Читать книгу Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорти - Страница 16

Внучатый племянник Юлия Цезаря в мартовские иды находился далеко от Рима, поскольку в конце 45 г. до н. э. диктатор отослал его продолжать образование. Для молодых аристократов было обычным делом служить в качестве контуберналов, т. е. «товарищей по палатке», под началом какого-либо родственника или друга семьи, получившего командование в провинции. Они жили с наместником и членами его штаба, наблюдая за его действиями, так же как они делали это в Риме, сопровождая родственников на Форуме. Юлий Цезарь предполагал взять Октавия с собой в поход на Парфию, чтобы тот таким образом приобрел необходимый опыт. Молодому человеку предстояло отправиться в Македонию, где находилось шесть легионов и значительные вспомогательные силы, готовившиеся принять участие в войне на Востоке. Это была лишь одна часть огромной армии, которую Юлий Цезарь собрал, чтобы отомстить парфянам за Красса, однако наиболее крупные силы весьма кстати дислоцировались в Италии, что делало пребывание в Греции еще более выгодным. Во время подготовки к войне Октавий не забывал и об искусстве политика, покоившемся на двух столпах общественной жизни. Греческие преподаватели риторики ценились особенно высоко, и молодые аристократы часто ездили в Грецию для обучения.[150]

В течение четырех месяцев Октавий, его друзья и сопровождающие лица жили в Аполлонии на западном побережье Македонии. Город был удачно расположен в стратегическом отношении на via Egnatia (Эгнациевой дороге), крупной магистрали, построенной во II в. до н. э., чтобы пересекать весь Балканский полуостров до самых берегов Эгейского моря. Город немало выиграл от щедрости Юлия Цезаря и тепло принял его внучатого племянника. Зимой Октавий занимался постановкой голоса, практиковался в ораторском искусстве, смотрел на тренировки и учения воинов и сам участвовал в них. Помимо легионов он тренировался и с конницей, состоявшей из неграждан – давать ее отряды под командование молодых аристократов было обычным делом. Эти конные части, по-видимому, должны были сыграть важнейшую роль в операциях против кавалерии парфянского царя.[151]

Чтобы новости из Италии достигли восточных берегов Адриатики, требовалось время, и письмо от матери Октавия попало туда не ранее конца марта, привезенное скорее всего одним из домочадцев или людей, как-то связанных с их семейством. Атия написала о событиях мартовских ид, по-видимому, сама, поскольку сообщила только о самом факте убийства. Письмо было лишь частью того, что следовало передать – посланцу нередко поручали сообщить дополнительные детали и трактовки, однако в данном случае он знал немногим больше. Доставивший письмо покинул Рим немедленно и спешно отправился в путь, а потому не знал о том, что произошло после мартовских ид. Как и Атия, он мог рассказать лишь о том шоке, который вызвало случившееся, состоянии неопределенности после этого, страхе перед новыми вспышками насилия, жертвами которых вполне могли стать родственники диктатора. Мать уговаривала Октавия возвратиться в Италию как можно скорее и как можно незаметнее.

Юноша отреагировал на новости в чисто римской манере и обратился за консультацией к своим товарищам, созвав по этому случаю совет (consilium), аналогичный тем, с которыми совещались магистраты и наместники провинций. Двое из членов consilium’a нам известны по именам – Квинт Сальвидиен Руф и Марк Випсаний Агриппа, и они еще не один год будут соратниками Октавия. Оба происходили из той же среды, что и отец Октавия, принадлежа к верхушке италийских городов. Возможно, Сальвидиен был несколько старше, тогда как Агриппа являлся практически сверстником Октавия и наверняка воспитывался вместе с ним с ранних лет.[152]

Когда распространилась весть о гибели диктатора, военные трибуны и центурионы легионов, располагавшихся рядом, явились с визитом, выражая свои симпатии к Октавию, возмущение действиями убийц и предлагая помочь внучатому племяннику Цезаря. Утверждение, будто они готовы были передать себя под его командование и выступить маршем на Рим, вероятно, является преувеличением, однако в их благорасположении к Октавию сомневаться не приходится. Все шесть легионов, стоявших в Македонии, были сформированы Юлием Цезарем после битвы при Фарсале в 48 г. до н. э., и каждый командир в них получил свое назначение или одно-два повышения с одобрения диктатора. Возможно, некоторые служили прежде под его командованием в других легионах. Воспоминания о прежних милостях усиливались и жаждой щедрых наград в будущем. Войны на Востоке были известны тем, что давали возможность поживиться за счет огромной добычи в богатых царствах тех краев. Юлий Цезарь имел репутацию удачливого полководца, никогда не проигрывавшего войн, и чрезвычайно щедрого, когда дело доходило до раздела трофеев. Помимо воинов к Октавию явились представители города, также выразившие ему свое расположение и готовность обеспечить его безопасность.[153]

От римского аристократа ожидали, что он будет спрашивать совета от членов consilium’a, но затем, взвесив все уже самостоятельно, примет решение. Октавий решил плыть в Италию, а не ждать новых вестей, и озаботился относительно кораблей для переправы своей свиты и прочих сопровождающих лиц. Возможно, он зашел в какой-то малозначительный порт на побережье Калабрии, прежде чем высадиться в гавани Брундизия (нынешний Бриндизи). Вскоре стала проясняться ситуация в Риме.[154]

После первоначального шока, вызванного убийством, некоторые сенаторы начали восхвалять заговорщиков, однако простонародье в своей массе не проявило энтузиазма по этому поводу. Речи Брута и других особого впечатления не произвели, так же как и раздача денег – впоследствии историк Аппиан ехидно отметит такой парадокс: от избирателей, которых можно было подкупить, ждали, что они сплотятся в борьбе за свободу. Заговорщики вели себя пассивно и утратили инициативу, так что 17 марта именно Антоний как консул собрал сенат. Брут, Кассий и другие, не чувствуя себя в безопасности, на заседании не присутствовали и по-прежнему оставались на Капитолии. После долгих споров удалось прийти к определенному решению: подавляющее большинство приняло предложение Цицерона о даровании заговорщикам амнистии, все решения и мероприятия Юлия Цезаря оставались в силе. Компромисс был сколь нелогичен, столь и необходим. Диктатор назначил большинство магистратов, и если бы его решения оказались отменены, то, вероятно, никто из назначенных не смог бы законно занимать свои должности – включая Брута, Кассия и Антония. Подобным же образом ни одно провинциальное командование не могло бы считаться легальным, так же, как и новые законы, так что земля, предназначенная ветеранам и другим поселенцам, им бы не досталась. Восстановление республики грозило немедленно погрузить государство в хаос до новых выборов, и каждый закон или постановление пришлось бы принимать заново.

Юлию Цезарю по предложению его внучатого племянника декретировали общественные похороны. Они состоялись в центре Форума – скорее всего 20 марта. Руководил всем Антоний, он же произнес надгробное слово. Наши источники расходятся в том, как долго и что именно он говорил, однако в отношении результата сомнений нет. Антоний показал толпе тогу диктатора, пронзенную кинжалами и забрызганную кровью, в то время как его восковую статую укрепили благодаря особому крану, подобному тем, что использовали в театрах, и поворачивали так, чтобы показать зрителям все двадцать три раны. Консул зачитал завещание диктатора, согласно которому обширные сады за Тибром становились общественным достоянием, а каждый гражданин должен был получить по 75 денариев (или 300 сестерциев) в дополнение ко многим благодеяниям в прошлом. Людей охватил гнев, когда они узнали, что наследником второй очереди объявлен Децим Брут. Ярость толпы дошла до того, что она стала нападать на дома заговорщиков и тех, кто им сочувствовал. Плебейский трибун и близкий друг Юлия Цезаря по имени Цинна был убит толпой, которая ошибочно приняла его за одного из заговорщиков с тем же когноменом. Подобно другому популярному персонажу, Клодию, Юлия Цезаря кремировали прямо на Форуме, скамейки и другие способные гореть предметы свалили в кучу, чтобы устроить погребальный костер. Заговорщики уже не чувствовали себя в Риме в безопасности и в ближайшие дни покинули город.[155]

В завещании также Гай Октавий назывался наследником трех четвертей огромного личного состояния диктатора с обычной в таких случаях оговоркой, что он как наследник примет также и имя Юлия Цезаря. Завещание было составлено 15 сентября 45 г. до н. э. по возвращении из испанского похода, и нет признаков того, что Октавий или кто-либо из его близких родственников знал о его содержании. Молодой человек явно был в фаворе у двоюродного деда, который, несомненно, считал его более способным, нежели племянников. Однако важно помнить, что Юлий Цезарь отнюдь не собирался умирать так рано. Позднее Цицерон утверждал, что диктатор не вернулся бы из восточного похода, но нет оснований думать, что эта точка зрения получила распространение и может считаться правдоподобной. Не было уверенности, что Октавий переживет двоюродного деда, поскольку юноша страдал от сильных приступов болезни, которая и задержала его отъезд в Испанию в 45 г. до н. э., да и не похоже, что он обладал крепким здоровьем. Если бы молодой человек выжил в суровых условиях похода, под парфянскими стрелами, и подавал новые надежды, то Юлий Цезарь, возможно, выказывал бы ему более явные знаки внимания. Здесь мы опять попадаем в область предположений по поводу планов диктатора.[156]

Усыновление воспринималось римлянами очень серьезно, и усыновленный в отношении намерений и целей становился таким же, как и родной сын, поддерживая в дополнение к новым также и те полезные связи, которые доставались ему от его настоящей семьи. Такое усыновление могло произойти только при жизни отца. Это породило длительную научную дискуссию о том, какой именно статус получал Октавий по завещанию Юлия Цезаря. При этом в значительной степени упускается из виду главное. Октавий становился главным наследником имущества двоюродного деда и принимал его имя. Власть же, должности и почести последнего давались только лично и не передавались по наследству. Однако он был сенатором, который укрепил престиж своего рода и удерживал его на небывалой высоте. От молодого человека, наследовавшего богатства и имя Юлия Цезаря, неизбежно ожидали, что он приумножит успехи фамилии на политическом поприще. Разумеется, не обязательно было их добиваться немедленно, но со временем, по достижении соответствующего возраста ему бы просто надлежало вступить в политическую жизнь и показать себя достойным имени Цезаря.

Если Октавий принимал наследство, к чему его никто не принуждал, это было делом добровольным, то он тем самым обязывался соответствовать возлагавшимся на него политическим ожиданиям, связанным с его новым именем. Различие между основным наследником и сыном не отличалось ясностью, даже если речь не шла о полном усыновлении. Существенные различия возникали в силу некоторых технических деталей. Сын, родной или усыновленный, наследовал права отца надо всеми его вольноотпущенниками, а у Юлия Цезаря их было немало, причем зачастую весьма богатых, которым надлежало поддерживать его как своего патрона, голосуя за него, предоставляя в его распоряжение имевшиеся у них средства. Без официального усыновления Октавий едва ли смог бы получить законные права, хотя это не означало, что некоторые или все вольноотпущенники диктатора не выбрали бы его своим патроном.[157]

В Брундизии Октавий получил одно письмо от Филиппа, а другое – от Атии, которые к тому времени уже знали об условиях завещания. Они также сообщали, что гнев народа против заговорщиков, несмотря на объявленную амнистию и сохранявшуюся поддержку со стороны многих сенаторов, по-прежнему велик. Однако кровавой бани не произошло, как и нападений на семью Юлия Цезаря с целью мести. Это, впрочем, отнюдь не значило, что молодой человек мог чувствовать себя в безопасности, вступая в политику как наследник Юлия Цезаря. Он был на десять с лишним лет моложе возраста, установленного для занятия должностей и вхождения в число сенаторов, однако имя Цезаря должно было притягивать внимание и наверняка навлекало на него вражду, с которой ему предстояло бороться, чтобы взять верх или просто хотя бы выжить. Его отчим уже подумывал о выборах своего сына в консулы на 41 г. до н. э., где ему пришлось бы соперничать с Брутом и Кассием, и не был заинтересован в том, чтобы Октавиан слишком рано начинал карьеру. Его мать проявляла меньше колебаний, но в целом тоже предпочитала осторожность. Наши источники могут преувеличивать, ибо относятся к более позднему времени и основываются преимущественно на воспоминаниях Августа. Образ молодого героя, отказавшегося следовать советам более опытных старших родственников, имел давнюю литературную традицию, начиная от Ахиллеса и кончая Александром Великим. У Аппиана Октавий даже цитирует, обращаясь к Атии, слова Ахиллеса к его матери Фетиде из «Илиады».[158]

Это отнюдь не означает, что не стоило быть осторожным, и по крайней мере в письмах Октавия призывали не спешить. Независимо от того, какие детали содержали эти рекомендации, решение принимал он сам. Во всем, что он предпринимал, он исходил из собственных честолюбивых помыслов, уверенности в своих силах и самомнения. Возможно, с самого начала Октавий был убежден, что сможет одолеть всех соперников, даже старше и опытнее его, хотя ни один опытный наблюдатель не мог предсказать того, как будут развиваться события в последующие годы и его участие в них.[159]

Если Октавий и колебался с принятием наследства и имени, то очень недолго. В восемнадцать лет он перестал быть Гаем Октавием и отныне назывался Гаем Юлием Цезарем. От него ожидали, что он не забудет о своем первоначальном имени и добавит к Цезарю «Октавиан». Однако он не сделал этого, хотя время от времени враги называли его так, чтобы напомнить о темном происхождении его рода. Как говорилось во введении, мы будем называть его не Октавианом, как ныне делается, а Цезарем, поскольку это имя использовал он сам и так называют его в античных источниках. Власть этого имени весьма повлияла на дальнейшее развитие событий.[160]