Читать книгу Главный переход - Пантерина Трамич - Страница 9

Четверо погорельцев брели под ледяным градом мимо серых неуютных гаражей. Игнатьев мямлил себе под нос неразборчивое, Елена вздыхала, дядя Лёша пялился в землю, сопротивляясь порывам ветра, а лемуриец уныло и неотступно плыл позади.

– Вы не находите, что светает уже? – осторожно осведомилась Елена Дмитриевна.

– Да, – буркнул сторож.

Добравшись до третьего подъезда, компания бесшумно втянулась в него, и двери бесшумно захлопнулись. Внутри стоял грустный Павел.

– М-да, Алексей Степанович. Со Смертью не шутите больше.

– Павел, поверьте, мне и без вас досталось. Давайте проводим скорей Игнатьева, а то я видеть его не могу.

– Как? – недоумевающее и с обидой спросил Игнатьев. – Я вас спас. Я ей по морде треснул!

– А кто меня туда потащил?

– А сами-то вы чем думали? – проскворчал Павел.

– Ладно, ладно. Ничем не думал. Пошли.

Приехал лифт – ещё более древний и скрипучий, чем в четвёртом подъезде. Панель с кнопками разрослась, как на дрожжах, – дополнительных этажей проявилось целых двенадцать. Павел нажал «4-L», и лифт потащился вверх. Вконец удручённый Игнатьев к промежуточным этажам, проползавшим мимо окна кабины, в отличие от Елены был полностью равнодушен. Елена Дмитриевна неотрывно их созерцала. Лемуриец вытаращился на панель с кнопками. Павел краем глаза следил, как бы тот не нажал на ненужную.

– Как Зоя? – спросил дядя Лёша.

– Вполне нормально. Живёт в своё удовольствие.

– Никуда не выходя?

– Не выходя. Мы обновили ей гардероб, подобрали журналы и накупили много всего вкусного. Радуется, не жалуется. Нормально всё.

– Вкусного?

Лифт причалил к четвёртому-Эль, лемурийца с Игнатьевым проводили до высокой зеркальной двери.

– Алексей Степанович, вы простите меня, идёт?

– Да и ты меня, Вить, давай, отсыпайся.

– Отдыхайте, Витенька, – сонно произнесла Елена Дмитриевна, сама имевшая бледно-зелёный цвет ауры… или кожи. – Спокойной ночи, – обратилась она к лемурийцу, вгружавшемуся в квартиру. Игнатьев виновато улыбнулся и так же виновато закрыл дверь. Прочие трое увидали в ней своё отражение, несколько странное, как будто смотрели сами на себя со старой фотографии, развернулись и почапали обратно к лифту.

На первом этаже сторож узнал у хранителя, кто их с Еленой встретит в Переяславском доме.

– Инга.

– Кто это?

– Инга? Моя подруга. Она появилась с картины одного местного художника. Жил в том доме. Инга странновато выглядит, но милая. Да и художник был немного странноватый.

– Но милый?

– Вполне. Ступайте давайте. Рассвет не за горами.

– Разве он ещё не настал?

Домохранитель, не ответив, исчез. Дядя Лёша с Еленой Дмитриевной, возмущённые Павловым уходом по-английски, выбрались, сопя, на улицу. Дождь с градом кончились, но рассветом почему-то и не пахло.

– Какой-то странный сбой во времени, – удивлялся дядя Лёша.

– А мне кажется, что его наоборот починили: ночь и должна быть.

Приближаясь со двора к Переяславскому дому, на вид шестиэтажному, вызволенная поинтересовалась:

– Что сейчас с Переяславкой?

– Увидите. Боюсь, не узнаете её совсем.

Обогнув Переяславский дом, вышли на широкую, глубоко ночную улицу, вдоль которой проезжали редкие машины, потерянно кривились деревья и полудохлые фонари.

– Боже, что за строения? – проныла Елена Дмитриевна, указывая на блочные дома. Подобный вопрос она собиралась задать на Пантелеевке – про силикатное здание электротехнической лаборатории и гаражи, но промолчала, а на Переяславке пришла в особое недоумение.

– Ну, – усмехнулся вызволитель. – Жилые дома. Новые.

– Жилые дома? Похожи на гигантские коробки.

– Да кто же спорит, похожи. На коробки для упаковки людей.

– Да. – Вдова остановилась, разглядывая невидаль.

– Пойдёмте, нас заждались наверняка.

Сторож с дамой прошествовали вдоль Переяславского дома, Елена растревоженно-тоскливым взглядом скользила и скользила по коробкам.

– Гигантские, для упаковки. Гигантские.

– Ой.

– Что?

– Это не подъезд… Не жилой подъезд. Тут контора какая-то.

– «ГАСИС», – прочитала Елена Дмитриевна табличку у двери подъезда.

– А зачем мне бумажку с кодом дали?.. Ёлки-палки. Из-за сегодняшней истории вообще всё нарушилось!

– Успокойтесь! – Вызволенная положила ладонь на плечо сторожу.

– Сейчас.

Дядя Лёша выудил из кармана сигарету.

– Фу, – отстранилась Елена Дмитриевна. – Водку вы, надеюсь, пить не будете?

– Вы знаете, – серьёзно задумался вызволитель, – вообще я редко употребляю, но сейчас бы не отказался.

– Вот ещё. Может, мне в магазин сгонять?

Обалдев от лексики, в ответ он даже сигарету чуть не выронил.

– Магазины закрыты ещё. А зачем вы разнервничались? У вас супруг, что ли, пил?

И вызволенная дала волю чувствам:

– Да! – прокричала она и разрыдалась.

– Тише. Людей разбудите.

– В коробках? – захлёбываясь, уточнила Елена. – Они меня не слышат. И не видят!

– И ладно, им же хуже.

– Что вы имеете в виду?

– Лишены такого…

– Чего?

– Зрелища. В смысле, лишены вас. Вашего общества.

У дяди Лёши сдавали нервы. Он погасил пальцами бычок, бросил его Елене Дмитриевне под ноги и полез за новой сигаретой, но что-то заставило обернуться и посмотреть на подъезд. Табличка со странным словом «ГАСИС» стала всасываться в стену – старые кирпичи втягивали её в себя, словно фольгу. И вот табличка съёжилась и пропала. Вместо запертой на ключ железной двери со звонком сбоку появилась обычная подъездная с кодом.

– Ух ты, – констатировал сторож. – Кажется, нам пора.

Быстро справившись с кодом, пара вошла в дом.

– Почему здесь нет света? – спросила Елена Дмитриевна.

– Потому что электрик в задницу пьян, – послышался низкий женский голос.

Оп! – и зажглась маленькая лампочка, прикреплённая к тёмно-русой коротко стриженной голове.

– Здравствуйте, уважаемые, что так долго гуляем?

– Мы Игнатьева провожали, – ошарашено произнёс вызволитель.

Черт лица необычнее нынешних он прежде не видел. Желтоватые очи Инги были размером с кофейные блюдца, нос по пропорциям приходился родственником карандашу и длился под лёгким углом до левого уголка рта, а рот – всё-таки рот, а не пасть, притом довольно красивой формы… с тремя уголками – занимал половину нижней части лица. Африканские красавцы и красавицы об Ингиных губах и не мечтали, особенно с учётом благородной обескровленности губ хранительницы на смуглой коже. Фигура не имела принципиального значения под балахоном и размашистыми джинсами.

– Не бойтесь вы меня, я просто плод чужой придурошной фантазии. И лифт я, между прочим, без электричества подогнала. Так что давайте поживей.

Слабонервная свежевызволенная, в отличие от мужчины, не колыхнулась; экстравагантная внешность вызвала у неё лёгкое восхищение, и не более.

– Вы красивая.

– Ну вы даёте, думал, откачивать буду.

Дом-брат Пантелеевского (брат по факту места и года возникновения) по духу воспринялся дядей Лёшей совершенно иным: запущенно-тёплым. Инга легко разомкнула лифтовы двери, автоматические, восьмидесятых годов.

– Давайте, народ, заходите быстрей.

– Надо же, и в лифте темно, – заметила Елена Дмитриевна.

– Говорю же, пьян. Да и лампочки моей вполне достаточно будет.

Инга нажала коротким пальчиком на панель с обычными кнопками, она перевернулась, расплескалась, заняв всю левую стенку кабины. Металлическая растёкшаяся лужа украсилась кнопками с цифрой «4», но не овальными, как в Пантелеевском доме, а фигурными, филигранной ажурной ковки, в форме звёздочек, ромбиков и цветов. Четвёртых этажей на сей раз было восемнадцать. Двери закрылись.

– Можно, я нажму? – спросила вдова.

– Да нажимайте, четыре-E.

И Елена Дмитриевна нажала.

Лифт заскрипел вверх. Ехал долго. Инга прислонилась к стенке, небрежно и нетерпеливо стуча по ней ключом от квартиры.

– Скажите, – не удержался сторож, – а что такое «ГАСИС»? Гаси свет?

– Гаси сигарету! – хрипло хихикнула Инга. – Вы погасили – и добро пожаловать!

– А если серьёзно?

– Серьёзно? Серьёзно – гаси Смерть. А не откапывай её в кладовке в выгоревшем доме.

Дядя Лёша поник. Его фамильярно пихнули в бок:

– Да ладно.

– Когда же мы приедем, наконец? – простонала Елена Дмитриевна и попыталась упасть в обморок.

– Э, тихо. Подожди, постель скоро.

Двери открылись.

– Идёмте.

Вызволитель отметил, что переяславские промежуточные этажи ниже пантелеевских. Из-за нестихающего стресса померещилось, что атмосфера зловещая или, по крайней мере, абсолютно нежилая. Но, поднявшись по лестнице, он воткнулся с дамами в дверь, разукрашенную яркими картинками, по-детски дурацкими, и дядю Лёшу отпустило.

– Я сама старалась, – уверила Инга. – А не какой-нибудь там Артемьев.

– Кто?

– Кто-кто. Художник мой. Входим. – И провожатая, повернув ключ, толкнула дверь вперёд.

В полупустой квартире присутствовало освещение.

– Откуда?

– Степаныч, от верблюда. Много будешь знать, скоро состаришься.

– А где моя комната? – осведомилась вызволенная.

– Тут обе комнаты твои. Постелено в маленькой. Надеюсь, не против?

– Нет-нет. Как вам угодно.

Хранительница присвистнула и удалилась на кухню, прочесала её с налобной лампочкой.

– Так. Всё в порядке. Значит, правда, птиц Павел прогнал вчера.

Из раковины выглянула трёхцветная кошка, лениво улыбнулась вошедшему в кухню сторожу. Встряхнулась, заставив звенеть колокольчик. Он висел на голубой атласной ленточке на шее.

– Ленточка под цвет глаз, – зачарованно молвил гость.

– А, Катя, – спохватилась хозяйка. – Опять в раковине дрыхла?!

– Это ваша?

– Это моя напарница.

– А птиц прогнала она? – недоверчиво протянула Елена.

– Нет. Говорю же: Павел.

– А каких птиц? – Вызволитель расслабился и засыпал.

– Райских, райских, Степаныч! – хрипнула Инга, а после, вполголоса, всё ещё осматривая углы, добавила: – Прилетали раньше времени.

Дядя Лёша насторожился:

– То есть, как? Вы их прогоняете?

– Птицы – не ангелы. И у Павла, между делом, на чердаках проживают какие-то. Он их прикармливает. – Дева насупилась. – Мне они душу мучают…

– А в окно посмотреть могу? – попросила Дмитриевна.

– Да на здоровье.

Вызволенная, взяв дядю Лёшу под руку, притулилась к незнакомому оконному откосу, чистому, не знавшему пожаров. Вид за умытым стеклом радовал. И в ненормальном своём, трёхступенчатом виде Пантелеевский дом был светлее и праздничнее Переяславского.

– Светлый он, – рассудил наблюдательный гость, – оттого, что стены в светло-розовый выкрашены.

Подражая интонациям Павла, хранительница поправила:

– Наоборот. Его всю жизнь выкрашивают в светлые тона – оттого, что он праздничней моего. По натуре. Но лично мне по душе мой. Суровый.

Сторож кивнул и возобновил изучение Павлова дома. Обычная, шестиэтажная крайняя левая часть подчёркивала среднюю, двенадцатиэтажную, и правую – восемнадцати. Он помнил, что правая часть – крыло, выступающее в сторону проезжего участка Пантелеевки сильнее главного объёма, почти идентичного Переяславскому дому. Перехватившая взгляд сторожа Инга прокомментировала:

– Крыло поуже будет. И лифтовая его башня – уже. Его в своё время приделали к дому из-за наличия лишнего места, клочка земли. Эй, а заметно, что и центральная часть Пантелеевского от моего отличается? А? Прямо под крышей маленькие окошки, но боковые фасады – без окон, глушняк. Мой вон прорезан окнами весь. У лифтовых башенок, разве что, окна чердачные прячутся по бокам, и… страшноваты: без стёкол, кирпич осыпается. У Павлова дома окошки по центру башенок. Видишь? Три штуки у каждой из тех, что пошире, и две – у башни крыла. Птицы в них и сидят твои.

– Понял.

Пантелеевский дом очаровывал. Стены мнились обтянутыми плотнейшей шершавой тканью, напитанной нежностью фонарей.

– Никогда не видала, чтобы бархат мягчал от света, – промурлыкала в полосатом костюмчике Дмитриевна. – Светлый бархат с тёмными окнами.

Дяде Лёше пригрезилось, что в Пантелеевском доме находятся только Зоя и лемуриец с Игнатьевым, и потерял мысль о них, переключившись на кроны деревьев, расстелившиеся под карнизами рыхло-зелёной постелью. Степанович высунулся и заметил, что в кронах сидят белые голуби. Они приветливо и гипнотически глазели, ворочая головками, курлыкая. И он смотрел, смотрел, смотрел на птиц, теряя ощущение времени, забывая о Елене Дмитриевне, об Инге… Вдруг голуби разом занервничали, поворачивая головки к Пантелеевскому дому.

– ПОМОГИТЕ! ПО-МО-ГИ-ТЕ!!!

Очнулся. Моментально увидел в окне через двор Зою, которую пытались оттащить вглубь.

– Уйдите с дороги. – Инга, лупя по органам зрения лампочкой, протиснулась между сторожем и вдовой. – Ёлы-палы, этот гад всё-таки забрался в дом! Где там Павел? Катя! Идём со мной! Скорей!!!

– Не пойду.

– Как это?

– Не пойду, и всё. Спать хочу.

– Ах ты… Степаныч?

– Куда ж я денусь, – мобилизовался дядя Лёша, наблюдая, как наглая говорящая Катя укладывается спать обратно в раковину.

– Я с вами, – решилась Елена Дмитриевна.

Домохранительница воспротивилась и – без толку, Елена первая покинула квартиру и первая достигла Пантелеевки. А дева в балахоне с неугасающим огнём на лбу рывком открыла дверь подъезда и полетела к лифту. Степаныч дёрнулся за ней, вдова цеплялась за него, как за перила. Прошамкал сонный голос Павла – из только что как будто заколоченной двери:

– А что случилось?

– Что случилось?! – заорала Инга. – Зою увечат, а ты, осёл, дрыхнешь.

– Не может быть!

…Пара брошенных в довес горячих реплик тлела на лестнице. Четвёрка спасателей, заправившись в лифт, подъезжала к четвёртому-Зэд. Дядя Лёша теребил бороду, по инерции чувствуя себя виноватым.

Выскочили из лифта. Павел ахнул:

– Я ключ не взял.

– Дурак.

Стукнув пару раз в лоскутную обивку, вышибли дверь со всеми её лоскутами. В квартире стояла тишь.

– Зоя? Зоенька, вы где? – Дядя Лёша включил свой фонарь, не глядя на Ингину лампочку.

– Зой, ты жива??? – крикнула Инга и вместе с Павлом и сторожем заметалась по сумрачному жилью; Елену Дмитриевну обуяла нерешительность, заставив придерживаться шкафа в прихожей.

Голос Вовкиной пассии проворчал:

– Да жива я. Охраннички. – И сама она показалась из дальней комнаты, с будильником и его наполовину вывалившимися механическими кишками. – Била им, – доложила квартирантка.

Елена Дмитриевна подбежала к ней, осторожно взяла из её рук предмет:

– Никто вас не тронул?

– Если бы тронул по-настоящему, ты бы с ней не разговаривала сейчас, – промолвила Инга. – Он её уничтожить хотел.

– Зачем?

– Затем что завидно, – отрезала Зоя, отобрала будильник и добавила: – Вовка – он в паршивом-то домишке проживал, во дворе аккурат, и сломали его домишко, а я – в каменном высоченном.

– Не в том дело, – встрял Павел. – Он не из-за жилья козёл, сударыня.

Та вздохнула, поглядела через плечо и швырнула будильник на пол.

Из комнаты, не торопясь, выходил бывший Вовка. Дискретный, состоявший из готовых рассыпаться квадратов, с искажённейшим лицом, медленно, недобитый двигался на деви́цу.

– Ё-моё, – расстроилась Инга.

Павел быстро шепнул ей слово; за долю мгновения та разозлилась и успокоилась, сняла с головы освещение – синхронно сбрасыванию шляпки хранителем. Пантелеевский водворил на лоб лампочку, а Вовкины квадраты пришли в движение. Разойдясь в воздухе, но будучи дистанционно связанными, они окружили Павла. Подруга с Переяславки грубым движением руки отодвинула прочих:

– Он сам.

На месте Вовки и Павла образовался вихрь. Квадраты завращались со скоростью смерча, но Павел исхитрялся управлять изнутри. Тёмно-зелёные, синие, чёрные – они мотались вокруг источника света, Ингиной лампы, и лучи этой лампы били сквозь щели между квадратами по глазам сторонящихся. Вихрь надвинулся – расступились; коридором вращение выбилось в кухню. Сторож и дамы вбежали вдогон и успели увидеть одно: светящийся круговорот вывалился в окошко.

– Рухнули.

Выглянув из окна, никто ничего не увидел. Во дворе было пусто. Вдох-другой, сосредоточившись, Зоя разглядела на асфальте горстку дымящейся золы.

В дверь позвонили.

– Ага, звонок заработал, – умилилась подруга Павла.

Павел дрожал на пороге с обугленной шевелюрой. Лампочка не угасала.

– Молодец, Паштетыч. Но выглядишь неважнецки. На, шляпку держи.

– Завтра буду как Аполлон.

– А почему этот Вовка истлел? – не выдержала Елена Дмитриевна.

И Вовкина несудьба протараторила:

– Свет, он хоть и электрический, но был у него во внутрях. Вот и подумай, отчего эта темень сгорела.