Читать книгу Смертельный туман - С. И. Гроув - Страница 7

2 августа 1892 года, 17 часов 00 минут

В той части Пенсильвании, где стоял отряд Тео, дорог почти не было, только заросшие оленьи тропы да колючее мелколесье без конца и без края. Тео и другие члены рабочей команды получили задание превратить эти малозаметные тропы в широкие, надежные дороги, по которым могли бы беспрепятственно перемещаться войска.

Тогда-то и началась бесконечная сырость. Повисли желтоватые облака, воздух сделался тяжелым, малейшее движение превращалось в тяжкий труд. Зато благоденствовала растительность. До такой степени, что сорняки, срезанные накануне, вырастали заново назавтра. Работа была совершенно изматывающая, и сознание цели, которой должны послужить дороги, ничуть не способствовало энтузиазму. Люди расчищали путь армии Нового Запада: та маршировала на запад, чтобы прижать мятежные Территории к ногтю.

Редкие свободные мгновения, выпадавшие Тео, приходилось тратить на бытовые дела, при обычных обстоятельствах едва замечаемые: пообедать, помыться, постирушку устроить… Временами он уставал так, что даже есть не хотелось. Тео насильно запихивал в себя еду, зная: если этого не сделать, мышцы в дальнейшем скрутит невыносимая судорога. Ему удавалось справляться с непосильным трудом, останавливая мысли, отодвигая почти все чувства…

По крайней мере, так было до последних нескольких дней. Тео получил очередное письмо от Шадрака, полное ободряющих слов и новостей бостонской жизни. О своей работе в министерстве Шадрак писал очень мало, а Гордона Бродгёрдла не упоминал вовсе. Имя нынешнего премьера для них обоих служило чем-то вроде рвотного средства. Он подставил Шадрака под убийство, развязал войну в западных землях – и отправил Тео, все знавшего о неблаговидном прошлом премьера, в самое пекло этой войны. Так что, даже не упоминаемый, Бродгёрдл присутствовал в каждом письме Шадрака и Тео – эдакой огромной и мерзкой лакуной.

Еще Шадрак писал, что о местонахождении Софии по-прежнему ничего не известно. Тем не менее он не сомневался, что племянница вернется домой, надеялся, что война скоро закончится и все они воссоединятся под родным кровом.

Читая письмо, Тео почувствовал глубоко в душе тупую боль. Его тело не желало больше двигаться, каждая мышца сопротивлялась приказам рассудка. Повседневный труд, тяжкий, но все же терпимый – даже самые простые дела вроде чистки башмаков, – вдруг сделался отвратительным, невозможным. Он не хотел больше торчать здесь, в этой глуши, среди прежних сокамерников, на расчистке троп, по которым на запад очень скоро промаршируют тысячи солдатских ботинок. С самого начала все было бессмысленно, но сейчас неправильность происходившего просто кричала.

«Что я здесь делаю?» – спрашивал себя Тео.

Он-то надеялся, что в письме Шадрака найдутся глубоко законспирированные намеки на то, как бы поскорее закончить войну. Шадрак ведь как-никак военный картолог, в правительстве Бродгёрдла ему дана некоторая власть. С другой стороны, Тео не оставлял надежды, что Шадрак умудрится некоторым образом вызволить его с подневольных работ. И теплилась вероятность, что придут хоть какие-то новости о Софии. Вот бы знать, что она счастливо вернулась в Бостон! Тогда ему все опасности стали бы нипочем.

Но Шадрак не написал ни о чем действительно важном.

Всего через несколько дней отряд Тео должен выйти на границы Индейских территорий. Очень скоро они пересекут эту границу… и, очень вероятно, ввяжутся в бой.

Вот так Тео сидел при свече на своей койке, обдумывая, что бы написать Шадраку в ответ, когда вернулся его сосед по палатке. Мужчина, всеми называемый Казановой, вошел в круг света и завалился на свою постель. Он сразу же уловил настроение Тео и поэтому тихо лежал на койке, ожидая, чтобы юноша заговорил первым.

Как и все прочие в отряде, он раньше отбывал заключение в бостонской тюрьме. Собственно, Тео и познакомился с ним в свой первый день за решеткой. Добровольцы и рекруты, составлявшие отдельный батальон, называли подневольных работников арестантами: знаем, мол, откуда вас привезли!

По сути, пребывание в тюрьме в какой-то мере подготовило Тео с товарищами к войне. Добровольцы были неопытными юнцами, вчерашними детьми. Арестанты же – мужчинами разных возрастов, познавшими злую долю и научившимися подчиняться чужой воле. Ни то ни другое им, конечно, не нравилось, но жизненный опыт привил терпение и осторожность, в тягостях солдатчины весьма полезные.

Казанова представлял собой особый случай. Рослый, широкоплечий, с мощной шеей, он походил на боксера. Когда-то он был красавцем-мужчиной. Потом произошло несчастье, о котором он никогда не рассказывал, но после которого он получил ожоги половины головы и лица. Тео видел, как товарищ умывался: шрам тянулся вниз на спину и грудь, уродливый, узловатый. Тео сам носил рубцы от бесчисленных порезов на правой кисти, где кости были железными, но это – другое. Давний случай, изуродовавший Казанову, оставил его таким страхолюдом, что приобрести пугающую репутацию не составило ему никакого труда. Другое дело, что характеру Казановы она совершенно не соответствовала. Он был созерцательно-спокойным, доброжелательным – и относился к Тео как младшему брату.

Каждый день, если не чаще, Тео или кто-то другой подкусывали Казанову, принимаясь расспрашивать его о шраме. Он неизменно отмахивался, так что разгоревшаяся фантазия побуждала их изобретать все более странные обстоятельства. Фигурировали то любимая книга и загоревшаяся палатка, то курица на крыше и чайник, то слепая старушка, дудочка и коробок спичек. Казанова от души хохотал над каждым вымыслом – и молчал.

Спокойный нрав и предпочтение шумным компаниям общество книг Казанова объяснял своей невиданной трусостью. Иные солдаты обращались с оружием преувеличенно нежно, точно фамильное достояние обихаживали. Казанова едва мог заставить себя прикоснуться к сабле и ружью, которые ему выдали, – закидывал их на ночь под койку, словно швабры. Если кто-либо хвастался победой в поножовщине, он досадливо хмурился. А когда после целого дня муштры кто-нибудь пускал в ход кулаки из-за надуманной обиды, закатывал глаза и отворачивался. Сам он предпочитал поваляться с книжкой в палатке. Впрочем, Тео заметил, что, сколько бы Казанова ни афишировал свою якобы трусость, задирать или оскорблять его никто не решался, а на драку провоцировать – и подавно. Тео решил про себя, что этого миролюбивого человека надежно защищало крепкое сложение и жуткий шрам.

И вот теперь Казанова молча ждал, чтобы Тео начал разговор. Лежал, закинув руки под влажный затылок, – он только что полоскался в ближнем ручье, смывая августовскую пыль. Рассматривал желтую парусину палаточного потолка.

– Каз, – вздохнул наконец Тео. – Ну не знаю я, что бы такое Шадраку написать!

Казанова продолжал смотреть в потолок.

– Что так?

– От Софии никакой весточки. И о войне. И вообще… Ну, ты представляешь. И что я должен ему сказать?

Казанова повернул к нему голову. Половина лица – красивая, улыбающаяся. Другая половина – неровная, узловатая.

– А ты не пиши ни о чем важном. Пиши о всяких пустяках. Он и разницы не поймет.

– О чем, например?

– Да хоть о том, как Лампс вчера завалился. Решил в одиночку тот сук с дороги стащить. Раз-два! – и сидит по пояс в грязи.

Тео хихикнул.

– Напиши про то, как Лампс битый час из одежды грязь выполаскивал, стоя в реке голышом. Если кишка не тонка, опиши, как он выглядел без штанов…

Тео расхохотался.

– Еще можешь написать Шадраку, как ты по ним с Софией скучаешь, – успешно рассмешив Тео, мягко добавил Казанова. – И о том, как сильно тебе хочется, чтобы война поскорей кончилась.

Тео глубоко вздохнул и кивнул:

– Все правильно. Так и сделаю. – Провел пятерней по пыльным волосам, устало отложил перо и бумагу. – Завтра утречком напишу…

Казанова некоторое время молча смотрел на молодого человека.

– Я сегодня видел кое-что интересное…

Тео вскинул глаза, услышав, как изменился тон голоса.

– Я про фургон с припасами, что прибыл вчера, – продолжал Казанова. – Я сумел в него заглянуть.

Тео ждал продолжения.

– Вообще-то, я хотел оценить количество продовольствия, думал, может, догадаюсь, куда нас отправят, – прикину продолжительность марша и все такое. Но в фургоне не еда оказалась. Там ящики, а в них защитный доспех.

– Доспех? – с любопытством переспросил Тео.

– Стеклянные щитки для глаз, вделанные в кожаные маски.

– Вроде мотоциклетных очков?

– Сам посмотри. – Казанова приподнялся, запустил руку под койку и вытащил спутанный клубок кожаных ремешков с пряжками.

– Начинаю догадываться, как ты угодил в тюрьму, Каз, – дружески прокомментировал Тео.

Казанова натянул кожаный колпак на голову, повернулся к Тео.

– Как сидит? – глухо прозвучал его голос.

Тео нахмурился:

– Трудно сказать. Похож ты, если что, на муху-переростка…

Зеленоватые линзы, выпуклые, продолговатые, были установлены под углом. Это придавало маске печальное выражение. Посередине проходил шов, рот и нос прикрывала грушевидная вставка жесткой ткани. На шее болтались пряжка и ремешок.

– Видишь что-нибудь? – спросил Тео.

– Вижу, но искаженно. – Казанова взял рукой одну выпуклую линзу, с некоторым усилием откинул ее кверху. – Петли туговаты… – Карие глаза моргали в прорезях маски, выражения нельзя было разобрать. – Тут в ткани что-то… древесным углем пахнет.

Тео скривился:

– Снял бы ты ее лучше…

Казанова так и поступил и сказал:

– Надеюсь, Меррет не собирается нас заставлять их носить? В ней жарко, как в печке!

– Да зачем бы их надевать? Это похоже на средство защиты, но от чего?

Казанова сунул маску обратно под койку и со вздохом откинулся на постель:

– Скоро узнаем… Еще три дня, и Меррет на Индейские территории нас загонит.

Последовало молчание. Казанова опять взялся рассматривать низкий полотняный потолок. Пламя свечи трепетало, по стенам двигались тени. Тео тоже растянулся на койке и потянулся задуть фитилек. Против обыкновенного, сразу уснуть ему не удалось. Мысли путались, бродя словно по лабиринту.