Читать книгу Сытин. Издательская империя - Валерий Чумаков - Страница 9

Деловые успехи юного приказчика привели к тому, что уже к началу 1870-х годов Шарапов поднял его жалование до 25 рублей в месяц. Это уже само по себе было больше, чем зарабатывал его отец, так еще он был практически освобожден от каких бы то ни было накладных расходов. Жил Иван в доме хозяина, в антресоли. Только не подумайте, что он лежа обитал в крохотном ящике под потолком, в России еще в начале прошлого века антресолями называлось вполне полноценное помещение в самой верхней части здания, практически под крышей, с очень-очень низким потолком. В антресоли мужчина среднего роста, став на цыпочки вполне мог достать макушкой потолка, Однако, для проживания она вполне подходила и считалась даже лучшим помещением, чем полуподвальные коморки дворника и прочей прислуги. Столовался Ванька также вместе с хозяином, так что на продукты ему тоже тратиться не приходилось. Шарапов дарил Ивану и кафтаны, и рубахи, и штаны и даже шубы со своего купеческого плеча. Если Ваньке надо было купить себе какую-нибудь мелочь или он просто шел с друзьями посидеть в трактире ему дозволялось брать без возврата и отчета небольшие суммы денег из кассы.

Вместе с хозяином Ванька вполне регулярно посещал богослужения в Успенском соборе Кремля, а трижды в неделю приходил сюда и раньше Шарапова, для того, чтобы перед утренней в соборной избе послушать молодого но уж очень речистого и занимательного юриста Федора Плевако[12].Даже в старости вспоминал он сказанные здесь Федором Никифоровичем замечательные слова: «Самые счастливые минуты в жизни мы проводили здесь, в этом великом святом и древнем соборе… Перечувствуйте это, и все остальное покажется вам суетой сует». Иногда, уже после службы, он, интеллектуал и почти аристократ, соглашался посидеть с Ванькой в трактире, выпить пару чая и рассказать что-то интересное. Ванька таким отношением к себе очень гордился и дорожил.

С годами Ванька и действительно стал настоящим членом шараповской семьи. Он строго подчинялся всем внутридомовым распорядкам, хозяин же волновался за него, как за родного сына. Сытин, рассказывая о жизни у Шарапова, часто вспоминал, как однажды, после воскресных посиделок с манухинскими приказчиками, он пришел домой в одиннадцатом часу вечера. В доме Шарапова был заведен строгий порядок: в 21–00 – ужин, 22–00 – отбой. Поэтому, возвращаясь, Иван был уверен, что Петр Николаевич вместе со всеми домашними уже спит и ему надо будет только как можно тише пробраться восвояси. Однако ворота ему открыл не кто-нибудь из работников, а сам Шарапов. Он был полностью одет, с фонарем в руке. На лице его самыми яркими красками была написана тревога за куда-то запропастившегося мальчишку, которая и не позволяла ему спокойно отойти ко сну. Осветив Ванькино лицо, он не стал ругаться, а только укоризненно покачал головой:

– Ты где это пропадал до полуночи? Как тебе не стыдно тревожить меня, старика? Где твоя совесть?

Совесть в это время вовсю уедала молодого работника. Она только и позволила Ваньке, низко опустив голову, пристыжено пробурчать:

– Простите, Христа ради, Петр Николаевич… Этого больше никогда не повторится.

И правда, подобное больше не повторялось. Хотя держать слово молодому Ивану было отнюдь не легко. И не только в силу возраста и всяческих соблазнов, но и по службе. Одной из важных обязанностей у молодого приказчика было представительское сопровождение оптовых шараповских покупателей. Тех же офеней именно Ванька кормил и поил в трактирах и обязательно водил в баню, что было равносильно банкету по поводу удачного окончания сделки.

Но если в Москве Шарапов мог хорошо следить за своим любимцем и за его моральным обликом, тог во время ярмарочных командировок этот контроль почти полностью утрачивался. И это сильно тревожило старого купца. Он прекрасно знал, что любую более или менее значимую сделку там принято «обмывать». И такие «обмывания» порой выливались в объемную попойку, не участвовать в которой Ванька просто не мог, дабы не обидеть клиента.

Сытину исполнилось 24 года, когда Шарапов всерьез обеспокоился о том, чтобы молодец остепенился. Скорее всего, купец думал над этим вопросом уже давно, но первым вслух высказал мысль о том, что Сытину пора уже жениться высказал не он, и даже не сам Иван, а переплетчик маленькой шараповской типографии Гаврила Иванович Горячев. Как то и было положено, с мыслью этой он обратился сначала не к самому перспективному жениху, а к его хозяину и почти родителю. Вот как рассказывал об этом сам Сытин:

«… наш переплетчик Гаврила Иванович Горячев, работавший для Шарапова, задумал меня сосватать и, как водится, обратился с этой мыслью прежде всего к моему хозяину.

– Петр Николаевич, Ванюшу вашего женить бы пора. Парень он молодой, как бы чего худого не вышло…

– А что ж, это ты, парень, дело говоришь.

– Да как же, в молодых годах мало ли что бывает: сегодня вожжа под хвост попадет, завтра попадет – что хорошего?

Хозяин мой очень хорошо знал, как велики были соблазны Нижегородской ярмарки, где разгул был почти обязателен для торгового человека, так как покупатели (в особенности сибиряки) требовали, чтобы каждая сделка была вспрыснута. И это соображение окончательно склонило его к мысли, что меня надо женить.

Со мной переплетчик Гаврила Иванович заговорил о моей женитьбе только после того, как договорился с хозяином.

– Что ж, Ваня, пора, брат, тебе и жениться… Будет болтаться холостяком.

– Да тебе какая забота?

– А я тебе невесту сосватаю… Очень подходящая девушка есть на примете…

– Ну сосватай…

Так полушутя, полусерьезно подошел я к решению этого важнейшего жизненного вопроса.

В виде особой ко мне милости хозяин мой согласился поехать на смотрины невесты вместе со мной, Но так как он боялся разговоров, то из скромности сделал это тайно.

– Ты иди вперед и подожди меня на Таганке, а я вслед за тобой на извозчике приеду.

На Таганке мы встретились и пошли пешком уже вместе… К нам присоединился и сват Горячев».

Предполагаемой невесте, Евдокии, тогда едва исполнилось 16 лет. Отец ее, Иван Ларионович Соколов, был вдовцом и занимался тем, что готовил торты и другие кондитерские изделия для свадеб и званых вечеров. До сватовства Иван видел Евдокию только раз, на свадьбе у того же Горячева два года назад. Но тогда у него и в мыслях не было, что с этой, тогда еще совсем девочкой, он проживет бок о бок долгие годы.

Сватовство прошло как-то несколько скомканно. Поскольку девушка как раз вошла в пору «на выданья», была хороша собой, а родитель ее был не беден, давал за дочерью хорошее приданое и об этом знали все свахи в округе, женихов здесь ожидали всегда. Но о прибытии Сытина и Шарапова Соколовых никто заранее не предупредил, поэтому стол к их приходу накрыть не успели. Пришлось довольствоваться чаем с баранками.

Евдокия была красива, молода и до одури свежа. Она практически бесшумно летала по зале, ловя на себе полускрытый оценивающий взгляд жениха. Между тем, разговор за столом особо не клеился. И отец невесты, и Шарапов почти всю дорогу молчали, говорил лишь сват Горячев. Что он говорил именно Иван слушал плохо, его внимание было почти целиком отдано девушке. Набравшись наглости он, наконец, задал ей первый свой вопрос:

– Насколько весело, Евдокия Ивановна, проводите время?

И невеста ответила как раз так, как следовало умной и целомудренной девушке:

– Какое же у нас веселье? Мы для чужого веселья работаем: для свадеб, балов. А наше удовольствие тогда, когда в церковь пойдешь или в театр с папашей съездим…

В ответе была сконцентрирована вся необходимая информация. Девушка говорила, что не расположена к веселым гулянкам, что она умеет содержать дом, будет помогать мужу в работе, что она уважает родителей, а значит будет уважать и мужа. Что она глубоко верует, а значит будет верна в браке. И, наконец, что она совсем не чужда культуре и с ней не стыдно будет предстать перед друзьями и знакомыми. Такой ответ молодого жениха вполне устраивал и он мысленно поставил девушке жирный плюсик.

Из хоть и вялого, но разговора, было понятно, что старый кондитер ничего против Ивановой кандидатуры не имеет и отдает окончательное решение на усмотрение дочери. Которой, конечно, следует еще подумать, ибо Сытин – не единственный жених в округе. Посидев еще немного и договорившись встретиться еще чуть погодя, сваты откланялись. Только когда они вышли из дома Соколовых, Шарапов неожиданно разговорился:

– Что же, невеста ничего… Жена будет хорошая. Но папаша – как есть солдафон…

Подумав несколько дней, Евдокия согласилась прийти на свидание с Сытиным, которое молодой жених назначил в Нескучном саду. Тут они окончательно объяснились и решили что вдвоем вполне могут составить счастливую семейную пару. Дело было весной и Иван хотел решить все до обязательной летней командировки в Нижний. Поэтому, со свадьбой решили не затягивать и сыграть ее через две недели.

Уже вскоре в дружественной типографии была отпечатана партия красивых приглашений, на которых значилось:

«Иван Дмитриевич

СЫТИН

в честь бракосочетания своего

с девицею

Авдотьей Ивановной

СОКОЛОВОЙ

покорнейше просит Вас пожаловать на бал и вечерний стол сего 28 Мая 1876 года в 6 часов пополудни.

Венчание имеет быть в Церкви Всех Святых, что на Варварской площади[13] и далее на Таганке … в доме Соколова»

Свадьба прошла на высоком уровне. Гостей было много, стол родители молодоженов накрыли богатый. Для бала был приглашен средних размеров оркестр. В общем, все было совсем не хуже, а в чем-то и лучше, чем у других московских купцов. В приданное за дочерью кондитер дал 4 тысяч рублей, что равнялось дюжине годовых окладов Ивана. Сумма была выдана не наличными, а процентными бумагами. Осмотрев их, Шарапов, вообще настороженно относившийся к векселям, акциям, облигациям и прочим финансовым инструментам, неодобрительно покачал головой:

– Ах, солдафон! И тут триста рублей нажил! За эти бумаги четырех тысяч не дадут.

Молодых поселили на тех же шараповских антресолях, выделив им там две комнаты.

Евдокия Ивановна Сытина

Конечно, с одной стороны это было удобно. Жить, не платя аренды, на всем готовом, всего в двух этажах от места работы. Но с другой… Не зря говорят, что две хозяйки на одной кухне не уживаются. Так вот, молодую Евдокию Сытину на кухню вообще не допускали. В доме Шарапова воистину царствовала его экономка и домоправительница Степанида. Именно она решала, что будет подано сегодня к столу, какие во всем доме будут развешены занавески и в каких местах расставлены стулья. Слово Степаниды для всех домочадцев было равносильно закону, для Ивана Сытина это было привычно и понятно. Но вот его привыкшая к самостоятельности 16-летняя жена явно желала в своих комнатах создавать уют по своему собственному усмотрению и понятию. Чем навлекала на себя неизменный гнев Степаниды. Даже робкие попытки переставить мебель и те вызывали гневную реакцию экономки с неизбежным последующим восстановлением старого положения.

Сначала Иван не замечал этих боевых действий, потом – делал вид, что не замечает, благо он был серьезно занят подготовкой к ярмарке, а Евдокия мужу не жаловалась, понимая, что у него и без того забот много. Только по вечерам он утешал молодую жену, надеясь, что все как-то обойдется, превосходящая сила Степаниды смилостивится над слабой девушкой и выделит для нее территорию для самоуправления. Однако время шло, а чуда не происходило.

15 июля молодой супруг, как и было положено, отбыл в Нижний Новгород. А уже 1 августа к нему приехала жена. Оказалось, что Степанида совсем задавила девушку. Лишившись единственной своей надежды и опоры, пусть даже и призрачной, какой был собственный муж, она не выдержала и практически сбежала в Нижний, сказав хозяину, что соскучилась по Ванюше. Тут она впервые пожаловалась мужу в открытую:

– Друг мой, я не хочу тебя огорчать, но мне трудно, очень трудно будет ужиться в чужой семье. Ты что-нибудь придумай. Там надо быть рабой, покорной, бессловесной исполнительницей всех прихотей Степанидушки… Я не могу, мне тяжело… Да и они со старичком тяготятся нами и, слышно, хотят разойтись…

Сытину было безусловно жаль супругу. И он сказал совершенно искренно:

– Ты не сокрушайся. Я все вижу и все знаю сам. Потерпи, пока ярмарка кончится. А там, Бог даст, я устрою для нас другую жизнь, самостоятельную. Будь покойна, все образуется и все хорошо будет.

Вскоре в Нижний с инспекцией должен был приехать сам Шарапов. Сытин готовился к визиту хозяина с повышенной ответственностью, ибо возлагал на него особенные надежды. Усиленно подстегиваемая им торговля шла настолько успешно, что приехавший купец, глядя на сумму сделанной выручки только и смог сказать:

– Слава Богу, слава Богу. Поначалу все хорошо, а что конец скажет?

Слова эти вполне вписывались в план Сытина и он ответил уже заготовленной фразой:

– Бог даст, и конец сведем, Петр Николаевич…

– Ты-то, пожалуй, сведешь, книга у тебя бойко идет, а вот с мехами у меня никак не наладится, денег мало платят, Ну, пойдем, что ли, обедать вместе, угостить тебя хочу за труды твои… Да жену зови… Пойдем, кутнем немножко…

Время для решающих слов, которые должны были перевернуть всю жизнь Ивана и направить ее по новому пути, подходило самое наилучшее. Вообще, это был один из талантов Ивана – чувствовать момент, когда именно можно сказать решающее слово. И на этот раз он воспользовался этим талантом самым наилучшим образом. После того, как купец несколько принял «на грудь», Иван начал:

– Давно, Петр Николаевич, хоте я просить вашего позволения, чтобы мне после ярмарки литографию открыть и машину Алозье из Франции выписать…

Купец явно не ожидал такой просьбы. Ивана он воспринимал как первого своего помощника, фактически – зама, и безусловного наследника его, шараповского, книжного бизнеса. А тут оказалось, что этот наследник, как библейский блудный сын, желает отделиться от своего «отца» еще при его жизни. Однако заготовленные Сытиным аргументы выглядели вполне разумно. Он прямо заявил хозяину, что, конечно, получаемые им в год 330 рублей сумма не малая, но для семьи, тем более, если учесть возможных и желаемых детей, не такая и большая. По подсчетам Ивана, для нормальной жизни ему теперь нужно никак не меньше 1000 рублей. Но он вовсе не желает обижать своего благодетеля, которому и так всем обязан, просьбами о повышении жалования. Совсем даже напротив: заведя собственную литографию, он сможет не только получить недостающие 700 рублей, но еще и хозяину пользу доставит. Бизнес-план нового предприятия у Ивана давно уже сидел в голове и он быстро изложил его старику:

– Вы подумайте, Петр Николаевич: машину, камни, станки и все принадлежности мне дадут, я уже говорил с Флором. Вся смета – семь тысяч рублей, Четыре тысячи приданных денег у меня есть, а на три тысячи мне дадут кредит на 6 месяцев. Только просят ваш бланк на векселе. Вот я и надумал: чтобы быть вам спокойным и обеспеченным сполна, я все сделаю на ваше имя: литография будет ваша, а вы меня не обидите.

Речь юноши выглядела настолько складно, доводы были так убедительны, а цифры и суммы так аккуратно просчитаны, что обычно тяжелый на всякие новшества купец на этот раз быстро дал жданное «добро»:

– Ладно, ты парень удачливый и оборотистый, может быть, и дело выйдет…

Так, в трактире на Нижегородской ярмарке в августе 1876 года было положено начало целой медиаимперии. Именно отсюда крестьянин Иван Дмитриевич Сытин, недоучившийся сын волостного писаря, начал свое стремительное восхождения к неофициальному званию «книжного короля». И с полной уверенностью можно сказать, что если бы не этот исторический разговор, если бы не шараповское «ладно» Россия, а с ней – может и весь мир, – выглядели бы сегодня совершенно иначе.