Читать книгу Завтрак подлеца, или Небо цвета «Апероль». Инди-роман - Семён Бусыгин - Страница 7

Шли годы, в жизни моей всё меньше места занимал двор, и всё больше – школа. К концу восьмого класса сложилась наша прочная банда, которую на районе старшаки прозвали «банда рыжих».

Нас было пятеро. С Димой Бирюзовым и Антоном Дёмочко мы учились вместе с первого класса. В шестом к нам перешли из других школ Серёга Токарев и Влад Московцев, они тоже влились постепенно в нашу компанию. Это ещё не вся банда – с нами много кто тусовался. Но мы пятеро – костяк.

Как рассказывал мне позже Антон Дёмочко, которого мы, кстати, с первого класса звали не иначе как Дёма, из-за чего многие малознакомые люди думали, что его зовут Дмитрий или Демьян; так вот, он рассказывал, что я тогда был центром компании, этаким объединяющим звеном. Наверное, дело просто в природном дружелюбии и коммуникативности, но тогда мне казалось, что я – прирожденный лидер. Я к этой роли привык и даже не думал, что может быть как-то иначе.

С Серёгой Токаревым мы особенно сдружились. Летом перед восьмым классом все наши разъехались кто куда: кто в Казахстан, кто на море, кто на другой конец города к бабушке. Мы же оба остались дома.

Вдвоём мы просто шандарохались по набережной, обсуждали фильмы, выдумывали какие-то приколы. Звонили Дёме и рассказывали истории, как мы познакомились в клубе «Твинс» с классными девчонками, как мы потом поехали к ним на хату и целовались там. Разыгрывали по телефону целые радиоспектакли. На самом же деле мы сроду в «Твинсе» не появлялись, да и с девчонками знакомиться не отваживались. Но поприкалываться над другом и поржать над тем, как он повёлся, – развлечение «лучше не придумаешь». В общем, за совместными занятиями подобной фигнёй мы тогда хорошо сошлись.

Год восьмого класса выдался сложным. Там и переход в другую школу, и возвращение. Но по-настоящему важны были, конечно, не учебные дела, а то, что творилось в нашей личной (в широком смысле слова) жизни.

Дети в старших классах бывают особенно злыми и жестокими. Видимо, отрываясь от родителей и пытаясь найти свое место в этом большом мире, подростки прибегают к насилию (хотя бы даже и словесному), чтобы, с одной стороны, показать свою самостоятельность, а с другой – занять какое-то положение среди сверстников. И несмотря на то, что я любил своих друзей, на людях я их безжалостно подкалывал. Мы все так делали, каждый в меру своего остроумия и малодушия.

Особенно доставалось тогда Дёме. Он был взрослее нас внутренне и не понимал, как можно унижать друзей. А мы все над ним измывались.

Токареву тоже доставалось. После того как его дом в Казахстане взорвался (из-за чего его семья и переехала в Омск), он пролежал в больнице около полугода. Понятное дело, набрал вес. За что получил погонялово Толстый и постоянно терпел связанные с этим подколы.

Кроме того, нас всё меньше занимали компьютерные игры и всё больше – девочки. Бритни Спирс ворвалась на МТV и стала для нас тем ярким ранневесенним солнцем, под которым почки на ветках набухают ещё до наступления настоящего тепла. Уже в шестом классе мы втроём с Владом и Димасом, не в силах терпеть натиск новых непонятных нам чувств, наконец подошли после уроков к трём одноклассницам и как-то стыдливо, даже боязливо предложили им… дружить. Чтобы не было так страшно, мы придумали разделить реплику – по слову на каждого: «девчонки», «давайте», «дружить». Глупо. Смешно. Мило. Как ни странно, это сработало, и последующий год выдался довольно бурным в отношении чувственных перипетий. Яркий и невинный год – необычное сочетание.

Но вот уже к восьмому классу многие соседки по парте обзавелись соблазнительными округлостями и совершенно к нам охладели. Все красивые одноклассницы гуляли с пацанами постарше и покруче. Попивали с ними пиво и курили сигареты. Мы же, по тогдашним меркам района Труда, запоздали в развитии. Пить – не пили, курить – не курили, и это было не круто.

Хотя насколько ты крут, судили не по тому, кто пьёт и курит, а кто нет. Главное – сколько человек могут за тебя впрячься и пойти на стрелу. А в этом мы тоже проигрывали.

Наша банда рыжих принадлежала к Трудовским. Трудовскими же были и хахали наших девчонок. Только вот они – старшаки, а мы – лошьё мелкое. Но так просто сдаваться мы, конечно же, не хотели.

Помню, когда на одной из школьных дискотек все наши девочки танцевали со старшими, мы с пацанами пошли в кабинет и я долго вещал о том, что пора положить конец и всё такое. Даже вскочил на парту и тряс кулаком, и кричал, и все тоже кричали. Короче, всё в лучших традициях Голливуда. Тестостерон хлестал через край, мы вопили и скакали, как делают это молодые павианы, а желание свергнуть высокоранговых самцов и забрать самок заставляло сердце биться сильней и одновременно туманило голову.

Но по правде… Что мы могли? Нас от силы-то человек пятнадцать, да и те не бойцы, а чмырдяи по большей части. Несмотря на это, сдаваться мы не собирались.

Летом, уже после восьмого класса, мы с Токаревым опять бродили по городу и случайно встретили незнакомого мне парня. На Серёгином лице при этой встрече, помнится, отразилось странное сочетание крайнего удивления, страха и радости. Парень оказался Илюхой Бенденко по прозвищу Чич. Серёга учился с ним в Казахстане до третьего класса, пока Илюха не переехал в Омск.

Чич был нашим ровесником. Выглядел он в свои 14 уже достаточно внушительно: ростом больше ста восьмидесяти, плотный, но не качок. Бритая голова придавала суровости. Но большие глаза, приятное в целом лицо и широкая белозубая улыбка несколько смягчали внешний облик. В итоге он казался человеком уверенным и вместе с тем весёлым. Умел говорить напористо, даже жёстко, но при этом тут же смеяться во всё горло и откалывать первоклассные шутки. Причём в любом окружении: с местной шпаной, со взрослым прорабом на стройке, с девочками-отличницами – в любом. Эти качества, конечно же, обеспечивали ему успех у девушек. Ни какими-либо талантами, ни особым умом Илюха похвастаться не мог. Но они ему и не требовались – они бы только портили этот цельный образ районного мачо.

Неожиданная встреча с Чичом сулила нам долгожданные перемены. Илья, как оказалось, хорошо знал Пашу Казака. А Паша Казак – это местная серовская знаменитость: мастер спорта по кикбоксингу, победитель множества соревнований, шестнадцатилетний наркоман и алкоголик. У Паши была мощная банда на Серова.

Токарев как-то сразу смекнул, что такой расклад может несколько изменить баланс сил у нас на районе, помочь нам занять достойную позицию в местном «пацанском рейтинге». И мне тоже это казалось прекрасной возможностью показать и старшакам, и нашим одноклассницам, кто тут по-настоящему крутой.

Мы с Серёгой и Илюхой протусовались вместе всё оставшееся лето. Гуляли по набережной, болтали и шутили, знакомились с девчонками. Илья тогда познакомился с Леной, с которой у него сложились длительные отношения и с которой связано несколько историй, в том числе, косвенно, и эта. Мы ездили на рыбалку, ходили купаться на «банан» (пляж местный), играли в футбол. Так, мало-помалу мы сблизились.

Наступил сентябрь, все приехали с югов, с дач, от бабушек. Мы стали звать всех наших друзей гулять на Серова. У нас постепенно сложилась компания, в которую входили все члены нашей банды, Чич, девчонки с Серова и ещё много кто. Потихоньку, каким-то естественным образом, в нашу жизнь влились и табак, и пиво, и что покрепче. Всё шло плавно и славно, пока в один прекрасный день…

Мы, как обычно, играли в компьютерном клубе в Контру. Я, Дёма, Димас и Серёга. После очередного раунда мы вышли покурить. А на крыльце стояли те самые старшаки, что тусили с нашими одноклассницами. Они не играли: видимо, закончились деньги (а все они из семей не самых благополучных). Но тут выход нашёлся – пошкулять у нас. Мы, конечно, не горели желанием делиться. Пошли наезды с их стороны. Мы испугались, отвечали что-то невнятное. Слово за слово, и вдруг Кирилл (один из старшаков) то ли кому-то ладошкой по лицу шлёпнул, то ли в живот вдарил легонько – ничего серьёзного, но для нас это значило одно: он перешёл черту. И в этот раз мы готовы ответить.

Нет, не сразу. То есть тогда драка не завязалась. Всё как-то закончилось, мы отделались от Кирилла и тут же направились к Чичу. Во главе шёл Серёга. Судя по его лицу, решительность взяла верх над страхом. Страшно было всем. Я уверен. И вместе с тем во всех нас горело предвкушение. Мы уже наслаждались теми переменами, которые сулит нам предстоящая разборка. Как мы после этого будем гордо ходить по району! Улица Труда для нас превратится в Чикаго 20-х годов, а мы— в банду Аль Капоне. Только вместо шампанского и виски – дешёвое пиво и водка, а вместо развратных красоток – одноклассницы.

Чич открыл дверь. По выражениям наших лиц он сразу понял – дело серьёзное.

– Здорово, пацаны! – сказал он, и тут его лицо приняло такое же выражение, какое было у всех нас. – Случилось чё?!

Тут Серёга обрисовал весь замес, немного, может быть, и приукрасив. В его рассказе мы предстали не такими лохами, противник, мол, имел численный перевес, ну и вообще беспределил, и теперь справедливость и порядок может восстановить только Паша Казак и его банда, и чтобы поняли козлы, на кого нарвались, давай уже пошли побыстрее на Серова к Паше.

Илюха всё выслушал внимательно. Его лицо застыло в задумчивой гримасе. Немного погодя он огласил решение:

– Да. Базара нет. Надо к Казаку идти.

И мы пошли.

Паша Казак и его постоянная банда человек из пяти-шести зависали в беседке в одном из дворов на Серова. Паша не боялся никого. Уверенность в себе, выработанная в тяжелейших тренировках в залах кикбоксинга, закалённая в многочисленных боях на ринге и отшлифованная уличными драками, многократно умножалась наркотиками и алкоголем. Он в свои шестнадцать катался на угнанных машинах без прав, колотил здоровенных мужиков, сдавал в комиссионные магазины чужие телевизоры, и не было на него никакой управы.

Но вот мне Казак виделся человеком добрым и справедливым. Внимательно и даже с сочувствием выслушав историю, которую ему наперебой рассказывали Серёга и Чич, он сказал:

– Ладно. Пошли. Покажете.

Мы направились обратно – к компьютерному клубу. Во время этого перехода страх, решимость и предвкушение плавно нарастали и попеременно охватывали наши лица. Примерно так: когда я шёл и смотрел вперёд – на вдох страх, на выдох решимость; но когда я встречался взглядом с Серёгой или Димасом, рты наши неизменно расплывались в улыбке предвкушения.

Кирилл зависал в клубе с утра до вечера, поэтому мы были почти уверены, что выцепить его не составит большого труда. Так и случилось. Он торчал внутри. Не играл, но сидел рядом с одним из игроков и давал «ценнейшие» советы.

Серёга, преисполненный отваги, зашёл в клуб и сказал Кириллу:

– Пойдём, выйдем. Надо побазлать.

Кирилл удивился, но, не колеблясь ни секунды, вышел. Уверенный шаг его резко прервался, когда он увидел, что разговаривать с ним собирается не Серёга Токарев, а Паша Казак.

Кирилл мгновенно преобразился из крутого пацана в первоклассника, которого за двойку с ремнём в руках отчитывает строгий пьяный отчим. Как будто гадал: всекут ему или всё обойдётся профилактической беседой? У него даже слёзы наворачивались. А Паша и впрямь выговаривал как-то по-отечески. Мы ожидали, что он скажет что-то вроде «Короче, пацаны эти со мной, ты понял? Ещё раз я услышу, что кто-то…», а на самом деле Казак говорил: «Ну да, пацаны лоховатые, но это же не повод у них деньги вот так шкулять…» Но нам было похер. Может, мы и лоховатые пацаны, а так или иначе поставили борзого мудака на место.

Всё обошлось без драк. Паша спокойно закончил свою речь, убедился, что урок усвоен, и отпустил с миром сопливого двоечника. Опьянённые успехом, мы выдвинулись обратно на Серова.

По пути мы рьяно благодарили Пашу. Он отвечал что-то типа: «Да фигня. Пиво пацанам моим проставьте – и в расчёте». Мы купили им несколько бутылок пива и ещё раз поблагодарили. Сами же пошли довольные гулять по набережной и купаться в сладостных мечтаниях о том, как мы гоголями завтра зайдём в школу. Вот-вот должно начаться новое, светлое и радостное, время нашей жизни. Теперь все узнают, что за нами стоит Паша Казак, и если кто нам стрелу забить вздумает, то придут за нас не три калеки, а вся серовская кикбоксёрская братва.

Однако вышло всё иначе. И не потому, что старшаки этого так не оставили и начался нехеровый замес – нет. Главное то, что стало происходить внутри нашей банды.

Серёга, почувствовав, что влияние его после этого случая возросло, решил, что пора воздать всем по заслугам. А он очень злопамятен и мстителен. Похоже, помнил каждый подкол и каждое едкое «толстый», вылетевшее из наших ртов.

Начал он с Димаса. Говорит, давайте Бирюзова игнорить и лошить пару-тройку дней, а то он совсем охерел. Дёма согласился, потому что Димас очень активно над ним измывался, я тоже согласился, потому что Бирюзов меня как раз жёстко подколол, а Владу вообще пофигу было: он тогда «Покемонов» смотрел и на половину занятий в школу не ходил.

И мы игнорили и лошили пару-тройку дней Димаса. И он вообще от этого не кайфовал.

Затем Серёга предложил постебать Влада. И тут он получил одобрение коллектива. И это было сделано.

Позже я думал: как же я не догадался, что очередь таким образом дойдёт и до меня? Я ведь тоже любил подстебнуть Серёгу на тему его широкой кости. Но считал его близким другом и знал, что он тоже считает меня таковым. И просто поверить не мог, что мой ближайший друг способен на такое.

И вот однажды, холодным октябрьским утром, Димас не зашёл за мной по дороге в школу. Такое хоть и редко, но случалось, и я не придал этому никакого значения. В конце концов, Бирюзов мог просто заболеть.

Но Димас был в школе. Он ничего мне не сказал и только холодно пожал руку. Так же холодно вели себя и все остальные мои друзья. Словно я попал в какую-то параллельную реальность, где они вовсе мне не друзья и где я изгой в своём классе. Что-то вроде того, что испытывал герой фильма «Эффект Бабочки». Ситуация была настолько для меня непривычной, что я совершенно растерялся: просидел в удушливом смятении первый урок и ждал перемены, чтоб во всём разобраться.

Но на перемене всё продолжилось в том же духе. Пацаны на меня почти не смотрели, старались не замечать. Над приколами моими никто не смеялся, да и шутить в этих обстоятельствах уже не очень-то и хотелось. Прозвенел звонок, и мы пошли на занятия.

В продолжении всего дня обстановка только ухудшалась. Мои шутки улетали в пустоту, а вот когда кто-то шутил надо мной – тут компания взрывалась громким смехом. И даже Дёма (о, ужас!) посмел меня стебать, и все ржали над его приколами. Я был разбит, и мне казалось, что всё это происходит не по-настоящему, а лишь в каком-то страшном сне. Я скоро проснусь, и всё будет как прежде.

Но второй день показал наглядно – это не сон. Это новая страшная действительность.

Дёма тогда постригся очень коротко, почти налысо. И я начал по этому поводу прикалываться, потому что повод ну вообще стопудовый: Дёма! Налысо! Но все сказали, что ему очень идёт, а вот я стрижен под горшок, как лох. И только тут мне стало всё окончательно ясно: Толстый! Сука!

Совершённое Серёгой предательство меня ошарашило. Я был в ярости, недоумении и отчаянии. Как легко расшатали мои позиции, которые казались мне такими незыблемыми! Падение от прирожденного лидера до предмета насмешек оказалось мучительным. Конечно же, мне в голову не пришло, что все так легко согласились меня проучить главным образом из-за того, что я часто вёл себя по-свински и у ребят накопилась куча обид. Мне казалось, что всё это из-за мудака Токарева, который настроил против меня пацанов, и теперь этого зарвавшегося толстопуза необходимо поставить на место.

Но пока что я не знал как. Мне хотелось с кем-то обсудить всё, чтобы понять, что произошло и что делать дальше. С кем-то не из нашей банды. С кем-то, кто может посмотреть на ситуацию отстранённо. И вот одним тёмным осенним вечером я уже сижу в песочнице в садике на Серова в компании своего одноклассника Серёги Решетняка и нашего нового товарища по кличке Гроб. Так его прозвали потому, что он носил браслет с сокращением Гр. Об. Мы никак не могли запомнить его имя и говорили просто: «Ну этот… этот… как его… который Гроб». Так и повелось. Так вот, втроём мы сидели в песочнице и попивали дешёвые коктейли из пластиковых бутылок. Я рассказывал всю эту историю про Токарева.

Решек, выслушав всё, сказал, что за такие дела его следует отвести на железнодорожный вал и как следует отмудохать. Сказать честно, я не созрел для столь жёстких мер, но в то мгновенье они мне показались разумными и действенными. Тем более Гроб, который тогда хотел закрепиться в нашей банде, уверенно поддержал это предложение. А я примерно понимал, как всё это можно устроить. Правда, требовалось, чтобы не вмешались Копилка и Чич. Но как их нейтрализовать, я уже придумал.

Про Мишу Копилку я вам ещё не рассказывал. Это один боец из серовской тусовки. Самое забавное – происхождение его клички. Дело в том, что у Миши был шрам – полоска длиной сантиметра три среди волос надо лбом. Когда он стригся ёжиком, шрам этот, на котором волосы не росли, напоминал прорезь для монет в старых копилках. Так вот, Катя, тогдашняя девушка Миши Копилки, незадолго до того, как они начали мутить, пару недель встречалась с Токаревым. На самом деле Катя Серёге не нравилась, и он посвящал меня, как лучшего друга, в свои мысли и чувства. В выражениях он, надо сказать, не стеснялся. О Лене, тогдашней Илюхиной девушке, Серёга тоже отзывался не лучше, не с неприязнью даже, а с каким-то едким пренебрежением. Проще говоря, обеих он считал тупыми и стрёмными. Раскрыть парням этих девушек содержание личных разговоров – это, конечно, невероятная низость, до которой я не хотел опуститься. Но в случае необходимости – что ж, на войне как на войне.

Операцию мы назвали «Оптимизм», потому что на одноимённом альбоме «Гражданской обороны» красовалась толстая мышь. А Токарев был, как вы помните, толстым. Вести его за железнодорожный вал мы решили в воскресенье утром. На неделе я успел поговорить со всеми из нашей банды. Все признали, что проучить меня – Серёгина идея. Подкупил он их главным образом тем, что к тому времени все уже узнали на себе, что это такое – быть по-настоящему униженным, и нетронутым остался один я. Что пора, мол, и мне попробовать на вкус эту пилюлю, и что пойдёт она мне только на пользу. Но мои личные беседы с членами банды привели к тому, что все согласились: Толстый переборщил; и вообще с какого это перепугу он теперь распоряжается, кого, когда и как наказывать?! Только Владу было пофигу. Он смотрел «Покемонов» и ни в чём этом не участвовал.

С Копилкой я поговорил за пару дней до намеченной даты расправы. Пришёл к нему вечером. Мы перекинулись какими-то дежурными фразами, и я начал свою неловкую агитацию. По выражению лица Миши я не мог понять, что происходит у него в голове. Он согласен со мной? Или он за Серёгу? Сейчас холодно меня выслушает, ответит что-нибудь неопределённое, а как только я уйду, отправится к нему и всё расскажет. Тем более идти недалеко – до соседнего дома. Сдаст он меня или нет?

Неуверенность и страх, что меня не поддержат, а то и раскроют, начали искажать моё представление о том, что хорошо, а что плохо. В разговоре в очередной раз повисла удушливая тишина… тишина… тишина… Я не выдержал: «Да и вообще он попутал! В хуй никого не ставит. Вот про Катю тоже говорил…» – и всё выложил. Может, даже приукрасил. Мишино лицо наконец стало подвижным, на нём отчётливо отразились злость и растерянность. Он пообещал поддержать нас и помочь проучить Толстого.

После этого морального падения рассказать всё Илье стало уже просто. Чич пообещал не вмешиваться.

К субботе всё было готово. Кроме, пожалуй, меня.

Несмотря на то, что я выступил главным организатором, мне самому этот заговор казался бредом. Я думал, что вопрос ещё можно решить как-то иначе, не прибегая к этому совершенно лишённому смысла избиению. Ну кого и чему оно научит?

Вечером я пошёл к Серёге, чтобы обо всём поговорить и уладить всё мирным путём. А затем свернуть операцию «Оптимизм», всем над этим посмеяться и дружно выпить пива. Что именно я скажу ему, как начну разговор, я ещё не знал.

Я шёл по тёмной улице и думал о предстоящей беседе. Осеннее небо обильно сыпало мокрым снегом. Он таял на лице, обдавая колкой прохладой. Сквозь пушистые хлопья еле пробивался свет редких фонарей. Иногда мелькали силуэты прохожих. Как всегда, выли бездомные собаки, которые бегали по нашей улице целыми стаями и пугали лаем людей. Было холодно и сыро. В такой вечер без большой необходимости на улицу выходить, конечно, не станешь.

Дорога до Серёгиного дома занимала десять минут. Всё это время я перебирал в голове различные фразы, соображал: начать ли мне уверенно и жёстко или наоборот – с дружеской теплотой и мягкостью заочного победителя. Ничто не казалось мне естественным и разумным. Я не заметил, как уже поднялся по подъездной лестнице. А что говорить, так и не придумал.

Я позвонил. Из-за двери спросили, кто там. Я ответил:

– Свои.

Серёга открыл, посмотрел на меня и крайне удивлённо, как-то даже слегка испуганно, произнёс:

– Рыжий, ты?!

– Да, я.

– Чего пришёл?

– Да так, поболтать.

– Ммммм.

Мы молчали секунд двадцать. Эта тишина была столь необычна, что со всей очевидностью выдавала цель моего визита.

– Погода там совсем испортилась, – сказал я и опять умолк.

Серёга ничего не ответил. Он смотрел на дверь и что-то в ней ковырял. В этот раз мы молчали ещё в два раза дольше. И напряжение нарастало с каждой секундой.

– Пидор ты, Токарев! – наконец с досадой бросил я.

Он сперва опешил, но потом слегка улыбнулся:

– Чё это?

– Ну какого хера ты всё это устроил?

– Ладно, заходи давай.

Родителей дома не было, и мы могли спокойно поговорить.

Серёга шёл на кухню по-хозяйски – уверенно. Он поставил чайник, и мы сели за стол.

– Серёг, я одного не пойму – нахера?

– Все должны получить по заслугам.

– По каким нахер заслугам?!

– Ты глумился надо мной, над Дёмой. Вот.

– Это что, месть, что ли?

– Месть. Но не только месть. Я хотел, чтоб ты понял, каково это.

– Когда тебя обсирают?

– Да, когда тебя обсирают. Ты ж этого сроду не знаешь.

– И ты решил, что должен меня научить?

– Нет. Просто хотелось.

– Хотелось…

Чайник закипел, Серёга налил нам обоим чаю. Я продолжал:

– А тебе не кажется, Серёг, что ты немного заигрался?

– В смысле?

– Опасно так играть. Можно и самому обжечься.

Токарев на миг состроил гримасу – приподнял одну бровь и качнул головой, – встал и пошёл в комнату к аквариуму, кормить рыбок. Я шёл за ним, чувствуя себя то ли посланником, то ли советником.

– И в чём же опасность? – немного погодя задумчиво спросил он.

– А если это не понравится тем, с кем ты так ловко поочерёдно расправляешься, вершишь свой «праведный суд»?

– О как! Это кому же? Димасу? Тебе?

– Да хотя бы.

– Слушай, Рыжий. Против меня сейчас никто не пойдёт.

– А если пойдут?

Серёга улыбнулся.

– Нет, не пойдут, – произнёс он уверенно и даже с насмешкой.

– А если уже пошли?

– Не городи чушь.

– Серёг, за такие дела и пиздюлей можно отхватить, ты знаешь?

– От кого это? От тебя, что ль?

– Узнаешь от кого.

Серёгино лицо выразило напряжение и недовольство. Он отвернулся к аквариуму, высыпал остатки корма для рыбок, затем посмотрел прямо мне в глаза и сказал:

– Ты мне угрожать, что ли, будешь? У меня дома?

Я застыл в испуге. Вспомнил, что совсем не за этим пришёл. Но какой соблазн – надавить силой! И мне тогда казалось, что эта мера наиболее действенная, что страх приведёт к осознанию и раскаянию. Но я не понял, что Серёга не в том положении, чтобы бояться или отступать. Он уже почувствовал вкус лидерства и не готов от него отказаться. Как не готов и я. Отступать не хотел никто.

– Нет, – растерянно сказал я, – я не угрожаю. Я просто хочу всё решить. По-хорошему решить.

– В смысле? Ты что?

– Ладно, забей. Гулять завтра идёшь? Мы с утра собрались, – совсем некстати резко сменил я тему.

– Хорошо. А чё делать?

– На вал пойдём.

– Хорошо, заходите завтра.

В тот день я плохо спал. Сперва мне снилось, как мы уже на валу бьём Серёгу. Но самого Серёгу я не видел – лишь толпу наших, которые кого-то колошматили. Причём мои друзья не были похожи сами на себя, но я знал, что это они, как во сне часто бывает. Затем я вдруг просыпался, понимая, что это лишь сон. И снова всё повторялось…

Окончательно проснулся я очень рано. Город казался серым: на улице пасмурно, холодно и туманно. Поневоле верилось, что в такие дни не происходит ничего хорошего. Трудно представить, что кто-то может сегодня признаваться в любви или делать предложение руки и сердца. Как в такой день праздновать свадьбу или рождение ребёнка, я тоже не знаю. Он подходит только для драк, ругани и зомби-апокалипсиса.

Я вышел из дома около половины десятого утра. Зашёл за Серёгой Решетняком. Выходя из подъезда, мы наткнулись на Гроба. Дёма с Димасом ждали нас возле Серёгиного подъезда. Все вместе мы молча поднялись по лестнице.

Я позвонил в дверь Токарева. Он открыл, и, увидев такое скопление народа, да ещё с такими лицами, похоже, сразу всё понял. Сказал, что сейчас оденется и выйдет. Не знаю, звонил он Чичу или нет, но ждали мы его долго.

Он вышел и сразу предложил зайти за Илюхой. Мы даже не стали упоминать железнодорожный вал – в данных обстоятельствах это выглядело бы слишком странно. А на полпути к Илюхе я подумал, что раз так, то неплохо бы зайти и за Копилкой. Не понимаю, чем я тогда руководствовался: то ли хотел уравновесить Чича, то ли прикинул, что Копилкин дом ближе к валу, и уж там мы придумаем, как принудить Серёгу сразу оттуда пойти куда намечено.

Но Токарев в ответ на моё предложение выдал совершенно логичное и совершенно не подходящее мне решение: «Отлично, давайте тогда разделимся. Я с кем-нибудь к Чичу пойду, а вы за Копилкой. У церкви встретимся да пойдём». Блин. Теперь ещё надо решать, кто пойдёт с Серёгой. Понятно, что самые надёжные. Я сказал: «Ладно, тогда пусть Решек с Дёмой с тобой идут. А мы к Копилке». Решек – идеолог операции, и вряд ли переметнётся, а Дёма сам натерпелся от Серёги, и тоже не склонен менять решений.

Но по пути к Чичу, как я потом узнал, Токарев успел объяснить Решеку с Дёмой, что затею их он выкупил и что Чич по-любому с ним будет, а вот я этим своим заговором их только под пиздюли от серовских подставлю. Так что теперь, раз уж всё раскрыто, им лучше на него не рыпаться. Что будет дальше, я думаю, тогда не знал никто, и все просто плыли по течению.

Когда мы снова встретились, мне стало ясно, что произошёл раскол и позиции мои утрачены. Ни о каком вале не могло быть уже и речи. Мы шли на Серова. Шли долго и почти молча, разве что изредка переговариваясь на совсем отвлечённые темы, вроде того, как сыграл «Авангард», или про то, что, может быть, уже и снег скоро ляжет. Но когда на одну из таких тем удалось разговориться, это всех очень успокоило. Казалось, что ничего не происходит, – мы просто идём и болтаем.

Пришли на Серова. Там во дворе сели в беседке и начали разбираться. В качестве председателя был Чич. Мы с Серёгой выступали своеобразными докладчиками. Остальные стояли как зрители. Я до сих пор помню их лица: бледные, с чуть опущенной нижней челюстью и большими влажными глазами. Они выражали растерянность и испуг. Все много курили, то и дело недовольно сплёвывая. Мы попеременно что-то говорили Чичу. Он сидел с лицом очень уверенным и задумчивым. Когда все замолчали, Чич спросил Серёгу:

– Ты про Лену всё это говорил?

– Говорил, – честно ответил Токарев.

– Ясно, – всё так же задумчиво сказал Илья.

Молчание длилось ещё с полминуты. Затем Чич поднял голову, встал и огласил решение:

– Я думаю, решит всё драка один на один. Пойдём на школьный двор.

Я не мог в это поверить. Я буду драться один на один со своим лучшим другом. Я не боялся Токарева, несмотря на то, что при равном росте он весил на 15 кило больше. Я боялся будущего. Это ведь уже явно не похоже на то, чтобы кого-то проучить. Это вообще ни на что не похоже. Я не понимал ни причин этой драки, ни целей. Что она решит? Каким образом? Но в оцепенении, как и все остальные, шёл на футбольную площадку школы №75.

Мы встали с Серёгой друг напротив друга метрах в трёх-четырёх. Все остальные сгрудились за Серёгиной спиной, метрах в пяти от него. Чич крикнул: «Ну, давайте!» Но мы оба не двигались. Очевидно, Токарев чувствовал то же самое, что и я: он тоже не понимал, что происходит и почему. Бой никак не начинался. Чич скривил губы, помотал головой и подбежал к нам с Серёгой. Он встал между нами и воспользовался придуманным специально для таких случаев приёмом, который мне был тогда не известен. Он вытянул руку и сказал: «Рыжий, харкни мне в руку». Я, не задумываясь, собрал во рту смачный харч и мощной струёй направил его в руку Чича. В это самое мгновение Илюха руку убрал, и слизистая мерзость попала прям на куртку Токареву. Тот опустил глаза на плевок, и когда поднял их на меня, они уже не были испуганными и недоумевающими. Оцепенение сменилось бешенством, и он с криком: «Ты чё, сука! Охуел?!» – полетел на меня с кулаками. Я ушёл под руку, пытался бить по корпусу. Серёга хреначил меня по хребтине.

Неуклюжая и незрелищная драка продолжалась секунд восемь, пока кто-то не издал крик: «Шухер! Мусора!» Мы с Серёгой, прекратив возню, синхронно повернулись на крик, а увидев вытянутую руку кого-то из друзей, так же синхронно повернулись в указанную сторону. Лица наши мгновенно стали снова испуганными. По полю в самом деле шли мусора, человека четыре. Вся наша толпа дала дёру. Мы побежали во двор на Серова.

Во дворе у беседки все стояли и тяжело дышали. Тяжелее всех, по понятным причинам, мы с Серёгой. Что делать и что говорить – никто не понимал. Ясно было только, что продолжения драки не будет. Дуэль закончилась ничем.

Я всё-таки прервал молчание: «Я пошёл. Кто со мной?» Кто-то поднял на меня растерянные глаза, кто-то продолжал смотреть в пол. Серёга Решетняк, всё так же смотря куда-то вниз, сказал: «Пошли. Я домой». Гроб, ничего не говоря, встал и пошёл с нами. Мы шли молча. Только Решек один раз произнёс: «Рыжий, ты нас под пиздюли хотел подставить». Я ничего не ответил, и снова повисло молчание.

Наступил вечер, и мгла вновь залила улицы. Мы дошли до «свечки» возле школы, сели за какой-то столик. Решек дал мне сигарету. Закурили. Сигареты пошли одна за одной. Я, наконец, сказал:

– Как так всё вышло-то?

– Как? Ты нас под пиздюли хотел подставить. Нормально всё разрулилось, – заключил Решек.

– Чё нормального-то? Какие, нахер, пиздюли? – я готов был взорваться.

– А ты какого хуя вчера к Толстому попёрся? Он, блядь, ещё вчера обо всём догадался. Чё за подстава?! – Решек тоже немного распалился.

Потом помолчал, успокоился и добавил:

– Всё нормально. Разобрались один на один. Всё честно.

– В чём разобрались-то? Бляаааадь! Всё это похоже на какую-то хуйню, – я закрыл лицо ладонями и провёл вниз, как будто оттягивая нижнюю челюсть: часто так делаю, когда в отчаянии.

– Забей. Иди домой, поспи, – только и мог ответить Решек.

Наконец вступил Гроб:

– А по-моему, Рыжий прав. Хуйня полная вышла. Хотели проучить пидораса, а в итоге все стояли и смотрели, как этот пидорас пиздит Рыжего… Пиздец.

– Так а нахуй Рыжий к нему попёрся и всех нас сдал?! – продолжал свою линию Решек.

Гроб перевёл на меня вопросительный взгляд. Я посмотрел ему в глаза, бросил на землю окурок, и, глядя на ногу, топчущую его, сказал:

– Миром всё хотел уладить.

– Хочешь мира – готовься к войне, – очень значительно, хотя, по мне, совершенно не в тему, сказал Гроб.

Но тогда это прозвучало круто.

Решек тоже докурил, бросил окурок на землю и сказал:

– Ладно. Я домой.

Попрощались рукопожатием, и он ушёл. Мы с Гробом тоже пошли по домам. Гроб сказал, что если какие разборняки будут, чтоб я его держал в курсе. Я поблагодарил, и мы тоже распрощались.

Операция «Оптимизм», очевидно, провалилась. В тот день я осознал, что лидерство – это не только всеобщее уважение, притягательный образ, возможность управлять и карать. У всего есть цена. Ответственность – цена лидерства. Если ты лидер, ты первым вкусишь медовую сладость успеха. Но то же и в случае неудачи – горькими плодами провала будешь давиться именно ты. Причём в одиночку.

Следующая неделя в школе была очень странной. Мы все общались между собой, но тему эту не трогали. Естественно, общение не получалось ни лёгким, ни непринуждённым. Очень хорошо чувствовалось – что-то произошло, причём что-то такое, что никто пока не готов обсуждать, и хорошо бы, чтобы это вообще забылось и поскорее кануло в лету. Что-то подобное наутро иногда испытывают случайные любовники.

Один только Влад вёл себя как ни в чём не бывало. Но ведь он ни в чём не участвовал и толком не знал даже, что случилось. Что происходит в «Покемонах», он знал гораздо лучше. И его неведение сыграло нам на руку. Хотя всё не так однозначно.

На следующей неделе, слава богу, начинались каникулы. По этому поводу в ночь с субботы на воскресенье в школе устраивали ночной сбор. Это такая тусовка, когда школьники набиваются в спортзал, двери школы закрывают и все веселятся до утра, танцуют на дискотеке, может, чем-то ещё занимаются. Мы собирались на эту тусню пойти. Пронести туда пивка или чего покрепче и устроить нормальную пати. Правда, Димас сказал, что не пойдёт, потому что он куда-то уезжал на каникулы. Дёма тоже не пошёл, так как уехал к бабушке в Чкаловский. В итоге собрались туда Влад, я да Токарев.

Было там такое условие, что двери школы в 23:00 закрываются и открываются только утром. А кто не успел, тот опоздал. Мы очень торопились, даже бухла не успели купить, но всё равно опоздали. Двери уже заперли. Собственно, потому я и не могу описать, что происходит на этих ночных сборах – попросту не знаю, потому что не попал туда.

Естественно, мы не разошлись по домам. У нас были деньги, и у родителей мы уже отпросились. Поэтому решили замутить первую в нашей жизни ночную тусу.

К золотой молодежи мы, разумеется, не относились. Нас не ждали лучшие клубы города. Денег хватило на несколько бутылок пива из ларька, и только. Но нас и это вполне устраивало.

Приключения мы начали с того, что прыгнули в последний трамвай и поехали к Дёме, чтобы уговорить его пойти отрываться с нами. До этого мы всё бегали и торопились, а тут сели, отдышались… и обычный оживлённый разговор не пошёл. Стало очевидно: что-то не так. Влад, с присущей его весёлому нраву открытостью, спросил, что за херня между нами с Серёгой. На этой неделе до него нет-нет да долетали какие-то обрывки слухов про какую-то ссору и драку, но толком он ничего не понял. Да и не вникал. А тут вдруг столкнулся с этим лицом к лицу и решил наконец разобраться, что же произошло. К тому же ему казалось, что это какой-то пустяк, который можно разрешить за пять минут – здесь и сейчас.

Вопрос Влада остался без ответа. Тогда он задал ещё один, более конкретный:

– Вы подрались, что ли?

Я молчал и смотрел в окно. Серёга, опустив глаза в пол, тихо, как бы с пренебрежительной усмешкой произнёс:

– Было дело.

И так же как я, устремил взгляд в окно.

– Вы чего? – продолжал Влад.

Мы всё молчали, и тогда он сказал:

– Да ладно вам. Чё выдумали! Пожмите руки, да и всё – мир.

Мы с Серёгой посмотрели друг другу в глаза. Он протянул руку:

– Мир?

Я поколебался с полсекунды, затем криво улыбнулся. Пожал Серёгину руку, зачем-то процитировав фашиста из фильма «Брат-2»:

– Свой своему поневоле брат.

То ли мне это казалось крутым, то ли сказалось влияние Гроба, который давеча вот так же выдал подобную фразу – сколь значительную, столь же и неуместную.

В общем, остаток ночи прошёл так, будто никакой драки не было, и делить нам больше нечего. Мы приехали к Дёме, выпили с ним пива в Чкаловском. Так и не уговорив его поехать с нами, мы направились в центр.

Короче, ночь выдалась не особо примечательная. Мы взяли ещё какого-то бухла у торгового центра, выпили и пешком двинулись к нашему району. У Дома Туриста познакомились с двумя девушками из педучилища. Нам оказалось по пути. Я пьяный орал всякую фигню, которой не хочется портить рассказ. В итоге Серёге досталась та, что посимпатичнее, Владу та, что поменьше и потолще. Туса закончилась в подъезде. Замёрзшие, мы грелись у батареи. Я не переставал нести чушь. Ребята зажимали девчонок. Наступило утро, и мы разошлись по домам.

А через неделю Серёга покинул Омск. Он уехал на север, в город Покачи. Его родители получили там работу.

Мы проводили его и зажили как прежде. Вся вторая четверть прошла как обычно. Мы гуляли с Димасом и Дёмой, иногда с Владом. Тусили по подъездам, ездили в центр, пили пиво. В общем, ничего особенного. В компании Дёмы и огромной бутылки дешёвого вина «Сантьяго» я встретил 2002 год. В ту ночь мы столкнулись с Катей Загорулько, в которую я был влюблён, и с её подругами. Мы с Катей обнимались, я лез к ней целоваться, но она уворачивалась. В общем, всё шло своим чередом, и я чувствовал себя вполне счастливым. Только от Серёги никаких вестей, а он обещал писать.

Электронная почта в то время была ещё в новинку. Мобильные тоже могли себе позволить далеко не все. А междугородние звонки стоили дорого. Основным средством связи на дальних расстояниях служила старая добрая почта. Рукописное послание из Покачей до Омска могло идти неделю, а то и две. Девятнадцатый век, не иначе. Но вы знаете, хоть я и сторонник всего нового, быстрого и совершенного, всё же вынужден признать – что-то было особенное в этих письмах. Почерк, перечёркнутые слова, неровные буквы из-за дрогнувшей руки – всё это делало их очень личными, трогательными.

Время от времени я спрашивал друзей, не писал ли, не звонил ли кому из них Серёга. Они отвечали, что нет. Но вот однажды…

Димас жил в общежитии строительного техникума. Его мама работала комендантом этого общежития. Чтобы попасть к нему, нужно было преодолеть целый лабиринт из коридоров и лестниц. Я у него бывал часто и мог пройти этот путь хоть с закрытыми глазами. Он жил на последнем этаже в самом конце коридора. Вахтёрам я каждый раз говорил: «К Диме Бирюзову», – и меня пропускали.

Шли зимние каникулы. Тёплым пасмурным январским утром я вышел из дома, и направился к общаге техникума. Я обожал этот омский зимний воздух, когда тепло (где-то около -5 С˚) и влажно. Это уже намёк на приближение весны. Она наступит ещё не скоро, и до этого предстоит пережить неслабые морозы. Самые суровые – крещенские – уже совсем близко. Но вот такие намёки всё-таки помогают, дают надежду и поднимают настроение.

Я вошёл в двери техникума, играючи преодолел лабиринт, у вахты произнёс пароль и уже приготовился бегом взлететь на последний этаж, как вдруг услышал позади голос:

– Погоди. Ты же к Диме?

Я развернулся и, пытаясь сообразить, в чём дело, произнёс:

– А? А, да. Да, к Диме.

– На вот, передай. Ему пришло, – сказала старушка и протянула мне конверт, на котором в графах «От кого, откуда» значилось: «Сергей Токарев, г. Покачи» и т. д.

Меня внезапно обуяла огромная радость. Я даже подскочил на месте, воздев руки вверх. Думаю, даже если бы я выиграл в лотерею миллион долларов, моя радость не могла бы стать больше.

Я стремглав помчался к Бирюзову. Мне хотелось как можно быстрее сообщить ему эту весть. Молнией проскочив коридор, я три раза постучал в дверь. Подождал секунду и постучал снова. Не дождавшись ответа, в нетерпении крикнул: «Ну где ты там, Дим?! Открывай давай!» «Да сейчас, сейчас!» – послышалось из-за двери.

Он открыл наконец, и я, улыбаясь во все свои 28 зубов, замахал письмом. «От Толстого!» – говорю. Но Димино лицо, вопреки моим ожиданиям, радости не выразило. Даже напротив: глаза округлились, лицо побледнело – испуг и недоумение. Последний раз я видел его таким в день той самой драки. Всё с тем же серьёзным лицом он взял письмо и, произнеся холодным тоном «Сейчас выйду», закрыл дверь.

От этой сцены радость спала и у меня. Я подумал, что у Димаса, должно быть, что-то случилось. Я знал, что у него не самые простые отношения с матерью. Может, поссорились…

Довольно скоро Димас вышел, уже не напуганный, а сосредоточенный, и быстрыми шагами пошёл по коридору.

– Давай прочтём, чё ты? – говорю ему, догоняя.

– Давай за Дёмой зайдём, – отвечает Димас.

Я подумал, что это разумно, – вместе и почитаем.

Всю недолгую дорогу до Дёмы мы не разговаривали, что показалось мне странным.

Когда мы подошли к Дёминому подъезду, Димас сказал: «Слушай, давай я сам за Дёмой зайду, а ты пока покури тут». Это было уже чем-то совсем из ряда вон. Мы всегда заходили все вместе, даже если набиралось пять-шесть человек. Я нервно улыбнулся:

– Ты чё, Дим?

– Да мне там надо… – он прервался, с досадой сдвинул брови и, не глядя мне в глаза, повторил: – Я тебя прошу, подожди внизу, ладно?

– Ладно, – ответил я уже совсем растерянно.

Димас зашёл в подъезд, а я завернул за угол дома, закурил и попытался сообразить, что происходит. Не помню, были ли у меня какие-то версии, но если и были, то, скорее, глупые. Да и чего гадать, решил я в конце концов. Понятно, что всё очень скоро выяснится.

Минут десять спустя вышли Бирюзов с Дёмой. Я пожал Дёме руку. Он тоже вёл себя странно: не такой сосредоточенный, как Димас, но что-то явно его беспокоило. Мы почему-то пошли к моему дому.

Напротив моего подъезда Димас тяжело вздохнул, плечи его медленно поднялись и опустились. Он начал нелёгкий разговор:

– Короче, Рыжий. Это не первое письмо от Серёги.

Я молча слушал. Дима продолжал:

– Уже было два письма. Одно он прислал мне, другое Дёме. В обоих он тебя по-всякому обсирал, и мы решили их тебе не показывать. Такие дела, – он похлопал письмом по ладони и добавил, – Если хочешь, это мы прочтём вместе с тобой.

Моё сердце билось просто бешено. Обида комом стояла в горле. Понимая, что сейчас всё станет только хуже, я, тем не менее, произнёс:

– Давай, конечно.

Бирюзов вскрыл письмо и начал читать. В нём Токарев рассказывал, что у него всё в порядке. Что-то про новую школу. Где-то, очевидно, отвечал на вопросы. Потом дошло и до меня, что-то вроде: «Надеюсь, вы там залошили Канапушника. Вы этому хуесосу там спуску не давайте. Я приеду – пропишу ему сам пенделя неслабого». Читая это, Димас ещё и посмеивался. Улыбался и Дёма.

Меня как будто ударили в солнечное сплетение: буквально перехватило дыхание. Плакать у нас не принято – ведь важно «быть мужчинами»; но внутри у меня всё обрушилось. В жизни меня не унижали сильнее. Я вспоминал, как обрадовался этому письму, в каком состоянии прибежал к Димасу. Унизительно. Унизительно. Унизительно. Я был раздавлен. И, вспоминая потом эту сцену, каждый раз морщился от досады.

После того, как всё вскрылось, наступил новый очень тяжёлый, период в моей жизни. Недолгий, всего лишь два с лишним месяца, но время (как известно, штука весьма субъективная) для меня тянулось, как оно тянется на ринге во время четвёртого раунда изнурительного боксёрского поединка.

По большому счёту, конечно, ничего ужасного не происходило: меня не били, надо мной не издевались, не травили, даже не дразнили почти. Друзья меня просто не замечали. Не общались со мной на переменах, не ходили со мной гулять после уроков. Моё положение в классе стало каким-то другим. Я впервые открыл для себя такое явление, как лицемерие: пара человек, которые раньше и подумать не могли, чтоб меня как-то подстебнуть, теперь позволяли себе ввернуть едкий прикол и смеяться мне после этого в лицо. А может, мне так только казалось… Может быть, они и раньше шутили, а я просто этого не замечал? Отшучивался и всё.

Но нет худа без добра. В школе, лишившись общения с друзьями, я больше стал беседовать со своей соседкой по парте Катей, в которую был влюблён. И её поддержка очень укрепила и усилила моё чувство к ней. Мы стали подолгу говорить по телефону после уроков. А раньше это время занимали прогулки с друзьями. Уличную жизнь я, однако, тоже не забросил и нашёл себе другую компанию. Я стал гулять с Гробом, Олежей, Копилкой и его девушкой Катей. Иногда присоединялся и Серёга Решетняк, который, узнав историю с письмами, сочувствовал мне и считал, что Токарев поступил как конченый мудила. Все вышеперечисленные, кстати, придерживались того же мнения. Мы даже решили, что, когда Толстый приедет в Омск, он всё-таки должен получить заслуженных пиздюлей. Мы с нетерпением ждали дня возвращения «дорогого друга».

И вот этот день настал.

Вечером, уже по темноте, раздался звонок. На пороге стоял Серёга Решетняк, запыхавшийся и взволнованный:

– Толстый. В городе.

– Откуда знаешь? – выдохнул я через секунду, справившись с хорошей порцией адреналина.

– Свет в окнах горит. Я во дворе напротив сидел.

– Может, сестра или родители?

– Да он на балкон выходил, я видел.

– Так. И что? Когда?

– Чё медлить? Завтра.

– С утра. Берём Копилку ещё и идём.

– Хорошо. Давай.

– Зайдёшь к Копилке по пути домой? Скажешь?

– Ладно.

– Давай, завтра утром созвонимся.

Я закрыл дверь. Внутри всё бурлило. Завтра всё опять должно измениться. Но как измениться – я пока не знал. Что принесёт этот день? Примирение или новый виток вражды? Триумф или позор? Всё казалось очень значительным. В эту ночь я опять спал мало.

Наутро мы всё согласовали по телефону, и в полдвенадцатого я, Решек и Копилка уже стояли на пороге Серёгиной квартиры. Предстоял жёсткий разговор, а то и драка. Точнее, однозначно драка, но я-то, как всегда, надеялся, что разговором обойдётся.

Мы постучали в дверь и сжали челюсти.

Долго ждать не пришлось. Дверь распахнулась, и вопреки всем ожиданиям, Серёга открыл уже совершенно пьяный и весёлый. Можно даже сказать – счастливый. На лице ни тени обиды, страха, злобы, пренебрежения или просто чего-то враждебного. Он воскликнул: «Оооо! Друзья! Проходите! Давай выпьем!» – и полез обниматься. Мой настрой переменился мгновенно, и я стал так же весел и пьян, как Серёга, хоть и не выпил ни грамма. Мы обнялись как лучшие друзья, невероятно соскучившиеся после долгой разлуки. Ну, собственно, мы ими и были. Решек держался строго, и хоть объятья не оттолкнул, выглядел недовольным. Копилка несколько растерялся, однако же улыбнулся и поприветствовал Серёгу.

Мы зашли и увидели наших друзей – Димаса и Дёму, – таких же пьяных и весёлых, как Серёга. Тут же нам выдали по штрафной рюмке. Я с радостью её хлопнул. Решек сказал, что не пьёт, чего я до сих пор от него никогда не слышал. Он сидел напряжённый и один нарушал эту атмосферу всеобщего праздника. Пару тостов спустя он сказал: «Я сюда не за этим пришёл!» – и удалился. Копилка же не хотел портить всем веселье, которому всё равно невозможно противостоять. Тем не менее, вот так резко сменить позицию, видимо, считал тоже неправильным. Он выпил с нами, а немного погодя ушёл по каким-то своим делам. Но вся старая банда была в сборе: и Димас, и Дёма, а чуть позже подтянулся и Влад.

В этот день мы встретили мою возлюбленную Катю и попросили купить для нас водки, потому что нам уже не продавали. Она с охотой исполнила нашу просьбу, за что я ей безмерно благодарен. Как всегда в пьяном виде, я страстно признавался ей в любви. Она смеялась и уговаривала меня больше сегодня не пить. Пусть, мол, мальчики пьют, а тебе хватит.

Вообще, этот день стал очень счастливым. Не нужно было никому ни у кого просить прощения – всё уже прощено, это просто чувствовалось. И не возникало никаких вопросов по этому поводу. Мы просто радовались, что ничего больше не мешает нам быть всем вместе, как раньше.

И с этого дня всё снова пошло по-старому. Даже лучше. Предать друг друга, пережить всё и простить – это серьёзная закалка для дружбы, которая помогает ей потом вынести испытание и временем, и расстоянием. И даже пойдя совершенно разными жизненными путями, мы всегда можем рассчитывать на поддержку друг друга.

P.S. Сидим мы потом как-то с Серёгой вдвоём, пьём пиво. И я его спрашиваю:

– Слушай, мне всё-таки интересно: а как вот мы тогда помирились, а ты потом вот так начал письма такие писать? Это как вообще?

– А я не думал, что мы помирились, – ничуть не лукавя, ответил Серёга.

– Как это? Тогда в трамвае – мы же руки пожали, все дела.

– А ты помнишь, что ты тогда сказал? Вот это: «Свой своему поневоле брат». Я и подумал, что ты поневоле руку мне жмёшь. А это не считается.

– Так я это так – для красного словца.

– Не-е-е-ет. Я помню, с каким надменным лицом ты это сказал.

– Ну ладно. Хрен с ним.