Читать книгу Сто страниц чистой мысли - Сергей Эдуардович Цветков - Страница 9

Свобода и предопределение – это чисто христианская (а потому и чисто европейская) тема. Для русской культуры тоже не чуждая – вспомним хотя бы лермонтовского «Фаталиста».

В античном мире данной антиномии, в общем, не существовало, т. к. свобода рассматривалась исключительно в социально-политическом плане: свободный человек – значит, не раб, или же гражданин демократического полиса. Но этим свободным гражданином всецело владел фатум (рок, судьба), рыпаться против которого было бесполезно (основная тема древнегреческих трагедий). Кое-кто из философов утверждал, что даже боги несвободны – у них тоже есть своя судьба. На Востоке дело обстояло примерно так же. Покорность судьбе – одно из главных достоинств благородного человека в конфуцианстве и самурайстве.

Но по мере распространения христианства безликая роковая судьба уступает место идее свободы. «Истина сделает вас свободными», – говорит Евангелие от Иоанна (Ин. 8:32). «Бытийная» свобода человека – прямая наследница христианства, которое учит о свободном выборе человеком добра и зла.

Однако сразу же возникает и загадка, которая не давала покоя уже св. Августину, – как согласовать человеческую свободу с божественным всемогуществом и всеведением (и при этом не снять с человека груз первородного греха и ответственности за свои поступки).

Церковные писатели тщетно пытались найти лазейку в тотальном Божественном предопределении судеб мира:

«Если бы предначертанное судьбой торжествовало во всем, то была бы отнята у людей свободная воля и право выбора, и мы считали бы напрасными и бесплодными всякое наставление, искусства и обучение; оказались бы пустыми и бесплодными надежды людей, ведущих достойный образ жизни» (Агафий, VI в.).

Но главное противоречие никуда не исчезало: если все уже предопределено, то наша свобода – в лучшем случае иллюзия, «свобода» брошенного камня, «свободно» выбравшего траекторию своего полета.

Разрешить эту дилемму в рамках предложенной терминологии (свобода – предопределение) может только парадокс: для того, чтобы Божественное предопределение свершилось, человек должен поступать свободно. Однако сразу возникает вопрос, может ли Бог предвидеть поступки свободного человека (и чего тогда стоит эта свобода?).

А при отсутствии Бога (Высшего разума), теряет смысл понятие «судьба» – ее наличие в этом случае можно установить только ретроспективно, оглядывая прошлое, то есть она уже не «владеет» человеком и его будущим.

Начиная с XVIII века эта загадка совлекает богословские одежды и принимает вид проблемы, которая равно занимает сторонников революционного и эволюционного путей развития: насколько история предопределяет нас и в какой мере человек может менять ее ход? К парадоксу необходимости и свободы добавляется еще один: чтобы восстановить утерянное равновесие, общественное животное – человек – должен совершить неслыханное, но справедливое насилие над несправедливым обществом, итогом которого будет «разрушение», «конец» истории, знаменитый Марксов «прыжок из царства необходимости в царство свободы». Однако и тут незадача: по Марксу, этот прыжок жестко предопределен «законами» исторического развития (сменой социально-экономических формаций). Хороша свобода, если она всего лишь «осознанная необходимость»!

С тех пор наши взаимоотношения с историей не стали яснее. Мы творим ее, или она нас? Этот вопрос особенно актуален для России, где народные массы историю традиционно «претерпевали», а не «творили».

P. S.

Наши предки обладали более «светлым» историческим мировоззрением. Любопытная деталь: византийский историк VI века Прокопий Кесарийский, говоря о религии и обычаях древних славян, пишет: «Предопределения же они не знают и вообще не признают, что оно имеет какое-то значение, по крайней мере в отношении людей, но когда смерть уже у них в ногах, охвачены ли они болезнью или выступают на войну, они дают обет, если избегнут ее, сейчас же совершить богу жертву за свою жизнь; а избежав смерти, жертвуют, что пообещали, и думают, что этой-то жертвой купили себе спасение».

То есть, в отличие от греков, чья мысль о судьбе-роке была глубоко проникнута фаталистическим миропониманием, у славян понятие судьбы, видимо, включало в себя свободную возможность ее изменить. Роковые моменты человеческой жизни, конечно, не отрицались, однако даже они несли в себе выбор, по крайней мере, внутренний. А уже совершенный поступок, сделанный выбор, оценивался судом Божьим, влияние которого не могло не отразиться на судьбе (вспомним «припевку» вещего Бояна из «Слова о полку Игореве»: «Ни хитрому, ни гораздому суда Божия не минути»). В таком понимании, судьба одновременно может выступать и как реальная действующая сила, и как не существующая в фатальном смысле, вследствие возможности изменить се своим же выбором-поступком. Наличие самих судьбоносных моментов говорит о том, что в целом судьба могла представляться славянами как канва жизни, хотя и изменяемая волей человека.