Читать книгу Техника и культура: возникновение философии техники и теории технического творчества в России и Германии в конце XIX – начале XX столетия - Виталий Георгиевич Горохов - Страница 10

Добро и польза – этика и техника: П.К. Энгельмейер и Л.Н. Толстой

В 1897 г. выходит в свет книга Энгельмейера «Изобретения и привилегии: руководство для изобретателей» с предисловием в виде письма Льва Толстого. Это еще одна важная тема, которая проходит через все творчество Энгельмейера. С одной стороны, он сам изобретатель, с другой – он уделяет много внимания созданию теории творчества и рассуждениям о вопросах технической этики.

Знакомство с Львом Толстым состоялось в Хамовническом доме Толстых, куда Энгельмейер пришел по приглашению Толстого. По всей вероятности, его привел туда литератор и переводчик Павел Александрович Буланже¹⁵⁶.

Встрече предшествовала переписка. Конечно, Толстому писали много и многие, и не на все письма он отвечал. Так случилось с первым письмом молодого Энгельмейера. Вероятно потому, что автор письма скорее соглашается и комментирует мысли великого писателя, чем спорит с ним. В конце этого письма (датировано 22.04.1884) Энгельмейер пишет следующее:

«Желаю ли я говорить с Вами? И да, и нет.

Я уже привык относиться к Вам как к знакомому мне по печати и живописи писателю, который больше всех других (Шекспира я не понимаю и потому исключаю) отличается связью с человечеством и лучше всех открывает читателю его самого же; как тот фокусник, который десятку людей поочередно показывает одну и ту же карту и она оказывается та самая, которую каждый перед тем взял из колоды. Я привык в Вас видеть достойную единицу человечества – некоторый факт, служащий утешением скептику и опровержением пессимисту Вот, по-моему, Ваше земное поприще. И как благодарен я Вам за автобиографию, а то разные недостойные слухи омрачали мною любимую единицу. И сколько миллионов людей будут Вам благодарны за автобиографию. Вы имеете завидное свойство страдать общечеловеческими страданиями и – еще более завидное – их выражать общечеловеческим образом. Пишите же о себе чаще и подробнее! Этим вы облегчите миллионы страданий!

Но Вашу веру хочется знать, – а когда удастся прочесть, не знаю. Вот почему хотелось бы говорить с Вами. Но опять-таки мы слишком различны. Различны дарования, эрудиция и опыт. Не одна у нас азбука, – пойму ли Вас? А Вы нашли веру и успокоились, – зачем Вам?»¹⁵⁷.

Второе письмо Энгельмейер направляет Льву Толстому 5 апреля 1885 г. и получает ответ, вероятно, потому, что оно уже содержит серьезные возражения взглядам писателя. Вот что сам Петр Климентьевич пишет об этом: «В апреле 1885 г. пишущий эти строки послал Толстому письмо с возражениями на одно его сочинение, отвечающее на вопрос, что нужно делать, чтобы жить нравственно. В ответ на это письмо автор получил от Толстого письмо (от 9 апреля 1888 г.), которое, конечно, хранит как зеницу ока. В нем Толстой между прочим пишет: „Я получаю много писем такого же содержания, как Ваше, но Ваше обстоятельнее прочих. И мне очень дорого иметь в виду те возражения, которые вы мне делаете“»¹⁵⁸. Мы уже цитировали то место из этого письма, где Энгельмейер развивает свои первые мысли о технике и ее связи с культурой, однако здесь, как нам кажется, уместно привести это письмо полностью.

«Ваши страдания мне полюбились, но результаты их обманули меня, да это и не результаты вовсе! Ведь все, что Вы считаете за результаты, сводится к следующему:

„Право на жизнь имеет только тот, кто трудится; деньги есть насилие, присваивающее богатому труд бедного, поэтому богатый не имеет права на жизнь. Чтобы получить это право, он должен стать бедным и трудом снискивать себе пропитание, делая сам для себя все, что ему нужно“.

И Вы пишете, что Вы на этом успокоились! Этого-то я и не могу понять. Пусть я не имею неразменного рубля и я башмачник: живу исключительно своим трудом изо дня в день. Значит, по-Вашему: могу я быть спокойным за нравственность своего образа жизни? Казалось бы – да, а выходит – нет, и вот почему: ведь мне надо приобрести для моей работы инструменты и материалы, а те и другие сработаны другими людьми; значит, мой труд уже предполагает чужой и, чтобы трудиться самому, я должен себе присвоить чужой труд. Впрочем, может показаться, что я чужой труд обмениваю своим трудом, приобретая его на те деньги, которые выручил за свой труд. Но так ли это? Где же мера труда, моего и чужого? Не заплатили ли мне слишком дорого за мои сапоги, так что при дальнейшей покупке материала и инструментов, не куплю ли я чужого труда больше, нежели израсходовал своего? Как это узнать? Нет возможности этого узнать, и вот почему моя башмачникова жизнь безнравственна! Но взглянем на самого первоклассного производителя. Пусть я крестьянин, вырабатывающий хлеб непосредственно от природы своим трудом. Урожай и неурожай уничтожают всякие соответствия между количеством затраченного труда и получаемого хлеба, и поэтому мне слишком много хлеба либо недостает. Когда хлеба избыток, ничего нет безнравственного в том, что я променяю этот избыток другому человеку, у кого недостаток, и взамен получу что-нибудь, что мне нужно, ну хоть деньги, которые я всегда могу обменять на все, что мне нужно. – Кстати, о деньгах. Не понимаю, почему это Вы взяли на себя труд самому додуматься до того, что такое деньги, когда лет двадцать назад К. Маркс до этого уже додумался (Das Kapital. I, II, III) и высказал гораздо полнее. Жаль, что Вы поправляете всеобщее будто бы убеждение, что мои деньги будто представляют мой труд. Этого, во-первых, ни один серьезный исследователь, который был бы достоин опровержения, не говорит, а во-вторых, это и не общее мнение. – Возвращаюсь к себе, земледельцу. Итак, если у меня родился избыток хлеба, то я могу его обменять на деньги. Но ведь это значит, что тот, кто хлеб покупает, а он, положим, тоже земледелец, что он хотя затратит и то же количество труда, как и я, однако природа оплатила ему этот труд дешевле. Стало быть, безнравственно с моей стороны за свой избыток хлеба брать с него еще добавочную часть его труда, ведь мы уже потрудились одинаково. Что же будет с моей стороны нравственно? Подарить ему? Да! То есть это было бы так, если бы я, земледелец, ни в чем больше не нуждался, т. е. мог не только питаться хлебом, но и одеваться и из него делать себе жилище. Но все это мне нужно выменивать на свой хлеб. Как же мне не хранить избытка своего хлеба? Ведь я могу заболеть в самое рабочее время, ведь может случиться такой неурожай, что не только у меня, но и у всякого, кто готов со мной поделиться своим избытком, этого избытка не окажется! Все это меня заставляет сохранить избыток хлеба у себя в виде ли хлеба или денег – все равно. Это есть сбережение. В сбережении нет ничего безнравственного, потому что если я сбережения не сделаю, то могу умереть с голоду, а довести себя, как и другого, до голодной смерти безнравственно, когда мог этого избегнуть. Стало быть, не только мне надо делать сбережения из избытка моего хлеба, но даже безнравственно будет его не делать. Положим, я стар и умираю. Что мне делать со своим сбережением? Смею я его подарить кому-нибудь? Да, смею, потому что это сбережение явилось даром природы, а затрачивал я труда столько же, сколько и всякий другой земледелец. И вот я дарю свое сбережение своему сыну. Мой сын получает в наследство продукт труда предыдущих поколений. Тут все нравственно. А вот и противоречие: с одной стороны, только та собственность и нравственна, которую я добыл своим трудом, с другой стороны, нравственна собственность, добытая чужими трудами.

А вот и еще противоречие: я, положим, силен, здоров и усиленно работаю, а другой заболел, не может работать и на границе от голодной смерти. Нравственный долг велит мне моим трудом (сбережением что ли, все равно) поделиться с ним. Но если этот несчастный заражен Вашими мыслями (да и они и не Ваши, а допотопные) о праве человека только на свой труд, то этот несчастный, которого собственная утроба заставит принять мою помощь, будет страшно мучиться о том, что совершает безнравственный поступок – пользуется чужим трудом. Таким образом, один и тот же поступок в одно и то же время нравственен и безнравственен.

Далее Вы говорите, что человек должен все себе делать, даже выносить за собою. Опять на этом остановиться нельзя: если Вы, живя в городе, вынесете за собою в выгребную яму, то все-таки заставите ночную команду вывозить это за заставу; стало быть, остается один исход: ежедневно ходить за заставу на свалку нечистот „дожидаться пищеварения“. Да, впрочем, виноват, это я говорю про город, а город есть центр разврата во всех видах. Для нравственного совершенствования надо жить в деревне и все самому себе делать, не пользуясь ни на йоту трудами другого человека. Даже читать и писать нужно выучиться без посторонней помощи. Да полно! Нужно ли еще читать-то? По крайней мере, писать – это чистейший разврат: ведь орфография, по-Вашему это только одно из гнусных средств богатому удаляться от бедного.

Стало быть, не нужно и вредно обмениваться мыслями, а этим проклинается вся культура. Но в этом опять противоречие: так как нужно трудиться, то всякое увеличение производительности труда полезно. Но вся серия наук прикладных, которую можно назвать общим именем „техника“, исключительно направлена к увеличению производительности труда. Стало быть, техника полезна. (Далее Энгельмейер говорит о связи техники со всей культурой и выводит, что и вся культура полезна как увеличивающая производительность труда, поскольку без естествознания и других наук, в том числе и философии, невозможна современная техника. – В.Г.) А она (культура. – В.Г.) немыслима без обмена мыслей. Стало быть, обмен мыслей и полезен, и вреден. Или, может быть, не стоит заботиться о производительности своего труда? Ну нет, этого никто не скажет, ибо Крылов уже давно вывел своих трудящихся Мартышку и Медведя, ибо, наконец, я тогда буду весь день делать гимнастику и после удивляться, что природа меня не кормит!

Вот какие противоречия заключаются в Вашей системе, на которой, как Вы говорите, Вы успокоились».

Свою полемику с Толстым Энгельмейер продолжает в письме от 1 октября 1898 г. и в брошюре «Критика научных и художественных учений графа Л.Н. Толстого»¹⁵⁹. Эта книга вызвала целый ряд неоднозначных откликов в печати¹⁶⁰. Отмечая в целом пользу и в ряде частных случаев справедливость критики, рецензенты сходятся на том, что наиболее уязвим раздел «Искусство», а наиболее сильный раздел – «Техника». Кроме того, отмечается, что название не отвечает содержанию и сам автор понимает свою задачу значительно уже. Речь идет не об учении Толстого вообще, а лишь о XV томе его сочинений, куда вошли, между прочим, статья Толстого «Об искусстве» и перевод книги Эдуарда Карпентера¹⁶¹ по критике науки (которого не следует смешивать со знаменитым физиологом Вильямом Бенжамином Карпентером). Критике взглядов Карпентера на науку отведен целый раздел книжки Энгельмейера. Еще один раздел посвящен изложению взглядов Маха¹⁶² и Авенариуса¹⁶³ на науку и называется «Наука о науке. Современная теория познания». Таким образом, наибольший интерес представляет именно раздел «Техника. Приложение науки к жизни».

Критикуя учения Льва Толстого, Энгельмейер, в частности, отмечает, что, поскольку Толстой ратует за то, чтобы человек питался тем, что он добывает со своего имения, наравне с мужиком сюда подпадает и всякий помещик. Фабричный же рабочий не имеет ничего, кроме способности к физическому труду, и поэтому не подпадает под этот разряд. Однако, по мнению Энгельмейера, это лишь обмолвка. Но если даже взять самого скромного мужика, то кроме хлеба и воды ему жизненно необходимы хотя бы соль и сахар. Их он своим трудом добыть не может. То же относится к одежде, обуви, жилью. Поскольку же притеснение других, с точки зрения Толстого, начинается уже с обмена продуктами труда, то он фактически проповедует натуральное хозяйство.

Далее Энгельмейер формулирует свои взгляды на технику. По его мнению, в природе существует лишь причинная последовательность событий. У человека же есть способность направлять события. «Задача сводится к тому, чтобы осуществить первое звено желательной цепи или устранить первое звено цепи нежелательной. Этим осуществится или устранится вся цепь событий. Но для этого необходимо знать природные цепи событий. Отсюда ясно, что во главе и в основании техники стоит наука, вообще знание, научное или эмпирическое». Энгельмейер различает здесь «чистую» науку, науку прикладную и технику. Задача чистой науки – процесс научного мышления: «Изучив природную, т. е. причинную цепь событий, человек составляет о них верные понятия, т. е. такие мысленные концепты, которые приспособлены к опыту». Задача прикладной науки – предвидеть события и верно их предсказывать. Здесь «человек забегает в воображении вперед событий, делая со своими концептами умственные опыты (эксперименты)». Осуществление же предсказаний в форме реальных событий – задача техники¹⁶⁴.

«Таким образом, весь процесс мыслей и действий, который оканчивается техническим воздействием человека на природу с целью заставить природу работать на пользу человека, состоит в следующем: на основании предварительного изучения данного круга явлений (событий) человек из числа воображаемых явлений выбирает то, что отвечает его хотениям (потребностям). Этим определяется его техническая цель. Далее, на основании того же знания, человек видит, какое первое звено какой природной цепи надо осуществить для того, чтобы цепь, по естественной необходимости, привела к желательному звену. Тогда он осуществляет первое звено… Вся сила человека над природой в том, что ему доступен произвольный выбор, которого лишена природа. Из разных цепей событий, ведущих к намеченной цели, человек произвольно выбирает такую, которой первое звено легче всего осуществить… Вот в чем суть технического процесса»¹⁶⁵. Однако Петр Климентьевич предостерегает от ошибки тех, кто, говоря о покорении человеком природы, считает, что человек будто бы «навязывает природе свои законы, взамен ее законов». Но человек – часть природы, и он «пришел не нарушить закон, а его исполнить». Он подчеркивает далее: «Достигая свои технические цели, человек никогда не нарушает законов природы и не может этого сделать; как раз наоборот: он только тогда удовлетворит свои требования, когда полностью удовлетворит требования природы»¹⁶⁶.

Критикуя толстовскую теорию «непротивления злу», Энгельмейер отмечает, что поскольку это учение выступает против всех средств противления, борьбы, то оно отвергает всякую технику во всех ее проявлениях, т. е. приложение к жизни всего знания. «Техника есть приложение нашего знания о жизни к самой жизни, т. е., с одной стороны, к сохранению жизни (к защите), с другой – к расширению жизни (к нападению). Все, что препятствует жизни, есть зло и вред, что ей способствует, есть добро и польза. Техника есть средство борьбы с вредом и обращения его в пользу»¹⁶⁷.

Далее Петр Климентьевич отмечает точку соприкосновения этики и техники: «Поскольку согласуются между собою цели добра и пользы или поскольку они временами расходятся, постольку сходятся или не сходятся между собою этика и техника». Ибо вопросом о добре занимается этика, а вопросом о пользе – техника¹⁶⁸.

Видимо, об этом шла речь, когда Энгельмейер встретился с Толстым. Это первое свидание было и последним. Речь зашла о технике, как вспоминает сам Энгельмейер, и он сказал, что в Германии за последние 25 лет «появилось новое течение философской мысли, названное там философиею техники». На это Толстой поспешил возразить: «К чему философствовать о теперешней технике? Вот задача философии техники: выяснить, во что бы превратилась техника, если бы жизнь человеческая с самого начала пошла нравственно». Зная из прежних сочинений Толстого, что последнее слово говорит о том, чтобы человечество пошло, «как поезд, обратным ходом», Энгельмейер прервал беседу. Он почувствовал, что «на этой точке кончилось всякое взаимное понимание»¹⁶⁹. Поводом же для встречи было последнее письмо Энгельмейера Толстому и ответ ему. В этом письме, написанном 3 марта 1897 г., речь идет о книжке «Руководство для изобретателей»¹⁷⁰ со вступительным письмом графа Л.Н. Толстого. Это собственно и был ответ Энгельмейеру на его письмо.

«Милостивый Государь!

Петр Климентьевич.

…Я просмотрел присланные Вами листы вашей книги. Цель ее очень хорошая. Меня каждый год посещают несколько человек таких изобретателей, и всегда бывает жалко ненормального душевного состояния, в котором они большей частью находятся вследствие неестественного напряжения дурно направленных умственных способностей.

Ваша книга может принести пользу тем из них, которые еще не потеряли способности критически относиться к своим проектам, и потому желаю ей успеха.

С совершенным уважением,

Ваш покорный слуга

10 марта 1897 г.

Лев Толстой».

Свое письмо Толстому Энгельмейер начинает так: «Среди несчастий, от которых, как от первородного греха, не может отделаться человечество, есть несчастие особого рода, несчастие быть изобретателем. Это потому несчастие, что на одного счастливого изобретателя приходится не менее 99 несчастных.

Сколько труда пропадает, и какую пользу окажет тот, кому удастся хотя бы часть этих людей, которые почти никогда не знают, что нужно для выработки изобретения, предостеречь и сберечь их труд!»¹⁷¹.

Далее Энгельмейер прилагает половину своей книжки «Руководство для изобретателей» (вторая половина посвящена лишь законам о привилегиях) и добавляет: «Я делаю попытку этого рода. Мне кажется, она первая: я ни на одном языке такой книги не знаю… Это собственно проповедь, основанная на фактическом знакомстве с очень многими изобретениями.

Не мне, конечно, судить о моем труде. Но только одно я знаю: как бы он ни был хорош, он не произведет желаемого действия без авторитетного засловия, без слова одобрения такого голоса, которого все слушают.

Вот если бы Вы нашли возможность написать хоть десять строк в предисловие к этой книжке, то этот почин был бы действительно почином. Питаю надежду, что если не самый труд, то мое намерение заслужит Вашего одобрения.

Когда-то (18 апреля 1885 г.) на одно мое письмо к Вам по поводу „Так что же нам делать?“ я удостоился получить от Вас ответ. Быть может, и теперь Вы черкнете словечко. Со своей стороны я готов, когда хотите, сообщить ближайшие подробности по затронутому вопросу – письменно или лично»¹⁷².

И Толстой, как мы уже знаем, откликнулся, написал и встретился. Эта встреча произвела большое впечатление на Петра Климентьевича: «Излишне описывать неотразимость внушаемого этим человеком впечатления, побеждающую простоту этих глаз, сердечную искренность слов! Все это идет от сердца к сердцу»¹⁷³. Однако, несмотря на глубокое уважение к писателю, появилась книжка с критикой его взглядов и с эпиграфом «Платон мне друг, но истина дороже».

Руководство для изобретателей, по мнению рецензента, едва ли поможет «темному изобретателю»; но оно, несомненно, «принесет пользу изобретателю-специалисту, указывая ему те пути, какими можно извлечь возможно большую пользу из своего изобретения».

Проблема изобретательства проходит через все творчество Энгельмейера. Еще в 1892–1893 гг. он делает два сообщения на Московском отделении ИРТО – «Об изобретении вообще и о гарантировании изобретательских прав на основе закона о привилегиях»¹⁷⁴, опубликованных в «Записках» отделения¹⁷⁵. В 1898 и 1899 гг. он выпускает еще две статьи: «Споры по привилегиям»¹⁷⁶ и «Сравнительный обзор законов о привилегиях главных промышленных государств»¹⁷⁷. Завершает эту практическую серию книжка, выпущенная в 1911 г., «Руководство к привилегированию изобретений (с приложением судебных процессов по привилегиям на изобретения по товарным знакам и рисункам)»¹⁷⁸.

Вот что написал в рецензии на эту книгу М. Франк: «В книжке П.К. Энгельмейера самое руководство к привилегированию занимает всего 46 страниц. Остальная часть книги посвящена примерам прошений по привилегиям, а также судебным процессам по привилегиям и товарным знакам. Книга, несмотря на ее краткость, представляет несомненный интерес для изобретателей, предполагающих ходатайствовать о привилегии. Точно так же и с чисто юридической точки зрения весьма интересны некоторые из приводимых автором судебных процессов»¹⁷⁹.

Эти работы служат ему, с одной стороны, материалом для последующих обобщений в области теории творчества (о чем речь пойдет несколько позже), с другой – в практической работе по экспертизе изобретений.

Изобретения и привилегии

Экспертиза изобретений

Еще в одной из своих ранних работ об изобретениях Энгельмейер ставит вопрос: «Большое ли счастье быть изобретателем?» – и сам же отвечает: «И да, и нет». Счастье – это только тогда, когда выполняются сразу два условия: «…во-первых, если идея изобретения имеет практическую цену, во-вторых, если изобретатель располагает возможностью ее осуществить». В противном случае изобретатель несчастен. «Самое глубокое несчастье бывает тогда, когда изобретатель верит в свою идею, но не может ее осуществить и не находит человека, который бы так же, как он, поверил этой идее». Это несчастье может происходить по двум причинам: «Или он уверовал в идею ложную, или он в своей собственной, даже прекрасной идее не настолько разобрался в частностях, чтобы представить ее другому в осязательной форме»¹⁸⁰. Далее он рассматривает, каким образом дойти от первой смутной идеи будущего изобретения до полного изобретения и кратчайшим путем. Это возможно только при знании того, что уже сделано в данной области раньше, «чтобы, во-первых, избегнуть неудач предшественников, во-вторых, воспользоваться их удачами». Лучше всего быть специалистом в данной области техники, следить за специальной литературой, чтобы знать обо всех нововнедрениях. «Но как же быть нетехнику?» – вопрошает Энгельмейер. В этом случае необходимо «как можно раньше обратиться за советом к специалисту-технику». Но где гарантия его изобретательских прав в этом случае? Таких гарантий в русском обществе, как констатировали многие на обсуждении доклада, фактически не было. Была лишь надежда «сойтись с порядочным человеком. Самому изобретателю часто бывает очень сложно ответить на вопрос: „Имеет ли изобретение практическое значение?“ „Нередко случается, что изобретатель, не будучи сам техником или промышленником, делает техническое изобретение, но не в состоянии оценить, насколько оно ново и практично“. Но даже когда и это известно, перед изобретателем встает вопрос о том, как из изобретения извлечь наибольшую выгоду. „Самое простое решение, разумеется, будет, если у изобретателя есть собственные средства или есть такой знакомый капиталист-промышленник, который решит затратить средства и тут же без дальнейшего разговора купит изобретение или возьмет изобретателя в пай в счет будущих выгод“»¹⁸¹.

Таким образом, здесь уже ставится вопрос о необходимости экспертизы изобретений, гарантирующей права изобретателя, оказании ему посильной, в том числе и экономической, помощи. Частично такую экспертизу осуществляло Императорское Русское техническое общество. Например, на заседании Московского отделения ИРТО 1 февраля 1893 г. было заслушано сообщение В.В. Попова «О замке-пломбирователе, изобретенном докладчиком» с демонстрацией изобретения. На этом заседании председательствовал Энгельмейер¹⁸². Далее 4 сентября того же года на заседании комитета Московского отделения слушали «заключение председателя электротехнической группы П.К. Энгельмейера, что присланное Г. Бибирштейном не содержит в себе никаких данных для ознакомления с самим изобретением»¹⁸³. 7 ноября 1892 г. на заседании комитета и групп Московского отделения ИРТО обсуждался доклад П.И. Сиптица «Новые способы изготовления труб». Секретарем был Энгельмейер, в заключение сказавший: «Медные трубы представляют в наше время серьезный интерес, если они получены путем, описанным докладчиком, так как они должны получаться из чистого материала»¹⁸⁴. Однако это еще не была в подлинном смысле слова экспертиза. Пожалуй, первым таким «ученым учреждением» в России, которое не только осуществляло экспертизу изобретений и давало рекомендации для внедрения их в промышленность, но и выдавало денежные воспомоществования изобретателям, было Общество содействия успехам опытных наук и их практических применений при Императорском московском университете и Императорском московском техническом училище им. Х.С. Леденцова¹⁸⁵.

Лица и учреждения, желавшие получить помощь, должны были подать письменное заявление в Совет общества, которое, если нужно, снабжалось чертежами; в нем «должно быть точно сформулировано, что именно составляет сущность (существенные признаки) данного научного исследования или предмет изобретения, и указано, для какой цели и какого рода содействие Общества желательно». Совет определяет, в какой форме и в каком объеме Общество может оказать помощь. «Общество не принимает на себя хранение тайны изобретений»¹⁸⁶. Председателем Общества был профессор CA. Федоров, товарищем председателя – профессор H.A. Умов, бессменным секретарем – инспектор учебных мастерских Императорского московского технического училища Н.Ф. Чарновский, а членами – например, профессора Н.Е. Жуковский, В.И. Вернадский, И.А. Калинников, московский городской голова Н.И. Гучков¹⁸⁷. Работа Общества проходила по следующим секциям, отделам или комиссиям.

I. Воздухоплавание (председатель экспертной комиссии – Н. Е. Жуковский).

II. Химия (председатель – И.А. Каблуков).

III. Электротехника, фотография, кинематография, приборы научного и учебного назначения и метеорология (П.Н. Лебедев).

IV. Химическая технология, горное дело и металлургия (П.П. Петров и Я.Я. Никитинский).

V. Технология волокнистых веществ (С.А. Федоров).

VI. Железнодорожное дело, строительное и архитектурное дело, отопление, вентиляция (А.П. Гавриленко).

VII. Двигатели всех родов (В.И. Гриневецкий).

VIII. Машины, орудия, приспособления и аппараты различного назначения (Н.Ф. Чарновский).

IX. Справки и предложения услуг, просьбы о пособии литературным изданиям (Н.Ф. Чарновский)¹⁸⁸.

При Обществе была учреждена библиотека, для которой из сметы чрезвычайных расходов для первоначальной организации и ежегодного пополнения было выделено 10 тыс. руб. Библиотека рассматривалась как одна из форм содействия, оказываемого исследованиям и изобретениям, как необходимая для экспертных и консультационных учреждений Общества. В состав ее входили: своды привилегий (русских и иностранных за все годы, начиная с 1900-го, а по возможности и ранее); текущая журнальная научная и техническая литература (также иностранная и русская); справочники, словари, отчасти энциклопедические издания, и тому подобные пособия; важнейшие основные и разные специальные научные и технические сочинения во всех областях, которые входят в сферу деятельности Общества¹⁸⁹. Пополнение библиотеки осуществлялось по рекомендации членов Общества по отраслям.

Например, на имя Энгельмейера секретарем Общества Чарновским 9 марта 1910 г. было отправлено письмо следующего содержания:

«Его Высокородию Петру

Климентьевичу Энгельмейеру

По поручению Председателя Общества библиотечная комиссия имеет честь покорнейше просить Вас не отказать сообщить, какие специальные журналы Вы считали бы полезным выписать для библиотеки Общества по отделу автомобилей»¹⁹⁰.

В протоколе № 2 заседания Общества от 25 мая 1909 г. читаем: «Заслушано заявление П.К. Энгельмейера о пожертвовании им в библиотеку Общества своих трудов в количестве восьми названий, а также о предложении им Обществу своих услуг и помощи, особенно при организации лекций по вопросу об изобретениях.

Постановили:

1) выразить П.К. Энгельмейеру благодарность за присланные им труды, а равно и за предложенное им содействие;

2) просить оказать свое содействие и принять участие в предложенной на будущее время организации лекций;

3) сообщить, что Советом в ближайшее общее собрание Общества вносится предложение об избрании его в члены общества»¹⁹¹.

8 ноября 1909 г. инженер-механик Петр Климентьевич Энгельмейер был избран в члены данного общества по рекомендации Чарновского и профессора П.Н. Лебедева (третья подпись неразборчива) со следующей формулировкой: «Ввиду широкого знакомства Петра Климентьевича с вопросом об изобретениях и изобретателях, выразившегося в его печатных изданиях по данному вопросу, а также по вопросу о патентах и их исходатайствовании, привлечение Петра Климентьевича в число членов Общества представляется весьма желательным»¹⁹².

За первый год деятельности Общества были подведены итоги: на 1 января 1910 г. было подано 150 заявлений, рассмотрено 130 (остальные находились на рассмотрении), из этих рассмотренных удовлетворено лишь 13 заявлений, 73 отклонено, по 44 затребованы дополнительные сведения.

Совет Общества по разным заявлениям принимал различные решения: одним выдавалась сумма на проведение экспериментов безвозмездно, другим она давалась «взаймы» на определенный срок, третьим следовал отказ в выдаче денег. Иногда в Общество обращались купцы или промышленники с просьбой объявить конкурс на определенное изобретение с выделением первоначального капитала. Была также дана общая характеристика заявлений. Отмечалось, что «внимание изобретателей весьма часто направляется на такие области, которые не составляют их специальности», что приводит к изобретению известных вещей (в то время особенно привлекало к себе внимание изобретателей воздухоплавание). Кроме того, «изобретатель считает свою задачу оконченной, раз он нашел схему, выражающую его идею»; в большинстве случаев не затрагивается, к сожалению, вопрос о конструкции, способной осуществить идею. «Оставляя без внимания необходимую основу всякого изобретения – экспериментальное изучение всех отдельных деталей процесса или механизма, авторы изобретений весьма часто на основании одних лишь схем или схематически показанных комбинаций обращаются к Обществу с просьбой об осуществлении целой машины, о постановке целого производства». Общество, однако, считает, что в данном случае единственная наиболее подходящая форма помощи – «содействие по производству опытов, по изучению отдельных элементов задуманной комбинации при постепенном переходе к целому». Большинство же изобретателей просят сразу крупные суммы на проведение в жизнь или осуществление изобретений. Последняя же «форма содействия является при настоящем состоянии средств Общества наименее осуществимой». Однако в немногих случаях, когда «успех изобретения мог бы иметь серьезное значение для целой крупной отрасли народного хозяйства», необходимо сделать все, чтобы цель была достигнута, «ибо успех хотя бы одного из таких начинаний, обеспеченных содействием Общества, оправдывает и искупает сотни всех других, бесплодных попыток»¹⁹³.

Рассмотрим для примера одно из типичных дел, проведенных Обществом, в котором экспертизу осуществлял П.К. Энгельмейер, – дело изобретателя П.Ю. Невяровича. 25 октября 1911 г. секретарь Общества посылает Энгельмейеру отношение следующего содержания:

«Милостивый Государь

Петр Климентьевич.

Настоящим я позволяю себе обратиться к Вам, как лицу, советом которого Общество уже пользовалось при экспертизе по автомобильному делу, с покорнейшей просьбой выслушать от предъявителя сего Пржемыслова Юрьевича Невяровича объяснения, относящиеся к его изобретению в области автомобильного дела, ввиду предстоящего выезда г. Невяровича из Москвы и выраженного им желания дать личные объяснения о своем изобретении предварительно подачи в Общество официального заявления».

На этот запрос Петр Климентьевич отвечает на следующий день:

«В Совет Леденцовского общества,

здесь.

П.Ю. Невярович предъявил мне модель и чертежи своего четырехосного автомобиля и дал объяснения. И за и против этой модели можно высказать несколько соображений. За нее говорит несомненная возможность осуществления. Правильно и то, что чем больше осей с колесами имеет повозка, тем равномернее распределяется груз, и, кроме того, совершенно верно, что неровности дороги, ямы и кочки преодолеваются легче, при меньшей тяге и с меньшими сотрясениями повозки. Против нее говорят усложнение конструкции, удлинение рамы и увеличение общего веса (шасси – раза в 2, а всего автомобиля – раза в 1,5 приблизительно), а также уменьшение поворотливости.

Изобретатель имеет русскую привилегию, но юридически она не прочна, так как трехосные автомобили строятся уже в течение нескольких лет. Между прочим, и в Москве была трехосная лимузина Лоррен-Дитрих. Изобретатель сам предъявил мне американский патент от 1903 г., защищающий три и более осей. Надо, однако, оговориться в двух пунктах. Во-первых, до сих пор предлагалась третья ось посередине повозки, а изобретатель выставляет веские доводы в пользу помещения осей по концам. Во-вторых, три оси ставились до сих пор, по-видимому, только на легковых автомобилях, а на грузовых таковые не известны. Эти два пункта тоже можно отнести к положительным сторонам предлагаемой повозки. Но я не решаюсь предсказать, которые качества, положительные или отрицательные, перетянут на практике.

П. Энгельмейер»¹⁹⁴.

Экспертная комиссия VIII отдела Общества – «Машины, орудия, приспособления и аппараты различного назначения» (председатель экспертной комиссии – Чарновский) – группа мелких двигателей, приспособлений – рассмотрела дело П.Ю. Невяровича и выдала следующее заключение:

«Предмет исследования или изобретения: восьмиколесная повозка для автомобиля; преимущества: промежуточные колеса облегчают ровный ход, если крайние колеса опустились в ухаб.

Сущность просьбы: содействие для проведения изобретения в жизнь: дополнительная привилегия и постройка пробного автомобиля за счет Общества.

Соображения: основная идея разумна, представляет известные положительные преимущества и, несомненно, осуществима. Но ввиду того, что некоторые заводы пробовали делать многоосные экипажи, однако безуспешно (вероятно, вследствие дороговизны, неповоротливости и тяжести конструкции), доказать положительные качества такой повозки невозможно. Денежная помощь не поможет практическому развитию идеи, если теперь известные автомобилестроительные заводы по веским техническим соображениям не спешат применить ее на деле.

Заключение экспертной комиссии: ввиду вышеуказанного содействие Общества является бесполезным»¹⁹⁵.

Заключение подписал третий член экспертной комиссии (кроме председателя ее Чарновского и эксперта Энгельмейера, отзыв которого приложен) A.C. Вриткин. В 1913 г. Совет Общества обратился к его членам с запросом об имеющихся предложениях о расширении деятельности Общества. Сохранилась записка, составленная Энгельмейером в ответ на этот запрос на имя Товарища (т. е. заместителя) председателя Общества H.A. Умова от 18 марта того же года:

«Многоуважаемый Николай Алексеевич!

Вы меня спросили, что, по-моему, Леденцовское общество еще могло бы сделать сверх того, что оно и так уже столь симпатично делает? Подумав, я мог бы высказать несколько мнений по этому вопросу. Пока в настоящем письме коснусь только одного: желательности распространять знания прикладного характера. В этом, по-моему, в Москве чувствуется серьезный недостаток. Посмотрите программы наших обоих университетов: прикладных курсов почти нет. Зато есть курсы до того узкоспециальные, что они даже в университете составляли бы курсы эпизодические. Я не называю курсов, чтобы не показалось, как будто намекаю на личности. Учитываю также и современный момент с катастрофой, постигшей университет. Сообразив все это, охотно говоришь спасибо и за то, что делается народными университетами. Но все-таки нельзя подавить в себе сожаления, что подобными чисто научными курсами народные университеты отнимают у себя силы, время, средства и помещения и отвлекаются от своей прямой задачи плодить не ученых-любителей, а людей образованных, т. е. владеющих такими научными познаниями, которые помогают им в жизни, иначе сказать знаниями прикладными.

Вот мне и кажется, что заправилы Леденцовского общества и заправилы Народного университета могли бы сообща выработать и учредить общедоступные прикладные курсы. В Москве есть курсы электротехнические, строительные, шоферские, не говоря о других. Но даже предположивши, что эти прикладные курсы ведутся вполне удовлетворительно (что весьма спорно), чувствуется потребность в курсах по механике, химии, технологии, товароведению и т. д. Скажу несколько подробнее о курсе механики, так как этот предмет всегда был мне очень близок¹⁹⁶.

Прежде всего, уж если говорить о самостоятельном прикладном курсе механики, то понятно, что он должен весь быть построен не только на демонстрациях, но и на личных занятиях учащихся. Ученики должны проделать собственными руками опыты по равномерному и равномерно-ускоренному движению, по сложению сил и скоростей, по инерции, центробежной силе, трению и т. д. Задача курса должна быть не та, чтобы непременно пройти с учениками тот или другой учебник механики, а та, чтобы они себе усвоили сами основы механики. Но механика усваивается не иначе как на личном опыте (в психологическом смысле); это такая наука, которая усваивается не головой, а руками. Она должна быть усвоена руками, ногами, глазами, а уже после того должна вступить в тело голова и упорядочить опыт дела, т. е. связать его в науку.

Н.Е. Жуковский начал в Обществе воздухоплавания читать коротенький курс по механике летания. Вот именно в этом роде надо переработать курс общей механики.

Вот пример подобной переработки.

За исходную точку берется велосипед, и где только можно, он же служит для демонстраций. А на нем можно проиллюстрировать почти всю элементарную механику: движение прямолинейное, вращение, скорости, ускорения, моменты, рычаги, центр тяжести, момент инерции… и т. д. вплоть до гироскопических явлений. Велосипедное колесо, помещенное на высокой стойке, является прекрасной атвудовой машиной, две такие стойки служат для демонстрации параллелограмма сил и т. д. Центробежная машина тоже делается легко. Словом, велосипед, если только заняться, заменяет чуть не целый механический кабинет. Какой-нибудь завод вроде „Дукс“, несомненно, пойдет навстречу в приспособлении велосипеда для этой цели. А в методологическом смысле получается то огромное преимущество, что преподаватель обращается к тому, что в наше время так подготовлено в нашей молодежи. Только надо именно на это направить всю выработку программы предмета: сразу брать то, что велосипедисту дала его практика, и от этого отводить механические понятия. Это и будет самый идеальный метод в том смысле, что он будет исходить из того, что в учениках подготовлено жизненным опытом, и из этого прочно усвоенного эмпирического материала строить механику как науку. При таком методе, наверное, успехи будут очень быстрые и прочные.

Хорошо. Но такой метод потребует коренной переработки всего плана механики. Некоторые отделы придется поставить на голову. Например, переходя в дальнейшем к машинам, мне кажется, надо прежде проходить их во всей сложности промышленного приложения, затем их теорию.

Кроме всего вышесказанного, Леденцовское общество хорошо бы сделало, если бы приняло участие в Комитете для защиты промышленной собственности, недавно организовавшемся.

Пользуюсь случаем выразить искреннее уважение,

П. Энгельмейер»¹⁹⁷.

Эта записка была рассмотрена на заседании Совета Общества. В связи с предложением Энгельмейера Жуковский указал, что «одним из лучших способов к поднятию уровня познаний среди лиц, лишенных элементарных сведений по механике, было бы устройство чтений с демонстрациями на приборах по образцу той элементарной лаборатории, которая с таким талантом осуществлена в Комиссаровском техническом училище»¹⁹⁸. В протоколе заседания Совета Общества от 29 октября 1913 г. отражены предложения профессора В.П. Горячкина, намеченные в его записке: 1) желательность устроить анкету среди изобретателей, имеющую целью выяснить ход изобретательского творчества; 2) устроить съезд изобретателей; 3) организовать выставку изобретений для ознакомления промышленных кругов с изобретениями, ищущими применения; 4) пересмотреть Устав о привилегиях. По первому пункту отмечено, что анкета будет иметь скорее психологическое значение. К ней предлагается привлечь также Энгельмейера¹⁹⁹.

1—3 октября 1916 г. в Москве состоялся 1-й Всероссийский съезд по вопросам изобретений, который был созван по инициативе Московского областного военно-промышленного комитета и ставил своей задачей «обсуждение и выяснение условий, необходимых для широкого развития дела русских изобретений в связи с требованиями обороны в переживаемую войну и в интересах развития производительных сил страны и ее технического прогресса в мирное время». В организационный комитет съезда вошли: в качестве председателя – Н.Е. Жуковский (председатель отдела изобретений Московского военно-промышленного комитета), в качестве товарищей председателя – проф. И.А. Каблуков (товарищ председателя вышеозначенного отдела), С.А. Смирнов (заместитель председателя Московского военно-промышленного комитета), заместитель председателя Центрального военно-промышленного комитета А.И. Коновалов, Главноуполномоченный Всероссийского земского союза князь Г.Е. Львов, Главноуполномоченный Всероссийского городского союза М.В. Челноков, член бюро отдела изобретений Московского военно-промышленного комитета генерал В.А. Петров, председатель Леденцовского общества проф. С.А. Федоров. В члены комитета среди прочих входил и член отдела изобретений Московского военно-промышленного комитета инженер П.К. Энгельмейер²⁰⁰. В программу съезда²⁰¹ был включен доклад Н.Ф. Чарновского, секретаря Общества им. Х.С. Леденцова «О деятельности Общества им. Х.С. Леденцова»²⁰². В докладе обобщен опыт деятельности Общества в плане содействия успеху изобретений.

«1. В первоначальной стадии разработки идеи необходима эксперт-но-консультационная помощь специалистов для критики правильности идеи и изобретенной автором схемы, а также для обсуждения об успехах применимости.

2. Во второй стадии, при переходе от изобретенной схемы к законченным конструктивным формам, имеет чрезвычайную важность помощь чертежно-конструкторского характера при указаниях специалиста.

3. В третьей стадии, при техническом осуществлении готового проекта или способа, важна и часто необходима опытная проверка в лабораторной обстановке, с устройством опытной модели.

4. В четвертой стадии, при переходе к промышленному применению, нужны опыты в обстановке и масштабе заводского производства.

5. В деле содействия научному прогрессу и успехам применения опытных наук наибольшую важность имеет путь лабораторного исследования, а следовательно, и путь создания соответствующей обстановки.

6. Необходимейшей формой общего содействия, одинаково важной как для поддержки изобретений, так и для содействия планомерной разработке научных вопросов, является организация научно-технической библиотеки, соответствующим образом подобранной»²⁰³.

Но близилась революция, в России наступал новый период истории.

Юридический аспект патентоведения

В конце XIX – начале XX столетия патентное право было еще недостаточно отработано, что приводило к ряду казусов. Патенты, полученные в Германии или России, не предохраняли изобретателя от того, что в США или Англии могли появиться аналогичные изобретения, частично или полностью использующие их разработки. Поэтому изобретателям часто приходилось патентовать одно и то же изобретение в разных странах. Это было, однако, связано с организационными и финансовыми сложностями, в особенности для граждан иностранных государств, которые вынуждены были еще и предоставить перевод своего патента. Тем не менее возникали судебные процессы по поводу приоритета тех или иных изобретений. В связи с этим появлялась потребность в специалистах – юристах и патентоведах, которые должны были проверять содержание принятых к патентованию изобретений и решать юридические вопросы, связанные с присуждением и определением приоритетности патентуемых изобретений²⁰⁴. Кроме того, изобретения, которые могли быть использованы или использовались в военных целях, часто не патентовались из-за соображений секретности. Бывали случаи, когда патент изобретателя из одной страны использовался инженерами другого, ставшего враждебным государства для укрепления своей обороноспособности в военных действиях против первой страны.

Приведем в качестве примера несколько казусов, связанных с изобретением радио.

Как известно, после открытия электромагнитных волн и законов их распространения Генрихом Герцем в его знаменитых опытах в Высшей технической школе Карлсруэ во многих странах ученые и инженеры стали воспроизводить и усовершенствовать оборудование этих экспериментов не только для лабораторных демонстраций, но и для возможных технических применений. «Оливер Лодж уже в начале 90-х гг. смог значительно усовершенствовать оборудование Герца. Однако это оборудование все еще не выходит за пределы лабораторного применения»²⁰⁵. Маркони конструктивно улучшил уже по большей части имеющееся оборудование, создал технологичную конструкцию, для производства и продвижения на рынок которой им была основана в 1897 г. компания Wireless Telegraphy and Signal, положившая начало трансферу этой новой техники («телеграфа без проводов») в хозяйственную сферу.

В 1895 г. A.C. Попов «использовал когерер, снабдив его встряхивате-лем и реле и соединив с подвешенным проводом (приемной антенной), для регистрации гроз. В то же самое время итальянец Гуглиельмо Маркони провел серию опытов с применением осциллятора Риги, подключив к нему подвешенный провод (передающую антенну). Для приема он использовал оборудование, в основном идентичное аппаратуре Попова»²⁰⁶. «В 1896 г. Попов опубликовал в журнале российского физико-химического общества статью под названием „Прибор для обнаружения и регистрирования электрических колебаний“, в которой он поместил схему и детальное описание первого в мире радиоприемника. Успешное практическое применение этого прибора доказало его способность принимать атмосферные электромагнитные волны. 24 марта 1896 г. ученый наглядно продемонстрировал беспроводную передачу сигналов на расстоянии 250 м. В июне 1896 г. Маркони запатентовал в Англии изобретение, которое повторяет ранее опубликованную Поповым схему его прибора. Эта акция вынудила российского ученого опубликовать в отечественной и международной прессе ряд заявлений, в которых он защищает свои права на приоритет. Несмотря на то что это было признано на парижском международном конгрессе в 1900 г., в общественном сознании укоренилось мнение о Маркони как об изобретателе радио, прежде всего благодаря его патенту. Позже к игнорированию на Западе российского изобретателя примешались еще и политические компоненты»²⁰⁷.

Интересно сравнить описания опытов Попова и Маркони. В книге «Царство изобретений», впервые опубликованной в 1901 г., передача сигналов на расстояние, осуществленная Маркони, описывается следующим образом²⁰⁸.

Для проведения опытов в 1898 г. с телеграфией без проводов было выбрано предгорье на юго-восточном побережье Англии. (Первый опыт был проведен в 1896 г. на относительно небольшом расстоянии, примерно в 13 км, через Бристольский канал.) Это место было, однако, уже и раньше связано с историей электричества. Например, Хопкинсон и Адаме испытывали там на маяке свои первые машины переменного тока. Они также проводили эксперименты по измерению силы света в электрических лампах. «Именно перед этим маяком была воздвигнута мачта высотой в 350 м, составленная из трех частей, передатчик и приемник электрических волн, которые являются носителями беспроволочной телеграфии». Собственно станция состоит из большой катушки индуктивности, когерера и аппарата для приема телеграмм.

«Улучшенная конструкция позволила сделать так, чтобы приемный аппарат включался автоматически, как только передавались депеши, и чтобы тем самым станция всегда была готова к приему телеграфных сообщений. Принятая телеграмма вычерчивалась… в виде четких точек и тире с помощью специального карандаша на движущейся бумажной ленте; кроме того, можно включить электрический звонок, по сигналам которого телеграфист мог принимать депешу непосредственно на слух. Даже неопытные телеграфисты с помощью этого аппарата могли достичь скорости от четырнадцати до пятнадцати слов в минуту, а опытные – более двадцати». После того как была успешно осуществлена связь между английским и французским побережьями на расстоянии 50 км, следующим важным шагом стало дальнейшее улучшение аппарата.

Что же, собственно говоря, нового сделал Маркони, если все, что он применил в своем аппарате, было известно до него? «Вклад Маркони следует искать в ином направлении. В действительности ему удалось в отличие от его предшественников, с помощью в принципе уже известных мероприятий и на основе интуиции относительно технических характеристик, прийти к функционирующему целому; достаточным физическим образованием он, однако, не обладал». Собственный изобретательский вклад Маркони был минимальным²⁰⁹. «Если ставить вопрос относительно оборудования, то на него легко ответить: он привнес очень мало в то, что уже существовало… Он перевел уже сделанные другими научные открытия в полезное и потенциально прибыльное устройство. Говоря аналитически, он был заключительной ступенькой в простой линейной прогрессии – заключительной в том смысле, что вместе с Маркони и подобными ему экспериментаторами (Поповым в России; Дюк-рете во Франции; Слаби, Арко и Брауном в Германии; Стоуном, Фесседеном и де Форестом в США; до некоторой степени Лоджем в Англии) линия научного прогресса, ведущая свое начало от Фарадея и Максвелла до Герца, достигла теперь стадии коммерческой эксплуатации. Передача нового знания происходила до этой точки исключительно в одну сторону: от науки к технике и затем к коммерческому использованию. Теперь, однако, зародился противоположный поток информации, когда Маркони, имея цель – достижение все большего расстояния, которая в меньшей степени непосредственно касалась ученых, вышел за пределы той сферы знания, в которой наука того времени могла бы ему помочь, и начал исследовать проблемы, по которым наука не имела решения. Функция Маркони становилась более сложной. Кроме использования уже имеющегося знания для практических целей, он также стал генерировать, в своего рода процессе обратной связи проблемы, которые должна была решать наука и данные для рационализации самой науки… Как предприниматель в области техники и рационализатор, Маркони достиг той проблемной сферы, в которой наука не имела готовых ответов. Этот процесс обратной связи, генерация новой информации из „сферы опыта“, оказался бы более медленным для тех ученых, которые уже над этим упорно работали и, вероятно, было бы меньше неожиданных результатов, если бы Маркони удовлетворился бы работой с волнами очень короткой длины. Следует отметить, что Лодж в своих экспериментах и демонстрациях между 1894 и 1896 гг. не находил ничего, что его удивляло бы, никаких явлений, которые он как ученый считал бы аномальными или странными. Маркони, напротив, уже с 1895 г. начал уходить от этого упорядоченного и хорошо организованного пастбища в область неизведанного. Рассмотрим, например, что ему потребовалось, чтобы полностью понять результаты, которые он получил, оперируя со своей новой антенной и когерером. Ему требовалось создать теорию проектирования антенны; не считая фундаментальной теории линейного диполя, здесь ничего не было сделано. Ему была нужна теория распространения радиоволн и в особенности теория, которая позволила бы ему распознавать и использовать различия между характеристиками распространения разных диапазонов частот. Но такой теории не существовало… Ему нужна была также такая теория линий передачи, которая позволила бы ему согласовать его передатчик и приемник с антенной. В этой области были выработаны некоторые эмпирические соотношения, но систематически организованного знания не существовало. В каждой из этих областей работа Маркони заключалась в генерации новых данных и проблем»²¹⁰.

Точно так же экспериментировал в России с передачей сигналов без проводов Александр Попов.

«Летом 1897 г. Попов увеличил возможное расстояние передачи. На средства морского министерства Попов построил новые приборы и достиг пятикилометровой дальности передачи сигнала. Этот первый российский опыт с радио, имевший в первую очередь военное значение, сохранялся в тайне, но открытое при этом свойство отражения радиоволн от предметов (а именно от кораблей) послужило основой для будущего радара. В 1898 и 1899 гг. Попов руководил экспериментами на Балтийском и Черном морях и разработал способ преобразования принятых радиоволн в звуковые сигналы (ранее модно было их регистрировать лишь на бумаге). В 1900 г. дальность передачи сообщений достигла уже 112 км»²¹¹. Тогдашние чиновники, в среде которых Попов находил недостаточно понимания, весьма незначительно поддерживали его работу. Он умер в 1906 г. после очередной бессмысленной беседы с соответствующим министром. Только позже важность его открытия для страны была правильно оценена. В 1910 г. для разработки морских радиостанций Морским министерством России было основано Радиотелеграфное депо (позже ставшее радиотелеграфным заводом)²¹².

Маркони использует для своих работ многие результаты других исследователей, изобретателей и демонстрирует коммерческую смекалку. Но очень скоро оказалось, «что для достижения большей дальности передачи сигналов требуется непропорциональное увеличение высоты антенны, поэтому, например, Слаби (в 1897 г.) для преодоления расстояния в 21 км использовал антенный провод длинной 300 м, который прикреплялся к воздушному шару. На этом пути новое блестящее изобретение Маркони, как стало очевидно, не могло быть далее развито без появления новых идей и получения нового знания о происходящих в нем физических процессах. И то и другое смог достичь Ф. Браун…»²¹³. Он разработал так называемый сдвоенный передатчик (первичный контур – конденсаторный контур с искровым промежутком, вторичный контур – антенна), в то время как Маркони использовал антенну с включенным в нее искровым промежутком. Какие физические процессы происходили в антенне Маркони, в то время никто ясно себе не представлял. В противоположность Маркони Браун сознательно работал с большими длинами волн. Браун запатентовал это изобретение 14 октября 1898 г. Его ассистент и ближайший сотрудник Ценнек²¹⁴ провел серию опытов на Северном море для проверки возможностей обоих передатчиков и доказал этими опытами явное преимущество передатчика, созданного Брауном. Маркони моментально перенял новое изобретение, что позволило ему реализовать беспроводную телеграфную связь между Европой и Америкой в 1901 г. Интересно, что сам Маркони после первых успешных опытов по передаче сообщений на сравнительно небольшое расстояние не верил в возможность реализации беспроводной телеграфии на большие расстояния (как, например, между Европой и США). Он называл тогда распространяемые в прессе рассуждения по этому поводу необоснованными фантазиями. «Он сам (имеется в виду Маркони. – В.Г.) ни в коем случае не соглашается с фантастическими сообщениями прессы, которые видят в его изобретении знаки телеграфии будущего и считают реализацию беспроводной телеграфной связи между Америкой и Европой лишь вопросом времени. Эти сообщения прессы вызвали легко объяснимое беспокойство кабельных компаний. По его же мнению, беспроволочная телеграфия не сможет вытеснить провод и кабель, если речь идет о тысячах километров»²¹⁵. Другой немецкий ученый, Адольф Слаби, который принимал участие в опытах Маркони в мае 1897 г., сам провел после этого эксперименты по беспроволочной телеграфии. «Что же было здесь уже сделано к 1 ноября 1897 г.? Подытожим предварительные результаты: можно было на расстоянии 21 км привести в действие телеграфный аппарат Морзе и передавать в общем правильные неискаженные телеграммы без использования связного кабеля. Причем средства, которые использовал Слаби, в соответствии со схемой Маркони… были самыми простыми». Слаби улучшил аппаратуру, он использовал в качестве передатчика искровой индуктор (катушку Румкорфа), искровой промежуток которого был расположен в индуктивно с ним связанном антенном контуре. Когерер же и соответствие антенного провода различным частотам были также последовательно улучшены.

Спор за приоритет между Поповым и Маркони демонстрирует нам различия в «философии техники» сообществ ученых и инженеров. В то же время становится ясным, что для внедрения новой техники в жизнь важны не только открытие, изобретение и их патентование, но и приспособление к промышленному производству этой новой техники, а также распространение вновь созданного продукта (нововведения) на рынке. Такую способность соединить воедино все эти области лучше всего продемонстрировал Браун, «блестящий физик-теоретик и практик», развивавший беспроволочную телеграфию «одновременно со своими контактами в области промышленности». Он не только вовремя и грамотно патентовал и защищал свои изобретения, но также создал фирму для продвижения своих изобретений и патентов на рынок. Он доказал, например, что его патенты на замкнутый колебательный контур и рамочную антенну, без которых вряд ли возможно было бы перейти к передаче сигналов на большое расстояние, появились существенно раньше патентов Маркони. В Германии продолжалась борьба за приоритет между Брауном и Слаби, которую, однако, они смогли прекратить. Слаби и его бывший ассистент Граф Арко работали на фирму АЭГ, а Браун – на фирму «Сименс». Браун разработал и усовершенствовал также целый ряд измерительных инструментов. Коммерческое распространение всех этих приборов Брауна на рынке взяла на себя фирма «Хартманн и Браун», руководителем которой был брат Брауна. В связи с ростом значения радиотелеграфии, чтобы создать противовес деятельности фирмы Маркони, в 1903 г. с помощью АЭГ, а также «Сименс и Гальске», которые до того находились в конкуренции друг другу, было основано Общество беспроволочной телеграфии («Телефункен»)²¹⁶. «Для телеграфии в водной среде он работал совместно с инвестором Стольверком. Это сотрудничество привело его в июле 1900 г. к созданию нового „Общества Браун-Сименс – Гальске“, которое позже слилось с другими предприятиями и до сих пор производит свою продукцию под именем „Телефункен“… С технической точки зрения новая фирма „Телефункен“ не была, впрочем, еще долгое время выше британского „Общества Маркони“. Ей, правда, удалось благодаря демпинговым ценам получить у российского правительства заказ на оснащение российского военно-морского флота системами Арко-Слаби. Но во время морской битвы при Цусиме (против японского морского флота) она отказала в работе, а несколько станций Маркони надежно работали»²¹⁷.

«Перед передатчиком для беспроволочной телеграфии возникли два типа задач: во-первых, в нем нужно было создавать по возможности сильный высокочастотный переменный электрический ток, чтобы то же самое произошло и с излучением, т. е. электромагнитными волнами. Передатчик Маркони, в противоположность конденсаторному контуру представляющий собой не „закрытый“, а „открытый“ колебательный контур, превосходно излучает (радиоволны. – В.Г.). Конденсаторный контур, сам практически ничего не излучающий, напротив, с точки зрения создания сильных токов высокой частоты, намного превосходит открытый колебательный контур. На основе объединения обеих схем и возник знаменитый передатчик Брауна… Аналогичная двойственная задача возникает и перед приемником. Прежде всего, пришедшие от передатчика электрические волны должны быть приняты, причем преобразован в высокочастотные токи, которые затем, со своей стороны, вызывают воспроизведение знаков в телефоне или записывающем устройстве. И здесь тоже для приема волн нужен подвешенный провод, как это превосходно и аналогичным образом сделали Попов и Маркони. Однако он в меньшей степени подходит для целевого использования полученной энергии, для чего, как распознал Браун, лучше всего подходит конденсаторный контур. Именно таким образом с помощью соединения этого провода с одним или многими конденсаторными контурами и возник связанный приемник Брауна»²¹⁸.

Браун был первым, кто действительно понял, какие электрические процессы происходят в радиопередатчике и радиоприемнике. Исходя из теоретических рассуждений, Браун пришел к выводу, что нужно индуктивно соединить искровой промежуток в передающем устройстве, а также когерер с антенной. Это сделало его передатчик гораздо более действенным и тем самым позволило осуществить радиосвязь через Атлантику. Изобретенный Брауном кристаллический детектор скоро заменил предложенный Бранли когерер. «Вся техника передачи с того времени, как Браун ввел в практику замкнутый контур, претерпела множество изменений. Передатчик с взрывным искровым разрядом был заменен передатчиком Вина после основополагающего открытия искры замыкания… Использование электронных ламп привело к полному видоизменению и появлению совершенно новых возможностей, которые в первые годы становления этой области вообще трудно было себе даже представить»²¹⁹.

Применение замкнутого колебательного контура имело особое значение. «Для принятия электрических волн следовало использовать закрытые колебательные контуры в противоположность до сих пор используемых открытых контуров. В опытах 1913 г. в Страсбурге появляется рамочная антенна, которая сегодня наиболее распространена. Прием на рамочную антенну в отличие от приема с помощью открытого колебательного контура имеет существенные преимущества. В этом случае можно освободиться от помех, которые появляются с вполне определенных направлений, и тем самым получить большую свободу от помех. Кроме того, появляется возможность радиопеленга и т. п. Эти преимущества, сегодня всем известные, были впервые выявлены Брауном»²²⁰. Изобретение Брауном рамочной антенны было очень важным для дальнейшего развития телеграфии без проводов. «В 1890 г. впервые примененная рамочная антенна сделала возможным направленное излучение и направленный прием. При этом были подавлены атмосферные помехи и нежелательный прием других станций. Маркони перенес эту новую схему Брауна в свои приборы. В 1901 г. он осуществил радиосвязь между Европой и Америкой, в результате чего беспроволочная телеграфия смогла завоевать мир»²²¹.

Все это было направленно на увеличение их мощности, дальности действия, удобства эксплуатации, экономичности, а также на освоение все новых диапазонов электромагнитных волн для осуществления радиопередачи и радиоприема и достижения их все более наглядного представления. Такого рода элементом была, например, электронно-лучевая трубка, или трубка Брауна. «В силу ее практически безынерционного функционирования она давала возможность исследовать временные характеристики переменных токов и напряжений весьма высокой частоты. Эта особенность трубки, ее особое место среди иных осциллографических устройств, подчеркивалась Брауном буквально в самых первых публикациях. Для отображения быстрых колебаний, которые использует радиотехника, трубка Брауна – единственное средство детального исследования временных характеристик…»²²². Это был, однако, лишь прототип современного осциллографа, ставший сегодня «одним из основных измерительных приборов в электронике, который позволяет сделать видимым на экране в графической форме изменяющееся во времени напряжение (прохождение и форму сигнала), а также измерить или представить его амплитуду в зависимости от времени»²²³.

Браун хотел «с помощью своей электронно-лучевой трубки сделать видимым переменный ток, которым снабжался город Страсбург. Он заказал ее у наследника фирмы „Франц Мюллер Гайслер“… На связанном с его электронно-лучевой трубкой поворотном зеркале появилась синусоидальная кривая. Переменный электрический ток вновь созданной электростанции города Страсбурга стал виден на экране электронно-лучевой трубки… В последующие годы Браун и Ценнек добавили к этому дополнительные устройства, обеспечившие прежде всего горизонтальную развертку и некоторые иные улучшения… Роговский в Аахене доработал это устройство, введя в него в 1905 г. нагреваемый катод и электростатическую развертку»²²⁴. Изображение кривой тока было видно непосредственно на флуоресцирующем экране. Луч следовал непосредственно за изменениями электрического тока, Браун смог сфотографировать картину колебаний и опубликовать ее. Было очень важно уметь представлять переменные токи, измерять их и геометрически конструировать²²⁵.

Флеминг использовал уже открытый Эдисоном эффект «технически для конструкции двухэлектродной детекторной (выпрямительной) электронной лампы и в его „колебательном клапане“ в 1905 г.» получил британский и американский патенты, но «права на его изобретения находились в собственности фирмы Маркони, консультантом которой он был». Его диод, однако, так никогда и не сыграл какой-либо значащей практической роли, поскольку он явно проигрывал в качестве выпрямляющего элементы кристаллическому детектору Браунае²²⁶. Точно так же открытое ранее свойство двух находящихся в соприкосновении кристаллов пропускать ток в одном направлении послужило основой для изобретения кристаллического детектора. После ряда специальных исследований Браун и Пиккар нашли подходящие пары для кристаллических детекторов. «Уже в 1874 г. Браун пишет об открытых им явлениях следующее: если пропустить электрический ток через медный колчедан, пирит (железный колчедан), галенит (свинцовый блеск), блеклую руду и тому подобные минералы, то наблюдается тот факт, что сила тока не пропорциональна электромагнитной силе. Если же при этом электроды сделаны различным образом, тогда сила тока зависит также от направления заложенной разности потенциалов. Браун, например, обнаружил, что в случае принятой им первоначальной конфигурации опытного оборудования различия в силе тока для противоположных направлений составляют 30 %. Для более позднего способа расположения эти различия в силе тока стали существенно больше, так что можно было сказать, что ток течет в одном направлении. Это явление, которое представляет собой отклонение электропроводности от закона Ома и характерно для одно-полярной проводимости, нашло свое важное применение: на нем основываются открытые Брауном и введенные в практику телеграфии без проводов кристаллические детекторы»²²⁷.

Другой пример длительной и утомительной тяжбы между изобретателями о приоритете дает спор между американцами Армстронгом и Ли де Форестом. Эрвин Армстронг (1890–1954) был отцом принципа супергетеродина (гетеродинного приемника), а также частотной модуляции и регенеративной схемы (повышение усиления с помощью обратной связи входного сигнала с управляющей сеткой радиолампы). Но американский физик Ли де Форест (1873–1961) «оспаривал приоритет идеи обратной связи»²²⁸. Позднее появятся и другие споры по этому поводу. Поэтому Армстронг должен был «все больше и больше времени инвестировать в судебные дела»²²⁹.

Энгельмейер уделял большое внимание юридическому исследованию изобретений и имел богатую практику в этой области, а также целый ряд работ. В 1911 г. он выпускает книгу по этому вопросу «Руководство к привилегированию изобретений»²³⁰. Не касаясь практических сторон данного исследования, которые, несомненно, могут иметь историческую ценность для патентоведов, рассмотрим, что дает его теория технического творчества в этом плане. П.К. Энгельмейер формулирует критерии хорошего описания изобретения, подаваемого на привилегию. Оно должно удовлетворять, с одной стороны, требованиям закона в отношении ясности и полноты, а с другой – интересам изобретателя и всякого другого собственника изобретения, закрепляя монополию на него прочно и в наивозможно широких пределах. Неясное описание так же плохо, как и слишком скрупулезное, впадающее в частности (оно ограничивает применимость привилегии). Такие описания ведут в дальнейшем к многочисленным юридическим казусам, рассмотренным в его книге.

С юридической точки зрения изобретение представляет собой предмет (объект) права собственности. Патент на привилегию должен закрепить за изобретателем монополию на все экземпляры его изобретения (в том числе его варианты, а не только точные копии). Здесь видно существенное различие между правом на вещь (вещным правом) и правом на изобретение. «Привилегия покрывает не вещь, а некоторый разряд вещей сходных, – некоторый род»²³¹. Поэтому описание изобретения должно давать не инвентарь вещи, а ее определение.

Во всяком изобретении предмет привилегии – техническое понятие изобретения. «Задача описания изобретения для привилегии заключается, стало быть, в том, чтобы вылущить из изобретения его техническое понятие». В описание должно быть включено только сочетание всего действительно существенного. С юридической точки зрения закон «может взять под свою защиту не вещь, а понятие вещи, вернее – ее словесное описание»²³². Энгельмейер в этой книге специально и подробно рассматривает практический для всякого изобретателя вопрос «вылущения технического понятия из изобретения». Ориентиром ему здесь служит все та же трехактная теория технического творчества.

Итак, как же должно быть описано изобретение? С точки зрения закона описание изобретения должно быть таким, чтобы осуществление его по этому описанию на деле было доступно всякому среднему специалисту. «Замечательно, – пишет Энгельмейер, – как трехактная теория ясно устанавливает грань, до какой надо вести описание изобретения на предмет его привилегирования. В самом деле, по требованию закона один принцип изобретения, т. е. продукт первого акта не подлежит привилегированию, а вести описание до всех деталей конструкции тоже не требуется; паче чаяния схема, даваемая вторым актом, уже удовлетворяет требованиям закона в том отношении, что по схеме каждый специалист в состоянии выполнить вещь на деле. В изобретениях невещественного характера, т. е. в способах производства, роль схемы играет, как мы знаем, подробный план. А уж рецепты составляют принадлежность конструкции. Итак, общество в лице закона требует от изобретателя, чтобы он описал свое изобретение в стадии второго акта»²³³. С точки зрения интересов изобретателя описание должно давать ему право в возможно широком объеме. Поэтому он стремится закрепить за собой принцип, но сам он основывается на работах предшественников. «Принцип дает род изобретения, схема – его вид. И вот за изобретателем признается только право на вид. С другой стороны, если бы требовалось описание конструкции, то за изобретателем был бы закреплен даже не вид, а особь, чего мало изобретателю. Итак, хотя изобретение для полной выработки должно пройти целый трехакт, но для привилегирования наступает момент в конце второго акта. Описано изобретение должно быть в виде схемы или полного плана, но не в конструктивных деталях. Если же изобретатель из незнания заходит в описании слишком далеко, т. е. включает излишние подробности, то сам суживает свои права»²³⁴. Таким образом, при описании изобретения для получения привилегии надо иметь в виду, что юридическую единицу во всяком изобретении составляет технологическое понятие, которое получается в конце второго акта изобретения.