Читать книгу Братство любви Николая Неплюева. В 2-х кн. Кн. 1 - А. Малышевский - Страница 5

Деятельность Н. Н. Неплюева привлекала огромное внимание русской и мировой общественности; о ней писали на страницах русских, парижских, лондонских, марсельских и других журналов и газет[36]. В чем причина такого интереса? Многое объясняется пропагандистской работой самого Неплюева. О своих идеях и их практическом воплощении в трудовом братстве он активно рассказывал в своих многочисленных сочинениях: «Благовест библейский» (Лейпциг, 1893), «Братские союзы в учебных заведениях высших, средних и низших. Могут ли дальше обходиться без них церковь и христианское государство и как их осуществить?» (Лейпциг, 1893), «Вера и жизнь. Публичная лекция для верующих» (СПб., 1905), «Воздвиженская школа – колыбель трудового братства. 1885–1895» (СПб., 1895), «Воззвание к друзьям свободы и порядка» (СПб., 1907), «Война или мир? Боевой или мирный прогресс? Что полезнее для человечества? Публичная лекция для неверующих» (СПб., 1904), «Всероссийское братство» (СПб., 1907), «Вставай, страна моя родная. Доклад на киевском Всероссийском съезде Союза русских людей» (Киев, 1906), «Воздвиженское трудовое братство» (СПб., 1906), «Голос верующего мирянина по поводу предстоящего Собора» (Киев, 1906), «19 февраля и крестьянская община» (СПб., 1905), «Доклад глуховскому комитету высочайше учрежденного Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности по вопросу о крестьянской общине» (СПб., 1903), «Доклад на киевском совещании по вопросу объединения добрых сил на дело мирного созидания 11 октября 1906 года» (Киев, 1906), «Жизненное значение трудовых братств: церковное, государственное и общественное. Беседа для друзей и врагов» (СПб., 1905), «Звуки души» (Берлин, 1896), «Историческое призвание русского помещика» (М., 1880), «Ко всем верующим» (СПб., 1907), «Конгресс единого человечества» (СПб., 1900), «Материалы для проекта устава всероссийского братства» (Киев, 1907), «Мысли и советы искреннего друга. 4 августа 1881 года – 4 августа 1882 года» (СПб., 1882), «Открытое письмо к учащейся молодежи» (СПб., 1906), «Партия мирного прогресса, ее идеальные основы и жизненная программа» (Киев, 1905), «Партия мирного прогресса, ее идеальные основы и жизненная программа» (Глухов, 1906), «Письмо к духовенству» (Киев, 1905), «Письмо к сельскому населению» (Киев, 1905), «По поводу докладов “Война или мир” и “Вера и жизнь”» (СПб., 1905), «По поводу ложных слухов» (СПб., 1906), «Проект устава воздвиженского сельскохозяйственного трудового братства» (СПб., 1885), «Псалтырь» (Лейпциг, 1893), «Путь к лучшему будущему» (СПб., 1901), «Слова, исшедшие из уст Божиих. Мысли рядового христианина о жизненном значении их. Десятая глава Евангелия от Матфея» (Берлин, 1896), «Слова, исшедшие из уст Божиих. Мысли рядового христианина о жизненном значении их. Пятая глава Евангелия от Матфея» (Лейпциг, 1893), «Слова, исшедшие из уст Божиих. Мысли рядового христианина о жизненном значении их. Десятая глава Евангелия от Матфея» (Лейпциг, 1893), «Слова, исшедшие из уст Божиих. Мысли рядового христианина о жизненном значении их. Молитва Господня» (Лейпциг, 1893), «Совесть. Стимул, забытый проф. Иванюковым при перечислении стимулов, обусловливающих человеческие деяния» (М., 1881), «Таинственные явления земной жизни духа моего. Посвящение моим друзьям и братьям во Христе, членам Крестовоздвиженского трудового братства» (Берлин, 1896), «Трудовое братство и школы» (СПб., 1900), «Трудовые братства. Могут ли далее обходиться без них церковь и христианское государство и как их осуществить» (Лейпциг, 1893), «Хлеб насущный» (М., 1883), «Христианская гармония духа. Психологический этюд» (Берлин, 1896), «Христианское мировоззрение» (Берлин, 1894), «Частное ответное письмо Неплюева на письмо священника Иванова» (СПб., 1903), «Что есть истина?» (Лейпциг, 1893), «Отчет по воздвиженской сельскохозяйственной школе Н. Н. Неплюева» (Киев, 1901), «Воздвиженская сельскохозяйственная школа Н. Н. Неплюева» (Чернигов, 1893), «Воздвиженская сельскохозяйственная школа Н. Н. Неплюева» (СПб., 1895), «Воздвиженская сельскохозяйственная школа Н. Н. Неплюева» (Киев, 1901).

Во всех своих работах Н. Н. Неплюев настойчиво проводил мысль о том, что для блага общества необходимо перейти от критики зла, озлобляющей человека, к умиротворяющему делу созидания добра, от бесплодного самокопания в своей прошлой жизни и душе к православной вере, зовущей к реальной жизни любовью, от критики чужих заблуждений к реальному делу. Необходимо преодолеть сковывающий человека пессимизм, т. к. можно ли назвать пессимистом того, кто верит в жизненную правду православия до горячего убеждения в возможности осуществления ее в жизни, в способность людей немедленно приступить к ее осуществлению!

Из-под пера Неплюева выходили тексты с признаками явного, несомненного оптимизма и самого искреннего уважения к христианской истине, православной церкви, к своему Отечеству, ко всем соотечественникам и единоверцам: христианский идеал, завещанный Христом и его апостолами, может быть осуществлен в большей степени, чем это есть в настоящее время. Необходимо тревожить людскую совесть и убеждать, что всякая попытка стройной организации жизни на основе веры, действующей любовью, не может быть беспочвенною, фантастическою утопией!

Человечеству пора понять, писал Н. Н. Неплюев, что только гордость мешает каждому из нас верить в Бога и любить ближних, что именно она является главною помехою в деле честного осуществления христианской правды в жизни, стройной организации жизни, отношений и труда на основе православной веры, действующей любовью на лоне нелицемерного братства людей. Лишь гордость не позволяет человеку отказаться от привычного ему образа жизни, уйти из среды богатых и знатных в среду тех бедных детей народа, из которых необходимо воспитать подлинных православных христиан, предпочесть всем другим радостям света реальное братское общение со своими во Христе братьями.

Неплюев вступил в переписку и личное дружеское общение со множеством людей доброй воли в России, Германии, Франции, Швейцарии, Англии, Бельгии. Число корреспондентов достигло таких размеров, что пришлось заменить письма печатными циркулярными бюллетенями, которые рассылались ежемесячно приблизительно по двести экземпляров на русском и французском языках. Во время своих частых поездок в Петербург он почти ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день вел беседы в частных домах А. С. Суворина, М. О. Меньшикова, К. К. Арсеньева, Н. Н. Кармалина и пр., куда подчас собиралась многочисленная публика. То же происходило и в других городах России и зарубежья. Обратимся, в этой связи, к письмам Н. Н. Неплюева барону Н. В. Дризену, хранящимся в рукописном фонде Российской национальной библиотеки. Их три.

Первое письмо датировано 26 сентября 1896 года. На штемпеле значится: «Блюститель трудового братства Н. Н. Неплюев. Почта и телеграммы: Ямполь Черниговский. Хутор Воздвиженск».

«Многоуважаемый, дорогой барон! От души благодарю Вас за доброе, сердечное письмо Ваше от 8 сентября. Верьте, что и мы часто с чувством любви и благодарности о Вас вспоминаем. Конгресс в Будапеште произвел на меня впечатление – очень воинственных людей, собравшихся обсуждать мирные вопросы. Особенно, до скандала, воинствен был председатель конгресса, друг и сподвижник короля Виктора-Эммануила, генерал Тюрр. Результаты поездки оказались, однако, богатыми и отрадными. Обсуждали много животрепещущих вопросов. Картина религиозно-нравственного облика современной Европы стоит передо мной еще более законченною. Познакомился со многими очень интересными личностями, каковы: Frédéric Passy, Ducommun, барон и баронесса Берта Суттнер (автор романа “Долой оружие”) <…>, венгерская писательница Янко Воль, <…> Пекозер, Madme Pohnon (President de la liguc Francuz se feministe), профессора: Овари, Вамбери, Штейн, Рихтер и мн. др. К первому заседанию опоздал и накануне последнего заседания уехал, чтобы вернуться в Воздвиженск, по крайней мере, за день до 14 сентября, годового братского праздника. В день отъезда, по предложению председателя международного бюро лиги мира Ducommun, я хотел сделать заявление, но генерал Тюрр нашел нужным отложить этот вопрос до следующего дня. Уезжая, письменное заявление я передал Ducommun. Из этого вышло целое недоразумение. В газетах, присланных мне из Венгрии, напечатано, что я уехал оскорбленным и что генерал Тюрр извинялся на другой день перед конгрессом и просил его выслушать мое заявление. Английская писательница M-ss Crewe (Кру) писала мне, что заявление мое было прочитано с большим чувством Ducommun, громко приветствовано конгрессом, и принято предложение генерала Тюрра не только согласиться со мной, но и поручить бюро выразить мне сочувствие. <…> Окончил брошюру “Торжество православия”, приступаю к отчету о моем заграничном путешествии. Кроме этого хочу написать отчет по братству и докладную записку о его положении. Когда все это будет исполнено, выеду оттуда в Петербург. Чтобы ускорить дело, до самого отъезда запрусь в моей комнате. Буду очень рад иметь от Вас весточки. Простите неаккуратность ответов. Все друзья мои шлют Вам благодарный привет. Искренне Вас любящий и Вам благо желающий Н. Неплюев»[37].

Второе письмо датировано 12 февраля 1897 года. На штемпеле значится: «Хутор Воздвиженск».

«Многоуважаемый, дорогой барон! Горячо благодарю Вас за статью в “Новом времени”; в каждой строчке ее слышалась любовь к дорогому нам делу. Все это поняли, приветствовали Вас дружными, оглушительными, долго не смолкавшими рукоплесканиями и просили передать Вам их любовь и благодарность. Статья Ваша уже сделала нам много доброго, приобретя много новых друзей. Немало писем было адресовано на мое имя в “Горелые Хутора”, начинаясь стереотипною фразою: “Прочтя статью барона Дризена”. Между прочим, Вам же мы обязаны сочувствием, выраженным нам Англо-Русским литературным обществом в Лондоне. Казанет написал мне, что Общество желает выразить особое сочувствие нашему делу, избрав меня своим членом. Не сомневаюсь, дорогой Николай Васильевич, что Вы порадуетесь этим добрым плодам вашего доброго дела. На днях выезжаю в Петербург. По пути заеду в Тулу, Москву, Рязань и Старую Руссу. Во всех этих городах есть целые кружки друзей братства, которых хочу посетить. <…> Примите дружеский поцелуй от сердечно Вам благодарного Н. Неплюева»[38].

Последнее письмо датировано 10 августа 1897 года. На штемпеле значится: «Санкт-Петербург. Малая Морская. Гостиница “Париж”».

«Дорогой, милый барон! Поздравляю и от всего сердца желаю безоблачного счастья и Вам, и Вашей невесте. Молю Господа: да воздаст Он Вам семейным счастьем за любовь, оказанную Вами братству нашему и нам. Очень жаль, что письмо Ваше уже не застало меня в Воздвиженске, что лишило меня удовольствия повидаться с Вами проездом в Москве и познакомиться с домом Струве. Возвращаться из Петербурга думаю на пятой или шестой неделе, тогда побываю у Вас непременно. Надо ли говорить Вам, что в Воздвиженске и Вы, и супруга Ваша всегда будете желанными гостями. Получили ли Вы поздравительное приветствие от братства с Новым годом и письмо мое из Воздвиженска с выражением благодарности за статью, напечатанную в “Новом времени”? Петербург по-прежнему ласкает меня, и это добро <…>. Еще раз поздравляю и от всего сердца дружески целую. Н. Неплюев»[39].

Вторым существенным моментом общественного интереса к Н. Н. Неплюеву было то, что после типичных образцов русской официальной школы, школы братства представлялись совершенно необычайным явлением[40]. Само же Крестовоздвиженское трудовое братство было, с одной стороны, явлением самобытно-независимым, а с другой, находилось в лоне устоявшейся русской православной традиции, объединившей исторически русский народ и православную веру; образовывая братства, русский народ всегда выступал защитником святого дела православной веры и Церкви Христовой. Не случайно братства, как православно-церковные объединения впервые возникли в Юго-Западной Руси как средство борьбы против Унии, провозглашенной на Брестском соборе 1596 года усердиями иезуитов и являвшейся оплотом католической веры. Таким образом, Неплюев в определенном смысле выражал национально-патриотические чувства значительных слоев российского общества.

Было, пожалуй, и еще одно… Н. Н. Неплюеву удалось аккумулировать в своей личности ту социальную психическую энергию, которая не могла найти себе реального выхода из-за чувственно-эмоциональной неустойчивости, поразившей интеллигенцию на переломе столетий. Вот как об этом писал барон Н. В. Дризен в петербургском «Новом времени»:

«Среди самых разнообразных течений, волновавших наше общество в последние годы, едва ли ни самое серьезное внимание заслуживает безотчетное искание истины, жажда веры, тоска по утраченным идеалам. Люди изверились в своих лучших надеждах, возненавидели прежнюю беспутную жизнь свою и в поисках за новыми идеалами и целями буквально не знают, куда преклонить измученные головы. Самое ужасное в их положении, конечно, то, что очень часто жизнь очень крепко связала себя с ними, ценою всего их существования. Для одних она единственный источник благосостояния, для других она отождествляется с семьей, покинуть которую не позволяет долг и совесть, третьих, наконец, переворот застал совершенно неподготовленными, неспособными занять то место, которое, по их мнению, кажется им единственно спасительным. Вот и начинается разлад в человеке – разлад ужасный, обыкновенно непонятный для окружающих, которые по внешнему виду судят о внутреннем и решают, что все обстоит благополучно. Наиболее слабые при этом гибнут, наиболее сильные стараются по-своему решить мучащие их вопросы, ошибаются, падают, увлекают за собой тысячи слепо верующих им последователей. Неужели, однако, все эти вопросы настолько прокляты, что для разрешения их нужно входить в сделку с совестью, отрекаться от всего своего прошлого и, несмотря на это, только в отдалении видеть цель жизни? Некоторые отвечают на это: нет, цель жизни перед нами, вы только не хотите ее замечать, а она перед вами. Мало того, эти люди даже на собственном примере покажут вам спасительную пристань, кстати рассказав вам свою жизнь, полную таких же нравственных тревог, как ваша. Конечно, не ожидайте, чтобы эта был своего рода Магометов рай, обещающий праведным вечное наслаждение; это по-прежнему жизнь труда, сознательного, но все же упорного труда, согретого любовью к Богу и к ближнему… Вы не верите, вы сомневаетесь?.. И я метался из стороны в сторону, искал ответа на мучившие меня вопросы, жаждал какой-то новой деятельности, какой? Никто доподлинно не мог мне указать. В это время у Кармалиных я встретил князя Г. Бывший гвардейский офицер, как большинство своих сверстников быстро разочаровавшийся в военной карьере, он для самообразования жадно набросился на книги, ища в них разрешения мудреных загадок жизни. Но книги только пытали его любопытство, а удовлетворения не давали. Тогда он стал искать общения с людьми, уже нашедшими кладезь мудрости, и напал на Н. Н. Неплюева»[41].

К Неплюеву стали примыкать все те, кто верил, надеялся и призывал к мирному обновлению страны. Все они стали не только рьяными пропагандистами его дела, но и его защитниками. Последнее было особенно важно в период развернувшейся полемики о Крестовоздвиженском трудовом братстве, идейным организатором и вдохновителем которой стал М. О. Меньшиков[42]. Известный публицист и некогда убежденный либерал в обращении к учрежденным Н. Н. Неплюевым школам и братству, получал возможность проаппонировать самому Л. Н. Толстому[43].

В разделе «Отклики» газеты «Неделя» М. О. Меньшиков, литературное творчество которого к этому времени, по откликам коллег, стало отличаться особой беспринципностью[44], стал преподносить читателям свои суждения о деятельности Неплюева якобы в ответ на их личные к нему обращения:

«“Важные причины заставляют меня писать к вам. Не буду распространяться о том, как много я вам доверяю и как много от вас жду, – вы давно об этом знаете. Смотрите же, не обманите моих надежд!” Так начинается полученное мною на днях очень длинное письмо от одной пожилой, лично мне не известной, но по письмам давно знакомой дамы из одного северного города. Опускаю целую страницу любезных комплиментов, имеющих целью убедить меня, что я должен помочь решению одной новой грандиозной задачи. “Я не одна, нас дружеский кружок, среди членов которого есть светлые головы, способные творчески мыслить; есть люди ремесленных знаний, привычные к мускульному труду и в то же время способные подняться до идеи, которая всецело завладела ими и воодушевляет их. (И ими сделано уже несколько шагов по пути к осуществлению). Идея эта – объединение товарищей-работников в земледельческо-промышленную кооперацию на началах братской взаимопомощи. В деле нравственного умственного развития и широкая пропаганда кооперации на этих началах словом и примером среди страждущих под гнетом капитализма рабочих масс и среди всех униженных и оскорбленных во имя их экономического нравственного освобождения”…

Прочитал я эти энергично подчеркнутые строки и умилился: что за свежесть, что за впечатлительность этой представительницы 60-х годов! А главное – сколько еще пылкой веры в формулы, вычитанные из книг! Но дальнейшее чтение письма повергло меня в грусть. Оказывается, что дружеский кружок хотя и существует, но к нему нужно “силою слова – горячего и убежденного – вызвать сочувствие в обществе и материальную помощь”, так-так “начинающие пионеры – пролетарии, и без этой поддержки вся их энергия и энтузиазм могут разбиться о суровую действительность”… Меня именно выбрали как пробудителя общественного сочувствия и привлекателя капиталов к этому пролетарскому предприятию. Мне предоставляется действовать всеми средствами и, между прочим, указывается на Англию. “Там живет Человек; вот этот человек, без сомнения, может оказать существенную помощь началу дела своими материальными средствами; а потом оно будет развиваться само по себе, вырастая и накопляя производительные силы и средства”. Когда я дочитал до ожидания помощи от Человека из Англии, рассмеялся…

“Что касается меня лично, – продолжает моя почтенная корреспондентка, – то я глубоко верю в жизненность идеи нашего инициатора и так много от нее жду… Ведь тогда могло бы случиться то, что вся наша обширная Русь зажила бы новою жизнью, а по лицу земли русской кооперации вырастали бы как грибы. Тогда песенка капитализма была бы спета; Давид победил бы Голиафа его же оружием; дайте только сначала в руки Давида пращ да не препятствуйте сражаться под знаменем лозунга во имя Бога и человека за мирный труд и прогресс!”. В postscriptum прибавляется, что новую идею разделяет другой мой сочувственник и корреспондент, фотограф, забракованный в солдаты за глухоту на одно ухо. “Теперь он всем своим существом отдался новой идее и готов жизнь положить за нее”, хотя он “был толстовцем с головы до пяток”.

Прочел я это письмо, и невесело мне стало на душе. Хотя и незнакомые, но расположенные мне люди, люди, вероятно, очень хорошие, пылкие энтузиасты, требуют у меня сочувствия. Их осенила “идея”, показалась им великой, и я должен дать громкое выражение. Но, друзья мои, простите меня, я такой идее не сочувствую. Не могу, сколько бы ни убеждал себя, понять ее величия. Мне эта идея кажется ошибочной и пустой. Если я понимаю верно, суть этой идеи в том, чтобы убедить какого-нибудь капиталиста подарить кружку пролетариев некоторый капитал, на который будет куплена земля и устроена трудовая община, цель которой – борьба с капитализмом и поражение его. Сомневаюсь, чтобы нашлись такие наивные “капиталисты”, которые стали бы организовывать пролетариев в ущерб себе. Мечтать о таких благодетелях просто забавно. И забавна, и возмутительна одна черта почти всех наших “великих идей”, предлагающихся для общественного спасения: все они требуют “денежного пособия”. Иначе как на чужой счет они не могут выдержать даже короткого опыта. На свой счет мы умеем устраивать только нелепо, только отвратительно, – когда же захотим устроиться “разумно” и “честно” – сейчас же требуем субсидии, если не от казны, то от частных благотворителей. Казалось бы, наоборот: если “идея” жизненна и верна, она сама по себе сила огромная и подобно усовершенствованной машине быстро вытесняет все неуклюжие, зачаточные механизмы. Если бы кооперация, о которой пишет дама, была возможна при современных условиях, она давно была бы осуществлена, так как в каждый данный момент осуществляется лишь то, что возможно. На деле мы видим, что предлагаемая дамой кооперация в разных углах России возникала много раз – и без всякого успеха. “Идея” эта вовсе не новая, вспомните энгельгардтовские и так называемые толстовские колонии (говорю “так называемые”, потому что не думаю, чтобы Л. Н. Толстой им сочувствовал). Всегда все эти попытки возникали искусственно и на чужой счет, и всегда лопались. В настоящее время существуют три известные попытки этого рода: В. В. Еропкина на Кавказе, Н. В. Левитского на Юге и Н. Н. Неплюева в Черниговской губернии. На разные манеры, но все эти деятели осуществляют уже немало лет ту самую идею, которая вдохновила мою северную корреспондентку. Всех этих трех представителей я знаю лично и люблю, как людей интересных и энергичных. Но со всеми тремя, вглядевшись в дело их, я совершенно не согласен и не имею ни малейшей веры в их “идеи”. Дело в том, что во всех трех случаях общинная братская жизнь сама себя не окупает; колония близ Новороссийска требует постоянной помощи от своего основателя, который для добывания средств должен работать где-то на фабрике, т. е. в капиталистическом производстве, которое его община должна бы отрицать. Артели Левитского – они и основаны на пожертвования, и ими же да субсидиями земства держатся. “Трудовое братство” г-на Неплюева, как видно из отчетов, тоже себя не окупает и требует присутствия неоскудевающей руки. Во всех трех случаях, очевидно, опыт держится только личною энергией названных лиц: с их смертью, как я глубоко убежден, дело их рухнет, как исчезло замечательное движение, вызванное А. Н. Энгельгардтом, автором “Писем из деревни”. Я, конечно, безусловно, сочувствую трудовой жизни в деревне и братской взаимопомощи, но столь же решительно убежден, что искусственно, на чужой счет ничего нельзя устроить. Я верю в полную осуществимость даже Царства Божиего, но на свой счет и своими усилиями тех, кто войдет в него. Мне кажется, прежде чем не явятся элементы, вполне пригодные для хороших коопераций, прежде чем не явятся честные трудолюбивые люди, – сколько-нибудь прочные трудовые общины невозможны. Это лучше всех понял Н. Н. Неплюев, воспитывающий членов своего братства посредством особой сети приютов и школ. Но и у него – так как воспитание идет “на чужой счет” – грех искусственности сказывается во многом, особенно в непрочности общинной жизни. Около четверти приготовленных к новой жизни братчиков, несмотря на соблазн наследовать огромное состояние, все-таки ушли из братства. Еще хрупче артели г-на Левитского, а колония г-на Еропкина представляет сплошное крушение; тут столько раздоров и разрушенных надежд, что и не счесть. А о более мелких «колониях» я и не говорю; по всем рассказам, они распадаются; не слышал ни об одной общине, которая процветала бы. А люди во главе их становились незаурядные. Н. Н. Неплюев, В. В. Еропкин, Н. В. Левитский не только идеалисты, но и хорошие практики и далеко не пролетарии. У всех у них есть связи, образование, умение вести пропаганду своих убеждений и печатно, и устно, и, наконец, люди они пожилые, т. е. с жизненным опытом, который стоит хорошей школы. И все-таки дело у них идет неважно. Приходится не только материально нести убытки, приходится в самой идее допускать тяжелые компромиссы, которые обессмысливают иногда все дело. Новороссийские, например, колонисты выделывают, между прочим, вино на продажу; христианское трудовое братство г-на Неплюева держит два винокуренных завода. Общины, стремящиеся осуществить нравственный идеал жизни, эксплуатируют окружающее население, торгуют всяким товаром без разбора и вступают во всякие союзы, хотя бы с сомнительным назначением. Начатые с целями возвышенными и чистыми, общины очень быстро или распадаются, или принимают вид уже существующих коопераций, основанных только на выгоде. Чем объяснить этот грустный факт? Ошибкою ли в самом принципе братской жизни? Конечно, нет. Идея земледельческих и вообще трудовых общин прекрасна; хоть и не часто, но встречаются случаи вполне удавшихся колоний – стоит назвать меннонитов или закавказских духоборов. У них при невероятно плохих внешних условиях, в изгнании, на почве бесплодной и суровой, очень быстро земля превращается в Ханаан и все жители ее богатеют. Они не требуют ни горячих статей в печати, ни общественной благотворительности, ни субсидий от земства, ни “помощи человечества из Англии”, ни винокуренных заводов. Они сами себя окупают и дают большие избытки (которые, кстати сказать, часто и губят их дело – внося нравственный разлад). У них и природа, и скот, и сами люди приобретают вид пышный, роскошный, а главное, в общине держится высокий дух действительного, не теоретического, не книжного, а живого братства, которое и творит это чудо счастливой жизни. Да, но это не достигается так просто, как кажется иным мечтателям. Это и в самом деле почти чудо, т. е. явление, требующее силы почти не здешней, и силы нравственной. В удавшихся кооперациях все держится на нравственном принципе, на одушевлении веры горячей, на неудержимом стремлении к жизни новой, свежей, безукоризненной, Люди такого закала, когда сходятся вместе, непременно образуют прекрасную группу; без всякого плана, “устава”, статей и дебатов. Хорошие элементы входят только в хорошие же сочетания: как их не размести, все выйдет красиво, сильно и жизненно. Зачем тут “лозунги” и “знамена”? Хорошие люди, если бы и хотели, то не могут сорганизоваться плохо. Наоборот, люди, нравственно не подготовленные, в самое идеальное сочетание внесут нечто такое, от чего оно рассыплется. Нынче много говорят об “организации добра”, но я сколько ни видел подобных организаций, вынес убеждение, что добро нельзя организовать искусственно. Добро само по себе есть сила организующая, которая, раз она есть налицо, непременно сама сорганизуется; она сложится так, как и представить трудно. Дух дышит, где хочет[45], и можно ли ему начертать программу? Поэтому, когда я вижу истинно хорошего человека, мне за него не страшно; он непременно выйдет из дурных общественных союзов и войдет в хорошие, он кооперируется с подобными ему людьми естественно и просто, не имея даже представления о лозунгах и девизах. Если же человек “так себе”, со слабостями и без трудовых привычек, то я уверен, что он ни в одной общине не будет нужным. Особенно плохо верю я в наши “интеллигентные” начинания. Если вступают в трудовую кооперацию крестьяне – это вещь естественная и осуществимая; крестьяне с младенчества готовятся к общинной и трудовой жизни. Сотни тысяч общин живут искони веков, сложившись без печатной пропаганды и без “помощи человечества из Англии”, они живут потому, что это так же естественно для них, как деревьям составлять лес или животным – стадо. Но когда трудовую кооперацию затевают интеллигенты, двигавшие всю жизнь не сохою, а пером, я боюсь, что из их порыва ничего не выйдет. Редкие (редчайшие) исключения возможны, но правило, мне кажется, убийственное для нас. Мы очень уж испорчены, расслаблены, засорены, заржавлены – где нам составить правильный механизм? Нас, как отдельные части заржавленных часов, прежде чем сблизить в кооперацию, нужно тщательно чистить и шлифовать, а многие и совсем безнадежны. При нынешнем нравственном состоянии общества я не вижу шансов на процветание трудовых братств. Даже народные братства, сельские общины рушатся вследствие порчи нравов. Как ни симпатичны добрые намерения моих корреспондентов, но я не могу верить в их столь легкую осуществимость. Искусственно же поддерживать, привлекать внешние “средства” к явлению, не имеющему внутренней силы жить, мне противно. И без того мы насквозь проедены паразитизмом: плодить новых паразитов едва ли нужно»[46].

В своей следующей публикации от общих измышлений М. О. Меньшиков перешел непосредственно к нападкам на Н. Н. Неплюева:

«Я уже имел случай высказать мое общее отношение к учреждениям г-на Неплюева. Мне тяжело писать против этого почтенного деятеля, с которым меня связывают хорошие личные отношения, но боюсь, как бы мое молчание не было сочтено за знак согласия с ним. Своим участием в журнале, где печатается г-н Неплюев, я мог дать повод считать себя его единомышленником, что совершенно неверно. Самый принцип деятельности г-на Неплюева я считаю большой ошибкой, которая будет сознана когда-нибудь – если не им самим, то публикой. Когда несколько лет тому назад я впервые прочитал брошюру г-на Неплюева о трудовом братстве в Черниговской губернии, то пришел в восторг и собрался писать о братстве, но, к счастью, что-то мне помешало. Затем года три тому назад г-н Неплюев посетил меня и подарил свои сочинения. Из многочисленных бесед с ним я вынес уже некоторое разочарование, из сочинений его – еще большее, стихотворения же его учеников, изданные в его честь, показались мне нескромными в выражении обожания. Я слушал лекции г-на Неплюева о его братстве (в частных домах) и убеждался из них как раз в противном тому, что он доказывал. Наконец, по просьбе Николая Николаевича, я посетил его черниговское братство и провел в нем, в начале августа прошлого года, неделю. Я присутствовал при приемных экзаменах, выпускном акте, собраниях братства, молитвах, музыкально-литературных утрах, богослужениях в церкви, обедах, молебствиях на дому, беседах, осмотрел внимательно все, что мне показали, обошел все семьи и учреждения братства, бывал с управляющим на полевых работах, осматривал заводы, мастерские, скотные дворы, ездил на хутор, – словом, старался – сколько доступно моим силам – вглядеться и уяснить себе истинный дух деятельности г-на Неплюева. Нечего говорить, что от меня не скрывали ничего, что всего лучше рекомендует братство. И при всем том – как это ни грустно было для меня – я вынес окончательно разочарование, которое не скрыл от моих любезных хозяев. Меня пригласили лично ознакомиться и высказать свое мнение, – я это и сделал, как мог. Г-н Неплюев и его поклонники могут доказывать, что я грубо ошибаюсь, – я против этого спорить не буду. Я только высказываю то убеждение, которое во мне составилось обдуманно и прочно.

Когда-нибудь, если это будет нужно, я изложу подробно мои впечатления, вынесенные из знакомства с неплюевской общиной; цель же этой заметки – дать мое категорическое мнение о ней. Самого Н. Н. Неплюева я считаю человеком замечательным, в своем роде, религиозным утопистом, исполненным самых благих намерений, – но, к сожалению, не только благих. Мысль его – устроить жизнь на началах христианского братолюбия – прекрасна, но средства для этого взятые, как мне кажется, не безупречны. В черниговском братстве я не встретил тех начал, которые считаю христианскими. Опять же скажу, что, может быть, не г-н Неплюев ошибается, а я; в спор вступать не буду, – но мне хотелось только сказать, что между нашими понятиями о христианстве лежит пропасть. У г-на Неплюева я нашел огромное, многомиллионное имение с цветущею экономикой, литейными, сахарными и даже винокуренными заводами, – что-то около 20 000 десятин земли – среди крайне стесненного землею населения. Это очень бедное и невежественное население обрабатывает и свою землю, и дает возможность существовать неплюевской общине. Сама себя она не вполне прокармливает. Братство со своими школами, приютами и пр. состоит большею частью из крестьянских же детей (по строгому выбору), но перевоспитанных немного на барский лад. Мне очень понравилась сначала тишина, благопристойность, чинность жизни в братстве, чем-то монастырским – но хорошим монастырским повеяло на меня. Но затем я увидел, что эти дети народа уже навсегда оторваны от народа и не возвращаются к нему, увидел, что к родному крестьянину они относятся с интеллигентным пренебрежением, что их идеалы, вкусы, привычки – не народные, и мне показалось, что я вижу мужицких детей, переделанных на шляхту. Они еще принимают участие в полевых работах, но все стремятся в учителя, управляющие, конторщики, бухгалтеры, приказчики и т. п. Все они порядочно образованы, начитаны; некоторые из них пишут стихи, прекрасно декламируют, играют на скрипке и т. п. Все они связаны материальным соблазном – огромное богатство г-на Неплюева дает им не крестьянскую, вполне обеспеченную обстановку в настоящем и надежды в будущем (г-н Неплюев имел, как известно, намерение оставить свое состояние братству). Живут в общине довольно дружно, что достигается беспощадным выбрасыванием за борт всех, кто только не повинуется порядкам общины беспрекословно. С первого взгляда можно подумать, что законом жизни здесь служит взаимная любовь, но затем вы замечаете внутренние, как бы прикрытые гирляндами хороших слов железные механизмы личной воли г-на Неплюева, замечаете самую суровую, деспотическую дисциплину. Она поддерживается, конечно, не наказаниями, а системою взаимного надзора и страхом изгнания. Тут почти каждый имеет наблюдателя своей души, и всем вменено в обязанность разыскивать сучки в глазу у братьев своих. Поступки друг друга собираются, записываются в нарочно заведенные книги, публично обсуждаются и оберегаются от забвения. Около трети окончивших школу не выносят этого нравственного удушья и, не смотря на указанные соблазны, по окончании курса не вступают в братство. Между теми, кто остается, я не заметил искренней любви (в большей степени, чем всюду среди товарищей), не заметил искренней радости жизни…

Правда, никогда в жизни я не видел столь бесчисленного, повального целования друг с другом, стольких рукопожатий, речей приветственных и даже слез (на церемониях акта), – но все эти изъявления любви были, как оказалось, заранее обдуманы, определены программой, установлены обычаем. Никогда в жизни я не слушал столько нравоучений и повторения слов “Бог – любовь”, – но того, чтобы сама жизнь здесь была нравоучительна, чтобы она безмолвно обнаруживала этого Бога – я не заметил. Н. Н. Неплюев делает, кажется, все возможное для того, чтобы братство сложилось в христианскую идиллию, но ошибка его в том, что ему хочется сохранить и все то, что эту идиллию отрицает, все так называемые “соблазны мира сего” – богатство, комфорт, почет и мир со всеми. Является необходимость в компромиссах с совестью, и самых широких. Получается фальшь – откровенно скажу – для меня казавшаяся невыносимой. Я бесконечно далек от того, чтобы считать себя истинным христианином, но мое представление об истинном христианстве мне очень дорого, и это представление было возмущено тем, что я видел. Если бы г-н Неплюев признал смиренно, что практика его отрицает христианский идеал, то мы имели бы в его лице замечательный пример человека, стремящегося к христианству. Но г-н Неплюев утверждает обратное и видит в своей деятельности именно то, чем должно быть христианство, а потому и крайне преувеличивает достоинства своих учреждений. Было хорошее время, когда Н. Н. Неплюев, никому не известный отставной дипломат, засел в деревне, окружил себя мужицкими ребятишками и скромно учил их тому, что сам знал, заботился о них, как о своих детях. Это было дело христианское, прекрасное. Но прошли года, отошло смирение, явилось желание показать всем свое доброе дело, явилась необходимость придать ему грандиозную видимость – и наступил период, как мне кажется, упадка. Дни черниговского братства, по-видимому, сочтены. Живое начало в нем замирает, – для меня, по крайней мере, это несомненно. Община могла бы существовать очень долго, если бы ее оживляла какая-нибудь великая идея – религиозная или нравственная. В черниговском братстве я такой идеи не заметил, хотя “на бумаге” она и числится. Повторяю – мне очень не хочется обидеть кого-нибудь этой заметкой. Она вынуждена: Н. Н. Неплюев естественно стремится сделать свое личное дело – общественным. От меня требуют моего мнения об этом деле – и я его высказываю»[47].

Н. Н. Неплюев стал живым примером того, как отдельные мнения, основанные большей частью на личных впечатлениях и собственных идеологических установках, возводятся в принципы, за которыми следует либо восхваление, либо порицание. Мало кто пытался понять возникшее явление, потрудился изучить его основательно. И это при условии, что существенные особенности учреждений Неплюева, проявлявшие себя уже в период становления, заставляли придавать им несравненно большее значение и большего от них ожидать.

Оппоненты Н. Н. Неплюева не давали ему, как это чаще всего и бывает, главного – времени, а ведь только оно могло обнаружить, насколько практичны учреждения Крестовоздвиженского трудового братства. Но какой бы ни оказалась их жизнеспособность или, наоборот, утопичность ввиду чрезвычайно высоких требований, предъявляемых к ним их создателем, – и педагогическая система, и православная трудовая община навсегда остались бы интереснейшей попыткой в истории стремлений человечества к облагораживанию своего социального строя и замечательным усилием частного лица в культурном возрождении своего народа. На этом пути непременно должны предполагаться немалые ошибки, но не они составляют главное; важность не в ошибках, а в том положительном и хорошем, что прибавляет новаторская деятельность к уже достигнутому и найденному ранее.

Те, кто не ценили в подвижнической деятельности Н. Н. Неплюева положительного и хорошего, отказали ему в возможности развития, поступили неблагодарно и неблагоразумно, продолжили сетовать на отсутствие социальной инициативы у частных лиц, обвинять представителей имущего класса в том, что они тратят свои средства на удовлетворение лишь своей прихоти, возмущаться тому общественному состоянию, при котором гибнут в зародыше многие добрые начинания и торжествует злая рутина.

«У нас, – писал Неплюев, – не признают еще за собой обязанности понимать, любить и оберегать человеческое достоинство, а считают своим неотъемлемым правом заподозривать, злословить и всячески оскорблять и вредить»[48]. И потому он заявил своим противникам лаконично, категорически и буквально по пунктам:

1. Дело трудового братства есть дело веры, мира и любви, дело воспитания детей на принципах добровольной и сознательной дисциплины любви и организации всех видов труда на началах братолюбия;

2. Пусть нас обвиняют в жестокости, отсутствии христианской любви и узости наших педагогических принципов, но тех, кто захочет храм братства и храмы школ наших обратить в вертепы разбойников, непременно будем исключать и из братства, и из школ. Все это по той причине, по которой нельзя допускать в церкви человека, выступающего с акробатическим представлением, как нельзя оставить в хоре человека, который бы вздумал проявлять свою свободную индивидуальность пением камаринской во время херувимской;

3. Наличие винокуренного завода не считаем себе за грех, бессистемной благотворительности не сочувствуем, покупать общественное мнение показным комфортом казарм для наемных рабочих не собираемся;

4. К церкви и государству относимся с искреннею любовью, не видя в этом для себя никакого компромисса;

5. Никогда и ни при каких обстоятельствах вновь принимаемые члены трудового братства от родителей не отрекались;

6. Никогда не было обычая целования мне руки ни после молитвы, ни когда бы то ни было;

7. Приемы в кружки и братство совершаются исключительно священником церкви, следовательно, ни о каких мистериях вне церкви не может идти даже речи;

8. Мы, верные сыны православной церкви, ни в чем от нее не отделяемся, и лишь желаем, чтобы буква не преобладала над животворящим духом, а наше братство не обратилось в фарисейское учреждение;

9. Никогда я в ризы не облачался и никаких богослужений не совершал, а, по благословению епископа[49], с церковной кафедры обращался с поучениями, облекаясь в стихарь, и то до тех пор, пока в нашем храме Воздвижения Креста Господня не появился настоятель;

10. Нет ни малейших оснований обвинять членов братства в неискренности и корыстных побуждениях, как и говорить о его разложении. Трудовое братство постепенно возрастает как в численном отношении, так и нравственном[50].