Читать книгу Раз-раз, зато не Микаэль - А. Я. Миров - Страница 3

И без того немногословная компания стала ещё тише. Бык упёрся взглядом. Лил скинул рюкзак. Лул расстегнула плащ. Сныть закусил сочным листом. Я промотал в голове всё, что было известно. Итак, в четыре часа дежурному поступил звонок. Забредшая к Тихому за порцией романтики влюблённая парочка обнаружила труп малолетней девочки. На место в срочном порядке был отправлен участковый. Вон он, ровно одна штука. Кстати, почему участковый? Видимо, вчера именно от него отвернулась удача, припомнив, что, ежели не везёт в картах, то непременно повезёт в любви. И он скорее всего не расстроился, глядя, как выигравшие коллеги собираются домой. К жёнам же, а там какая любовь? Ему, холостому, карты точно не врут. Ему, молодому и свободному, однажды повезёт встретить ту самую, что круто изменит его жизнь. Что ж, карты не соврали. Встретил, ту самую, и сейчас старательно топит страх от встречи, пялясь в равнодушную гладь.

– А где свидетели? – прорычал Бык Дмитриевич.

– Домой отпустил, – пискнул участковый, не оборачиваясь. – Они же это….

– Они же что? – мирно осведомилась Лул, склоняясь над телом.

– Невиноватые, – проблеял карточный везунчик.

– Ну это суд будет решать, – констатировал Лил, надевая латексные перчатки.

– Иииииии это….

– Что это? Не мычи! – похоже, Теплов вместе с шапкой позабыл захватить из дома терпение.

– Истерика у них. И у неё, и у него, – выдавил участковый и, обессилив, примостился на корточки.

– Слабые нынче мужики пошли, – почти пропела Лул, убирая налипшую прядь с лица девочки.

– Координаты хоть их взял, – смягчился Бык, заметив свежую рвоту.

Участковый стыдливо кивнул.

– Они опознали…. её? Плохо, – Теплов дыхнул в спину замотавшему головой подчинённому, – Очень плохо, – начальник посмотрел на меня.

– Да, прежде, чем искать автора преступления, придётся потратиться временем на идентификацию его творчества.

– Автора, – он скривил губы, – Эвоно как сказал. Может, этому автору ещё прикажешь премию какую выдать?

– Будет зависеть от уникальности его работы.

– Ну и как, уникально?

Лил и Лул вместе пожали плечами. Внушительный стаж лёг мешками вокруг глаз, им стало трудно видеть уникальность в обыденности. Ординарный ребёнок предположительно пяти-шести лет. В самом заурядном сарафанчике, разукрашенном в несуществующие цветы. Такими нарядами тошнится каждый прилавок местного и соседних рынков. Обычное телосложение, ножевые ранения в области живота, ссадины на лице, возможен факт сексуального изнасилования традиционным способом. Вероятная причина смерти – асфиксия путём удушения. Обыкновенная смерть для обыкновенной девочки.

Из леса донеслось оханье, перемешанное с аханьем, на тропинку высыпалась горстка человечков.

– Допроси их, – приказал Бык жующему капитану.

– Всех? – Сныть подпрыгнул, от неожиданности вместо листа прикусил губу.

– Нет, выбери того, кто больше понравился. Конечно, всех! И не пускай их сюда, чтобы не затоптали. Этого с собой забери, – подполковник кивнул на участкового, игравшего в гляделки с Тихим.

Вечный зам радостно бросился к сослуживцу, подхватил его подруки. Тот не сопротивлялся. Облокачиваясь друг на друга, правоохранители резво двинулись вверх, навстречу толпе. Живой, здравствующей, требующей. Ну не готовили парнишек работать с теми, кому их права уже безразличны. Искать хамов, справляющих нужду в общественном месте, воров, коим чужая вещь дороже своей, пусть даже убийц! Искать, как говорит Бык, не значит найти, что слишком справедливо в отношении обоих представителей системы. Но то не суть. Главное, сам процесс, пусть и бестолковый, направлен в отношении тех, кто способен на реакции. Ищутся невоспитанные, невоздержанные, недобрые и, главное, немёртвые. Живой – основное качество преступника, обрекающего его на быть достойным поисков. И сейчас оба ищейки споткнулись о жертву. Для них она через край отличается от представлений о норме: слишком маленькая, чтобы быть такой мёртвой.

Страх этой аномалии пропитал воздух. Его вдыхала Лул, бережно осматривая тело. Им дышал Лил, судорожно готовясь к транспортировке. И вместе они истово не думали о своём сыне. Родители, видавшие смерть в самом её неприглядном состоянии, отчаянно гнали из головы образ их любимого мальчика-ровесника этой безымянной девочки. Такого же маленького, такого же беззащитного пред невоспитанными, невоздержанными и недобрыми. И такого живого. Соблазнительно живого для немёртвых.

Конечно, они не корили участкового, что отныне так бы и чах над водами. Всю оставшуюся немёртвость. Они не пеняли Сныти за то, что он жевал листья, сжевал бы кору, сожрал все деревья по корни, чтобы не видеть труп ребёнка. Они и сами хотели бы жевать и чахнуть, чахнуть и жевать, только бы маленькая смерть исчезла из их взрослой жизни.

Бык и тот расшагивал по берегу в состоянии не по себе. Хотя его совместные с Валентиной ночи так и не привели к деторождению. Теперь уже так и не приведут. Настоящий мужчина, не могущий чего-то достичь, делает вид, что этого чего-то достигать и не хочет. Категорически не хочет, поэтому совместные ночи с женой обернулись самостоятельным храпом, от коего потомству точно не быть.

– Ну! – Теплов вперился в меня угрюмым взглядом.

– Жертва….

Он хотел проткнуть мою голову насквозь. Лишь бы я ничего не говорил.

– Девочка…. Девочка не из местных, скорее дачники. Сельчане её так и не опознали. Значит приехала из города. Достаток ниже среднего. Родители тонут в работе, дочь отправили поплавать на озеро. К кому-то из тех, кто пренебрегает общественной активностью, ибо в ином случае интересующий нас опекун нашёлся бы среди заблудших сочувствующих. На озеро пришла не одна. Рядом был тот, кто хорошо знает дорогу. Какой-то её новый знакомый…. Или неновый. О вспыхнувшей ссоре рассуждать глупо, поэтому уверен, что вели её с конкретной целью. Достигнутой…. Скончалась не от удушения.

– А от чего? – в подполковничьих глазах мелькнул испуг.

– От повешения, – я указал на седой обрывок бечевы, запутанной ветром в лапах ивы. – Верёвка старая, не выдержала трупа…. Тела. Девочка…. Тело упало. В волосах грязь, характерная для береговой земли.

Бык, не моргая, смотрел, как в травяных зарослях суетятся Лил и Лул. Вместе. Будто семейство вьюрковых порхает над своим гнездом. Он охраняет семью от непрошенных гостей. Она оберегает исключительно своего птенчика. Птенчика, которому не суждено стать птицей. Не суждено летать.

– Как же она оказалась там?

– Её перенесли. Участковый. Чтобы вода не замыла тело.

Сныть на пару с повеселевшим коллегой после безрезультатных опросов разворачивали любопытствующих восвояси. Пропускали к месту тех, кого проявлять интерес вынуждала работа. Бригада подчинённых Лил и Лул осторожно укладывали труп на носилки. Трепетно накрыли. Аккуратно поднялись и двинулись к тропинке, дрожа от неприятных мыслей. Будто ответственным грузчикам наконец-то доверили вазу, а то всё мусор да хлам.

Бесполезные свидетели расступались. Предлагали помощь. Навязывали содействие. Хлюпали носом, хлопали глазами. Прям и не зеваки вовсе, а плакальщики. Если бы служебная машина отказалась преодолевать не только лес, но и весь город, процессию сей факт не разу бы не остановил. Так и волочились бы за санитарами до самого морга. Зной, расстояние, жажда? Плевать! Плевать и плакать.

– Ведь тебе её совсем не жалко? – начальник прищурился, закусил нижнюю губу.

В голову лезло что-то типа «ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь?», и хоть работаем мы не первый год, формальную дистанцию ещё не прошли до конца, потому я промолчал.

– Закончишь здесь, жду в отделе.

Он поравнялся с поджидающей четой Лосевых. Хлопнул Лила по рюкзаку, словно там была кнопка пуск. Компания двинулась по тропинке. Лул помахала мне рукой.

Когда они скрылись в лесу, я опустился на траву. Мог бы сесть и раньше, но помешали уважение и другие общественные приблуды, которые надо соблюдать. Зачем-то. Зачем-то принято сочувствовать, переживать, окунаться в другие производные слова «жалость». Это же неразумно. Это мешает. Ещё в школе нас учили, что труп – понятие неодушевленное. Как шкаф. Песок. Ваза. Даже, если она из самого тонкого и дорого хрусталя. Это всё равно не делает её живой. Как и безымянную девочку уже никто не избавит от ипостаси трупа. Разве её можно жалеть? Шкаф вызывает сочувствие? А песок? Кто-нибудь переживает из-за вазы? Только в том случае, если дорогая вещь перестала быть целой. Потому что осколки теряют в стоимости. Следом падает значимость владельца. И ему жалко себя. Себя живого и теперь уже не такого важного. На ощущения вазы ему плевать.

Вещи нужны для чувства полноценности. Много вещей – для соревнования среди других таких же полноценных, которые в забитых до отказа роскошью домах гниют от одиночества. Засыпают и просыпаются с пониманием своей ущербности. Даже им самим до конца жизни не удаётся переубедить себя, чего же ждать от неодушевленных предметов? Пусть их многое множество, каждая из коего стоит тысячи, миллионы, ярды. Они всё одно бесполезны. Бесчувственны. Безжизненны. Как найденная девочка. В уродливом дешёвом сарафане с рисунком в несуществующий цветочек.

Я не умею переживать. Бык в курсе. И мы оба знаем, что осмотр уже закончен. Но он был вынужден соврать действительности. Ему нужно время для переваривания. Поэтому он не меня оставил. Он себя унёс. Это было единственное, что он смог вынести.

Чувства ослабевают разум. Мозг вынужден генерировать производные жалости, вместо того, чтобы выдавать решения. Жалость – основа всех чувств, именно на этой рыхлой, гниющей почве растут любовь, ревность, восхищение, зависть, радость, обида. Но люди продолжают гордиться своими слабостями, выдавая их в форме широкой души. Твёрдо стоять на ногах – это не про них. Болото в голове не способствует твёрдости или устойчивости. Утопать в чувствах, захлёбываться эмоциями – вот их путь, их конечная точка. Они взвалили на разум слишком много условностей, поэтому не могут думать, не могут отличить призвание от приговора.

Теплов глубоко нырнул в жалость. Начал задыхаться. От зависти. Ко мне, ведь я остался сухим. А он обмочился. Но этого никто не заметил, потому что все вокруг заливались слезами и писались от радости из-за того, что несчастье прошло по касательной. А я увидел. И Бык не простил. Не смог простить. Я не обиделся. Не проиграл. Это он тоже увидел, и также не простил. Люди сами выстраивают свою замкнутость. Им нужно где-то бегать. Необходимо что-то чувствовать. Важно как-то оправдать своё существование.

Я посмотрел на часы. Потом на обрывок верёвки. Время не запомнил. Глянул чисто механически. Солнце выжигало на спине второй том своей биографии. Пора обратно. Хорошо, что не послушал Лул и приехал на своей машине. После нудного шествия по лесному массиву меня ждёт прохладный салон припаркованной в тени иномарки. На работу сегодня не поеду. Пусть начальнику будет приятно. Сильные должны делать подарки слабым. Для этого придумали красивый термин «благотворительность». Когда ты выкупаешь у поломанных право на крепость. Странно платить за своё, постоянно платить, наделяя покупку эпитетом условная. Но это общемировая странность. Как налоги на твою землю, за кою ты однажды отвалил немалую сумму. Поборы за твоё авто, которое якобы доламывает не знавшие ремонта шоссе. Будто эти деньги пойдут на поддержку дорог. Разве что моральную. Как и в случае с дачным участком. Чиновники додумались монетизировать своё сочувствие, потому что их разум не перегружен жалостью.

Трава хваталась за ноги, умоляя не оставлять её один на один с несносным озером. Умаянный природой я не заметил корешка, торчащего посередине истоптанной дорожки. Упал на руки, правая ладонь начала саднить. Расплата за невнимательность. Сосредоточение проиграло попыткам сочувствия. Ничего нового, я и так это знал: стоит забить голову ненужными мыслями о ненужных других, и ты уже сбит с дистанции. Отравлен пустыми эмоциями. Начинаешь сожалеть. Я начал. Мне жаль израсходованных на Быка мыслей. Это глупая трата. Ровня погоне за модой, ведь красивая одежда так нравится окружающим. Почему бы не выбросить несколько своих зарплат разом во имя людского восхищения? Потому что это не то, что достойно приобретения: оно бестолковое и быстро портится. Как фруктовая кисломолочка из рекламы. У каждого человека в голове йогурт – это вкусно, но вредно.

Я упёрся на колени, посмотрел на руку. По ребру ладони засеменили кровяные капельки. Сел, обернулся. Почему местные не выдернут этот чёртов корень? Забота о природе? Которая на самом деле лень, когда проще навсегда запомнить, чем один раз убрать. Они и по жизни перепрыгивают через несовершенства, называя это принятием. Лишь бы ничего не делать.

Поднялся, отряхнул штаны, сделал вид, что теперь они чистые. Повернулся спиной к Тихому, сделал шаг. Что-то не так. Посмотрел по сторонам. Глянул на корягу, взявшую обязательства подножки. На мягкой тропинке две мелкие впадины от моих ладоней. Чуть поодаль – ещё две. Кто-то тоже упал. Но не на четвереньки. Растянулся плашмя. Недавно. Небольшого роста. Убегал с озера. И не потому, что боялся куда-то опоздать. Кто-то видел убийство. Именно страх наказания заставил мчаться в лес, позабыв осторожность.

Сел в авто, спина прилипла к креслу. Завёл двигатель, открыл окно, полез в бардачок. Окровавленные салфетки заняли пассажирское сидение. Пристегнулся, хотя в этом и не было смысла – я и так на отлично приклеен к спинке. Очередные условности. Дорога не сулила встречных машин: весть об убийстве на озере успела поселиться в каждом доме, и самые любопытные успели начать бояться.

Управление давалось с трудом. Руль хотелось оторвать и выбросить. Болела правая рука. В унисон заныла левая. Так мне и надо. Почувствовал себя диссидентом, наказанным за мысли. Да, я тоже испытываю эмоции. Но они несравнимыми с общечеловеческими: беднее, тоньше, прозрачнее. Глубины переживаний не мой конёк. Остаётся глубина мыслей.

Пока выбоины заигрывали с шинами, я воображал себя в душе. Нет, это не пот со лба, это вода из лейки. После надо будет покататься по улицам, вдруг повезёт? Мне часто везёт. И я увижу небольшой рост и разбитые коленки. Он непременно должен был разбить коленки. Возможно, даже и подбородок. Это было бы очень кстати.

Мелькнула табличка, возвещающая о въезде в мой населённый пункт. Предвкушение горячего кофе и холодного душа набросили скорости. Тост и джем. Люблю сладкое. Да, я умею любить. Например, я люблю свою работу. Свою квартиру. Люблю жёсткие джинсы и мягкие кроссовки. Ещё очень люблю свою малую родину. Реально маленькую и несовременную. Напуганную гибелью неизвестной девочки. Ведь, чем дальше от столицы, тем мельче преступления. Воровство, и то из ряда вон деяние. А тут целое убийство. Кража жизни. Со взломом половой неприкосновенности.