Читать книгу Церковная жизнь русской эмиграции на Дальнем Востоке в 1920–1931 гг. На материалах Харбинской епархии - Светлана Баконина - Страница 7

После оставления Приморья многочисленные группы беженцев двинулись через русско-китайскую границу в Маньчжурию. С конца XIX в. в связи со строительством и эксплуатацией Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) часть китайской территории, примыкавшей к трассе КВЖД, имела статус экстерриториальности и являлась сферой русского влияния в Китае. Население полосы отчуждения составляли в основном российские подданные, которые играли заметную роль в жизни края. Административно-хозяйственным центром КВЖД стал Харбин – город, основанный русскими на китайской территории в 1898 г.

23 сентября 1920 г. китайское правительство обнародовало декрет о прекращении признания дипломатических и консульских представителей России в Китае{143}. 30 октября были утверждены «Правила административного подчинения проживающих в Китае русских граждан»{144}, согласно которым подданные бывшей Российской империи приравнивались к иностранцам, не имеющим прав экстерриториальности. Все русские административные учреждения перешли в китайскую юрисдикцию, полоса отчуждения КВЖД была выделена и переименована в Особый Район Трех Восточных Провинций (ОРВП). Главноначальствующему ОРВП были даны широкие полномочия, вплоть до назначения управляющего КВЖД{145}. Первым управляющим при китайских властях стал инженер путей сообщения Б. В. Остроумов, назначенный на эту должность в апреле 1921 г.

Перейдя границу, русские оседали в Харбине, Шанхае, Пекине, Тяньцзине, Мукдене, Дайрене, Чаньчуне и других уголках Китая. Довольно скоро в просоветских газетах стали появляться сообщения о «замыслах» белогвардейцев, которых было теперь так много за границей. Однако белоэмигрантские военные организации, целью которых была борьба с советской властью, появились здесь не сразу. Первые годы эмиграции стали для большинства белых воинов школой выживания в чужой стране. По сведениям генерал-майора Д. А. Лебедева, в 1920 г. в одном только Харбине насчитывалось до 5 тысяч офицеров, около 1,5 тысяч из них бедствовали, не имея никаких определенных занятий{146}. Воинской организации больше не существовало, сохранялась лишь внутренняя сплоченность русских людей, оказавшихся в положении простых беженцев. Их главной заботой стал поиск работы. Нужда, невозможность найти хоть какой-нибудь заработок впоследствии вынудила часть из них вернуться в Россию, кто-то смог уехать в Европу и Америку.

Больше всего беженцев оказалось в Харбине. Если учесть, что к 1917 г. в Харбине проживало около 100 тысяч человек, из которых свыше 40 тысяч были российскими подданными{147}, то к 1923 г. численность русской диаспоры возросла до 165 857 человек{148}, т. е. более чем в четыре раза. Согласно данным Харбинского комитета помощи русским беженцам, за период с 1918 по 1923 г. социальный состав зарегистрированных эмигрантов выглядел следующим образом: крестьяне – 40,6 %, мещане – 24,7 %, казаки – 15 %, рабочие – 7,1 %, дворяне – 2,4 %, почетные граждане, лица купеческого сословия, духовенство – 2,5 %. Более половины зарегистрированных лиц состояли на службе в Белой армии{149}.

До конца 1940-х гг. Харбин оставался центром русского дальневосточного зарубежья. По составу населения и укладу жизни это был дореволюционный российский город, бережно хранивший свои национальные традиции. Харбин состоял из семи районов, главными из которых были Новый город и Пристань. Новый город являлся административной частью Харбина, где располагалось Управление КВЖД, а также иностранные консульства и резиденции. На одной из площадей Нового города возвышался главный храм Харбина – Свято-Николаевский собор{150}, другую площадь занимал центральный железнодорожный вокзал с огромной иконой святителя Николая на стене. Пристань была торгово-промышленным и ремесленным районом, там находился речной порт и коммерческий центр. В 1903 г. в этом районе было открыто Харбинское подворье Пекинской Миссии, и в течение четырех лет Благовещенская церковь подворья была единственным храмом на Пристани{151}. Затем появились Софийская и Иверская церкви{152}. Пять других районов Харбина выглядели скромнее, но в каждом из них также имелись православные храмы.

В начале 1920-х гг., с учетом эмигрантов, на территории Маньчжурии насчитывалось до 300 тысяч православного населения и около 100 человек священнослужителей{153}. Храмы полосы отчуждения КВЖД первоначально входили в состав Российской Духовной Миссии в Пекине (с 29 мая 1903 г.), причт содержался за счет КВЖД, где был создан особый Церковный отдел (приказ по дороге от 1 июля того же года). В 1907 г. Святейший Синод принял решение об изъятии из ведения Пекинской Миссии 28 приходов полосы отчуждения и передаче их в юрисдикцию Владивостокской епархии{154}. Синодальное решение объяснялось тем, что приходы располагались на территории, прилегавшей к русской границе и являвшейся российской сферой влияния{155}. До 1921 г. храмы полосы отчуждения составляли два благочиннических округа – 13-й (железнодорожные церкви) и 17-й (военные церкви или церкви Охранной стражи{156}). 15 июля 1920 г. Охранная стража КВЖД была расформирована, и военные церкви перешли в ведение Церковного отдела дороги. В 1921 г. приходы 13-го и 17-го благочиний Владивостокской епархии были объединены в один благочиннический округ{157}. Таким образом, с 1907 по 1922 гг. храмы полосы отчуждения КВЖД в церковно-административном отношении подчинялись как Пекинской Миссии (подворья в Харбине и поселке Маньчжурия), так и Владивостокской епархии (благочиннический округ, включавший железнодорожные и военные церкви).

Если церкви полосы отчуждения окормляли в основном проживавших в Китае православных русских, то деятельность Российской Духовной Миссии в Пекине была направлена на распространение православия среди китайского населения{158}. Только в 1916 г. из язычества было крещено 706 человек, и по отчетам миссии к концу года православных христиан в Китае насчитывалось 6255. Накануне революции в ведении миссии состояло: два монастыря (мужской и женский в Пекине) и один скит близ Пекина; пять подворий: два в России (в Петрограде и Москве) и три в Китае – в Харбине, Дайрене и на станции Маньчжурия; 19 церквей и три часовни; 32 миссионерских стана; одна семинария и 21 школа{159}. В составе Пекинской Миссии числились: начальник миссии в сане епископа; три члена миссии (два архимандрита и один священник); в Успенском мужском монастыре – один архимандрит, 12 иеромонахов, пять священников (из них три китайца), четыре иеродиакона (один из них китаец), шесть диаконов (все китайцы), семь манатийных монахов (из них два китайца), два иподиакона (китайцы), три псаломщика, пять послушников (из них три китайца); в женском монастыре – две манатийные монахини (одна из которых китаянка) и четыре рясофорные послушницы (одна китаянка){160}.

Положение Пекинской Миссии после 1917 г. было крайне тяжелым ввиду прекращения притока средств из России и финансового кризиса. В 1919 г. были закрыты все православные миссионерские станы на территории Китая{161}. Миссия вошла в большие долги, которые были погашены посредством продажи ее имущества в г. Дальнем (Дайрене). Для спасения от окончательного банкротства начальник миссии епископ Иннокентий (Фигуровский) решился на сокращение ее деятельности и переход на самоокупаемость. В начале 1920 г. он предоставил возможность нескольким русским эмигрантам с помощью аренды собственности миссии организовать два паевых товарищества. Но через год товарищества понесли значительные убытки, для покрытия которых миссии пришлось заплатить 30 тысяч американских долларов{162}. Епископ Иннокентий, вынужденный защищать имущество миссии, вел бесконечные тяжбы с неудачливыми предпринимателями. Больше всего неприятностей доставляли ему генерал В. Д. Карамышев и бывший председатель Совета министров Омского правительства П. В. Вологодский{163}, с которыми епископу приходилось вести судебные разбирательства. Однако материальное оскудение не помешало миссии принять под свой покров сотни голодных и больных людей – беженцев из России{164}. Несмотря на все трудности, к которым прибавлялась опасность захвата миссийского имущества большевиками, епископ Иннокентий сумел не только сохранить миссию, но и организовать помощь эмигрантам.

Полоса отчуждения КВЖД представляла собой оазис русской жизни на китайской территории, однако хорошие заработки привлекали на строительство дороги и представителей других национальностей Российской империи, что способствовало созданию в Харбине большого числа национальных{165} и религиозных общин. В городе действовали три мечети (по линии КВЖД было еще 18 мечетей), две синагоги, лютеранская кирха, армяно-григорианская церковь. Два храма в Харбине принадлежали старообрядцам{166}. Украинская община имела собственный «Украинский национальный дом», в котором с 1922 г. разместилась Покровская церковь.

До прихода беженцев религиозная жизнь православного Харбина находилась в упадке, процветало сектантство{167}. Наибольшую опасность представляли баптисты и адвентисты, получавшие значительную материальную помощь из Америки. Сектанты имели собственные молитвенные дома и типографии, у адвентистов была даже своя гимназия. Самой богатой и в то же время самой малочисленной сектой были методисты{168}.

Активно действовали в Китае протестантские и католические миссии. Имея значительные финансовые средства, они вели широкую образовательную и медицинскую работу. По состоянию на 1916 г. протестантских общин в Китае насчитывалось 126, католических священников было 1668{169}. После 1918 г. резко возросло число католических миссионеров, особенно из Америки{170}, а в начале 1920-х гг. началась работа католиков среди русского населения в пользу унии{171}.

С появлением эмигрантов из России, среди которых было много священнослужителей, началось заметное оживление церковной жизни Маньчжурии. Основная часть беженцев состояла из людей, оказавшихся в крайне бедственном положении, и они устремились в храмы. «Эмиграция, – вспоминал об этом времени историк и церковный деятель Харбина Е. Н. Сумароков, – нутром чувствовала необходимость стояния на чем-то твердом и неизменном и эту твердость обрела в религии, к которой большинство ранее относились равнодушно. Когда же произошло крушение всех политических, экономических и других объединяющих основ, тогда в особенности стала понятна объединительная сила Православной Церкви»{172}.

Бывшие граждане бывшей Российской империи в большинстве своем были людьми православного вероисповедания, для которых Православная Церковь оставалась частью дореволюционной Российской государственности. Сама же Церковь видела свое главное предназначение в спасении душ человеческих и принимала под свой кров всех нуждающихся в ее поддержке независимо от их политических взглядов и социального положения.

Поскольку православные приходы Маньчжурии сильно увеличились за счет беженцев, возникла необходимость создания новых приходов, и для каждого из них нужны были священники. Беженское духовенство принималось на приходы в основном для служения в качестве помощников местным священникам, а также законоучителями в учебных заведениях полосы отчуждения КВЖД{173}. Больше всего священнослужителей было в Харбине. В 1920 г. в одном только Свято-Николаевском соборе числилось семь священников и пять диаконов{174}.

Устроение церковной жизни в таких масштабах было невозможно без участия высшей церковной иерархии, поэтому четыре епископа-беженца, оказавшиеся в Харбине в разное время, безо всяких препятствий обрели в эмиграции место нового служения.

Архиепископ Оренбургский и Тургайский Мефодий (Герасимов) сначала был принят на Харбинском подворье Пекинской Миссии{175}, затем Приходской совет Свято-Николаевского собора пригласил его для совершения воскресных и праздничных богослужений{176} в главном храме Харбина. В этой связи необходимо отметить, что по церковным канонам епископ не имеет права служить и проповедовать на территории другого архиерея без его особого на то дозволения (17-е и 20-е правила VI Вселенского Собора{177}). Харбин в то время находился в юрисдикции Владивостокской епархии и, следовательно, вопрос о возможности служения в харбинском кафедральном соборе архиепископа Мефодия должен был решаться правящим архиереем – епископом Владивостокским. Но тогда об этом никто не думал – харбинцы встретили архипастыря как желанного гостя.

Епископ Забайкальский и Нерчинский Мелетий (Заборовский) также нашел убежище на Харбинском подворье Пекинской Миссии. Обратившись за помощью к главе миссии епископу Иннокентию (Фигуровскому), он получил назначение на пост наблюдателя за делами подворья{178}.

Епископ Владивостокский и Приморский Михаил (Богданов) и епископ Камчатский и Петропавловский Нестор (Анисимов) до приезда в Харбин проживали в Японии. В Токио продолжало свою деятельность старое Российское посольство, окончательно ликвидированное только после установления дипломатических отношений между Японией и СССР 20 января 1925 г. При посольстве имелась церковь, настоятелем которой был протоиерей Петр Иванович Булгаков. Однако главным духовным центром – как для русских, так и для православных японцев – оставался токийский Воскресенский собор, принадлежавший Российской Православной Миссии. Японцы, глубоко чтившие первого начальника миссии архиепископа Николая (Касаткина), просветителя Японии, называли собор его именем – «Николай-до», что в переводе с японского означает «собор Николая».

После кончины святителя в 1912 г. Российскую Духовную Миссию в Японии возглавил его помощник – епископ Сергий (Тихомиров). С октября 1917 г. миссия полностью лишилась финансирования, которое поступало из России, а в 1918 г., после мятежа белочехов, было прервано всякое сообщение дальневосточного зарубежья с родиной. До июля 1921 г. глава миссии не получал из России ни одного письма. Не имел он никаких сведений и о постановлениях Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг., за исключением изданной в Омске брошюры «Определения Священного Собора об управлении Православной Российской Церкви и Приходской устав».

В Японии русские беженцы селились в основном в районе Токио и Йокогамы. В городе Йокогама, поездка в который из Токио занимала час езды, священнослужителей не было, и большинство проживавших здесь русских людей не имели возможности посещать церковные службы, главным образом по причине затрат на дорожные расходы до столицы. Первым из архиереев-беженцев в Японию приехал епископ Камчатский Нестор. Очень скоро он стал близким другом и духовным единомышленником епископа Сергия. Оказывая ему помощь в заботах о пастве, он совершал богослужения в Йокогаме. В Японии епископ Нестор смог выпустить второе издание своей брошюры «Расстрел Московского Кремля», дополнив ее новыми свидетельствами о преступлениях советской власти в России. Книга вышла на русском и японском языках.

В 1921 г.{179} епископ Нестор приехал в Харбин и сразу же получил приглашение служить в Иверском храме, при котором долгое время и жил. В этом, по его словам, сбылось пророчество юродивой Аннушки из Киевского Покровского монастыря.

Это случилось в 1918 г., когда епископ Нестор находился в Киеве. В Покровском монастыре в те времена жила старушка Анна – прозорливая юродивая, которую очень любили и прислушивались к ее глубоким по смыслу предсказаниям. Владыка вспоминал: «Однажды эта юродивая Аннушка пришла ко мне и начала пророчествовать, что Иверская Божия Матерь Нестору даст место»{180}.

Храм в честь Иверской иконы Божией Матери находился в районе Пристани на Офицерской улице близ вокзала. Иверская церковь была построена в 1908 г. в память героев Русско-японской войны на средства чинов Пограничной стражи Заамурского Пограничного округа, за что ее называли военной. Здесь хранились иконы русских полков, внутри храма на мраморных досках были высечены имена воинов, георгиевских кавалеров. В храме было два придела: южный, в честь преподобного Серафима Саровского, и северный, в честь святителя Николая. В церковной ограде находилась могила генерала В. О. Каппеля, прах которого был перевезен в Харбин. В 1921 г. в причте Иверской церкви числились: настоятель протоиерей Сергий Брадучан, который прослужил в храме с 1907 по 1923 г., архимандрит Арсений (Лагунов) и протодиакон Прокопий Маковеев, причисленные к храму в 1921 г.{181}

В конце августа 1921 г. епископ Нестор выезжал в Сеул для ознакомления с положением Российской Духовной Миссии в Корее, находившейся в ведении владивостокского архиерея. С 1917 г. Корейскую Миссию возглавлял иеромонах (с 1923 г. архимандрит) Феодосий (Перевалов){182}. В 1921 г. он написал частное письмо находившемуся в Москве бывшему главе Владивостокской епархии митрополиту Крутицкому Евсевию о плачевном состоянии миссии{183}. К этому времени из-за острой нехватки материальных средств, возникшей после 1917 г., число ее членов сократилось с 12 до 3, прекратили свою деятельность все пять миссионерских станов. Митрополит Евсевий ознакомил с письмом Патриарха Тихона, и после заседания Священного Синода, состоявшегося 4 (17) ноября 1921 г., был издан указ о передаче Корейской Миссии в ведение архиепископа Японского{184}, поскольку на тот момент это казалось единственным выходом из кризиса. Вероятно, прибывший в Корею епископ Нестор принял непосредственное участие в обсуждении этого вопроса и помог передать письмо из Сеула в Москву. Переписка между Москвой и дальневосточными епархиями была в то время крайне затруднена. Начальник Корейской Миссии иеромонах Феодосий писал, что в 1920 г., когда «границы центральной России были закрыты» и связь с Москвой и митрополитом Евсевием «сама собою прекратилась», миссия осталась «совершенно одинокой, изолированной от Высшей Церковной Власти, без всякой видимой поддержки не только материальной, но и нравственной. Правда, – писал он, – временами она сносилась с Владивостоком, когда город находился во власти “белых”, но сношения эти были частичны, непродолжительны, причем часто прерывались из-за переворотов, организованных то “красными”, то – “белыми”, то – “зелеными”»{185}.

Пробыв в миссии два-три дня, епископ Нестор вернулся в Японию. В ноябре 1922 г. туда же приехал епископ Владивостокский Михаил. Сразу по прибытии он послал в Париж на имя митрополита Евлогия (Георгиевского){186} донесение о своем оставлении епархии «по причине захвата Приморья и Владивостока красными»{187}. Владивостокский архиерей, так же как и епископ Нестор, сначала нашел приют при Японской Миссии и в скором времени начал служить в Йокогаме.

4 декабря 1922 г. в Токио состоялась хиротония во епископа Никольск-Уссурийского викария Владивостокской епархии, ключаря владивостокского кафедрального собора протоиерея (принявшего монашество и возведенного в сан архимандрита) Павла (Введенского). Хиротонию совершали архиепископ Японский Сергий, епископ Владивостокский Михаил и епископ Камчатский Нестор{188}.

В сентябре 1923 г., после случившегося в Японии разрушительного землетрясения, епископ Михаил перебрался в Харбин, где был принят в причт Софийской церкви, главного храма в районе Пристани{189}. Таким образом, в Харбине оказались четыре епископа-беженца, находившиеся в постоянном каноническом общении между собой.

Летом 1921 г. в харбинской прессе впервые появились сообщения о возможном созыве Дальневосточного Церковного Собора{190}. Предполагалось, что главной темой Собора будет обсуждение вопроса о переходе дальневосточных епархий к самоуправлению, т. е. об организации ВВЦУ.

Решающую роль в развитии событий сыграл приезд в Харбин делегатов из Забайкальской епархии. В начале июля 1921 г. в Чите состоялся Епархиальный съезд, на котором обсуждались проблемы церковного управления в Забайкалье. Поскольку глава епархии епископ Забайкальский и Нерчинский Мелетий находился за границей, съезд постановил направить к нему делегацию с докладом о результатах работы съезда и об общем состоянии епархии. Делегация из Читы приехала в Харбин в середине июля. Как писала газета «Свет», одним из важных поручений делегации было «выяснение вопроса об образовании отдельной митрополии как высшего органа церковного управления на Дальнем Востоке, каковое является необходимым ввиду оторванности церквей Д[альнего] В[остока] от Московского Патриарха». В сообщении говорилось, что это желание забайкальцев было сочувственно встречено находящимися в Харбине архиепископом Мефодием и епископом Нестором, предполагавшими для обсуждения вопроса устроить «особое совещание с привлечением широких кругов местного православного населения»{191}.

Делегаты из Читы передали епископу Мелетию документ с указаниями Высшей Церковной Власти. Приведенный в газете текст свидетельствует о том, что они привезли в Харбин постановление № 362 от 7 (20) ноября 1920 г. об организации церковного устройства «на случай разобщения епархии с Высшим Церковным Управлением или прекращения деятельности последнего». Этот документ был принят Патриархом Тихоном, Священным Синодом и Высшим Церковным Советом в период, когда Русская Православная Церковь находилась под угрозой уничтожения{192}. Постановление, как документ чрезвычайной важности, должны были получить архиереи всех епархий на территории России. В Забайкалье оно было передано епископом Челябинским Дионисием (Прозоровским).

23 июля 1921 г. постановление № 362 было опубликовано харбинской газетой «Русский голос». В газете приводился следующий текст:

«[1] В случае прекращения Синодом и Высшим Церковным Советом своей церковно-административной деятельности епархиальный архиерей обращается за указаниями и разрешением дел непосредственно к Святейшему Патриарху или лицу, которое будет им указано.

[2] При перерыве всякого общения епархии с Высшим Церковным Управлением во главе с Патриархом епархиальный архиерей немедленно входит в сношения с архиереями соседних епархий для организации высшей инстанции церковной власти в этих епархиях в виде временного высшего церковного правительства, митрополичьего округа и т. д.

[3] Руководителем такого управления должен быть старейший из архиереев.

[4] При невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и до организации высшей инстанции церковной власти епархиальный архиерей принимает на себя всю полноту иерархической власти.

Он принимает меры к устроению местной церковной жизни и к организации епархиального управления, разрешая все дела, предоставленные канонами архиерейской власти, при содействии существующих органов епархиального управления. В случае невозможности существования этих органов архиерей действует самолично и под свою ответственность.

[5] Если такое положение примет характер длительный или постоянный, то наиболее целесообразной мерой является разделение епархии на несколько мелких епархий.

Для этого епархиальный архиерей [а] предоставляет своим викариям, пользующимся ныне, согласно наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев с организацией при них управления применительно к местным условиям и возможностям и [б] учреждает, по соборному суждению с прочими архиереями епархии, по возможности, во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полусамостоятельных или самостоятельных.

[6] Такая епархия образует из себя церковный округ во главе с архиереем главного епархиального города.

[7] Если епархия окажется лишенной архиерея, то епархиальный совет или, при его отсутствии, клир и миряне обращаются к ближайшему епархиальному архиерею и этот архиерей или командирует для управления вдовствующей епархии своего викария, или вступает в управление ею сам. При соответствующих данных вдовствующая епархия может быть организована в особый церковный округ.

[8] Когда приглашения от вдовствующей епархии не поступает, епархиальный архиерей сам принимает на себя попечение о ее делах.

[9] В случае крайней дезорганизации церковной жизни, если некоторые лица и приходы перестанут признавать власть епархиального архиерея, он не слагает с себя своих иерархических полномочий, а организует из верных ему лиц приходы и из них – благочиния и епархии, предоставляя совершать богослужения даже в частных домах.

[10] Все принятые на местах мероприятия впоследствии, в случае восстановления центральной церковной власти, представляются на ее утверждение»{193}.

Сравнительный анализ текстов подлинника документа{194} и его опубликованного варианта показывает, что газета передала содержание постановления в значительно сокращенном и измененном виде. Значение этого документа будет осознано в эмиграции позже, когда начнутся споры о каноничности организованного за границей церковного управления, а пока журналисты и православные политики видели в постановлении лишь указание на необходимость создания особого Дальневосточного Церковного Управления. По этой причине в публикации подверглись сокращению такие пункты, как: 1) указывающие на круг дел, за разрешением которых епархиальный архиерей обращается к Патриарху или указанному им лицу или учреждению{195} в случае прекращения деятельности Высшего Церковного Управления – в постановлении (п. 1) говорится непосредственно о круге дел по правилам, восходящим к Высшему Церковному Управлению{196}; 2) не указаны условия (п. 2), при которых епархиальный архиерей обращается к архиереям соседних епархий для организации временной высшей церковной власти (необходимость этих условий оговаривается также в пунктах 3, 5, 7, 9) – согласно постановлению, это может произойти, если епархия вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т. п. окажется вне всякого общения с Высшим Церковным управлением или само Высшее Церковное Управление во главе со Святейшим Патриархом прекратит свою деятельность; кроме того, такое ВВЦУ организуется не просто для соседних епархий, а для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях, – без учета этих важных уточнений возможна более свободная трактовка текста, согласно которой епархиальный архиерей вправе организовать митрополичий округ из соседних епархий по любой причине, вызвавшей отсутствие связи с Высшим Церковным Управлением; 3) в постановлении (п. 4) говорится, что организация епархиального управления при соответствующих обстоятельствах не является необходимой мерой, оно может быть создано, если окажется нужным и применительно к создавшимся условиям. Газетный вариант текста в этом случае указывает на безоговорочную необходимость создания епархиального управления; и, наконец, 4) по вопросу об управлении вдовствующей епархией (п. 7), организация которой предоставляется архиерею ближайшей епархии, газета говорит о «ближайшем епархиальном архиерее», что также может быть истолковано в более широком смысле.

Из Китая этот важный документ был переправлен в центр российской церковной эмиграции. В начале 1922 г. постановление № 362 было получено Высшим Церковным Управлением Заграницей в Сремских Карловцах. Это, в частности, подтверждает косвенное указание такого известного автора, как епископ РПЦЗ Григорий (Граббе), на то, что текст постановления был получен «после Собора 1921 г. от епископа Нерчинского Мелетия из Сибири»{197}.

Более определенно проследить путь постановления № 362 с Дальнего Востока в Карловцы позволяет переписка, сохранившаяся в архиве Зарубежного Синода{198}.

В октябре 1921 г. находившийся в Японии епископ Камчатский и Петропавловский Нестор написал письмо главе Пекинской Миссии архиепископу Иннокентию (Фигуровскому){199}. Поздравив его с возведением в сан архиепископа, он сообщил о получении важного «письма из Москвы с Патриаршего двора». Это письмо было прислано епископу Нестору игуменом Иоанникием (Дмитриевым) и содержало «целый ряд событий и новостей из церковной жизни». Отец Иоанникий до революции был келейником архиепископа Владивостокского Евсевия (Никольского), покровителя и духовного отца епископа Нестора. В 1917 г. монах Иоанникий приехал вместе с архиепископом Евсевием в Москву и в 1918 г. был возведен в сан игумена, продолжая оставаться келейником владыки. Ко времени написания письма он проживал вместе с Евсевием, тогда уже митрополитом Крутицким, на Троицком патриаршем подворье и состоял при Управлении Московской епархии{200}.

В связи с полученными известиями епископ Нестор обратился к архиепископу Иннокентию с просьбой приехать в Пекин «на денек с письмом из Москвы» и побеседовать с ним лично. Он также сообщил, что «предполагаемый Дальневосточный Собор или съезд, по-видимому, не состоится, т[ак] к[ак] Преосвященный Михаил{201} против всего этого, а без него на его епархиальной территории собраться нельзя»{202}.

Письмо епископа Нестора датировано 12 (25) октября 1921 г. Получив его, архиепископ Иннокентий в свою очередь написал митрополиту Антонию (Храповицкому), главе Временного Высшего Церковного Управления Заграницей. В этом письме от 7 (20) ноября 1921 г. он, в частности, писал: «Прилагаю копию распоряжения Святейшего Патриарха и копию письма Преосвященного Нестора, на днях полученного мною. Следовало бы иерархам еженедельно обмениваться между собою посланиями. Соборы епископов по настоящему времени почти невозможны, нужно крепко сидеть на месте, чтобы не потерять своей власти»{203}. В этом письме он также обратился в Карловцы с просьбой ускорить дело о временном подчинении Пекинской Миссии Вселенскому Патриарху с протекторатом Франции, что должно было защитить земельную и имущественную собственность миссии от захвата большевиками. Высшее Церковное Управление Заграницей обсудило письмо архиепископа и определило принять к сведению изложенные в нем сообщения. Из справки к указу ВЦУЗ на имя главы миссии также следует, что распоряжение Святейшего Патриарха, копию которого прислал архиепископ, касалось вопроса «организации высшей церковной власти в некоторых особых случаях»{204}. То, что это было постановление № 362, подтверждает протокол заседания ВЦУЗ от 4 (17) января 1922 г.: в нем говорится, что постановление № 362 было препровождено за границу начальником Российской Духовной Миссии в Китае архиепископом Иннокентием (Фигуровским){205}. Копия постановления сохранилась в архиве Зарубежного Синода.

Таким образом, можно утверждать, что полученное из Москвы письмо игумена Иоанникия касалось вопросов церковного управления и обсуждалось в Китае вместе с постановлением № 362. Главное, что должны были решить дальневосточные архиереи, – это вопрос о необходимости создания ВВЦУ. Единства во мнениях не было. Два иерарха, епископ Владивостокский Михаил и архиепископ Пекинский Иннокентий, оказались противниками созыва Дальневосточного Собора и устройства самостоятельного церковного самоуправления на Дальнем Востоке. При этом если епископ Михаил не признавал широких полномочий ВЦУЗ и настаивал на подчинении дальневосточных епархий Всероссийской Церковной Власти, то архиепископ Иннокентий, напротив, считал авторитет ВЦУЗ как всезарубежного органа церковного управления несомненным.

Как показывают документы, первые распоряжения ВЦУЗ, опиравшиеся на постановление № 362, касались вопросов организации церковного управления на Дальнем Востоке. Сначала был изменен статус Пекинской миссии, которая была преобразована в епископию с учреждением двух викариатств – в Шанхае и Тяньцзине (в том же году перенесено в Ханькоу){206}. По ходатайству архиепископа Иннокентия указом ВЦУЗ от 17 (30) января 1922 г. в сан епископа с присвоением титула Шанхайского и прав викарного архиерея{207} был возведен архимандрит Пекинской Миссии Симон (Виноградов). Вскоре было принято решение о возведении в епископский сан еще одного члена миссии – архимандрита Ионы (Покровского). Самому начальнику миссии был установлен титул «епископа Китайского и Пекинского»{208}. Епископская хиротония обоих викариев задержалась до сентября 1922 г., сначала по причине междо усобной войны в Китае, помешавшей приехать в Пекин епископам из Харбина, затем возникли трудности, связанные с устройством церковной жизни в самом Харбине{209}.