Читать книгу Убийство в прямом эфире - А.А. - Страница 12

Май, 1993 г.

Помнишь, день рождения в пятом классе, и тебе двенадцать лет.

Вот тогда, на зависть всем ребятам,

Я принёс свой розовый букет. (с) «Веселые ребята»

Черт возьми, как же я это ненавижу! Я ору во всю мочь, как загнанный зверь, сотни децибел мечутся туда-сюда внутри тесного туалета центрального ДК, со всех сторон обложенного бледно-зеленой звенящей плиткой. Чуть ли не разрываю замок на спинке платья, минут десять не могу его расстегнуть, застрял между лопаток, скотина! Стягиваю лифчик и швыряю в мусорное ведро. Там тебе и место! Снова опускаюсь на унитаз, бессильно рыдаю. Правда, без слез. Мне ведь даже пореветь нельзя! А так хочется…

Я сижу на грязном унитазе в изумительном самодельном бархатном платье, сплошь расшитом жемчужными бусинами и стеклярусом – и где она только их нашла? Чем платила? Это раньше мы могли достать какие угодно ткани и украшения – из-за рубежа, пошиться в самом лучшем ателье города, а сейчас все изменилось.

Больше года прошло, как папа пропал, а маму «попросили» уволиться из администрации в самый разгар кризиса. Новая власть – новые управленцы. Мама осталась одна с нами, двумя девочками-подростками. Мы давным-давно едим кашу не только на завтрак, но иногда и на ужин. Тома донашивает мою одежду, да и мама ходит в старом. Только я одна с этими выступлениями тяну и тяну деньги, которых нет. Мама нашивала эти бусинки в поезде по дороге сюда – весь день и всю ночь, легла только под утро. Я хотела помочь ей, но она скомандовала «идти спать, ведь завтра нужно сражаться». И я уснула, а она еще много часов продолжала шить. И даже сейчас у нее сна ни в одном глазу – ждет нашего выступления в зале. Осталось каких-то двадцать минут до нашего выхода на паркет. Если я разревусь сейчас, то ни за что не успею нанести макияж заново. Кто дал тебе право ее подвести, Саша? Соберись.

Я шумно выдыхаю, и выхожу из кабинки к умывальнику. Как назло, прямо над ним висит огромное зеркало, мимо которого не пройти, как ни старайся. И я снова вижу эти унылые отростки. Как же убого они выглядят! Но что делать? Сейчас я снова выйду в зал, и все будут смотреть на мои проклюнувшиеся бугорки в том месте, где-либо должна быть нормальная женская грудь, либо, в случае девочки, груди быть не должно совсем. У меня же нечто среднее, как жопа у лягушки. Перед последним прогоном я уже в отчаянии нацепила этот бюст, и как же пожалела! Лямки скользили, периодически сползали, я весь танец думала только об этом чертовом лифчике, о том, какая я в нем неуклюжая и, в конце концов, вот – сорвалась. Оттолкнула Олега и убежала в туалет рыдать. Что он подумал? Оставила одного в зале. Я ни разу еще так с ним не поступала…

Когда моих родителей настигла перестройка, и папа… не смог это пережить, именно Олег захотел остаться со мной в паре и даже настоял на этом. Он единственный сын в своей богатой семье, его желания – это закон. Поэтому о замене меня не могло быть и речи. Родители Олега холодно относились ко мне и моей маме, но делали это молча. Ведь самое главное – наш с ним результат. Они растили победителя, и я была его отличным вспомогательным орудием на пути к званию чемпиона мира. Но расходы на занятия, костюмы и бесконечные конкурсы никто не отменял. Мама ни разу не попросила родителей Олега помочь нам материально, оплатить сборы или взносы. Ей было бы слишком стыдно просить, расписавшись при этом в своей беспомощности. Это не про неё. Поэтому она делала все возможное, чтобы не ударить в грязь лицом, ни при родителях Олега, ни при ком бы то ни было еще. От меня требовалось только лишь показывать класс на паркете. А не распускать сопли на умывальник! Нам нужно выложиться по-максимуму, иначе прощай, Чемпионат России, прощай «открытый класс». И мама покупала билеты сюда зря. Все ее бессонные ночи, платья эти – все зря! Он снова стучит. Это точно он, Олег. Понял где искать меня.

– Саша, я знаю, чем помочь тебе, открой.

Ну конечно ты знаешь, ты все знаешь лучше всех, поди и лифчик хороший принес? Я снова смотрю на эти бугры, и слезы сами собой застилают глаза. Нет, больше не могу сдерживаться. Левой рукой открываю дверь, а правой стряхиваю соленые капли у самой переносицы, пока те не упали на щеки. Олег – красавчик, как всегда – не постеснялся зайти в женский туалет. Он протягивает платок и «лимонку».

На все выступления, тренировки мы носим с собой перекусы и питье, я делаю «лимонку» – напиток из воды и лимонного сока. «Лимон хорошо утоляет жажду и повышает тонус – чтобы всегда быть готовым взять пьедестал», – как говорит мама. Олег тоже любит простую «лимонку». У каждого своя любимая бутылка. Своего рода священный амулет. У меня розовая, с глиттерными наклейками, которые чуть обтрепались, будто кто-то пытался их отклеить с углов, но они не отлеплялись, и он бросил это дело. Хотя конечно никто кроме меня и мамы к ней не прикасался, обтрепалась бутылка от старости – я не меняла ее несколько лет. У Олега бутылка новая, скромно-серая, вот ее он и принес. Мне, конечно, неудобно пить из «не своей» бутылки, будто бы вторгаясь на его, чужую территорию, и я глотаю побольше, с запасом – заодно прополощу горло. Олег улыбается, будто, не успев мне что-то сказать. И… Я захожусь кашлем, брызгаю на него, на себя, на пол. Я будто проглотила огромную горящую головешку! Водка?!

– …надо было взболтнуть, конечно…

***

Черт! А ведь он действительно знал, чем мне помочь! Уже тогда знал! Миллионы раз я вспоминала то наше выступление. Мы не танцевали – мы плыли, горели. Мы жили. По-настоящему, взросло, манко. Сотни глаз, следящих за нашими телами. И никто из них не знал наш маленький алкогольный секрет. Говорят, что опьянение не дает сфокусироваться. Но это и не нужно, я могла бы танцевать даже с закрытыми глазами. Когда тренируешься 24/7, тело запоминает мельчайшие детали движений, выдает их на автомате. Технически я всегда была невероятно точной: шаги только с носка, только в ритм – просчет в доли секунды. Но в танце важна не только техника, нужно общаться душами. А вот с этой проблемой мне помог справиться алкоголь. Нам аплодировали стоя. Тренер сказала, что это был прорыв для нашей пары. Она почти год вынужденно держала нас в классе, где можно танцевать только восемь танцев из десяти возможных, облегченного уровня. Потому что мы были «готовы физически, но не были готовы внутренне повысить категорию танца».

Мама ликовала. Собрала гостей, тех немногочисленных, кто не отвернулся от нас в тот злополучный год. Все поздравляли меня, сыпались тосты. Мама вспоминала наши бесконечные домашние прогоны «за маму, а теперь за папу»: когда я пыталась отточить новую фигуру, а мама отстукивала ритм каблучками моих первых танцевальных туфель. Это было удобно, туфельки легко помещались в ладонь. В окончание вечера она внесла огромный торт со свечами! Нет, не тринадцатью, свечей было только десять – по числу танцев любой сложности, которые отныне мы можем исполнять в «открытом классе». Ей богу, такого торта даже на моем дне рождения не было. Все фотографировались с ним на заграничный полароид, оставшийся от той обеспеченной жизни, которая совсем недавно для нас закончилась. А я задумчиво водила ложкой по пустой тарелке. Торт всегда был под запретом, берегла фигуру – танцору нельзя толстеть и покрываться прыщами. Сегодня мне можно было все, но – не хотелось. Мысленно я каждую минуту уносилась далеко от гостей, торта, мамы – на паркет, в тот наш пьяный танец, когда он вёл меня, а я полностью ему вверилась. Не было проблем, не было смущения – мы были полностью откровенны. Мы любили друг друга. По крайней мере, любила я.

Вы скажете «с того момента они начали встречаться, а потом жили долго и счастливо». Но нет. С того момента я стала добавлять в свою «лимонку» водку. Не так много, как в тот раз, буквально стопку. Иногда даже всего пару капель. Мне достаточно было знать, что алкоголь там есть, уже от этого знания я чуть расслаблялась и выдавала результат. Но на тренировке и выступлениях мы только танцевали, разговаривать с Олегом было некогда. А в школу я ходила без своей «страховки». Поэтому вне танца мы так и оставались «просто друзьями».