Читать книгу Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти - А. В. Рубцов - Страница 12

Предыдущие статьи о политических нарциссах показали гораздо большую, чем принято думать, распространенность данного явления, плотность и глубину его влияния на политику. Если же наряду с деструктивными и злокачественными учитывать также «нормальные» формы нарциссизма, то он и вовсе начинает казаться вездесущим. Отсюда соблазн объяснять эффектом нарцисса все подряд, включая явления, для понимания которых достаточно обычной целесообразности и технологии. Чтобы не превращать нарциссизм в универсальный, всеобъясняющий принцип, важно отграничивать такого рода диагностику от обычного эгоизма, саморекламы и культа, от идейного фанатизма и одержимости властью, от рядовой непереносимости критики и конкуренции. Для понимания таких различий важно даже не то, что есть в нарциссизме особенного, а то, чего в нем нет, но отсутствие чего как раз и делает нарцисса явлением отдельным и неповторимым. Отсюда тема пустоты «триумфа» в отклоняющейся политической (и не только) самовлюбленности, в этой мелочной грандиозности и бессильном всемогуществе болезненно гипертрофированного Я. «Фальшивка, потрясающая своим великолепием».

Но сначала подробнее о смысле разграничения.

Ботаник с гитарой (дифференциальная диагностика)

Психология – вообще та отрасль знания, которая с редкой силой влечет к себе народ из других, часто даже не смежных профессий. Особенно этим грешат дрейфующие в гуманитаристику натуралисты и технари, видящие в психологии удобную пересадку на пути из физиков в лирики: эта наука поначалу и издалека кажется им тоже совсем «точной» и «естественной». Но даже когда психологическими концептами увлекаются люди из родственных дисциплин, включая социально-политическую философию, часто слишком виден пафос мечтательных неофитов: копаться без спроса в потемках чужой души, извлекая на свет тайные комплексы и мотивы, всегда более романтично и менее уязвимо, чем возиться с рационализацией бессубъектных машин, где все сухо и строго. Да и вообще «психологизация», «психологизм» – явления в истории наук о человеке и обществе совсем не новые, регулярно возникающие и критикуемые, заново преодолеваемые. Энтузиазм понятен, но требует, чтобы его осаживали.

В отличие от советского периода, смысл нынешней борьбы за «российское влияние» сводится к уровню и тону переговоров: как мы с ними разговариваем – и как они позволяют себе разговаривать с нами

Рефлексия и самокритика здесь тем более уместны, что философия нарциссизма часто сама нарциссична и легко генерирует сверхмощные обобщения, приписывая свойства нарцисса эпохе, цивилизации и культуре, модерну и постсовременности. О «веке нарциссизма» пишет Джерольд М. Пост в книге «Narcissism and Politics. Dreams of Glory»: если убрать из политики деятелей с выраженной симптоматикой, их ряды «угрожающе поредеют». Сама идея изъять категорию нарциссических расстройств личности (NPD) из реестра DSM-V (Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders) была мотивирована большой распространенностью «умеренных нарциссов» (в США их доля, по ориентировочным оценкам, превышает 10 % от всего населения). По данным того же автора, число студентов с признаками нарциссической личности выросло в два раза быстрее за пять лет от 2002 по 2007 год в сравнении с периодом с 1982 по 2006 год. Говорят о восходе «Generation Me» (Jean M. Twenge), связывая его в том числе с формированием «поколения Facebook» и других социальных медиа, но даже эта тема не слишком далеко увела бы нас от политики и социальности. Нарциссизм в широком смысле утверждается как «новое нормальное».

В политике сложнее. Считается, что эффектом нарцисса с элементами патологии отмечены всякие режимы, склонные к авторитаризму, диктатуре и тирании, особенно садистской. Нарциссизм, как и выраженная шизоидность, – характерная черта харизмы и харизматиков. Нарциссичны большие социальные сборки и идеологии – групповые, например профессиональные или классовые, партийные и государственные, национально-этнические, наконец расовые. Втягивание в коллективную самовлюбленность – нормальная составляющая всякой вербовки сторонников на идейно-эмоциональной почве.

Однако здесь мы опять натыкаемся на границу, отделяющую естественный и конструктивный нарциссизм от патологии. При этом важно не только количество проявлений, но и «качество наполнения» – само содержание порыва самовлюбленной души.

В мифе о Нарциссе и Эхо симпатичный юноша наказан смертельной влюбленностью не просто в себя, но именно в свое отражение. Зеркало здесь не технический момент, всего лишь позволяющий лицезреть себя (типовой нарцисс Павел Астахов сказал бы здесь: «Ну что, умылся?»). Нарциссизм «субъективно идеалистичен» уже тем, что субъект фиксирован именно на отражении – имидж, эфирная картинка, символический статус, просто впечатление и «впечатление второго порядка» (впечатление от впечатления). Нарциссу в конечном счете важно не то, как его реально оценивают, а как выглядит это чужое восприятие, как он сам это чужое восприятие воспринимает. Вы можете меня презирать и ненавидеть, но мне важно лишь, чтобы я сам мог убедить себя в вашем восхищении и обожании. С этой точки зрения даже фальсификация выборов лишь отчасти нужна для утверждения подавляющей, «выбивающей» легитимности; не менее важен самообман кривого зеркала, честно переживаемая иллюзия безумной популярности и сумасшедшей поддержки. Даже если нарцисс все понимает про рейтинги и расклады, это ничто в сравнении с наркотическим наслаждением прелестями упаковки с имитацией электорального оргазма.

Дядя Петя, ты дурак?

В фильме «Сережа» ребенок по-взрослому реагирует на обманку в конфетной обертке. Массовое сознание легко покупается на такие шутки, более того, оно не хочет и просто боится развернуть обертку, а потому продолжает с умилением на лице послушно сосать фантик. Этим эмоциональным солипсизмом нарцисс как раз и отличается от обычного эгоиста, сколь угодно патологического. Эгоист преследует цели, нарцисс – отношение. Можно даже сказать: эгоист преследует реальные цели, нарцисс – нереальные отношения. Эгоист добивается своего в жизни – нарцисс тоже добивается своего, но в самомнении, тогда как реальная жизнь этим уходом в самолюбование неотвратимо разрушается. Отсюда сопряженное с нарциссизмом влечение к смерти, о котором упоминалось выше и будет далее, если доживем.

Все это в общем виде. В реальной идеологии и политике формируется особого рода тактика пустышки. Вековая мудрость народа гласит: пустая банка громче гремит. Но есть и обратная связь: грохот опустошает.

Если продолжить описанную ранее «игру в теорию с переходом на личности», легко увидеть, глядя на наши реалии, как, например, реализуются концепты национального, государственного «интереса» в нарциссической идеологии и политике – что здесь ставят во главу угла, а какими жизненными потребностями страны, общества и государства легко жертвуют ради возлюбленного отражения.

То же с «влиянием» и «мощью», когда боевая раскраска и победный клич важнее реальных успехов и самой боеспособности (когда «театр военных действий» в первую очередь именно театр, без кавычек, буквально).

В социальной политике выполнение реальных обязательств также разменивают на подыгрывание гипертрофированному коллективному самомнению – и большинство размен принимает. Фиксация на ценностях величия нации смиряет с обесцениванием национальной валюты, доходов и накоплений, личного достоинства, здоровья и самой жизни.

Те же проблемы с самобытными ценностями, которые поднимают Россию на недосягаемую другим народам высоту, но которые никто не может сформулировать так, чтобы это не выглядело карикатурой на живую мораль и установки населения, тем более элит.

Древняя притча «Вам шашечки или ехать?» – это в том числе о смысловой пустоте: об идеологии без идей, об аксиологии без ценностей и о культурной политике без культуры. А также о психологии самодовольной нищеты. Таксист машину пропил, и остались лишь «шашечки», зато много.

Страна и мир: уважение, интерес, влияние

Один из ключевых штампов новой российской идеологии – «влияние страны в мире». В обычных ситуациях влияние прямо или косвенно конвертируется в национальный (государственный) интерес: влияют не ради самого влияния, но ради чего-то практически значимого. Это не отменяет пассионарности и национальной гордыни, однако всегда остается вопрос меры. Чаще пафос и гордыня нужны, чтобы мобилизовать массу на борьбу за интерес. «Патология» зашкаливает там и тогда, где и когда сутью активности становится удовлетворение гордыни, в то время как «реальный» интерес непоправимо страдает.

Слова «патология» и «реальный» здесь неслучайно взяты в кавычки. Идеократия, например, ничуть не менее правомерна, чем режимы шкурного интереса и функциональной рациональности – просто в ней другая «норма». И она всегда нарциссична: здесь положено любить Идею в себе, а не себя в Идее (хотя в жизни чаще наоборот). Но есть здесь и асимметрия. В СССР был тактический принцип: формулировка «это вопрос политический» оправдывала любой экономический абсурд и организационную дичь. Но в стратегии предполагалось, что новый строй победит также и в экономике, не говоря о рациональном знании и технологиях. Уже побеждает! Отсюда спутник, Белка, Стрелка и целый питомник космонавтов. Интеллектуально-духовное влияние в мире достигалось не только идеей справедливости, но и практическим оптимизмом, верой, что производительные силы уже завтра польются полным потоком и зальют всех по потребностям.

Смысл нынешней борьбы за «российское влияние» резко редуцирован и сводится в основном к уровню и тону переговоров. Влияние в чистой риторике: как мы с ними разговариваем – и как они позволяют себе разговаривать с нами. Даже не с нами, а с нашим вождем и его уполномоченными, коих всего-то один-два.

Пропаганда внедряет в народ идею с красивой аллитерацией «Обама чмо», а потом та же самая пропаганда с упоением в бою вещает, как два лидера встретились в кулуарах саммита и беседовали час (!) вместо 20 минут. Доминирующая символика: кто куда и к кому приехал, по чьей инициативе состоялся телефонный разговор. В более общем виде: с кем страна в лице вождя «разговаривает на равных». Проблемы начинаются, когда ради символического и более чем условного «влияния» жертвуют влиянием реальным. И интересами, вполне понятными и считаемыми в терминах прямых потерь и упущенной выгоды.

Страна как распластанный богатырь с булавой, у которого атрофируется органический функционал: экономика, технологии, знание и культура, системы жизнеобеспечения. «Тело без органов» (Делез и Гваттари в буквальном смысле). Еще удается как-то потрясать доспехами. СССР не только пугал, но и реально влиял на ситуацию в мире, в том числе идеями на экспорт – всей твердостью своей «мягкой силы». Всемогущество нынешней России больше в ее собственном воспаленном воображении, а остатки влияния поддерживаются экспортом нефти и страха – больше предложить нечего.

Высшие ценности

Нарцисс «идеален», только пока он идеалистичен, а потому нуждается в особой политической онтологии. Прагматика и расчет резко спускают на землю, а на земле нарциссы не живут.

Модернизацию, инновации и экономику знания с человеческим капиталом можно замерить и исчислить. В итоге все равно Счетная палата приходит в Сколково. В этом плане у духовности, скреп, идентичности, традиции, морали и совести есть неоспоримое преимущество: они бестелесны и не поддаются калькуляции. Эти ценности ничего не стоят, ибо бесценны, а значит, их можно продавать за так и даже с наваром для себя (политическим и не только). Но это огромная цена для страны, бросающей дела и впрягающейся в одну работу – гордиться собой в прошлом и начальством в настоящем без надежд на будущее, хотя бы мифических.

Все эти новые, неведомые народу слова отдают смысловым вакуумом. У нас проблем с идентичностью больше, чем у других (Рубцов А. Российская идентичность и вызов модернизации. М., 2009), однако именно мы призваны, как никто, хранить свою идентичность и гордиться ею без объяснений, какая она и что это вообще такое.

Похожие провалы с ценностями. Первое сочинение Минкульта про основы культурной политики помимо странных идей отметилось сплошным негативом. В этой «апофатической культурологии» было все на отрицании: Россия не Европа (не Азия, не Запад, не Восток); традиционные ценности – это когда Ярославна не мастурбирует на шесте за кокс; государственная политика – это когда чиновник сам пресекает «вредное» и отказывает в финансировании «малополезному».

Чуть позже была попытка дать списком сами эти традиционные ценности: «правдивость, законопослушание, любовь к Родине, бескорыстие, неприятие насилия, воровства, клеветы и зависти, семейные ценности, целомудрие, добросердечие и милосердие, верность слову, почитание старших, уважение честного труда». Такие оральные кодексы всегда напоминают рваный набор благочестивых банальностей, не нуждающихся в визировании сверху. Но у нас это не проходит ни как слепок реальной истории, ни как нормативная модель. Тем не менее объявлено, что именно нынешняя, актуальная Россия, что называется, «во плоти», уже превосходит весь остальной падший мир во главе с Западом по части духовности и морали. Если авторы этого прейскуранта нематериальных ценностей хотели пародировать нарциссизм новой идеологии во всей его вызывающей грандиозности и подавляющем других великолепии, то да, но не более.

Источник: Политический нарциссизм в России: триумф пустоты // Forbes, 17.10.2016. URL.