Читать книгу Начало русской истории - Андрей Богданов, А. П. Богданов - Страница 6

Предисловие
Познаваемость истории
Проблемы и возможности письменных источников

Оглавление

При всей симпатии к археологии нужно признать, что значительную часть представлений о жизни Древней Руси дают нам письменные источники. Без них, в частности, история осталась бы безличной, мы не знали бы ни имен героев, ни названий городов и племен. Простой пример: Золотаревское городище в Пензенской области. Это был большой и крепкий русский город, разрушенный нашествием монголо-татар, но неотмеченный в летописях и потому совершенно безымянный. Пример говорит нам и о значении письменных источников, и об ограничениях в их использовании. Далеко не все написанное было на самом деле описано пером – отнюдь не все, что происходило. Вместе с письменными источниками мы рассмотрим тут и фольклор. Он составляет особую область знаний, требующую специальных методов. Но и фольклор, как древнерусские летописи, доступен нам только в форме текстов, записанных в разные времена, в том числе первыми летописцами.

Относительно написанного предками в моде три заблуждения: 1) что до принятия христианства и кириллической письменности у нас существовала богатая литература, якобы истребленная христианами; 2) что имеющиеся письменные источники не позволяют судить о Древней Руси, поскольку почти все сохранившиеся рукописи относятся уже к московскому периоду истории России; 3) что тексты письменных источников можно использовать, просто читая конкретный памятник, например, летопись. Развеять эти заблуждения трудно, потому что их адепты отвергают научный подход к письменным источникам так же, как склонны видеть в археологии собрание предметов вместо действия научной мысли. Но я попробую сделать это простыми словами.

Все рассуждения о существовании какой-то злонамеренно скрытой от нас проторусской или древнеславянской письменной истории и литературы основаны или на подделках типа «Велесовой книги», или на чистом вымысле. До появления кириллицы и глаголицы восточные славяне, так же как западные и южные, были бесписьменны. Устные предания в виде древних сказок и эпоса у нас сохранились, если верить академику Б.А. Рыбакову, с глубокой древности. Однако былины больше характеризуют жизнь X–XII вв., когда уже появились летописи, в свою очередь содержащие сюжеты былин.

Такую картину мы наблюдаем у всех славян, а также германцев и кельтов. У последних запись древних сказаний (но отнюдь не истории) началась уже в Средние века. Датские сказания Саксон Грамматик стал собирать в ходе работы над своей хроникой после того, как на Руси была написана «Повесть временных лет». Сказания северных скандинавов в начале XIII в. начал записывать и придавать им исторический вид исландец Снорри Стурлусон – и не от хорошей жизни, потому что даже сравнительно продвинутые шведы стали писать хроники более чем через 100 лет после русских, а норвежцы еще позже.

До них, в начале XII в., составитель «Повести временных лет» тоже старался найти древние предания восточных славян – и отчасти, как увидим, нашел, хотя и очень мало. И это несмотря на то, что традиции язычества были в его время еще весьма сильны! Языческих богов христиане во всех странах низвергали, но о борьбе с преданиями не было и речи.

Другое дело, что все хронисты, и наши летописцы в том числе, работали в пользу определенных правящих династий. Области действия русских князей, не относящихся к династии Рюриковичей, нам удается выявить, несмотря на фигуры умолчания и попытки летописцев продлить правление восхваляемой ими династии в более древние времена. За исключением сказания Начальной летописи XI в. о перевозчике, а в «Повести временных лет» уже о князе Кие с его братьями и сестрой, возможно, уходящего вглубь веков, все эти князья не Рюрикова рода определенно действовали в IX–X вв.

Разумеется, племенные правители были у славян на Восточноевропейской равнине и ранее, со времен их расселения. Видимо, о князьях восточных славян, воевавших в III в. с готами, писал в VI в. готско-византийский историк Иордан, но на Руси предания такой седой старины не сохранились. Составитель «Повести временных лет» нашел и использовал фрагмент предания о нашествии авар и борьбе с ними славян в VII в. Некоторые древние предания довольно смело выделил из сказок и былин академик Б.А. Рыбаков.

Этим «скрытая история восточных славян» исчерпывается. И сочинять ее вместо анализа реальных данных, приведенных в письменных источниках, не имеет иного смысла, кроме ублажения любителей сказок. Но здесь у современных нам сказочников имеются серьезнейшие соперники. Западнославянские авторы XVI в. и русские XVII в. сочинили настолько яркие сказания о древнейшей истории славян, превосходящих древностью и славой все иные народы мира, что соревноваться с ними почти невозможно. Просто переиздавай Повести о потомках Ноя, Мосохе или Словене и Русе, и счастье любителей исторической фантастики будет полным.

Для любителей древней мифологии существуют более ранние источники. Память славян, в том числе наших предков, поселившихся на Восточно-Европейской равнине, действительно восходила к временам великого расселения индоевропейских народов на рубеже III и II тыс. до н. э. В народных сказаниях, как предполагают историки, смутно отразились даже элементы более ранней эпохи охотников и собирателей каменного века. И первые ученые книжники, писавшие в XI в. с помощью изобретенной св. Кириллом в IX в. письменности о происхождении славян и образовании Русского государства, имели представления о том, что происходило до крещения Руси св. Владимиром в конце X в. Из старинных преданий в первые летописи попали сведения о расселении, этническом и культурном родстве славян, состоянии их крупных объединений в V–IX вв., языческой вере и обычаях восточных союзов племен (например, «игрищах» между селами, на которых выбирали себе суженых). Будучи умными, глубоко мыслящими людьми, летописцы излагали эти сведения в связи со своей исторической концепцией, как сегодня поступаем и мы.

Предания об племенных союзах и городах, построенных восточными славянами вместе с финно-угорами, об их контроле над водным путем между Черным и Балтийским морями помещены в летописи в связи с легендами об образовании Древнерусского государства призванной «из-за моря» династией Рюриковичей. Этот необходимейший, с точки зрения летописца, процесс был мотивирован сравнением с появлением государственности у западных и южных славян, раздорами внутри племен Восточно-Европейской равнины, их грабежом хазарами с юго-востока и скандинавами с северо-запада, возможностью в результате объединения занять достойное место экономического и политического партнера Византии.

Необходимым завершением складывания Русского государства христиане-летописцы считали «завоевание» у Византии Владимиром Святым православной веры вместе с политическим признанием великого княжения на Руси. Следствием «просвещения» верой было в глазах летописцев просвещение Руси книжными знаниями, особенно в эпоху Ярослава Мудрого: этот процесс, начатый «преложением» (переводом) книг с греческого на славянский язык (на Балканах), рассмотрен в летописях параллельно с процессом образования Русского государства.

Понимая концепцию ранних летописцев, мы осознаем, как они отбирали факты, и читаем их «фигуры умолчания». Проще говоря, понимаем, какую часть реальной истории предлагают нам сохранившиеся тексты. Однако скептики предлагают вам не доверять самим этим текстам. Насколько обоснованы их сомнения?

Правда, что древнерусское летописание, включенные в него акты (например, договоры руси с греками) и отдельные договоры, законодательные памятники («Русская правда», Псковская судная грамота и др.), даже житийная литература (начиная с Киево-Печерского патерика) сохранились в более поздних манускриптах, написанных начиная с XIV в., т. е. уже не в Древней Руси. Лишь немногие литературные памятники, как Изборник Святослава 1073 г., дошли до нас в оригинальных рукописях. Но надо ли в связи с этим впадать в отчаяние и агностицизм?!

Такова общая судьба рукописной книжности, сохранявшейся благодаря постоянной, век за веком переписке. Вся античная литература, в том числе историческая, дошла до нас в средневековых списках, бытовавших в мусульманских странах, Западной Европе, Византии и на Руси. Раннесредневековые литературные памятники и хроники Западной и Северной Европы также сохранились отнюдь не в автографах, в том числе знаменитый «Круг Земной» Снорри Стурлусона. Ни у кого, однако, не вызывает желания отказаться от использования «Истории» Геродота, сочинений Тацита, «Бертинских анналов» или «Деяний саксов» на основании того, что они дошли до нас в поздних рукописях или в составе других средневековых хроник.

Дело в том, что специальная научная дисциплина – текстология – позволяет по общим для всей рукописной книжности правилам выяснять соотношение списков и редакций текста, реконструировать его историю (т. е. последовательность изменений) и в итоге получать научное представление о первоначальном тексте. Сделана эта весьма трудоемкая, но необходимая работа и для древнерусского летописания. В некоторых вопросах летописеведы расходятся, и моя задача – сообщить читателю о существовании этих проблем. Но в целом обстоятельства создания древнерусских исторических памятников и их соотношение с последующей рукописной традицией сегодня ясны.

Именно эта ясность не позволяет ни историку, ни любителю истории протянуть руку и, взяв с полки, например, Софийскую Первую летопись XV в., прочесть красочное описание Ледового побоища и указать на «противоречие» этого описания Рифмованной хронике Ливонии конца XIII в. (сохранилась в списках XIV и XV вв.), где масштабы битвы скромнее и сюжета потопления рыцарей подо льдом нет. Хотите вы или нет, а придется обратиться к Новгородской Первой летописи, переписанной в 1260‑х и 1330‑х гг., и использовать ее первоначальный текст, написанный близко к событию.

В этой книге вы увидите много «творческих доработок» раннего текста поздним летописцем, которые попали в школьные учебники и стали каноном описания событий. Они-то и дают основания для обличения скептиками позднего характера русской летописной традиции. Однако что именно скептики отвергают? Достоверность самих летописей или некритическое использование историками поздних переработок ранних летописей, текст которых научно реконструирован летописеведами и доступен для каждого читателя? Существование исторических легенд о ранних веках истории государства, сформированных у нас так же, как в других странах, или возможность научного анализа реального материала, из которого позже сложились эти легенды?

Предисловия и комментарии к научным изданиям русских летописей – к сожалению, пока не всех, но всех интересующих нас в этой книге – служат практической цели. Чтобы читатель, например, понимал, что красочное описание сожжения княгиней Ольгой в 945 г. столицы племени древлян Искоростеня в «Повести временных лет» – это добавление автора начала XII в., переделывавшего Начальную летопись XI в., основанную на Древнейшем сказании конца X в., где никакого поджога с помощью голубей нет, а поход Ольги завершился не всеобщим разорением, но миром с древлянами.

В комментариях, благодаря усилиям летописеведов, выделены и добавки в текст предшествующих летописей, возможно, восходящие к добытым старинным редактором источникам, и найденные им красивые сказки и былины (о белгородском киселе, о богатыре Никите Кожемяке и т. п.). Приводятся в критических изданиях и сопоставления сведений летописи с иными сохранившимися источниками: русскими и иностранными, письменными и археологическими. Даже не будучи искушенным ученым, читатель получает возможность оценить достоверность интересных ему исторических сведений или просто наслаждаться чтением летописи как памятника древнерусской литературы.

Летописи – это яркие литературные и публицистические произведения. Школьные воспоминания о том, что летописцы якобы «без гнева и пристрастия» описывали события год за годом, отбирая и отображая их с похвальной объктивностью, следует с доброй и ироничной улыбкой забыть. В этой книге будет немало страниц, посвященных страсти, с какой летописцы всеми силами и средствами старались обосновать свою концепцию истории Древней Руси.

То же самое мы видим в современной литературе, например, о войне 1812 г., революции 1917 г. или Великой Отечественной войне. Можем ли мы на основании этих новых, непременно концептуальных исследований, судить о реальных событиях? Несомненно, можем. Если мы понимаем концепцию автора и тенденцию его изложения, особенно сопоставляя сочинения авторов с разными точками зрения. То же касается древнерусских летописей и житий, которые развивают друг друга, сталкиваются между собой или, напротив, с похвальным усердием обличают всех, чужих и своих власть имущих (и средства дающих), когда те угрожают самому ценному – единству Руси.

Объективизированная форма повременных записей недолго скрывала от ученых собственный взгляд автора на события, оценку их причин и участников в зависимости от исторической концепции, политического заказа и местных пристрастий. Уже в древнейшем летописании столкнулись претензии на первенство между Новгородом и Киевом, а по мере усиления раздробленности Руси летописцы все ярче выражали точку зрения своего «стольного града».

Но не утратили силу общие идеи, которые позволяли книжникам объединять разные летописи в монументальные общерусские произведения – своды. Они включают помимо летописных статей массу вписанных по годам литературных произведений: Жития канонизированных в XI в. княгини Ольги и князя Владимира, князей Бориса и Глеба и других русских святых, церковные (например, о начале Киево-Печерского монастыря) и светские повести (о начале Русской земли, о полянах, о восстании 1068 г. в Киеве, об ослеплении князя Василька и др.).

В текст органично вписывались и документы вроде древних договоров Руси с Византией и народные сказания. Хотя составляли своды чаще всего ученые монахи, увлекательный и остроумный рассказ был ориентирован на читателя и еще более широкого слушателя. Читали летописные своды князья династии Рюриковичей, которых летописцы прославляли, не забывая наставлять оставить ссоры и служить Русской земле: сочинения Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха даже вошли в летопись. Читали бояре и дружинники, зажиточные горожане и просвещенные деятели церкви.

Сама тенденция летописей, которая, как мы увидим в этой книге в деталях, мешает нам достоверно оценить многие описанные в них события, очень ценна для понимания того, что важнее событий – самосознания обитателей Русской земли, и определения, кто был земле хозяином. Не могу не отметить, что основная концепция древнерусских летописей близка и понятна современному русскому читателю. Она соответствует нашему историческому сознанию в большей мере, чем жалкие попытки современных нам фантастов ее оспорить.

При прикосновении к древнерусским текстам модное представление о том, что принятие христианства в конце X в. означало войну с народной традицией, разлетается в прах. Русь для древнерусских книжников первична, принятое от греков православие и пришедшая с ним из Византии и от южных славян книжность – лишь вторая по значению ценность, смысл которой состоит в развитии и украшении Руси.

«Слово о законе и благодати» первого русского митрополита Илариона, обращенное с этой мыслью к Ярославу Мудрому в середине XI в., стало краеугольным камнем русского православия и национальной исторической концепции. Эта концепция соединила христианство, которое русские приняли позже многих народов, и династическую легенду «призванных» князей с гордостью за Русскую землю и верой в ее великую миссию.

Выступив со «Словом» в храме Софии Киевской, Иларион с помощью авторитета Священного Писания доказал, что для новой веры потребны новые люди: они превзойдут старые народы в служении Богу, который не зря «спас и в разум истинный привел» россиян. Предрекая русскому народу еще более великую миссию, митрополит восславил Владимира – наследника великих князей, которые «не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, которая ведома и слышима во все концы земли».

Не греки крестили Русь, но славный Владимир, не уступающий равноапостольному императору Константину Великому. «Только от благого помысла и остроумия» принял христианство могучий князь, открыв новую страницу истории, на которой русские являются «новыми людьми», избранным Богом народом.

Прославленный летописцами наравне с Владимиром Святым и даже более него, Ярослав Мудрый с полным правом бросил вызов церковному господству Византии, поставив в митрополиты русского священника Илариона вместо греческих монахов, проводивших политику приобщения варваров к империи. Ярослав в корне изменил эту ситуацию, когда при его поддержке Антоний Любечанин положил начало русскому монашеству.

В основанном Антонием Киево-Печерском монастыре в начале XII в. была создана «Повесть временных лет» – свод летописей до 1110 г., ставший основой почти всех последующих сводов. Составитель «Повести» (большинство ученых полагают, что это был монах Нестор, написавший Житие Феодосия Печерского) дополнил начальную летопись сведениями о разных народах из славянского перевода византийской Хроники Георгия Амартола, указав место славян и русских среди потомков Ноя и описав славный византийский поход русских князей Аскольда и Дира, невзирая на то, что они не были Рюриковичами.

Славянский источник дал ему основание изложить библейские события от Сотворения мира, а перевод жития Василия Нового – сведения о походе на Царьград князя Игоря. В рассказе об одолевшем Византию Вещем Олеге монах-летописец припомнил даже предсказавшего его смерть языческого волхва. Летопись славила русских князей и воинов, совершавших лихие набеги на христианскую империю, скорбя о поражениях язычников и превознося правоту сражавшего «греков» Святослава не меньше, чем хитроумие его крещеной матери Ольги, поставившей на место заносчивого императора.

Святослав, воитель за языческую Русь, с любовью описан как воплощение воинской славы: «Не посрамим земли Русские, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам!» – восклицает он, сражаясь хоть и в бесполезном для Руси походе, но исключительно с внешними врагами. Составитель «Повести» с гордостью привел заключенные в результате походов Олега и Игоря договоры Руси с Византией, жития построившей государство Ольги и успешно воевавшего с греками Владимира, только что канонизированных русским духовенством.

Взгляд на историю с позиции единого Русского государства породил резкое осуждение в летописях князей, вступавших в союз с иноземцами в раздиравших Русь усобицах. Уже «Повесть», доработанная в 1116 г. игуменом киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром, с огромной убедительностью (фактами страшных разорений при усобицах и блистательных побед при единстве) мотивировала призыв к князьям жить между собой в мире и вместе защищать страну от врагов так, как будто она не разделена на множество самостоятельных, даже враждебных княжеств.

Осуждение княжеской идеи, что «это мое, и это тоже мое», утверждение единства Руси во враждебном мире, странно звучали в условиях реального разделения страны, в феодальной Европе, когда русские князья часто ощущали себя «братьями» между собой не более чем с половецкими ханами, польскими герцогами и венгерскими королями. Призыв лучше погибнуть, как святые Борис и Глеб, чем сразиться за власть с соперниками, выглядел совсем утопично.

Тем не менее летописцы, при усиления раздробленности занимавшие все более частные политические позиции в описании современных событий, упорно хранили общее ядро русской истории, переписывая в начале своих текстов «Повесть временных лет» и продолжавшие ее своды. «Зачем губим Русскую землю?» – звучал вопрос в Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г.), включившей после «Повести» Владимиро-Суздальское летописание XII–XIII вв., и в Ипатьевской летописи (список XV в.), где «Повесть» продолжили летописи Киевская (XII в.) и Галицко-Волынская (XIII в.). Замечательной особенностью последней, столетия продолжавшейся лихими галицкими воинами и гражданами, было огромное внимание к людям, их характерам и драмам. Здесь мы видим любовь, которая может заставить князя бросить престол, здесь помещен рассказ о половецком певце, воскликнувшем, получив с родины траву евшан: «Да луче есть на своей земле костьми лечи, нели на чюже славну быти!»

Реальную жизнь людей на Руси раскрывали и другие летописи и вошедшие в историю литературные памятники. Крупнейшим летописным центром был Великий Новгород, прославленный Новгородскими I–V, Софийскими Первой и Второй, Карамзинской и другими летописями: на самом деле это огромные летописные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дворе архиепископа, в Юрьевом монастыре; в церкви Святого Якова на Добрыниной улице трудились летописцы священник Герман Воята и пономарь Тимофей (он написал также «Лобковский пролог» – сборник сказаний и житий). Полагают, что древнейшую новгородскую летопись заказал посадник Остромир, для которого было написано и знаменитое красотой Остромирово Евангелие (рукопись середины XI в.).

Лаконичное по форме и чрезвычайно детальное по политико-экономическому содержанию, новгородское летописание хотя и учитывало другие русские летописи, но до XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным «отцом» Руси, а на знаменах писавших не сакраментальное «С нами Бог», но свое: «Кто на Бога и Великий Новгород!»

Сравнение летописания крупнейшей в мире средневековой республики с летописями великих княжений, где князья также, но на более-менее постоянной основе служили городам, приводит к любопытному выводу. Новгородцы более критично описывают повседневно наблюдаемые ими плоды народовластия, чем «княжеские» летописцы. Для граждан древней республики «воля народа» далеко не идеалистична. Это результат борьбы различных группировок «золотых поясов», которых иногда жестоко поправляют, изгоняют и даже убивают обиженные ими «черные люди».

А для прокняжеских летописцев выступления народа против воли князей временами выглядят преступными, но… именно народ неизменно прав, отстаивая единство Руси против княжеских усобиц и внешних врагов. Народ в княжеских летописях – понятие идеальное. Ему, в рамках городского населения, приписаны свойства хозяина Русской земли, сменяемыми правителями которой являются князья. Народ всех княжеств и земель сознает себя русским, понимает смысл единства и губительность разделения. То есть именно народу ученые книжники обоснованно приписывают национально-государственную идею, которая прекрасно отражена также и в устном эпосе.

Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславле-Южном и Переславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса. Имея собственные корыстные интересы, они тем не менее ощущали себя частью русского народа и со всенародных позиций эти свои интересы обличали!

В дружинной среде было создано «Слово о полку Игореве» – одна из величайших героических поэм рыцарских времен. «Поучение Владимира Мономаха» раскрывает взгляд на мир с престола княжеского, а «Слово» или «Моление Даниила Заточника» – с позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: «храброго быстро добудешь, а умный дорог!»

Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию «горя от ума», был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: «Скажешь, княже – постригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов». Подобной бесовщины много было даже в Киево-Печерском патерике: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не вошедшее в него Житие Авраамия Смоленского рассказывает, как обличение плохих пастырей навлекло на попа страшный гнев: Авраамия требовали заточить, «к стене пригвоздить и сжечь», чуть ли не «живьем сожрать». Но к «малым и великим, рабам и свободным» проповедовал не только смоленский священник.

Кирилл, епископ Туровский, призывал к состраданию зависимым людям, а митрополит Климент Смолятич насмехался над жадностью епископов, копящих дома, села и угодья. Климент был мудр не только в богословии – его упрекали за цитирование Гомера, Аристотеля и Платона. Монашеское звание, избавляя от повседневных забот, давало наилучшую возможность читать и писать книги. Недаром Житие Евфросинии Полоцкой повествует, как княжна, постригшись в монахини, «начала писать книги своими руками и полученное за них раздавала нуждающимся».

Древнерусские авторы считали книги высочайшей ценностью. Немалое место среди книг занимали переводы. Это были части Библии, византийские жития святых, хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы, летописец патриарха Никифора. Переведены были собрания-изборники исторических и философских сочинений, рыцарские романы и отечественные «хождения», древнейшее из которых описывает поход игумена Даниила в Иерусалим при короле Болдуине.

Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось и в появлении официальных определений. Во Владимиро-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо «милосерд», сын его Константин – «разумен». Киевляне, убившие в 1147 г. князя Игоря Ольговича за описанные в летописи реальные обиды, все равно – «беззаконные и несмысленные». Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: «Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю… усобная же брань бывает от соблазнения дьявольского». Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: «Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил церковь, грабя попов».

Летописные своды Ростова Великого, Владимира и Переславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV в. включает 600 миниатюр), начатой с «Повести временных лет» и доведенной до 1206 г. Летописец Переславля-Суздальского (в списке XV в.), доведенный до 1214 г., ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIII–XV вв.

В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), все больше воздается хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII в. эти князья подвели своих хвалителей до крайности.

Слово о погибели Русской земли, оплакивавшее некогда могучую «светло светлую и украсно украшенную землю Русскую» после поражения на Калке (1223), осталось неуслышанным. В описании Батыева разорения (1236–1240) летописцы могли без крайнего стыда вспоминать только о сложивших головы рязанских и владимирских князьях: остальные попросту разбежались со своими дружинами, оставив народ сражаться и погибать при защите русских городов.

Памятником того времени стала повесть об Александре Невском, написанная по его смерти (1263) и позже переработанная в Житие. Князь, благоразумно пошедший служить татарам, по крайней мере, славно бился с крестоносцами. Галицкий летописец пытался гордиться храбрым князем Даниилом, принявшим королевский венец от католиков, но не дождавшимся от них помощи и сломленным Ордой. Героями сопротивления стали несгибаемые жители Козельска и люди рязанца Евпатия Коловрата: их подвиги, воспетые в народной песне, только в XIV в. были записаны в «Повести о разорении Рязани Батыем».

Русские митрополиты аккуратно собирали ханские ярлыки на свои владения, князья за них убивали друг друга в Орде и вели татар на Русь грабить соперников; летописание замерло; выжившие книжники собирали и переписывали уцелевшие рукописи. Лишь написанное предками о единстве Русской земли и великой миссии ее народа давало людям возможность мечтать.

Именно в XV в., когда общерусское летописание существовало только в древней части, в новых записях разбиваясь на прославление войн своих князей с «чужими», в народе складывался цикл былин о легендарных богатырях Красное Солнышко Владимира. Неудивительно, что сочетавший образы Владимира Святого и Владимира Мономаха князь часто выступал в былинах растяпой, доводившим Русь до крайности, из которой ее спасали герои из простого народа.

Так, что любопытно, случалось и в древние времена, которые описывали летописи. Именно личная инициатива защитников родной земли стала – даже по официальному Московскому летописному своду XV в. – причиной освобождения Руси от ордынского ига. Для нас это уже другая история, хотя подчеркнуть идейное значение исторических сочинений и сказаний о Древней Руси немаловажно.

Письменные памятники становятся для нас источниками только при понимании истории их текста, обстоятельств создания и мотивов создателей. Это относится не только к летописям, но и к актам. Мы может пользоваться «Русской правдой» и «Псковской судной грамотой» только потому, что ученые точно установили, когда, кем и с какой целью в них были помещены конкретные статьи законов. Для понимания смысла договоров необходимо изучить их формуляр: особенности изложения, принятые в данном виде документов.

Точно так же учеными проведена работа с иностранными источниками, повествовательными и актовыми, например, трактатами византийских императоров, касающимися Руси, сравнение с которыми крайне важно для установления истины, даже в том случае, когда источники чрезвычайно тенденциозны.

Ярким примером является рассказ Галицкой летописи о поездке великого князя Даниила Галицкого на поклон к Батыю в 1250 г. Преисполненный отвращения к татарам и их обычаям, князь, согласно летописи, всячески демонстрирует это; даже чествуемый Батыем, он – согласно летописцу – ощущал, что «злее зла честь татарская»!

Текст явно отсылает нас к гибели в Орде святого князя Михаила Черниговского в 1246 г., представленной в летописи и Житии как восстание против языческих обычаев татар, и подчеркивает, что Даниил был в Орде впервые. Это странно, учитывая, что к тому времени в Орду уже съездили все, даже не особо видные русские князья, не испытавшие утеснений в вере со стороны религиозно терпимых татар.

Тайну гибели Михаила, главного политического и военного соперника Даниила, раскрывают Анналы Бёртонского монастыря (Стаффордшир, Англия), сохранившие протокол обсуждения вопроса о татарах на Лионском церковном соборе 1245 г. На соборе присланный Михаилом киевский митрополит Петр призывал к объединению сил Европы для отражения нашествия Орды. Вместо этого собор принял решение о крестовом походе против собственного императора, собиравшего силы против Орды, а папский легат Карпини был послан договориться с татарами.

Из секретного доклада Карпини о его миссии мы знаем, что Даниил, на которого папа сделал ставку в продвижении католицизма на Русь, в 1246 г., во время казни Михаила, ездил к Батыю, в то время как его брат Василек усердно опекал папское посольство. Получив сведения о враждебных действиях посланца Михаила на Лионском соборе, хан казнил его. А Карпини в своем отчете предложил возложить ответственность за эту смерть на второго соперника Даниила, великого князя Ярослава Всеволодовича.

Владимиро-суздальский князь Ярослав был отравлен в столице монгольской империи Каракоруме, где в этот момент также энергично действовал папский легат. Затем папа потребовал от его сына Александра Невского изменить православию на том основании, что Ярослав, умирая чуть ли не на руках Карпини, якобы принял католичество.

Отчет легата переполнен ложью, но его детальные бытовые сведения о сотрудничестве с галицкими князьями выглядят достоверно. Если Александр отправил папского посла восвояси, а новой волне крестоносцев дал отпор, то Даниил принял от папы и веру, и королевскую корону, погубив Западную Русь в интересах католической Европы. Попытка Галицкого летописца спасти своего великого князя хотя бы от обвинения в смерти Михаила Черниговского – понятна и простительна. Он переврал факты и даже даты, спасаясь от стыда.

Сведения иностранцев о Древней Руси не всегда явно тенденциозны политически, но непременно отражают наряду с непосредственными наблюдениями присущие их собственной культуре стереотипы. Так, арабский путешественник, лично видевший, как любимая женщина умершего знатного руса долго прощается с его товарищами, переходя из шатра в шатер и выпивая, смело утверждает, что дама вступала со всеми ними в половую связь.

По его культурной традиции такое свободное общение с мужчинами, с которыми женщина совершила долгий и горестно завершающийся поход, не могло означать ничего иного! И сама мысль о том, что женщина, добровольно собирающаяся убить себя и отправиться в загробный мир вместе с мужем – не рабыня, которую нужно охранять от соблазнов и оберегать от всяких контактов, не могла прийти автору в голову.

Византийцам такое поведение русских женщин казалось необычным, но доступным для понимания. Но их традиция, раз связав варваров-славян с долблеными лодками, заставляла самого императора именовать русские мореходные ладьи «моноксилами» (однодеревками), даже если они вмещали 40 воинов и большой груз.

Моя книга, описывая на основе анализа источников обстоятельства жизни Древней Руси, имеет целью показать не только события, но и то, что было у русских людей в головах. Наиболее ярко и в то же время туманно это представлено в древнерусской литературе.

Мы не знаем, за редкими исключениями прямых ссылок и реминисценций, какие произведения и насколько повлияли на того или иного человека и даже на определенный социум. Но имеем уникальную возможность лично погрузиться в мир читателя Древней Руси XI–XIII вв. благодаря огромной работе Института мировой литературы РАН (Пушкинского Дома), опубликовавшего уникальную Библиотеку литературы Древней Руси[1]. Это подлинно научное издание, имеющее все пояснения, необходимые для понимания текста, и понятный современному человеку перевод. Отсылаю вас к нему, понимая, что смогу передать в этой книге лишь малую часть идейных и художественных богатств, на которых основано величие русской культуры.

1

Неограниченный доступ на сайте ИРЛИ РАН: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2070

Начало русской истории

Подняться наверх