до сего дня – по меньшей мере, три месяца.

Мысли вихрем закрутились в моей голове: скандал, который устроила ей Аринка, Риткины слезы и унижение, и – да, да! – она призналась, что любит Макса.

И вот она сидит в Ванькиной машине, позади места, куда вот-вот усядется Макс, и как ни в чем не бывало говорит мне «привет» – после того, как Аринку закопали в черной яме!

Я порывисто вздыхаю, не зная, как именно поступить: начать визжать в бешенстве или вцепиться ей в лицо.

Но пока я только сверлю ее взглядом, потом смотрю на Макса, курящего за окном, потом снова на Ритку – надеюсь, она прочитала все, что я секунду назад намеревалась ей сказать. А мальчишки тоже хороши – посадили меня к этой сучке, чтоб я, не успели Аринку похоронить, почувствовала себя предательницей. Что обо мне подумает Аринка? Она бы на моем месте уже давно вытолкала эту дрянь из машины и прилюдно оттаскала за волосы!

Мне кажется, что Ритку немного смутили мои выразительные взгляды и порывистые вздохи. Она опускает голову и начинает теребить край шарфа, выглядывающий из-под черной куртки. В этот момент мальчишки садятся внутрь – Ванька за руль, прямо передо мной, Макс – на переднее сиденье.

Изогнувшись, Ванька смотрит на меня все с той же мягкой улыбкой:

– Ну что, поехали?

Я киваю, и мы трогаемся с места.

– Как себя чувствуешь, Насть? – Он ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я бессознательно двигаюсь чуть правее – ближе к Ритке, чтобы оставаться в поле его зрения.

– Устала, – отвечаю.

– Понятное дело.

Макс ворчит, что он не помнит, когда спал последний раз, и я воспринимаю эту попытку вести светскую беседу, как знак мира. Ритка встревает с фразой о пользе успокоительных таблеток и начинает швыряться названиями и рекомендациями по применению. Как будто кто-то сейчас в состоянии что-то запомнить.

Я снова и снова ловлю глаза Ваньки в прямоугольнике зеркала. Вижу только его синие глазки, заключенные в рамку стекла – но по взгляду понимаю: он улыбается – мягко, ободряюще.

В голове начинается диалог.

Я: «Арин, оставь мне его, пожалуйста. Он добрый»

Аринка: «Пф! И что он тебе доброго сделал?»

Я: «Заступился за меня перед Максом».

Аринка: «Можно подумать! Ты и без Ваньки бы с ним справилась!»

Аринка (мягче): «Не раскисай, Насть! Не время терять разум и нацеплять розовые очки. Только этого нам сейчас не хватало!»

Голос Аринки в голове постепенно начинает напоминать мой собственный.

В следующий раз, когда Ванька смотрит на меня в зеркало, я торопливо опускаю взгляд.

– Насть, тебя в столовку отвезти? – спрашивает он. В окне мелькает город. – Ты идешь на поминки?

– Нет, – торопливо отвечаю я. – Можешь высадить на ближайшей остановке.

– А можно до дома довезу? – улыбается он. Ритка рядом тихо хихикает. Макс бормочет, что-то про холодные троллейбусы. Я киваю и чувствую, как розовеют щеки. Поправляю волосы, чтобы скрыть румянец, верчу башкой, типа, рассматриваю улицы. Тут же вижу ошарашенную Ритку – она не сводит глаз с моих рук.

Кольцо.

Я совсем про него забыла. Я-то ожидала, что в этот силок угодит кто-то из мальчишек, но ни Ванька, ни Макс и бровью не повели. Но Рита его явно узнала. Она поднимает взгляд и буравит меня круглыми глазами. Открывает рот, втягивает воздух, явно собираясь что-то сказать, но оглядывается на парней и тут же закрывает. Какое-то время мы пялимся друг на друга, не зная, что делать. В конце концов Ритка чуть заметно мотает головой, мол, не нужно, не сейчас. Мы поворачиваемся каждая к своему окну.

– Революционная, 7, – говорю я, когда Ванька подъезжает к кольцу. – Это возле остановки «Строительный колледж»…

– Я знаю! – отзывается Ванька. – Мы же как-то раз провожали тебя домой, помнишь? После пиццерии.

Я-то, конечно, помню. Но это было один раз, и я не думала, что помнишь ты.

Уже поворачивая на мою низкорослую улочку – сплошные пятиэтажки – Ванька говорит:

– Насть, мы сегодня хотим сами помянуть Аринку, вечером. Не кашей и компотом, а так, как она того заслуживала.

Проведем обряд экзорцизма?

– Аришке больше нравилось мартини, – говорит Макс сдавленным голосом, но Рита снова хихикает:

– Точно-точно, и мягкий сыр!

– Короче, посидим тихо в каком-нибудь кафе, – продолжает Ванька. – Ты с нами?

Я растерянно молчу. Макс поворачивается и говорит:

– Само собой, она с нами. Она же лучшая подруга моей девочки. Да?

Я не слышу угрозы в его словах, но может, он просто Риту с Ванькой стесняется. Ну ладно, так или иначе, там я сумею поговорить с Риткой о кольце, да и поддатый Макс может, выдаст какую-нибудь интересную инфу.

«Ой, кому ты чешешь, дорогая! – язвит голос Аринки, так похожий на мой. – Ты босиком по снегу готова бежать ради этих синих глазок».

Блин, и возразить нечего.

Возле моего подъезда Ванька говорит:

– Заеду в восемь.

Я киваю, благодарю и выхожу из машины. В декабрьском воздухе пахнет весной.