Читать книгу Раз-раз, зато не Микаэль - А. Я. Миров - Страница 5
ТРИ
Оглавление– Почему думаешь, что ребёнок? – Бык опорожнил чашку горячего кофе, но так и не смог сжечь зевоту.
– Или карлик.
– С карликом было бы проще.
– Даже слишком. Потому думаю, что это ребёнок. Мальчик. Влюблённый. Увидел как предмет его детской страсти некто ведёт на озеро. Проследил. Теперь надолго обеспечен бессонницей и кошмарами.
– Лул сказала, что девочку повесили.
– Удивительно. Было бы, если бы она сказала что-то другое.
– Не шурши! Я тебя похвалить хотел. Ты молодец. Отлично поработал.
– Принято. Где Сныть?
– Дома валяется. Вчера обожрался в лесу.
– Теперь природа рвётся наружу.
– Бестолочь. Глаз да глаз за ним. А ты чего хотел?
– Хотел про участкового поспрашивать.
– Так давай я тебе его самого вызову!
– Не, мне бы про него, а не от него. С ним потом.
– Он, кстати, признался, что девочку из-под ивы взял. Говорит, перенёс, чтоб в озеро не смыло. Наказать?
– Похвалить. Если бы смыло, было бы суетнее.
– Чё думаешь?
– По городку ещё покататься.
– Не доверяешь Карапетянычу?
– Доверяю. Если мальчишка местный. Если приезжий, то надо посмотреть места, куда Карапетяныча не пустят.
– А, если он из села? Ты же говорил, что девочка из дачников.
– Передумал. Она слишком загорелая. Это свойственно сельским детям. Из развлечений – сад да поле. Никаких гаджетов и телевизора, хочешь не хочешь, с бледностью расстанешься.
– Ну да, – согласился Теплов, почесав затылок.
Подпол что-то ещё говорил, но всё осталось с ним. Я отключился. В глазах потемнело. Нет, не обморок. Это ночь, время, когда свидетелям положено спать. Но какой-то любопытный мальчишка видел, как луна гладит застывшее лицо. Как вокруг кукольной шеи извивается верёвка. Как обмякшее тело зависло меж небом и землёй.
Улицу жгло вчерашним солнцем. Прохлада возвращаться не планировала. Я сел в машину, открыл окно. Поехали.
Ретретинск выглядел как и положено выглядеть, когда звание столицы не светит ближайшую вечность. Всё, как и везде. У приезжих особых проблем с адаптацией не возникнет. Особенно у тех, кто пожалует прямо из прошлого столетия.
Будни стираются о трудов твердыню. Выходные, как правило, длятся ровно до полудня. Опосля местные разбегаются по делам, не уместившимся в прошедшую пятидневку. Кто вальяжно шествует в центральный и по совместительству единственный парк, чтобы там придать ногам ускорении да подбодрить коленные суставы. Ведь мода, как известно, границ не знает. И пусть умные часы с мудрыми мотивациями границу Ретретинска не пересекали, бабушкин компот, дедушкины кеды и оставшиеся с Олимпиады-80 лыжные палки вполне себе прекрасные детали для здорового образа жизни. По крайней мере, хватает на то, чтобы высокомерно поглядывать на скамеечных сидельцев и прудовых уточек кормильцев.
Те, кому по душе впечатления, отправляются смотреть на толстеющих с хлебушка водоплавающих птиц, худеющих от зависти кедовых бегунов и палочных шастунов. Иные расслабляются в зале центрального, аки парк, кинотеатра, устремляются на повышающие самоуважение курсы или разбредаются промеж музеев, коих в Ретретинске ажно две штуки. Приезжему, особливо тому, кто из города, может показаться, что культурных ценностей тут кот наплакал. А вот гостям из деревень, рассыпанных вокруг городка, всё очень даже нравится. У них ведь по адресу коты да кошки, глядючи вокруг, плачут так, что ковчег в пору строить. И наверняка бы построили, люд-то работящий, компьютеров не ведающий, но вот мешают им водка разлитая да поля разворованные. А для культурного обогащения препятствий нема, потому селяне частенько наведываются в Ретретинск дабы вдоволь налакаться одухотворением.
Первый храм культуры и отдыха, ежели вести отсчёт по старшинству, представляет собой классическую избушку с тлеющей под звёздами черепицей, растрескавшимися брёвнами и подвыпившими ставнями, что жалуются на судьбинушку, едва удастся застукать крадущийся мимо ветер. Ассортимент – сплошь поделки когда-то живших здесь людей: живших до того момента, пока преступный закон не сослал их в темницу долгосрочного пребывания, откуда они и шлют в родной край выточенные из буханки ложечки, слепленные из мякиша чётки и прочие артефакты муки и неволи.
Второй сосуд с искусством обосновался внизу пятиэтажного здания, что по меркам городка приравнивается к фойе небоскрёба. Посвящён музей личности и деяниям выдающегося политика и отчаянного либерала, твёрдо стоящего в оппозиции к власти, Петра Витальевича Заманухина. Жители городка давно не маются пустыми вопросами, на вроде, что это за фрукт и какого овоща ему целое помещение отвели, когда егойную физиономию по телеку не кажут. Да и чего серое вещество попросту тормошить, вдруг оно как сельская водка и деревенские поля имеет свойство заканчиваться? Тем более все ответы пропечатаны в названии учреждения: музей имени Заманухина П. В. – известного политика тире оппозиционера тире либерала. И каждый, кто осилил ту надпись, бодро отпечатанную на принтере самой администрации, вполне себе представляет, почему сего деятеля лишают голубых экранов. А те, кто находит приклеенную синим скотчем за уголки: верхний правый и нижний левый, картонку элементом перфоманса, творимого Заманухиным в столице во имя простого народа, даже разделяют взгляды Петра Витальевича. Правда, самих взглядов никто в глаза не видел, но от фотографий, составляющих большую часть экспозиции, веяло непокорством и чуть-чуть лаком для волос.
По части посещаемости ретретинским музеям может позавидовать средней популярности столичный артист. В кассах билеты не залёживаются, экспозиция постоянно пополняется. Слабые преступничают, сильные судят. Тюрьма не терпит пустоты, а её содержимое, то бишь содержанты, дабы остаться в веках помимо сводок и личных дел, работают на славу, так сказать, отдают долги обществу по́том, кровью и чёрным хлебом.
Пока арестанты коптят застенки на благо отечества, Пётр Витальевич Заманухин, тот самый либерал-оппозиционер, чей скарб экспонатом зовётся, регулярно обновляет выставку имени себя при помощи аж самого мэра Ретретинска, старшего брата нашего Сныти. Глава городка, Гэгэ – еле слышно шепчет секретарша, печатая какой-нибудь важно-неважный указ, отъявленно пихает культуру в массы. Но не от избытка душевных порывов. Лоббирование загадочного Петра Ильича путалось в жидкой кроне генеалогического мэрского деревца.
Местный предприниматель Заманухин, чья история начинается братьями Жил и Был, с детства очень любил тепло, посему стремился к нему аки железяка к магниту. Мальчиком грезил о море, в которое солнечный диск бросает лучи-кипятильники, а оно шипит на песке от удовольствия, обжигая ступни гуляк. Юношей тянулся к девушкам погорячее, чтобы могли разделить пылкость его сердца и остудить раскалённое желание чужого тела. Мужчиной, разочарованным в любви и горячительных напитках, искал, где бы нагреть руки. И нашёл. Устав мёрзнуть у скромного костра родного края, чьё тепло, если и чувствовалось, то едва-едва, Пётр Витальевич махнул в столицу, что искрилась возможностями и пламенела дензнаками. Не город – огонь. Жену и сыновей Заманухин с собой не взял, они к высоким температурам не привыкшие. Да и зачем тащить тлеющие паленья, когда сам намерен отжигать?
Пока его семья выживала, благодаря натруженным рукам брошенной супруги и по совместительству матери-одиночки, Пётр Витальевич жил на широкую ногу. Сделав для сыновей всё, что можно и за гранью возможно, женщина отошла в мир иной. Старший деть худо-бедно вырос в студента философских наук, потом стал аспирантом, и это при нестерпимой ненависти к обучению и книжкам любого содержания. Но чего не сделаешь, лишь бы в армию не идти? Впитывал знания, воспитывал брата. Чаша весов медленно и настойчиво клонилась в обратную сторону: сын поднимался в то время, как нерадивый папаня пускался во все тяжкие. Далёкие от честности заработки таяли, вклады замораживались, спина холодела от похождений по нисходящей. Понимание, что подбросить дровишки в затухающий костерок перешагнуло дело чести, став необходимостью выживания, Заманухин сделал рывок и угодил прямиком сначала под статью, потом на скамью, а после в зону. Вопреки ожиданиям про пики точёные и вилку его не спрашивали. Он вообще никого не интересовал. И им никто более не интересовался. Тут-то Пётр Витальевич и вспомнил про семью. Писал письма без ответа, молил пощады без прощения. На эмоциях полез в драку с конвойным, чем заработал фингал под глазом и отказ от условно-досрочного с пометкой «особо опасен».
В общем, незавидное будущее махало горемыке-арестанту безобразной культёй. Да вот поди ж ты, заехал на зону неприглядный мужичонка. Слово за слово, выясняется – земляк. Батюшки, какая встреча. А ну что там в родном городке? Мэр новый? Да ты шо! И не ворует? Видать, наворовал уже. Просто честный? А такое бывает? Может, дурачок? Как звать? Ираклий? А не Петрович? Да ну, конечно, Петрович! Заманухин? Как нет?! А какой? Ах, Сныть! Ну, ясно-ясно. И с той беседы личико сидельца сиять не переставало. Правда, сроку подбавили с вновь открывшимися обстоятельствами, но то даже лучше.
Девичью фамилию жены Пётр Витальевич помнил хорошо. Как забыть, когда собственно из-за этого он и женился. Очень уж невесте жаждалось выбросить сие уродство из паспорта. А Заманухин молод был, горяч и податлив. С именами супружница тоже не прогадала. Первенький родился хилым, врачи уверяли, что нежилец. Вот новоиспеченная маманя и нарекла Ираклием – производное от Геркулес. Назвала бы и Геркулесом, но Пётр Витальевич восстал против овсянки. Мальчик вырос в упитанного крепыша, а тут и вторенький подоспел. И что ж ты будешь делать, на свет явился слабее брата. На и ему производное от Геркулеса – Эркюль. Мальчишка окреп, только что не упитался, с боков всё в рост ушло. За третьим Заманухин уехал в столицу. Жена мужа прокляла, фамилию вернула, о том, что был когда-то в её жизни сей подлец, старалась не вспоминать. Однажды выложила старшему всё, что о папане думает, на том тему и закрыли.
После института Ираклий распределился в мэрию на подай-принеси. Обязанностями не пренебрегал, знакомства множил. Дослужился до Ираклия Петровича. Потом лично за действующим ГэГэ указы правил. А, когда мэр на покой собрался, ибо лучше вовремя уйти, чем своевременно снимут, то дела всем околовластным советом оставили за проворным заместителем. Так Ретретинск обрёл нового мэра – Сныть И. П.
И именно ему повадился писать заключённый Заманухин П. В. Ираклий Петрович, не дожидаясь сторонних намёков, прекрасно понял, чем грозит возвращение блудного отца. Посему, ничего не говоря брату, поднял все связи, и родному папаньке таки удвоили меру пресечения. Однако от помощи родственнику сие обстоятельство не уберегло. Страшась того, что Заманухин выйдет на СМИ и начнёт разбрызгивать воспоминаниями направо и налево, мэр исполнял маленькие отеческие просьбы. Вскоре Пётр Витальевич совсем очумел от сыновьего участия в его жизни, потому за передачками сигарет «каких дешёвых» и вкусностей к чифирю «немного, буквально сто граммулек» последовали спортивный костюм «нормальный такой, шоб перед братвой нестыдно было», мобильный телефон «с зыкой фотокамерой», непосредственно сами «лавэ», и, как вишенка на торте успешного шантажа – музей. Имени Петра Витальевича Заманухина. Известного политика тире либерала тире оппозиционера.