Читать книгу От тюрьмы до киббуца и другие приключения - Вячеслав Гуревич - Страница 5

Вообще, нелегко это вспоминать. Не то что какие-то моральные препоны (я был слишком глуп и слеп, чтобы еще и осознавать какие-то моральные измерения моих поступков), но память – это такое дело… я тут уже писал, что с физическими деталями дело плохо, но и вообще доверия у меня нет к своей памяти с данным эпизодом. За прошедшие сорок лет я видел тыщи тюремных фильмов, и мне просто невозможно отделить воспоминания о «Реджине Чели» от банального голливудского фильма. С виду лакмусовый тест провести несложно: вставляешь в эту камеру Пола Ньюмана или Шона Пенна в безукоризненно отглаженном комбинезончике, и, если не получается, значит, память не врет, так ведь? Ах… если бы это было так просто. Единственное, в чем у меня нет сомнений – это чистота. По голливудским стандартам РЧ – это стократное нарушение всех правил гигиены. Но я-то совсем недавно жил в советской общаге… в общем, я вас подготовил, никаких претензий по части «не бывает» или «а вот ваш сокамерник утверждает».

Опять же насчет общаги: камера казалась не такой уж маленькой. Два яруса, шесть коек, небольшой столик между – плацкарта! Умывальник. Туалетная дырка скромно спрятана за дверью. И туалетная бумага! Капитализм, мать его!

А вот душа я не помню. Я провел в РЧ шесть дней, и в душевую нас не водили. В то время я этого даже не заметил: а) в России нормально было принимать ванную или душ раз в неделю; б) я провел эти шесть дней в полной уверенности, что меня вот-вот освободят.

Эта уверенность родилась в момент, когда я узнал, что одессит во всем сознался. Ну не будут же явно невиновного человека держать за решеткой? Так что если даже охранник объявил бы: «В душ!», я даже не знаю, пошел ли, а вдруг в это время меня вызовут, чтобы отпустить? Мой бог – Мерфи (закон бутерброда), и гигиена никак не могла перевесить свободу.

***

Ну, сколько я там спал в первую ночь? Казалось, не больше минуты. Только глаза закрыл – и уже лязг по решетке и окрик охраны: «Caffè!»

– Да пошел ты! – Я повернулся на другой бок.

– Эй! Кофе! – Сокамерник похлопал меня по спине. – Второй раз подавать не будут!

«Это точно, – подумал я, слезая вниз, – это вам не Хилтон, это тюрьма, здесь лучше не жаловаться, а что дали, то и грызи».

Я одно скажу: Il caffè был очень даже ничего. Конечно, это был совсем не кофе в среднем итальянском баре. Но он был не хуже общепитовского: такой же слабенький, и молока было примерно столько же, так что все же он был ближе к московскому, чем к римскому, что создало дополнительные глюки в моей слабой похмельной головушке. Менялись города; кофе оставался неизменным. Если кто помнит, накануне у меня была слабая надежда, что я проснусь и увижу солнце и море; но, может, все было наоборот, может, Вена и Рим и были сон, и я застрял в какой-то туманной нейтральной полосе между Россией и Италией. Мои сокамерники были плохие актеры, провинциальные лицедеи – особенно когда я услышал, как плохо они говорят по-итальянски; по сравнению с ними я был чистый il professore.

Как бы там ни было, обжигающий il caffè был самое то. Позднее я обнаружил, что кофе, который разливали из большого бака в алюминиевые кружки, был единственной раздачей еды, на которую можно было положиться. Все остальное было чистой рулеткой. Иногда кухня работала в такой спешке, что еду приносили ежечасно и вся дневная пайка доставлялась к полудню. Скажем, к девяти утра запросто могли принести огромные дымящиеся поддоны с pasta i fagioli (паста и фасоль – гвоздь кулинарной программы в РЧ), к десяти принести фрукты, еще через час курицу, и хлеб с сыром в полдень – и все, гуляй до утра.

– Может, футбол сегодня, – размышлял мой сокамерник Серджио. – Ты чо, думаешь, повара в центре живут? Они живут черт знает где, пока домой доберутся… или у них, может, халтура получилась, на свадьбе подработать. Они же не дураки на одну зарплату жить. Chissa?

Кто знает?

На другой день могли принести здоровые порции поутру и ничего больше до вечера. (С одной стороны, большинство врачей считают, что чем раньше ужин, тем лучше для здоровья – grazie, РЧ! С другой стороны, итальянцы едят ужин черт-те когда, так что как раз для них-то это было еще одним напоминанием о несвободе.) В целом я не был избалован общепитом, так что по мне пища была вполне удобоваримая – но мой желудок шизофренировал только так. Тумбочки у нас были чисто символические, так что сберечь пищу на потом не получалось, да и что если один из сокамерников покусится? У меня было очень смутное представление о правилах камерного общежития. Еще мне не хватало тюремной драки с заточками и бог знает чем – тогда уж точно скоро не выйти. Система не любит возмущений; системе легче наказать, чем разбираться, кто прав и кто лев. Почему-то я это осознал моментально. Так что желудку пришлось адаптироваться.

Все были в одном положении, и все были в «Клубе Чистых Тарелок». Все, кроме Серджио. Серджио был примерным избалованным итальянским мальчиком, который – судя по его выражению – просто не понимал, как мы можем есть все это дерьмо, все это stronzo. Он питался исключительно домашней пищей – мама носила каждый день. Нам он не предлагал, но нам доставалась его пайка – уже неплохо!

***

Мой второй допрос был повторением первого слово в слово: «Я спал, ничего не видел».

– Но вы уже знаете, что это был не я, – добавил я. – Что же вы меня тут держите?

– Э… – Следователь выдал универсальный итальянский жест: пожал плечами и задрал подбородок вверх и вперед. Это может означать тысячу вещей, но чаще всего «ничего не поделаешь».

Чем больше я оглядываюсь на прошедшее, тем меньше я себя понимаю. Я только что выбрался из Союза, где средний гражданин подвергался (хорошо, если мелким) унижениям тысячу раз в день, смирение было sine qua non выживания – почему же меня так разозлило отношение этого чиновника? Ему ведь просто было наплевать – что уже было лучше, чем в совке, где качание прав может кончиться плохо, что тогда, что теперь. Так чего возникать? Да потому что я уже был на Западе, на земле кока-колы и гражданской справедливости, и мои требования к жизни переменились в одночасье… в общем, да, пожалуй, несколько преждевременно. Может, сходство тюремного кофе с московским было намеком: не спеши.

– Бумаги, – сказал следователь, – бумаги туда-сюда, ужасно, не правда ли? Italia, che bel casino… Вам еще повезло, что вы не живете в этой дурной стране. Знаете, что случилось с моей тещей, когда у нее канализация засорилась? – Руки к небу, глубокий выдох. – Городские власти! Вам еще повезло – по сравнению с ними мы еще ничего…

Я попытался выдавить выражение сочувствия: ну да, теща, кто через это не прошел. Вообще, попытки изображать гуманизм надо приветствовать, особенно если они исходят от полиции.

– Все же мы здесь не в России, правда? – Он разве что не дотянулся похлопать меня по плечу. – Там-то вообще Сибирь, рудники, мороз ниже нуля, так ведь? Вы в России тоже сидели?

Не понравился мне его вопрос. Одно дело, когда тебя такое в баре за пивом спрашивают, другое дело – на допросе в тюрьме. Или, может, я и правда попал в когти к паранойе. В любом случае в каждой сцене есть сценарий. Моя роль была подозреваемого, она подразумевала, что каждое упоминание тещи я должен рассматривать как попытку расколоть меня и привести к чистосердечному признанию насчет наркотиков, оружия и даже КГБ (чего мелочиться), чтобы данный Порфирио попал на Доску Почета и стал генерал-аншефом римской полиции. Признания Гуревича – столбовая дорога к высоким чинам.

Он выглядел настолько разочарованно (что я не сидел), что я аж извинился.

Он махнул рукой – да ладно, мы тут все друзья – и продолжил:

– Я соглашусь с вами насчет еды. Тюремные макароны с фасолью… – Его передернуло. – С другой стороны, это все же не отрава. И вообще, это достойное блюдо – попробовали бы вы, как его моя мама готовит, это же вообще объедение…

«Приглашаете?» – чуть не сказал я, но кто знает, где тут у них граница для хохм. Если сомневаешься, промолчи.

– Ну и когда, вы думаете, будет суд?

Очередной вздох, руки к небу: кто знает?

– У вас что, некому залог внести?

У меня была пара телефонных номеров, но мне было стыдно. Шапочное знакомство…

– Дело пойдет в суд, а у судьи свое расписание. Но судья тоже человек, у него своя жизнь… а итальянцы любят хорошую жизнь, la dolce vita, не все же в пыльном суде сидеть. В общем, кто знает? Может, завтра. Может, нет. Кто знает?

– Фигасе, фигасе, фигасе, – шептал я по дороге назад в камеру.

Больше всего я боялся заблудиться, чтобы меня еще не обвинили в попытке бегства. Охранник, который должен был отвести меня назад, задержался поохать с коллегой насчет позорной игры клуба «Лацио» и совершенно забыл обо мне. Меня могли освободить завтра (стакан был наполовину полон) или нет (наполовину пуст). Как хочешь, так и думай.

Все, что я мог делать, – это ждать. А у некоторых из моих сокамерников дела были еще хуже, как я вскоре узнал.