Читать книгу Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорти - Страница 18

Молодой Цезарь возвратился в Рим в августе. В последующие годы говорили, что сияние окружало солнце в день его прибытия, иными словами, предзнаменование будущего величия. Брат Антония Луций занимал в тот год должность плебейского трибуна и разрешил молодому человеку говорить на народной сходке. Цицерона впечатлило сообщение о содержании его речи, однако он по-прежнему не придавал большого значения его персоне. Молодой Цезарь добивался формального признания и получения наследства в полном объеме. Вероятно, пока он не предпринимал прямых нападок на заговорщиков, сосредоточившись вместо этого на защите репутации и почестей отца. По крайней мере, однажды, вероятно, на играх, посвященных богине плодородия Церере, он попытался, в соответствии с постановлением сената, принятым при жизни Юлия Цезаря, выставить на обозрение курульное кресло диктатора и его лавровый венок. Венок был тем самым, который предлагали Цезарю на Луперкалиях и который он отверг; но Антоний этого не позволил.

Он оказался столь же бессилен, когда речь шла о других связанных с Цезарем запросах, особенно в том, что касалось имущества диктатора, и ему отдали совсем мало в монете или вообще ничего. Консул постоянно давал понять, что воспринимает нового Цезаря как помеху. Другие считали его просто беззащитным. Вероятно, имела также место путаница между личным имуществом Юлия Цезаря и тем государственным имуществом, которое находилось под его контролем. Имело место несколько судебных процессов, во время которых оспаривались права собственности на личное имущество, иногда на основании незаконного его захвата во время гражданской войны, и в целом решения выносились не в пользу наследователя.[178]

Молодой человек занимал деньги. Много дали ему Матий и другой банкир, Рабирий Постум, часто ведший дела с Юлием Цезарем. Возможно, также оказали поддержку Оппий и Бальб, чтобы иметь звонкую монету, была продана или заложена часть его собственного имущества, а также имущество диктатора. Филипп и Атия также оказывали помощь, в то время как племянники диктатора, которым досталась четверть его состояния, более или менее добровольно передали ее главному наследнику. Неясно, как быстро удалось собрать деньги, когда прибыла военная казна Юлия Цезаря, приготовленная для парфянского похода. С нею привезли и подати за год с провинции Азия, однако молодой Цезарь утверждал, что передал все государственные средства в казну, а себе оставил лишь личное имущество диктатора.[179]

В следующие месяцы молодой человек много времени потратил на подготовку игр, посвященных победе Юлия Цезаря при Фарсале и его божественному предку Венере Прародительнице. Это была еще одна почесть, декретированная сенатом при жизни диктатора. На сей раз никто не пытался помешать наследнику провести игры. Цезарь решил сочетать это с погребальными играми, устроив гладиаторские бои, звериные травли, пиршества, театральные представления. Многое из этого должно было произойти на Форуме, временные помосты установили на некоторых общественных зданиях. Торжества провели на широкую ногу 20–28 июля. Еще больше заемных денег было использовано для того, чтобы начать выплаты каждому римскому гражданину согласно завещанию Юлия Цезаря.[180]

Во время игр в небе появилась комета. Такие «лохматые» звезды считались зловещими предзнаменованиями близких несчастий. Цезарь или один из его сторонников придумал более благоприятное толкование, объявив, что этот яркий свет – сам Юлий Цезарь, вознесшийся на небо, чтобы присоединиться к богам, и звезду прикрепили к голове статуи диктатора, стоявшей в храме Венеры в самом центре Форума. История прижилась, особенно среди тех, кто чтил его память. Основой этого во многих отношениях являлись полубожественные почести, декретированные покойному сенатом еще при его жизни, и установление ему алтаря, позднее снесенного по приказу консулов. На сей раз не было официальных попыток воспрепятствовать почестям.[181]

Публичные представления и празднества в честь предков были организованы как следует и стали эффективным средством обретения популярности, хотя в данном случае масштабы игр и претензии на божественность далеко превосходили почести кому-либо в прошлом. Занятие должности плебейского трибуна представляло собой другой хорошо проверенный способ завоевания популярности, и в начале июля, накануне выборов на вакантное место трибуна взамен убитого Цинны, ходили нешуточные разговоры, что Цезарь выдвинет себя кандидатом. Учитывая, что Юлий Цезарь сделал его патрицием еще до того, как объявить наследником, это было незаконно. Конкретные детали случившегося реконструировать невозможно – некоторые историки предпочитают видеть в нем закончившуюся неудачей попытку провести в трибуны своего человека, нежели добиваться этой должности самому, – однако данный эпизод предполагает серьезный просчет в отличие от случая с искусным толкованием появления кометы. Хотя излишне говорить о восемнадцатилетнем возрасте нашего героя, стоит все же помнить, как молод и неопытен он был. Невероятная уверенность в своих силах, владевшая им при вступлении в политическую жизнь, легко переросла в безрассудство. В душе он не сомневался, что в действительности комета предвещает его собственный грядущий взлет. Публичная распродажа имущества и денежные займы не только позволили молодому Цезарю снискать благодарность за устройство игр, но и принесли славу покойному диктатору.[182]

Отношения с Антонием оставались натянутыми, а могущество консула все росло – в конце лета он набрал большой отряд телохранителей из ветеранов-поселенцев. Многие из них относились к числу бывших центурионов, от которых ожидали в бою решительных действий, а потому они обычно являлись грозными воинами. Опытные командиры должны были оказаться полезными для Антония, если бы тот решился сформировать новые легионы, поскольку эти люди умели организовывать, тренировать рекрутов и командовать ими. Еще более важным являлось их политическое значение. Некоторые центурионы имели всаднический ранг. Однако большинство принадлежало к центуриям высшего класса в comitia centuriata, так что их голоса были очень весомы и важны не меньше, чем сила в бою. Вероятно, в надежде добиться расположения этих людей, а также в целях манипулирования судами, Антоний провел закон, согласно которому некоторые или даже все представители этого класса могли избираться в состав судейских комиссий, образуя теперь третье жюри помимо сенаторского и всаднического.[183]

В отличие от консула Цезарь не имел должности или каких-либо официальных полномочий. Пока явные сторонники могли субсидировать его, но он не обладал непосредственной политической властью. Матий говорил Цицерону, что лишь помогает мальчику из почтения к Юлию Цезарю. Имя и деньги были его единственными серьезными активами, и с самого начала он использовал и то, и другое, чтобы завоевать благосклонность бывших солдат и офицеров диктатора. Молодой Цезарь сразу начал предлагать по 500 денариев – больше, чем плата обычному солдату за два года, – тем, кто готов был служить ему, и обещал намного больше в будущем. Не приходится сомневаться, что награды центурионам или военным трибунам были значительно выше. Возможно, он также говорил о мести заговорщикам, хотя пока не осмеливался делать это публично. Люди начали брать его деньги и оказывать ему поддержку, однако в то время их было гораздо меньше, нежели у Антония. Все эти ветераны по-прежнему сохраняли глубокую преданность памяти Юлия Цезаря, за кем бы они ни следовали, и некоторые из бывших центурионов и военных трибунов просили вести себя более дружественно по отношению к наследнику диктатора. Молодой Цезарь стоял за пределами загородок (saepta), поощряя центурии принять закон, передававший контроль над Цизальпинской Галлией Антонию вместо Децима Брута. Тем не менее позднее отношения вновь оказались испорчены, поскольку Антоний заявил, что один ветеран из его охраны был подкуплен, чтобы убить его. Всего лишь немногих римских политиков (наиболее известен из них Помпей) охватил панический страх перед покушением. Хотя, возможно, он не имел под собой никаких оснований. Если смотреть на дело с практической точки зрения, то трудно понять, что именно молодой Цезарь выигрывал от устранения консула. Если он действительно создал заговор с целью убийства, то это только лишний раз свидетельствовало о том, насколько наивно еще он мыслил в этом возрасте.[184]

1 августа тесть Юлия Цезаря, Кальпурний Пизон, осмелился выступить с критикой Антония в сенате. Тон, которым он говорил, был скорее предостерегающим, нежели язвительным, и, что более важно, он не раз выступал в таком духе и раньше. Цицерон находился на пути в Грецию, куда поехал под предлогом помощи сыну с образованием, однако в действительности он бежал от отчаяния и страха перед ситуацией, все более чреватой насилием. Все заговорщики и другие ключевые игроки – такие как Лепид, – покинули Италию. Долабелла вскоре сделал то же, и не осталось носителей империя, которые могли бы оспорить господство Антония над Италией. Многие чувствовали, что постепенно дело идет к гражданской войне, и так же как и в годы, предшествовавшие 49 г. до н. э., особого энтузиазма по этому поводу не наблюдалось. Пизон выступал за подтверждение амнистии, чтобы заговорщики смогли возвратиться и чтобы не пострадал авторитет ни их, ни бывших цезарианцев вроде Антония. Консул не стал отвечать на это выступление насилием, и Цицерон вдохновился надеждами на плоды вновь достигнутого им компромисса. Месяц спустя, 2 сентября, он произнес речь, которая позднее стала известна как первая «филиппика», по аналогии с несколькими речами знаменитого оратора Демосфена, предупреждавшего афинян об угрозе со стороны македонского царя Филиппа. Несмотря на критику недавних действий Антония, Цицерон убеждал его вернуться к духу примирения, который тот продемонстрировал в первые дни после мартовских ид.[185]

Как консул Антоний обладал полномочиями для соответствующих действий, тогда как даже наиболее почтенные сенаторы могли лишь увещевать и давать советы. Он также располагал отрядами вернувшихся на службу ветеранов, отряды которых в то время насчитывали примерно 6000 человек. Первый из македонских легионов высадился в Брундизии, а другие должны были вот-вот прибыть, так что вскоре в его распоряжении оказалась хорошо организованная армия. Он ответил на критику раздраженно, но не сделал попытки использовать имевшуюся в его распоряжении силу, хотя в частном письме Цицерон выражал уверенность в том, что консул готовит резню. Оратор на какое-то время опять предпочел держаться в стороне от Рима и народных сходок и начал писать вторую «филиппику» – язвительный памфлет, который так и не был произнесен в виде речи, в котором в пух и прах разносилась репутация Антония и его недавние мероприятия. Пока царило затишье, однако подготовка к войне продолжалась. В начале октября Антоний отправился на юг, к Брундизию, чтобы устроить смотр вновь прибывшим войскам.[186]

К началу сентября, когда он праздновал свое девятнадцатилетие, Цезарь находился в Кампании, набирая войска в поселениях ветеранов диктатора. За несколько недель он смог довести число своих людей до 3000 человек, но снаряжения остро не хватало. Солдаты относились к своим прежним войсковым частям, но к концу года их распределили по воссозданным Седьмому и Восьмому легионам Юлия Цезаря. Во многом так же, как и в войске Катилины, основы структуры этих соединений были заложены на этом этапе в надежде, что новые солдаты со временем пополнят их ряды. Это также дало возможность назначить примерно 120 центурионов и 12 военных трибунов, подтвердив прежние чинопроизводства, а кого-то даже повысив в звании и тем самым увеличив их статус и жалованье. Этих людей сплотили на данном этапе как награды, так и имя Цезаря, поскольку сам юноша по-прежнему оставался, если можно так выразиться, неизвестной величиной. Юлий Цезарь вел их к победе и щедро награждал, с годами постепенно привязывая к себе. В полной мере и тем более сразу молодой человек унаследовать эту связь не мог, однако ветераны готовы были предоставить ему с его деньгами шанс. Осуществляя власть больших денег и обещая награды на будущее, молодой Цезарь отправил своих агентов в Брундизий для агитации в легионах Антония.[187]

Между тем в начале ноября девятнадцатилетний наследник диктатора во главе своих отрядов ветеранов, существование которых было явно незаконным, возвратился в Рим, введя в город своих вооруженных сторонников, чтобы решить вопрос об их юридическом статусе. Он планировал на проведение своей акции несколько недель, засыпая Цицерона – и, без сомнения, других видных сенаторов – просьбами об одобрении и открытой поддержке, когда он вступил в город. Цезарь льстил старому оратору, убеждая его «во второй раз спасти res publica», как это уже сделал в 63 г. до н. э. Цицерон признавал, что он ведет себя как те, кто

«Вызов стыдились отвергнуть, равно и принять ужасались.[188]

Однако он (Октавиан. – Прим. пер.) действовал и продолжает действовать очень решительно. В Рим он прибудет с большим отрядом; но он совсем мальчик: считает, что сенат соберется немедленно. Кто придет? Если придут, то кто, при неопределенности положения, заденет Антония?» Однако, признает он, «к мальчику муниципии удивительно расположены» (ad Att. XVI. 11. 6).

Цезарь уверял Цицерона, что хочет действовать законным путем, через сенат, умалчивая о своем отряде вооруженных сторонников, чье существование не было санкционировано властями. Однако Цицерон, у которого не вызывали положительных эмоций ни имя юнца, ни его претензии на видное положение, начал беспокоиться из-за намерений молодого Цезаря, и особенно из-за его настойчивости в деле утверждения всех распоряжений диктатора и данных ему почестей. Тем не менее, он по-прежнему считал, что от него можно избавиться как от человека, у которого «хотя и достаточно присутствия духа, [но] мало auctoritas». Корреспондент оратора, ловкий всадник Аттик, который избегал публичной карьеры, однако сохранял добрые отношения почти со всеми влиятельными людьми в Риме, был несколько более осторожен, заметив, что «хотя этот мальчик и силен и в настоящее время прекрасно обуздывает Антония, все же мы должны ждать исхода». Имя и деньги Цезаря лишили Антония многих потенциальных сторонников, особенно среди ветеранов.[189]

Антоний по-прежнему находился далеко от Рима, когда туда прибыл Цезарь. Агрессивно настроенный трибун,[190] который начал нападки на консула, открыто привел молодого политика на Форум и созвал народную сходку. Он и Цезарь подошли к храму Кастора и Поллукса, который стоял на открытом пространстве и нередко служил местом проведения сходок и трибутных комиций. Ветераны, не скрывая находившихся при них мечей, несли охрану вокруг своего предводителя, что являлось откровенной демонстрацией не санкционированной властями силы. Трибун говорил первым, вновь обрушившись на Антония, призывая народ сплотиться в борьбе против консула вокруг наследника Юлия Цезаря. Затем и молодой человек произнес хорошо подготовленную речь. Цицерон вскоре получил ее текст, который произвел на него тяжелое впечатление. Восхваляя Юлия Цезаря и его деяния, наследник обратился с жестом в сторону статуи диктатора и заявил, что надеется «добиться тех же почестей, что и его отец». Атака на Антония с целью помешать ему и обеспечить себе наследование, а также враждебное отношение к консулу в целом, возможно, были оратору очень по вкусу, однако они не понравились многим ветеранам. Будучи преданными Юлию Цезарю, они возмущались тем, что его убийцы остались безнаказанными. Именно они, а не Марк Антоний, были в их глазах истинными злодеями.[191]

Консул уже возвращался в Рим, сопровождаемый личной охраной из ветеранов. Первые два легиона, переправившиеся в Италию из Македонии, двигались маршем на север из Брундизия и могли быть задействованы, как только появится необходимость. Антоний не являлся главным врагом для ветеранов, и к тому же он располагал куда бо́льшими силами, нежели Цезарь с его малочисленным и плохо вооруженным отрядом. Если бы дело дошло до схватки, то последние были обречены на поражение. Отдельные ветераны начали в этот момент покидать своего молодого предводителя и расходиться по домам. Широкой общественной поддержки не наблюдалось, в особенности не проявляли энтузиазма видные сенаторы. Ни один сенатор не присутствовал на встрече, за исключением самого трибуна. Цицерона даже не было в городе, и многие другие подобным образом тихо сидели на своих загородных виллах. Разочарованный наследник Юлия Цезаря сделал паузу, отведя оставшихся сторонников в Этрурию для нового набора в другой области, густо заселенной ветеранами диктатора. Производились и другие наборы в тех же самых краях, поскольку бывшие командиры диктатора начали вербовать воинов для Антония.

На этом этапе молодой Цезарь оставался второстепенным персонажем в политической игре. У него были вооруженные сторонники (кроме него, в Италии они имелись только у Антония), но слишком малочисленные, чтобы он начал представлять собой реальную силу. Примечательно уже то, что он вообще был замечен в столь юном возрасте. Тот факт, что несколько его шагов на политическом поприще оказались неудачными, выглядит удивительным только в том случае, если мы примем на веру представление о политическом гении Августа или о силе (и даже о существовании) единой цезарианской фракции. На тот момент своим значением он едва превосходил пустышку лже-Мария, казненного ранее в том же году (от Мария его отличали только богатство и прочная связь с диктатором), и его можно было убрать с дороги почти с такой же легкостью. Антоний собирался созвать сенат и добиться, чтобы мальчишку объявили врагом народа.[192]

Затем произошло нечто, изменившее все, и молодой Цезарь неожиданно стал одной из важнейших фигур.