Читать книгу Увечный бог. Том 2 - Стивен Эриксон - Страница 5

– Наступит время, – нарушил молчание Сечул Лат, – когда нас совсем позабудут.

– Говори за себя, – прорычал Эстранн.

– «И они станут пить кровь». Помнишь? Это из Книги Старших. Такими нас и запомнят: тиранами и кровопийцами. Если мы не спасем своих последователей, то кто? Кто спасет несчастных смертных?

Кильмандарос, чьи ножищи громыхали по земле будто по огромному военному барабану, сказала:

– Никто. Их нельзя спасти.

– Тогда на что мы им?

Эстранн презрительно сплюнул.

– Чтобы было кого винить, Сеч, за то, как они губят себя и друг друга. И хватит об этом, уже много раз обсуждали.

Сечул Лат оглянулся.

– Как думаете, мы достаточно далеко?

У Кильмандарос от усталости слипались веки, оглядываться она не стала.

– Нет.

– Путь… – начал Странник.

Богиня презрительно фыркнула, перебивая его.

– Рана коснется всех путей, младших и старших. Наша единственная надежда – отдалиться от нее, насколько это возможно.

Странник пожал плечами.

– Ну и что? К’рул мне никогда не нравился.

– Да, поначалу будет всего лишь рана, – сказала Кильмандарос. – Но если ее не убить вовремя, то К’рул в самом деле умрет, а с ним погибнут и мир, и колдовство, и все остальное.

Сечул Лат, усмехнувшись, посмотрел на Эстранна.

– Монета раскручена и продолжает крутиться.

– Она уже не наша забота, – ответил тот, поглаживая пальцем зияющую глазницу. – Пусть с ней сестрица разбирается. Или еще кто.

– Стало быть, наша судьба зависит от того, будет ли кто-то расчищать бардак, который мы устроили. Осмелюсь заметить, наши дети не оценят этого бремени.

– Не важно, оценят или не оценят. Они просто не доживут, – сказал Эстранн.

Теперь я отчетливо вижу нашу проблему, друзья. Нам не нужно будущее, нам нужно прошлое – под иным именем, но все же прошлое. Вымышленное царство ностальгии, где неровности сглажены временем. Рай… для кровопийц.

– Драконус хочет мне навредить, – произнесла Кильмандарос. – Он ждет меня.

– Не дури! – выпалил Эстранн. – Он на пару с Т’иам будет убивать отатаралового дракона. Он, может, и объявил вечную войну хаосу, но его гибели все же не допустит. К тому же битва с тобой – большой риск. Ты можешь убить его. Сколько он провел в заточении внутри меча? Думаешь, он осмелится так скоро снова поставить свою свободу на кон? Да, Кильмандарос, возможно, у него с тобой старые счеты, но есть угрозы и более насущные.

– Если только он не разгадает нашу истинную цель.

Сечул Лат оглянулся на мать.

– Уже разгадал, уверяю тебя. Но, думаю, Эстранн рассуждает правильно. Драконус в состоянии оценить угрозу от освобожденного отатаралового дракона, и эта угроза станет для него точкой притяжения. Надеюсь, смертельного.

– Многие пытались ее убить, – поддержал Эстранн, – и никому не удалось. Даже ее пленение потребовало изощренной уловки, которую Рейк продумывал столетиями.

– Он был не один, – прогремела Кильмандарос.

– Но хватило тебя, чтобы разбить клетку, – кивнул Эстранн. – К тому же Аномандр Рейк мертв, и едва ли найдется кто-то столь же безумно одержимый…

Пока он говорил, Кильмандарос подошла поближе. Сечул Лат краем глаза уловил какое-то быстрое движение, затем услышал треск ломающихся ребер. Уклониться от удара было невозможно – Эстранна подбросило, потом он упал на землю, перекатился и весь сжался, прижимая руки и колени к груди.

Кильмандарос нависла над ним.

– Не смей говорить о нем гадости, – угрожающе произнесла она. – Да, мы не всегда ладили и часто ссорились. Но Сын Тьмы был воплощением чести и совести. Не смей при мне порочить его имя. Он мертв, и твои наветы похожи на карканье перепуганной вороны. Тебе никогда не сравниться с ним, Эстранн, и даже после смерти он превосходит любое из множества твоих обличий. Думаешь, я не слышу у тебя в голосе презрения и зависти? Они мне противны.

Сечул Лат почувствовал дуновение силы со стороны Эстранна – Старший бог исцелялся. Затем он неторопливо поднялся и, не глядя ни на кого, продолжил идти.

Мгновение помедлив, Сечул пошел следом, а за ним и Кильмандарос.

– Рейк как-то сказал мне, – произнесла она негромко, но оба спутника ее услышали, – что Драконус – муж, исполненный чести. Был таким до своего предательства. До дня, когда в нем возобладал гнев. И я Рейку верю.

Сечул, обернувшись, пристально посмотрел на мать.

– Ты считаешь, что он оставит Т’иам разбираться с отатараловым драконом, а сам отправится искать тебя – но не для того, чтобы свести старые счеты, а чтобы наказать за содеянное? За то, что ты выпустила ее.

– Наказать? – Кильмандарос обнажила бивни. – Нет, сын мой, он будет меня убивать. И я этого страшусь.

От такого признания внутри у Сечула все похолодело. Мама?!

– Не стоило нам этого делать… – прошептал он.

– Вечное причитание, – пробормотала она в ответ.

– Ну что, идем? – спросил Странник.

Кильмандарос посмотрела назад.

– Идем.

Дракон дважды сделал над ним круг, а затем приземлился на поляну в двухстах шагах. Тулас Остриженный подошел ближе, заметил настороженный взгляд. Чешуя напоминала льдинки – частью мутные, частью полупрозрачные, слепящие солнечными бликами. Глаза красные как кровь. Когда между ним и Туласом осталось меньше полусотни шагов, дракон обратился.

Тулас продолжил идти, но в десяти шагах остановился.

– Это что, Хустов клинок, Силкас Руин? – настороженно спросил он. – На тебя не похоже.

Меч постанывал, ощущая поблизости кровь элейнта. Помимо той, что течет внутри хозяина оружия.

Лицо Силкаса не выражало ничего.

– Видимо, ты не участвовал в их сделке. Ведь сделка же была? Между моим братом и Повелителем убитых? Не могло не быть.

– Подозреваю, ты прав.

– Твоей темницей, Князь, был мир Худа или Драгнипур?

Тулас расправил плечи и вскинул голову.

– Изволь обращаться ко мне как подобает.

– Я не вижу твоего престола, Тулас Остриженный. Титул «князь», по-моему, звучит вполне уважительно. Или тебе приятнее называться претендентом?

– Если бы я не был прикован – боюсь, навечно – к состоянию без посмертия, то, наверное, обиделся бы на тебя, Силкас Руин.

– Если хочешь, давай скрестим клинки, ты, заляпанное семенем порождение тьмы.

Тулас обдумал предложение.

– Твое возвращение в этот мир, Силкас, убедило меня в том, что и азаты умеют испражняться.

Силкас Руин подошел ближе.

– Тулас, ты помнишь ночь разврата?

– Да.

– Сейчас ты настолько дерьмово выглядишь, что ни одна шлюха не возлегла бы с тобой даже за всю королевскую казну.

– А перед тем как возлечь с тобой, помнится, они завязывали себе глаза. Что-то они там вопили?.. Ах да. «Он похож на крысу-альбиноса!» Или что-то в этом роде.

Они встали друг против друга.

– Тулас, способно ли еще твое лицо – то, что от него осталось, – на улыбку?

– Может быть, старый друг.

Они обнялись крепко, отчаянно, и в этом объятии было все: и воспоминания, которые казались давно забытыми, и дружба, которая казалась давно погибшей.

– Против этого даже сам Худ бессилен, – прошептал Силкас. – Мой друг.

Не сразу они расцепились.

– Не надо плакать обо мне, – произнес Тулас Остриженный.

– Нежданная радость, – отмахнулся Силкас. – Омраченная… войной.

– Войной, в которой мы изо всех сил старались перебить друг друга? Да, мрачное было времечко. Каждый из нас угодил в водоворот, из которого мы уже не выбрались.

– В день раскола Эмурланна раскололось и мое сердце. Из-за тебя, Тулас. Из-за всего… что мы потеряли.

– Представляешь, я даже не помню, как умер. Я вполне мог погибнуть тогда и от твоей руки.

Силкас Руин замотал головой.

– Нет, не мог. Во время раскола ты пропал, и я не знал, что с тобой случилось. Я… Я искал тебя. Не сдавался.

– На твоем месте я бы поступил так же.

– А затем Скара…

– Проклятие элейнтов.

Силкас кивнул.

– Слишком легко овладевает.

– Но не тобой. И не мной.

– Приятно от тебя такое слышать. Старвальд Демелейн…

– Знаю. Буря будет взывать настойчиво.

– Вместе мы сможем ей противостоять.

– Улыбка внутри меня становится шире. Наконец-то исполнится моя сокровенная мечта. Мы будем сражаться плечом к плечу, Силкас Руин.

– И кто первый падет…

– Второй станет его охранять.

– Тулас…

– Да?

– Он видел мое горе и тоже стал искать.

Тулас Остриженный отвел взгляд и промолчал.

– Аномандр…

– Нет, друг. Не надо. Я… Я еще не готов вспоминать о нем. Прости.

Силкас Руин тяжело вздохнул, прикрыл ладонью лицо и кивнул.

– Как скажешь. – Он резко рассмеялся. – Все это уже не важно. Он мертв.

– Я знаю, – сказал Тулас и положил руку Силкасу на плечо. – Но это-то и важно, как никогда. Пусть мы не будем говорить о твоей утрате – какое-то время, – не думай, что я не разделяю твоего горя. Просто пойми и меня тоже.

– Ладно.

Тулас вгляделся в лицо тисте анди.

– Проклятие элейнтов.

Друг скривился. Оба замолчали. Хустов меч на поясе Силкаса что-то бубнил у себя в ножнах.

– Ах да, еще кое-что, – поднял глаза Силкас. – Дитя Менандор…

– Враг?

– Он родился по эту сторону Старвальд Демелейна.

– Значит, возможный союзник. Три… хорошее число. Владеет ли это дитя своей силой? Умеет ли сдерживать гнев?

– Если бы мог, то был бы сейчас здесь с нами.

– Понятно. Каков же тогда его удел?

– Я еще не решил.

Они пошли на север. Во все стороны простиралась тундра. Небольшие птички метались между зарослями кустарника, а над тропой облачками кружил гнус. На горизонте сверкала белая полоса – граница ледяной равнины.

– Я чувствую, что за всем этим стоит Старший бог, – произнес наконец Тулас Остриженный.

– Ты прав.

– И что ему нужно?

– А что им всегда нужно? Вернуть себе власть.

– За время своей не смерти, Силкас, я постиг смысл старой истины: назад дороги нет.

– Они это знают, но все же попытаются. И, попытавшись, уничтожат этот мир и бессчетное множество других. Возможно, даже убьют самого К’рула.

– Ставки высоки.

Силкас кивнул.

– Выше некуда.

– Значит, Сечул Лат?

– Да. И Эстранн.

– Сечул Лат кидает кости, а Эстранн делает расклад… Игра будет нечестной, мой друг.

– Как они любят.

– И ты все равно готов сыграть?

Силкас на какое-то время задумался, потом вздохнул.

– Они считают себя гениальными шулерами, только, мне кажется, они еще не играли за одним столом со смертными. О, когда речь идет о шулерстве, по сравнению с людьми Старшие боги – просто дети. Уж это-то с момента своего возвращения я хорошо усвоил.

– Думаешь, расклад очень быстро изменится?

Силкас повернул к нему лицо и ухмыльнулся.

– Думаю, что… да. Вот увидишь, Тулас. Вот увидишь.

Из ножен донесся сдавленный звук. То ли смех, то ли, как показалось Туласу, задыхающийся кашель.

– Друг, откуда у тебя этот клинок?

– Подарили.

– Кто? Какому безумцу пришло это в голову?

– Тени.

Тулас понял, что не знает, как ответить. Потерял дар речи, – говорили в таких случаях гадатели по огню. Он замычал, отчаянно подбирая слова, чтобы предупредить друга. Хоть как-нибудь.

Силкас покосился на него.

– Не Идущий по Граням, Тулас.

Идущий… Нет, невозможно… Он не мог… О Бездна, ты полна чудес!

– Я… прощаю его, – наконец выдавил из себя Тулас, и голос его надорвался.

Силкас подозрительно сощурился.

– Кого?

– Твоего брата, – почти прошептал Тулас. – Я прощаю его… прощаю за все. И моя злость оказалась такой… ошибочной. Нижние боги, Силкас! Он не врал! Но… но как? Как ему это удалось?!

Силкас по-прежнему щурился.

– Не понимаю тебя, Тулас. Как ему удалось – что?

Тулас удивленно воззрился на Силкаса Руина, затем опустил голову. Значит, он так ничего и не сказал. Даже любимому брату. Он сдержал обещание. Надежно сохранил тайну и не выдал ее ни единым словом, ни единым намеком, иначе бы все о ней знали. Все бы знали!

– Тулас?

– Я прощаю его, Силкас.

– Это… так приятно. Я… Я польщен, друг. Понимаешь, я всегда знал, что все было не таким, каким казалось…

– Нет, вовсе не таким.

– Тогда, может, объяснишь?

– Нет.

– Тулас?

Они остановились. Солнце наполовину зашло за горизонт и окрасило ледяную полоску в густо-багровые тона. Вокруг обеспокоенно гудела мошкара.

Тулас вздохнул.

– Если я расскажу тебе, друг, то выдам его главную тайну. Я прощаю его, но, боюсь, он бы меня нипочем не простил. За мои слова, мой гнев, мою глупость. И если я выдам его последнюю тайну, у меня не будет надежды на спасение. Прошу, пойми.

Силкас Руин натянуто улыбнулся.

– У моего брата была тайна, которой он не поделился даже со мной?

– Ни с кем.

– Ни с кем, кроме тебя.

– А мне он поклялся никогда и ничего не говорить.

Тисте анди нахмурил брови.

– Тайна была настолько опасной?

– Да.

Силкас вздохнул почти обреченно.

– Друг мой… Тебе не приходило в голову, что если тайна настолько страшна, как ты говоришь, то брат пресек бы ее открытие любой ценой?

– Да, приходило.

– Вплоть до твоей гибели.

Тулас кивнул.

– Да. Кажется, ты только что угадал, как я умер. Меня убил твой брат.

И помогал тебе в поисках, чтобы скрыть это.

– Но…

– Я все равно прощаю его, Силкас. В конце концов, я ясно дал понять, что ненадежен. Знаю, тебе трудно поверить, что он скрыл бы от тебя такое…

Силкас хохотнул.

– Рассветное пламя, Тулас, ты потерял форму. Я же иронизировал. Брат что-то от меня скрывал? Вот откровение! Аномандр преподал мне немало уроков о гордыне, и кое-что я в итоге усвоил.

– Мир велик, однако…

– …истину в нем редко встретишь. Именно так.

– Большие желания, но малые возможности, – добавил Тулас, – как шептались о тебе шлюхи.

– Скажи мне, князь блевотных элейнтов, хочешь познакомиться с моим Хустовым клинком?

– Прибереги эту реплику для следующей шлюхи.

– Вот и приберегу!

– Князь Силкас, смеющийся петух. Нескоро мы найдем такую, что…

– А вот тут, друг, ты ошибаешься. Мы собираемся встретиться со шлюхой всех шлюх.

Тулас раскрыл губы в улыбке. Высохшая кожа затрещала.

– Т’иам. Ох не понравится ей такой титул, совсем не понравится.

– Ради матери, Тулас. Это ирония!

– А… – Тулас кивнул, но не сразу. – Понятно. Да, если она шлюха, то все одиночники вроде нас…

– Все мы шлюшье отродье!

– Тебе это кажется смешным?

– Вполне. Кроме того, лучше фразы для приветствия в голову не приходит.

– Думаешь, один Хустов клинок чего-то сто́ит? Слишком самонадеянно, Силкас. На бой с ней вышел целый легион, и никто не вернулся.

– Да, Тулас, они погибли, но все же преуспели.

– Дар от Тени, говоришь?

– Да, но не от Идущего по Граням.

– А от кого же?

– От нового бога с помпезным титулом. Престол Тени.

Престол Тени. Не так помпезно, как тебе кажется.

– Не стоит его недооценивать, друг.

– Предостерегаешь меня? Ты с ним даже не встречался.

– И тем не менее.

– А причину не объяснишь?

Тулас указал на ножны с мечом.

– Вот.

– Призна́юсь, друг, мне немного не по себе.

– Хорошо.

– Показать гравировку с драконьим орнаментом?

Кошмар…

Отец?

Комната была мутной и выцветшей, будто старая картина. Человек в кресле зашевелился и открыл глаза. Прищурился.

– Ты мне снишься, Руд?.. Хорошо выглядишь, я рад.

Где ты?

Удинаас скривился.

– Она упрямая, совсем как я. Хотя не совсем.

Ты дома у Сэрен Педак. Значит… Силкас рассудил верно. Ты пошел к ней. За помощью.

– Отчаяние, Руд, – вот что, похоже, движет мной в последнее время. Как ты? Все в порядке?

Моя сила растет, отец. Кровь элейнтов пробуждается. Это меня пугает. Но я смог тебя разыскать. Ты не спишь. Я в безопасности.

Удинаас потер виски, и Риадд с болью осознал, насколько отец стар.

– Имассы прячутся к северу от города, – сказал Удинаас, кивнув. – В брошенном теблорами лесу. Опасно, но другого выхода нет. Я успокаиваю себя тем, что этот древний народ, от которого мы все произошли, по-прежнему успешно скрывается среди людей. Если возможно это, то возможны и другие удивительные вещи, а значит, мир не настолько опустел, как нам кажется.

Отец, Килава отправила вас прочь, потому что она не станет препятствовать прорыву врат.

Удинаас отвел взгляд.

– Что ж, о чем-то подобном я догадывался.

Она опустила руки…

– Руд, похоже, она всегда этого хотела. Более того, я сомневаюсь, что смертельную рану Кубышке нанесли из Старвальд Демелейна. Азат был юн, но силен. А по поводу Финнэста Скабандари… помнишь, как мы были уверены? И как потом что-то вдруг изменилось…

Риадд задумался и ощутил прилив гнева.

Нельзя было так…

– Она отправила имассов обратно в мир живых…

Но они и так были в мире живых!

– Нет, то был сон, обреченный на бесконечное повторение. С точки зрения природы это мерзость. Послушай, Руд, – Удинаас подался вперед, – Онрак все еще любит ее. Не будь опрометчив, оставь ее в покое.

А если вы все погибнете? Если имассов найдут, выследят и убьют?

– Верь Сэрен Педак. Она отыщет для нас подходящее место. И, Руд… держись подальше от драконов. Когда они придут, ни в коем случае не приближайся к ним.

Силкас предупреждал меня о том же.

– Он сейчас с тобой?

Нет.

Удинаас кивнул.

– Ты знаешь, я весьма осторожно распоряжаюсь своим доверием, но признаю́: слово он сдержал… И все же я рад, что он ушел.

Отец, Сэрен Педак должна беречь свое дитя – оно в большой опасности. Предложи ей защиту имассов.

Удинаас вскинул брови.

– Хм, а это может сработать! Молодец, отлично придумал.

Не я, отец. Это идея Силкаса.

– Ты начинаешь растворяться, Руд…

Устаю.

– Береги себя. Я лю…

И отец пропал. Риадд дождался, пока в глазах прояснится, и посмотрел на мрачные стены пещеры.

– Убежище… – прошептал он.

Это все, что нам нужно. Все, о чем бы мы попросили, будь у нас голос. Чтобы нас оставили в покое.

– Она хочет нас убить, – сказала Стави, и глаза ее были не по-детски мудрыми. – Меня и Стори. Ей нужен только Абси.

Сумерки окутывали их все плотнее. Торант нашел давнюю, засохшую лепешку бхедеринового навоза и развел костер. В тусклом свете кусочек хрусталя, которым игрался Абси, переливался необычными оттенками.

– Нет, она вас не убьет, – успокоил Торант близняшек. – Вы нужны ей, чтобы надавить на вашего отца.

– Для этого ей достаточно Абси, – сказала Стори. – Сначала она убьет одну из нас, чтобы привлечь его внимание, а затем другую – и тогда останется только сын. Отец уступит и склонится перед ней.

– Вы с сестрицей слишком много думаете. Пока еще ничего не случилось, и не скоро случится.

– Ты не прав, Торант, – возразила Стави. – Все гораздо ближе, чем ты думаешь.

На это ему возразить было нечего. Даже врать нормально не умею. Он подбросил в огонь еще навоза.

– Обнимите друг друга покрепче. Абси, иди к сестрам. Ночь будет холодной.

– Она ведет нас на север.

– Да, Стави.

– Зачем?

– Не знаю. Мы просто не смогли пересечь ту пустыню. – Торант огляделся. – Вполне возможно, мы в какой-то из Обителей. Созвездия мне не знакомы, даже нефритовых росчерков не видать.

– Это Путь, мы уже поняли, – не выдержала Стори. – Но она почему-то ведет нас на север.

– Все, засыпайте.

Когда дети, обнявшись, легли, Торант накинул на них единственную шкуру, а сам поднялся, чтобы размять ноги и спину. Посмотрел на ведьму, что сидела, ссутулившись, в пятнадцати шагах, и вспомнил труп, на который как-то наткнулся, – труп старухи, что вышла зимой за околицу деревни, чтобы умереть в одиночестве. Старики еще поступали так иногда, хотя по большей части обряд забылся.

Тающий под весенним солнцем снег обнажил иссохшие останки, скорчившиеся в овраге. Не самая плохая смерть, пожалуй. Сидишь один и ждешь, пока холод не выморозит все чувства, а в конце засыпаешь, испуская последний теплый вздох. Торант отчетливо вспомнил ту старуху: ветер изодрал плоть, кристаллы льда прорезали кожу изнутри, глаза, губы и уши склевало воронье. А то, что осталось…

Олар Этил подняла голову и посмотрела на Торанта.

Он отвернулся.

– Не уходи далеко, – сказала она ему вдогонку. – Внутри этого Пути легко заблудиться. И искать тебя я не стану.

Видимо, потому, что мы уже почти на месте?

– Захочешь сбежать, щенок, не думай, будто я приму тебя обратно.

Торант решил немного пройтись и сразу же вернуться. Не бросай нас, умоляли они. Не брошу. Обещаю. Сделав десять шагов, он обернулся.

– Нижние боги!

Стоянка исчезла – куда ни глянь, в темноту простиралась сплошная тундра.

Внимание Торанта привлек огонек. Костер! А, я просто не туда посмотрел. Он побежал к свету, но на полпути замедлил шаг и остановился. Почему так далеко? Я же отошел всего чуть-чуть!

Однако рядом со слабым огоньком кто-то сидел. Дрожа от холода, Торант подошел ближе. Олар Этил, это ты? Нет…

Если только ты всю дорогу не прятала где-то красный камзол.

Человечек, порывшись в необъятном рукаве, извлек оттуда серебряные винные чашки, большой графин, засахаренные фрукты и разнообразную выпечку.

Я сплю и вижу сон. Я просто уснул рядом с детьми, и мои стоны слышит только карга.

Человечек поднял голову. Лицо у него было круглое и гладкое от многих лет безмятежной жизни. Городской жизни. Он махнул пухлой рукой.

– Скорее же, показывает тебе Крупп. Ну? Времени мало. Подходи. Садись. Пока в несчастный город Круппа не пришло тоскливое утро и он не проснулся. Ты – хранитель моих дочерей?

– Что? Я…

– Если бы Крупп мог, он был бы рядом. Пф-ф! Вечная отговорка, глупая и жалкая. Впрочем, Крупп знаменит своим ретивым семенем – был случай, когда оно проплыло целую лигу против течения и оплодотворило миленькую баронскую дочку аккурат за три месяца до ее скандального брака. Точнее, скандальным он оказался через шесть месяцев. О, как же был опорочен и обесчещен муж! И поделом, судья Крупп считает наказание вполне заслуженным. Будь он смелее и напористее, как ей хотелось, Круппово семя застало бы наглухо запертую дверь, а не настежь открытые ворота.

– Твоих дочерей… духи правые, теперь я вижу сходство. Глаза, жесты… Но Хетан…

– Ах, сладостная Хетан. Воспоминания подобны рагу из страсти и тревоги! Но сейчас не об этом. Печальна доля матери, страшна доля ее детей, и наш долг – это исправить. Отчего же ты не ешь? Отчего же ты не пьешь? Перед тобой лучшие яства со стола Барука!

Торант развел руками.

– Все… пропало.

– Ай-яй-яй! Вечное проклятие непродуманности. Стало быть, в следующий раз, мой нецивилизованный друг. Однако отведенное нам время коротко, а Крупп еще короче. – Он взмахнул рукой. – Скажи мне, что ты видишь?

Торант пригляделся.

– Лук. Колчан. Стрелы.

– Рхиви… По сей день каждый год они осыпают меня бесполезными дарами. Повод к тому загадочен, но, несомненно, заслужен. Я всегда раздаю то, что получил, в знак своей безграничной щедрости. Уверен, это оружие гораздо лучше того, что у тебя есть сейчас, не так ли?

– Мой лук сломан, и мне нечем его починить. Стрелы рассохлись и искривились. Я хотел выправить их, но позабыл. Оперенье…

– Можешь не продолжать, добрый сударь. По твоему перечислению Крупп может однозначно заключить: да, подношения рхиви воистину лучше того, что у тебя есть.

– Я так и сказал.

– Правда? Превосходно. Так бери же и уходи. Быстрее. И пусть никто не посмеет назвать Круппа безответственным отцом, как бы там на суде ни утверждала баронская дочка. И если бы Крупп не раскрыл скандальную тайну, что теперь она спит со своим адвокатом, то быть Круппу куда более тощим, чем ты сейчас видишь перед собой в красном камзоле и…

– Погоди! Я заблудился! Она сказала…

– Оглянись, о хитроумный юноша!

Забрав новое оружие, Торант медленно развернулся и увидел в двадцати шагах догорающий костер, прижавшихся друг к другу под шкурой детей и сгорбленную фигуру Олар Этил. Он хотел было поблагодарить коротышку, но тот исчез, а вместе с ним и его скромный очаг.

Торант рассмотрел оружие поближе. Это не сон. Оно настоящее и отменно сделанное. Он попробовал натяжение тетивы. Духи! Да эти рхиви, должно быть, великаны!

При его возвращении Олар Этил едва шевельнулась.

– Передумал, стало быть?

– Да, – ответил Торант и положил рядом с собой лук и колчан.

– Вот и правильно, щенок. Пути опасны для столь недалеких, как ты. Если хочешь исполнить свою клятву, тебе следует держаться поближе ко мне.

Торант подбросил в костер последний кусок навоза; искры взмыли в ночное небо.

– Как скажешь, заклинательница костей.

Олар Этил снова опустила голову. Торант посмотрел на нее. Когда сон будет на последнем издыхании, карга, я разбужу тебя.

Спящий Абси заворочался и тихо пропел:

– Кра-ла-ла-ла. Ик!

Глаза у ребенка были закрыты, а на лице застыла довольная улыбка. Малыш облизнул губы.

Спас их ради него, а, Крупп? Молодчина.

Онос Т’лэнн медленно развернулся. Перед ним стояла тысяча т’лан имассов, подсвеченных нефритовым сиянием. Так много? И еще сотни пылевых вихрей. Чужаки. Вызванные раскрытием Телланна. Это ли то, что я хочу? Это ли то, что мне нужно? Он пошатнулся под тяжестью безжалостного внимания. Мечты, потребности – все это не важно. Важна лишь воля. Одной ею можно разрушить мир. И отстроить потом заново. Ощутив прилив сил от этой мысли, Онос медленно расправил плечи.

Когда я сделаю свое дело, прах станет прахом. Ничего больше. Никого живого с тайнами. Или исполненного ужасом и горем. Просто прах.

– Вы понимаете меня?

– Да, Первый меч.

– Я освобожу вас.

– Еще рано, Первый меч.

– Я пойду один.

– Так тому и быть.

Воинство рассыпалось клубами пыли, остались только двое, что стояли в дальних рядах легиона.

Онос присмотрелся к ним, затем жестом велел подойти.

– Первый меч, – заговорила женщина, – я когда-то ступала по этой земле… и вместе с тем не ступала.

– Тебя зовут Ристаль Эв.

– Да.

– Твои слова не имеют смысла.

Она пожала плечами и указала на север.

– Там. Что-то… нехорошее.

– Олар Этил…

– Нет, Первый меч. Ближе.

– Тебе любопытно, Ристаль Эв?

– Внутри нее затерянные воспоминания, Первый меч, – подал голос Улаг Тогтил, стоящий рядом. – Возможно, они пришли от других имассов, которые жили здесь раньше. Возможно, это ее собственные. То, что находится на севере, будто разбередило старую рану. Ее нельзя увидеть. Но можно почувствовать.

– То, что ты ищешь, под угрозой, – сказала Ристаль Эв. – Это меня пугает. Но уверенности нет.

Онос Т’лэнн вгляделся в их лица.

– Вы двое хорошо противитесь моей воле. Я вижу, как вы черпаете силу друг в друге. Это… необычно.

– Это любовь, Первый меч, – сказал Улаг.

Онос молчал, силясь осознать эти слова.

– И мы нашли ее не внутри себя, – сказала Ристаль Эв. – Мы обнаружили ее…

– Будто камень в потоке, – произнес Улаг. – Яркий, прекрасный…

– В потоке твоих мыслей, Первый меч.

– Когда горы грохочут и лед на высоких перевалах наконец рассыпается под весенним теплом… – Улаг поднял и уронил иссохшую руку. – Поток становится водопадом и смывает все на своем пути. Река безжалостная. И однако в ней… сверкает камень.

– Это невозможно, – возразил Онос Т’лэнн. – Внутри меня нет ничего подобного. Огонь Телланна выжег мою душу дотла. Вы заблуждаетесь. И сбиваете с толку друг друга.

Ристаль Эв пожала плечами.

– Иллюзия умиротворения – разве это не дар любви, Первый меч?

Онос посмотрел на женщину.

– Хорошо, идите. Отыщите эту угрозу. Узнайте, что она из себя представляет, и возвращайтесь.

– Больше ты ничего от нас не требуешь, Первый меч? – спросил Улаг.

– Ристаль Эв, эта угроза нас преследует?

– Нет, Первый меч. Думаю, нет. Она просто… есть.

– Отыщи это свое воспоминание, Ристаль Эв. Если оно действительно мне угрожает, я его уничтожу.

И двое т’лан имассов отправились на север. Онос Т’лэнн проводил их взглядом. Он плотно окружил себя силой Телланна, чтобы защититься от нападений Олар Этил. Однако непроницаемая стена таила в себе свою опасность. Он не мог видеть, что лежит за ее пределами.

Угроза тому, что я ищу, – судьбе, которую я хочу для всех нас. Против меня только Олар Этил. Не могу придумать никого иного. В конце концов, я не бегу от уничтожения, а, напротив, стремлюсь ему навстречу. Чтобы столкнуться с ним там, где я захочу. Кто пытается мне помешать?

Ристаль Эв, воспоминания бессильны – разве не этому нас научил Ритуал? Найди то, что тебя тревожит, и возвращайся.

Улаг Тогтил, твои цветистые речи… Я бы хотел узнать больше о сверкающем камне и чудесной невозможности.

Онос продолжил идти. Теперь он шел один по истерзанной равнине, острием меча высекая из камней искры. За ним поднималась волна из праха. Живого с тайнами. Исполненного ужаса и горя. Поднималась все выше и выше.

Ристаль Эв оглянулась на Первого меча, который одиноко шагал на восток, вздымая клубы пыли.

– Он ведь не знает?

– Он слишком замкнулся в себе, – произнес Улаг Тогтил.

– Посмотри на тучу. В начале нас было всего несколько сотен. Мы отправили с ним тысячу, как он просил. Но он пробудил Телланн. Он бросил клич.

– И сколько теперь, Ристаль Эв?

– Пять тысяч? Десять?

– Эта стена протянулась далеко.

– Да, – прошептала она.

Постояв еще мгновение, они отвернулись и пошли на север.

Туман рассеялся, и Остряк понял, что идет по хрустящему снегу. В тысяче шагов слева из сугроба вокруг остова корабля, торчали две расщепленные мачты. Прямо впереди виднелись скалы, разделенные узкими проходами.

У подножия были рассыпаны каркасы хижин, укрывшихся здесь от ветра. В воздухе ощущался тяжелый след необузданной магии.

Сердце в груди загрохотало в ответ, и души воинов внутри Остряка начали пробуждаться. Он подошел ближе.

Послышалось прерывистое фырканье. Остряк замер и напрягся, завидев двух широкоплечих кошек. Шкура у них была в черно-серую полоску, как тени на камне. Верхние клыки опускались ниже челюстей. Звери смотрели на Остряка, прижав крохотные уши к широкому черепу, и не двигались.

Остряк, широко разинув рот, зевнул. Прямо за хижинами в результате обвала образовалась пещера – оттуда кошки и вышли, – из которой тянуло неприятными запахами. Сосредоточившись на входе, Остряк медленно направился к пещере.

Две саблезубые кошки плавно шли ему навстречу.

Не одиночники. Не д’иверс. Настоящие звери. Охотники. На вид… голодные. Остряк замер у входа в пещеру, глядя на кошек. Неужели не боитесь? Что вам от меня нужно?

Подойдя ближе и оказавшись между двумя каркасами, кошки замерли. Та, что слева, присела, а затем упала в снег и перекатилась на спину.

Остряк позволил себе расслабиться. Соскучились по компании. Он снова повернулся к пещере и шагнул в темноту. Вместо обжигающего холода его обдало влажным и приторным жаром.

Она здесь. И ждет меня.

О, долгожданное мгновение! Трейк, я не просил об этом. Не просил о тебе. И когда ты избрал меня, я раз за разом повторял, что это ошибка. Скалла, если бы ты меня сейчас видела, ты бы поняла. Поняла, в чем причина… всего этого.

Я почти вижу твой короткий кивок, мол, все в порядке. Я не вернусь, но все в порядке. Мы оба знаем, что есть места, откуда не возвращаются. Никто и никогда.

В голову пришла мысль обратиться, но Остряк отринул ее. Она встретит его как пожелает, но он Смертный меч Трейка – по крайней мере, сегодня. Далекий, тихий голос внутри умолял развернуться и бежать, но Остряк не слушал.

Расселина сужалась, извивалась, а за очередным поворотом перед ним возникла просторная куполообразная пещера.

Она стояла лицом к нему – приземистая, мускулистая, в пантерьей шкуре на голое тело. Глубоко посаженные глаза поблескивают золотом, лицо обрамлено густыми и длинными черными волосами. Широкие, полные губы неприветливо поджаты.

На потрескавшемся валуне за ней стояли развалины домика. Стены просели внутрь, а из-под здания, расколов фундамент, проросло древнее дерево, давно уже высохшее. От развалин веяло печалью, жалившей чувства Остряка.

Над домиком, прямо под сводом пещеры, клубился подсвеченный красным пар, словно свод пещеры раскалился настолько, что камень стал плавиться. Глядя на это марево, Остряк чувствовал, как будто вот-вот упадет вверх – и его затянет в невообразимо огромное пространство. Огромное, да, но отнюдь не пустое.

В голове у него зазвучал уже знакомый голос, глубокий и тягучий.

«Смертный меч, Старвальд Демелейн подчинил это место. Он преобразует сам камень. Других врат не осталось. Что до тебя… Ты здесь, потому что твой бог запаниковал? Тебя тут быть не должно. Передай ему, Смертный меч, передай моему сыну, что я не допущу твоего вмешательства».

Твоему сыну? Хочешь сказать, что ты – мать Трейка?

Он почувствовал вспышку раздражения.

«Первые мечи, Первая империя, Первые герои – наш народ всем этим гордился, хоть ничего и не получал. Я дала жизнь многим детям. Почти все теперь мертвы».

Как и Трейк.

«Первых героев, Смертный меч, выбирали, чтобы они стали богами и избежали смерти. Все, чего он лишился в тот день на равнине Ламатат, – смертной плоти. Но, как и всякий бог, он не может рисковать воплощением, поэтому создал тебя. Смертный меч – орудие божественной воли».

Напомни, чтобы я его поблагодарил за это.

«Но здесь ты должен отступить, – продолжала она. – Идут элейнты. Вставать у них на пути – верная гибель».

Нет, ты боишься, что я смогу их сдержать.

«Я этого не допущу».

Тогда, значит, мы с тобой станем биться в этой пещере. В точности как я видел во снах…

«Во снах? Недоумок. Я пыталась тебя предостеречь».

Черный мех… кровь, предсмертный вздох… Нет, женщина, это было навеяно не тобой.

«Времени мало! Остряк, не вмешивайся! – Она развела руки в стороны. – Смотри на меня! Я – Килава Онасс, заклинательница костей из имассов. Я отреклась от Ритуала Телланн, и мощь ваших людских богов меркнет перед моей. Что произойдет здесь, даже я не могу предотвратить. Ты понимаешь? Это… необходимо…»

Остряк ожидал этих слов, но все равно шерсть на нем вздыбилась.

Вечно нам это говорят, да? Командиры, полководцы, жалкие тираны. Лишь бы оправдать очередную кошмарную эпоху кровопролития, страданий и отчаяния. А что мы делаем в ответ? Склоняем голову и терпим. Говорим себе, что так должно быть… Я стоял на крыше здания, а вокруг меня гибли люди – от моей руки. Боги! Словно само здание истекало кровью!

А ради чего? Они все – весь гребаный город и все те люди – погибли!

Я не раз говорил Трейку, что он ошибся. Я никогда не был солдатом. Я презираю войну. Меня тошнит от пафосной лжи о славе и чести. Килава, если ты действительно прожила столько, сколько говоришь, если Трейк и правда твой сосунок, тогда ты отдала своего ребенка в услужение войне – будто бы война сама по себе хреново божество!

И все же ты хочешь, чтоб он жил, хочешь, чтобы твой божественный сын, твой Первый, мать его, герой, продолжал жить. И чтобы войны без конца. И чтобы меч опускался и опускался, а враги падали и падали – вечно!

«Остряк, зачем ты здесь?»

Он сделал шаг вперед, чувствуя, как внутри закипает кровь. Так ты не поняла? Я буду сражаться. Я убью твоего сына – здесь и сейчас. Лишу ублюдка жизни. Прекращу существование бога бойни, ужаса, насилия…

Килава издала яростный рык и растворилась в клубах тьмы, откуда вышла пантерой размером не меньше Остряка. Приготовилась к прыжку.

Ему показалось, что он увидел краткий кивок. Давай. Обнажив клыки, Остряк кинулся ей навстречу.

Далеко на северо-востоке что-то блеснуло. Маппо долго пытался разглядеть, что это было, а тем временем распухшее алое солнце у него за спиной медленно опускалось за край света. Даже когда оно скрылось совсем, далекий огонек все еще продолжал пылать на горизонте, будто пожар.

Маппо достал из мешка бурдюк, отхлебнул из него и, присев, осмотрел рассеченные ступни. Подошвы сапог оторвались под натиском острых кристаллов. Полдня пути он оставлял за собой кровавые следы, которые тут же исчезали под стайками накидочников, цветами распускавшимися над каждым отпечатком ноги. Единственный источник жизни в этом истерзанном месте. Маппо глубоко вздохнул. Мышцы на ногах напоминали плотно сжатые кулаки. Он не мог идти дальше, пока не передохнет – желательно, всю ночь.

Вот только время на исходе.

Маппо сделал еще один глоток и убрал бурдюк. Накинув мешок на плечи, он двинулся дальше. На северо-восток.

Нефритовые копья рассекли ночное небо, и на пустыню пролился зеленоватый свет, превращая ее в морскую гладь. Маппо представлял, будто бежит по дну океана. Холодный, пронзительный воздух с каждым вдохом наполнял легкие ледышками. Трелль понимал, что отсюда ему не всплыть. Мысль пугала, но усилием воли он выкинул ее из головы.

Он бежал, а вверху вспыхивали падающие звезды – настоящий изумрудный град во все небо. Казалось, только прислушайся, и услышишь, как они со свистом проносятся над головой и с грохотом взрываются. Однако единственный свист издавали натруженные ноздри, а грохотало лишь сердце в груди. Небо было беззвучным, а горящие стрелы – бесконечно далекими.

Печаль на душе стала прогорклой. Старая и ветхая, она разве что не рассыпа́лась. Что придет на ее место? Отрешенность, будто у смертельно больного, доживающего последние дни? Или отчаянное желание дождаться конца? Впрочем, пока что даже отчаяние, казалось, требовало слишком много сил.

Маппо приближался к стене из высоких кристаллов, зеленых, словно ледник, выплывающих из-за горизонта. Уставший разум силился понять, что же это такое. Как будто… упорядоченное…

О боги, я уже это видел. В камне.

Икарий…

Бессмертный архитектор, строитель монументов, который решил бросить вызов богам, хозяевам времени. Создатель того, что не может умереть, в каждом здании ты возводишь то, в чем нуждаешься больше всего, – воспоминания, столь рьяно хранимые остальными. Вот только в твоих руках они мертвы – все до единого.

Мы же, наоборот, молимся, чтобы как можно больше забыть: неудачи, глупые решения, боль, причиненную другим. Мы не осознаем своего дара, своей свободы, которая нам кажется клеткой. Отчаянно пытаясь из нее вырваться, мы желаем быть похожими на тебя.

Строителя пустых зданий. Визионера безмолвных городов.

Сколько раз можно было напоминать Икарию о дружбе? О комфорте пребывания в кругу знакомых? Сколько раз можно было заполнять все эти пустые залы? Мой друг, бездонная яма. Но если я открою тебе правду, то ты лишишь себя жизни.

Но так ли это плохо? После всего, что ты совершил?

Сейчас тебе угрожает опасность. Ты беззащитен. Я чувствую. Я знаю. И боюсь, что, когда ты проснешься, охваченный гневом, под твою горячую руку попадут не только смертные. На этот раз твой меч вкусит крови богов.

Кто-то хочет сделать тебя, Икарий, своим оружием.

Но… если бы я нашел тебя первым, то смог бы достучаться до твоей истинной сути. Смог бы поведать твою подлинную историю, друг. А когда бы ты приставил к груди кинжал, я смог бы смотреть и не вмешиваться. Я бы оказал тебе последнюю дружескую услугу – стал бы свидетелем твоего последнего праведного поступка.

Я смог бы уговорить тебя на самоубийство.

Получится ли? Неужели дружба нужна именно для этого?

И что я буду делать потом?

Я похороню тебя. И буду рыдать над камнями, оплакивая утрату, как и положено другу.

Хрустальный город был воплощением его гения – Маппо видел это в каждом очертании. Однако подходя ближе и вглядываясь в переливы света и тени на гранях кристаллов, он все чаще замечал следы чужого присутствия. Маппо замедлил шаг.

Засохшие корки от фруктов, обрывки одежды, застарелые фекалии.

Занималась заря. Неужели он так долго бежал? Маппо вышел на ближайшую, самую широкую, улицу. Проходя между двумя угловатыми зданиями, он замер. Краем глаза он уловил движение – что-то отражалось от грани в стене по правую руку. Он повернулся.

И правда. Дети. Целая вереница.

Вот только вокруг никого не было. Никого, кроме меня.

Дети – сотни и сотни их – покидали город. Тощие, как веточки, руки и ноги; раздутые от голода животы. В этой процессии Маппо не увидел ни одного взрослого.

Он шел дальше, то и дело замечая в кристаллах мгновения недолгого пребывания детей в этой холодной, но почти королевской роскоши. Икарий, кажется, я начинаю тебя понимать. И какая жестокая ирония судьбы, что именно это место ты не мог отыскать.

Ты много раз говорил, что уже близок… Так, значит, ты хотел попасть сюда. Эти кристаллы – машины памяти. И тропа, которую ты искал – не важно, на каком материке, не важно, в какой части света, – это тропа памяти. Ты хотел вспомнить этот город.

Маппо шел дальше, пытаясь понять, что здесь произошло и кто все эти дети. Раз за разом он замечал одну и ту же девочку с растрескавшимся, больным ртом и полностью выцветшими волосами. Ее большие глаза почему-то постоянно встречались взглядом с Маппо. Только это невозможно, ведь она давно ушла вместе с другими детьми. Она не могла…

А, так это же она! Та самая, что пела песню, прогнавшую д’иверса. Опалы, камни, осколки… Та самая девочка.

Маппо вышел на главную площадь. Девочка стояла там и смотрела на него из покосившегося кварцевого шпиля. Маппо подошел к шпилю, а девочка неотступно следила за ним взглядом.

– Ты всего лишь воспоминание, – сказал Маппо. – Так устроен этот механизм. Он захватывает всякую жизнь, проходящую сквозь него. Ты не можешь меня видеть… Похоже, кто-то раньше был здесь и стоял перед тобой.

Он развернулся.

В пятнадцати шагах, напротив запертого небольшого строения, стоял высокий мальчик, прижимающий к себе сверток. Маппо встретился с ним глазами.

А я между ними, вот и все. Они смотрят не на меня, а друг на друга.

И все же взгляд мальчика пронзал Маппо словно нож.

– Не отворачивайся, – произнес он.

Маппо пошатнулся, как от удара.

– Икариас не может нас удержать, – отозвалась за спиной девочка. – Город в смятении.

Маппо обернулся. К девочке подошел еще один мальчик с охапкой какого-то мусора в тощих руках. Он смотрел на девочку, не скрывая восхищения. Та сдувала с губ мух.

– Бадаль, – произнес высокий мальчик. – Что тебе снилось?

Бадаль улыбнулась.

– Никому мы не нужны, Рутт. Никто в жизни не станет ничего менять, чтобы нам помочь. Они готовы лишь больше нас плодить, а их якобы забота о нашем будущем – пустой звук. Пшик. Но я видела слова, которые обладают силой, Рутт, и каждое из них – оружие. Оружие. Именно поэтому взрослые всю жизнь тупят его. – Она пожала плечами. – Никому не нравится быть порезанным.

Мальчик заговорил снова – по звуку он будто бы стоял на месте Маппо.

– Что тебе снилось, Бадаль?

– В конечном счете мы забираем с собой наш язык. В конечном счете мы оставляем их всех позади. – Она повернулась к стоящему рядом с ней мальчику и нахмурилась. – Выбрось ты их. Они мне не нравятся.

Тот замотал головой.

– Что тебе снилось, Бадаль?

Девочка снова обернулась и смотрела теперь прямо в лицо Маппо.

– Я видела тигра. Видела великана. Мужчин и женщин. А потом пришла ведьма и забрала у них детей. И никто не попытался ей помешать.

– Все было не так… – прошептал Маппо. Но так оно и было.

– Потом один все же поехал за ними – не сильно старше тебя, Рутт. Наверное. Я не разглядела. Помешал призрак. Еще достаточно молодой, чтобы прислушиваться к совести.

– Все было не так!

– И это все? – спросил Рутт.

– Нет. Но он слышал достаточно.

Маппо вскрикнул и попятился. Оглянувшись, он увидел, что девочка продолжает следить за ним взглядом.

– Великан, я не могу спасти тебя, а ты – его, – раздался ее голос у него в черепе. – Ты не можешь спасти его от самого себя. Он твоя Ноша, но каждый ребенок когда-то просыпается. В этом мире каждый ребенок когда-то просыпается – именно этого вы и боитесь больше всего. Посмотри на Рутта. У него в руках Ноша. Иди, отыщи свою Ношу, чтобы снова ощутить ее у себя на руках. Посмотри на Рутта. Он боится, что Ноша когда-нибудь проснется. Он совсем как ты. А теперь послушай мои стихи. Они для тебя:

Маппо развернулся и побежал прочь.

Отзвуки девичьего голоса продолжали его преследовать.

– В Икариасе память остается. В Икариасе похоронено все, что забыто. Память остается, чтобы он мог найти в ней истину. Ты все еще желаешь его спасти, великан? Желаешь привести в построенный им город? Но что он найдет, когда откроет свою собственную гробницу?

Что каждый из нас там найдет?

Готов ли ты, великан, осознать свою жизнь как след из умерших детей? Понимаешь, я не могла рассказать Рутту про свой сон, потому что люблю его. А приснилась мне гробница, в которой лежат все умершие дети.

Похоже, великан, каждый из нас – строитель монументов.

Маппо вскрикнул. Он бежал и бежал, оставляя кровавые следы, а со всех сторон то же самое делало его отражение. Навеки заключенное здесь.

Потому что память остается.

– Не надоело вечно ждать худшего, Сеч?

Сечул Лат оглянулся на Эстранна.

– Еще нет, покуда тебе не надоела кровь на твоих руках.

Эстранн фыркнул.

– У тебя что, работа такая, постоянно мне об этом напоминать?

– Сказать по правде, не знаю. Наверное, стоило бы вырезать себе глаза и благословить обретенную слепоту…

– Смеешься над моим увечьем?!

– Нет, что ты. Извини. Просто вспомнил про поэта, который однажды решил, будто видел слишком много.

– И его ослепление изменило мир? – послышался сзади голос Кильмандарос.

– Необратимо, мама.

– Как так?

– Глаза могут быть крепкими как сталь. Усилием воли их можно закалить, чтобы видеть, но ничего не чувствовать. Ты видела такие глаза, мама. И ты тоже, Эстранн. Они смотрят ровно и непробиваемо, будто стены. Они способны не мигая наблюдать любую жестокость. Ничто не попадает в них и не покидает их. А тот поэт убрал каменную кладку, навсегда пробил стену, и все, что скопилось внутри, вылилось наружу.

– И раз он ослеп, то ничто извне больше не могло попасть внутрь.

– Именно, мама, но было уже поздно. Если вдуматься, иначе и быть не могло.

– Ну хорошо, все вылилось? Дальше что? – проворчал Эстранн.

– Смею предположить, мир изменился.

– Не в лучшую сторону, – хмыкнула Кильмандарос.

– Я, Эстранн, не испытываю жгучего желания, – сказал Сечул Лат, – исцелить боль мира. Ни этого, ни какого-либо другого.

– Однако ты критически смотришь…

– Если беспристрастное наблюдение в итоге звучит критически, ты отвергаешь беспристрастность или самый акт наблюдения?

– А почему не то и другое?

– И правда, почему? Бездна свидетель, так проще.

– И чего ты тогда добиваешься?

– Эстранн, у меня всего два варианта. Плакать из-за чего-то или плакать просто так. Последнее, на мой взгляд, – это безумие.

– А первое чем-то отличается? – спросила Кильмандарос.

– Да. Часть меня хочет верить, что если я буду плакать долго, то выплачу все. И тогда – после всего – из пепла возродится что-то новое.

– Например? – спросил Эстранн.

Сечул Лат пожал плечами.

– Надежда?

– Видишь эту дыру, Кастет? Я бы тоже плакал, но у меня вместо слез кровь.

– Друг мой, ты наконец-то стал истинным богом всех живых миров. Когда ты возвысишься над всем сущим, мы возведем статуи, возвеличивающие твое священное увечье как символ бесконечного страдания, которое причиняет жизнь.

– На это я согласен. При условии, что кровь, стекающая у меня по лицу, будет не моя.

Кильмандарос фыркнула.

– Не сомневаюсь, Эстранн, твои последователи с радостью будут истекать кровью ради тебя, пока Бездна всех нас не поглотит.

– А моя жажда будет равна их щедрости.

– Когда мы…

Кильмандарос вдруг схватила Сечула за плечо и развернула.

– Друзья, – пророкотала она, – пора.

Они посмотрели туда, откуда пришли.

С хребта, где они стояли, открывался вид на простирающуюся на западе впадину, усыпанную валунами и клоками сухой травы до самого горизонта. Однако теперь в утреннем свете простор менялся. Извилистой тенью земля обесцвечивалась, становилась сначала серой, потом белой, пока не стало казаться, будто вся впадина состоит из костей и золы. А в самом центре этого побледнения земля начала подниматься.

– Она пробуждается.

– А теперь, – прошептал Эстранн, и его одинокий глаз ярко блеснул, – поговорим о драконах.

Там, где была равнина, вспучился холм. Он набухал и рос, заполняя горизонт, – уже не холм, а целая гора…

И вот он взорвался, взметая вокруг себя землю и камень.

По впадине расползлись широкие трещины. Гребень задрожал, и трое Старших богов едва удержались на ногах.

Столп пепла и пыли взметнулся ввысь, и грибовидное облако заполнило собой полнеба, а потом наконец докатился звук – плотный и тяжелый, будто каменная стена. От него в черепах больно зазвенело. Сечула и Эстранна покатило по земле. Даже Кильмандарос не устояла. Сечул видел, как она широко раскрыла рот в ужасающем вопле, но завывания ветра и грохот взрыва заглушили его.

Повернувшись, он вгляделся в огромную клубящуюся тучу. Корабас. Ты снова в этом мире.

Внутри тучи стали образовываться воронки грязи, пыли и дыма. Они скручивались и выталкивались в сторону, словно в центре поднимался невидимый воздушный столп. Сечул прищурился.

Это сотворили ее крылья?! Старшая кровь!

Когда рев стих, Сечул Лат услышал, как Эстранн смеется.

– Мама?

Кильмандарос медленно поднялась на ноги. Она посмотрела на сына.

– Корабас Отатарал ирас’Элейнт. Отатарал, Сечул, это не предмет – это титул. – Она повернулась к Эстранну: – Странник, ты знаешь, что он означает?

Смех одноглазого бога постепенно стих. Он отвернулся.

– Какое мне дело до замшелых титулов? – проворчал он.

– Мама?

Богиня вглядывалась в изувеченные землю и небо на западе.

– Отас’тарал. В центре каждой бури есть глаз – область… затишья. Отас’тарал означает «Око отрицания». И мы только что обрушили на мир бурю.

Сечул Лат опустился на землю и закрыл лицо запыленными руками. Устану ли я когда-нибудь? Да. Теперь устал. Глядя на то, что мы высвободили. На то, что мы учинили.

Эстранн, шатаясь, подошел к нему и упал на колени. На его истерзанном лице смешались маниакальная радость и ужас. Странник мертвенно улыбался.

– Видишь, Сеч? Им придется ее остановить! У них нет выбора!

Да, прошу. Остановите ее.

– Она начала двигаться, – объявила Кильмандарос.

Сечул оттолкнул Эстранна и приподнялся. Но в небе ничего нельзя было прочесть: его на две трети заволокло саваном из пыли, пепла и дыма. Оставшаяся треть приобрела болезненно бледный оттенок. Быстро сгущались неестественные сумерки.

– Куда? – спросил Сечул.

Мать указала рукой.

– Следи за ней по земле. Пока что по-другому ты ее не увидишь.

Сечул Лат поднялся.

– Смотри, – сказала Кильмандарос.

По земле тянулась широкая выбеленная полоса.

– Северо-восток, – прошептал Сечул, глядя, как полоса продолжает двигаться. – Все, что оказывается под ней…

– Там, где пролетела Корабас, жизнь прекращается навсегда, – сказала Кильмандарос. – Все сущее замирает. Она – Око отрицания, центр бури, в котором все погибает.

– Мама, мы зашли слишком далеко. На этот раз…

– Поздно! – возопил Эстранн. – Она – это сердце магии! Без Ока отрицания чародейства не будет!

– Что?!

Кильмандарос покачала головой.

– Все не так просто.

– Вы про что? – повторил вопрос Сечул.

– Теперь, когда она на свободе, элейнты обязаны ее убить. У них нет выбора. Их сила основана на магии, а Корабас убивает самую ее основу. И поскольку она невосприимчива к колдовству, в ход пойдут когти и клыки, а значит, понадобятся все элейнты, вплоть до Т’иам. Да и К’рул тоже не сможет дольше сопротивляться зову Странника, ведь это он первым усмирил драконов.

– Им придется ее убить! – кричал Странник. Кровавая струйка, текшая из пустой глазницы, почернела от грязи.

Кильмандарос неопределенно хмыкнула.

– Если они правда убьют ее, Эстранн, тогда буря утихнет. – Она повернулась к Старшему богу: – Но ты и так это знал – либо догадался. Ты хочешь уничтожить все колдовство, связанное законами. Ты хочешь создать мир, где смертные больше никогда не смогут тебе навредить. Мир, где нам приносят кровавые жертвы, но мы не имеем власти вмешиваться, даже если захотим. Ты желаешь поклонения, Эстранн, но такого, чтобы ты не был обязан давать что-то взамен. Я права?

Сечул Лат опустил голову.

– Они не смогут ее убить…

Эстранн подошел к нему вплотную.

– Они должны! Я говорил тебе! Я сделаю так, что они все погибнут! Все – в том числе и эти божки, наши дети! К’рул поймет – увидит, что нет иного выхода, иного способа покончить с этой чудовищной катастрофой. – Он ткнул пальцем в Сечула: – А ты думал, мы в игрушки играем? Мухлюем с костяшками, а потом подмигиваем сообщникам? Я призвал Старших богов! К’рул хочет сделать вид, будто не замечает меня? Как бы не так! Я его вынудил! – Он вдруг захихикал, а пальцы у него задрожали. – Она – сгусток крови в его венах! Когда она дойдет до его мозга, он умрет! Я – Господин обителей, и меня обязаны заметить!

Сечул Лат попятился от Странника.

– В первый раз они ее сковали, – сказал он, – потому что убить было нельзя. Иначе бы погибли и Пути. – Он резко повернулся к Кильмандарос: – Мама… ты ведь… ты…

Она отвела глаза.

– Я устала от всего этого.

Устала?

– Но… но сердце Увечного бога…

Эстранн сплюнул.

– Какое нам дело до этого засохшего шматка мяса? Когда все будет кончено, он тоже умрет, как и остальные! Как и форкрул ассейлы – и все прочие, кто осмелится мне перечить! Ты не поверил, Сеч, решил не принимать меня всерьез. Опять.

Сечул Лат покачал головой.

– Теперь я тебя понимаю. Твой настоящий враг – Господин Колоды драконов. И драконы, они же Пути, – вся эта новая, необузданная мощь. Но ты знал, что не в силах тягаться с тем Господином, пока всем правят боги и Пути. И ты замыслил все это уничтожить: и Колоду, и магию драконов, и Господина, и всех богов. Но отчего ты так уверен, что Обители смогут выстоять перед Оком отрицания?

– Потому что Обители – Старшие, тупица. Все эти Пути и порядок, которым связали никому не подчиняющуюся Старую магию, произошли из-за договора между К’рулом и элейнтами. К’рул интригами заставил одного из драконов Великого клана стать Отрицателем – Отатаралом, – а остальных привязать себя к аспектам магии. Они наложили на колдовство закон, а я этот закон разрушу. Навеки!

– К’рул стремился к миру…

– Он стремился свергнуть нас! И у него получилось… Но сегодня – сегодня! – мы возьмем реванш. Сечул Лат, разве ты не согласился покончить с миром? Я сам слышал, как ты высказал свое согласие!

Я же не всерьез. Я никогда не бываю серьезен. Мое вечное проклятие.

– Что ж, Эстранн, если ты не станешь искать сердце Увечного бога, куда же ты отправишься?

– А это уже мое дело, – огрызнулся тот и стал разглядывать бледный шрам, протянувшийся по земле. – Далеко отсюда.

Он снова подошел к Сечулу.

– Маэль наконец понял, что мы совершили. Однако скажи мне, ты его видишь? Бросился ли он на нас со всей своей яростью? Нет. А Ардата? Она тоже что-то задумала. Как и Олар Этил. Старшие снова приблизились к Восхождению, снова готовы править. Еще многое предстоит сделать.

И Странник ушел. На юг.

Бежит.

Сечул Лат повернулся к Кильмандарос.

– Теперь я вижу свой дальнейший путь, мама. Рассказать тебе? Я буду бродить, одинокий и потерянный, в компании с растущим безумием. Это всего лишь видение, но очень отчетливое. Что ж, – он сухо рассмеялся, – в каждом пантеоне нужен сумасшедший паяц.

– Сын, – ответила она, – это всего лишь план.

– Ты о чем?

– О Страннике. То, что мы высвободили, нельзя подчинить. Теперь, что бы он там себе ни думал, будущее как никогда не предопределено.

– Можно ли сковать ее снова, мама?

Кильмандарос пожала плечами.

– Аномандр Рейк мертв. Другие элейнты, принимавшие участие в сковывании, тоже мертвы.

– А К’рул…

– Она сейчас у него внутри. Он ничего не может сделать. С ней будут бороться только оставшиеся элейнты. Они попытаются повергнуть ее, но Корабас давно рассталась с рассудком и поэтому будет драться до самого конца. Многие погибнут.

– Мама, прошу.

Кильмандарос вздохнула.

– Ты не останешься со мной, сынок?

– Наблюдать твою встречу с Драконусом? Пожалуй, нет.

Она кивнула.

– Драконус убьет тебя!

Ее глаза вспыхнули.

– Мой возлюбленный сын, это был всего лишь план.