Читать книгу Загадка Ситтафорда - Агата Кристи - Страница 5

Два с половиной часа спустя, когда до восьми часов оставалось всего лишь несколько минут, майор Барнаби, держа в руке фонарь и наклонив голову, чтобы защитить лицо от метели, спотыкаясь, шагал по дорожке, ведущей к двери Хейзелмура, небольшого дома, который снимал капитан Тревельян.

Снегопад начался примерно час назад – с неба, слепя глаза, сыпались крупные хлопья. Майор Барнаби задыхался – то была хриплая одышка человека, измученного донельзя. Он окоченел от холода. Потопав ногами, отфыркавшись и отдышавшись, он приложил одеревеневший палец к кнопке звонка.

Раздался пронзительный звук.

Барнаби ждал. Прошло несколько минут, и, поскольку никто не ответил, он позвонил еще раз.

Опять никаких признаков жизни.

Барнаби позвонил в третий раз. И на сей раз звонил, не отрывая пальца от кнопки.

Звонок звенел и звенел – но в доме никто не отзывался.

Здесь имелся и дверной молоток, и майор Барнаби, схватив его, с грохотом замолотил им по двери.

Но в небольшом доме все равно царила мертвая тишина.

Майор прекратил звонить и стучать, потоптался в недоумении – затем медленно прошел по дорожке к калитке, вышел за нее и оказался на дороге, которая привела его в Экземптон. И, пройдя сотню ярдов, добрался до небольшого полицейского участка.

Здесь он опять немного постоял, затем решился и вошел.

Констебль Грейвз, хорошо знающий майора, был настолько удивлен, что даже привстал.

– Вот это да, сэр. Подумать только, вы явились к нам в такой поздний час, да еще в такую погоду!

– Вот что, констебль, – оборвал его Барнаби, – я звонил и стучал в дверь дома капитана, но мне так никто и не ответил.

– А, ну разумеется, ведь сегодня пятница, – сказал Грейвз, хорошо знавший привычки двух друзей. – Уж не хотите ли вы сказать, что в такой ненастный вечер явились сюда из Ситтафорда? Конечно, капитан никак не мог вас ждать.

– Ждал он меня или нет, я пришел, – раздраженно ответил Барнаби. – И, говорю вам, так и не смог попасть в дом. Я звонил и стучал, но никто не отвечает.

Какая-та часть его тревоги, видимо, передалась и полицейскому.

– Странно, – нахмурился он.

– Конечно, странно, – подтвердил Барнаби.

– Вряд ли он ушел куда-то – в такой-то вечер.

– Конечно, вряд ли он мог куда-то уйти.

– Да, в самом деле странно, – снова заметил Грейвз.

Барнаби не стал скрывать, что раздражен его нерасторопностью.

– Вы собираетесь что-то делать? – рявкнул он.

– Что-то делать?

– Да, что-то делать.

Полицейский задумался.

– Вы думаете, он заболел? – Его лицо прояснилось. – Я попробую поговорить с ним по телефону. – Телефон находился у него под рукой. Он снял трубку и назвал телефонистке номер.

Но и на телефонный звонок, как и на звонки в дверь, капитан Тревельян не ответил.

– Похоже, он захворал, – заключил Грейвз, положив трубку. – И он в доме совсем один. Надо захватить с собой доктора Уоррена.

Дом доктора Уоррена находился совсем близко к полицейскому участку. Доктор и его жена как раз садились ужинать, и вызов совсем не обрадовал его. Однако он все же нехотя согласился их сопровождать, надев старое теплое пальто, резиновые сапоги и обернув шею вязаным шарфом.

Снегопад все не прекращался.

– Чертова погода, – пробурчал доктор. – Остается надеяться, что это не пустая затея. Тревельян здоров как бык. Он никогда ни на что не жаловался.

Барнаби не ответил.

Добравшись до Хейзелмура, они снова звонили, стучали, но ответом им была тишина.

Доктор предложил обойти дом и попробовать попасть в него через окно.

– Взломать окно легче, чем дверь.

Грейвз согласился, и они зашли с тыла. По дороге они попытались открыть боковую дверь, но она также была заперта, и они прошли на заснеженную лужайку под задними окнами. Внезапно Уоррен воскликнул:

– Посмотрите на окно кабинета – оно открыто!

И действительно, французское окно[5] было приоткрыто. Они ускорили шаг. В такой вечер ни один человек, находящийся в здравом рассудке, не стал бы открывать окно. В комнате горел свет, желтой полосой падая на лужайку.

Все трое мужчин приблизились к окну одновременно. Первым в дом зашел Барнаби, констебль последовал за ним.

Войдя, они остановились как вкопанные, и отставной солдат издал какой-то сдавленный звук. В следующую секунду рядом оказался и Уоррен и увидел то, что видели они.

Капитан Тревельян лежал на полу лицом вниз. Его руки были раскинуты в стороны. В комнате царил беспорядок – ящики конторки выдвинуты, бумаги разбросаны по полу. Рама окна была расщеплена там, где ее взломали, возле замка. Рядом с капитаном Тревельяном валялся рулон зеленого сукна около двух дюймов в диаметре.

Уоррен бросился вперед и опустился на колени возле распростертого тела.

Ему хватило минуты, после чего он встал. Лицо его было бледно.

– Он мертв? – спросил Барнаби.

Врач кивнул.

Затем повернулся к Грейвзу.

– Теперь вам решать, что делать. Я могу сделать только одно – осмотреть труп, но, возможно, вы бы предпочли, чтобы я не делал этого, пока не явится инспектор. Но причину смерти я могу сообщить вам уже сейчас. Перелом основания черепа. И, думаю, могу высказать предположение также и относительно орудия, которым это было сделано.

Он показал на рулон.

– Тревельян всегда подпирал такими штуками двери – чтобы защититься от сквозняков, – сказал Барнаби.

Его голос был хрипл.

– Да – крайне практичная форма обычного мешка с песком[6].

– Боже мой!

– Но это же… – вмешался констебль, до которого наконец дошло, что к чему. – Вы хотите сказать… что это убийство?

Полицейский сделал шаг к столу, на котором стоял телефон.

Майор Барнаби подошел к врачу.

– А вы можете сказать, – проговорил он, тяжело дыша, – давно ли он был убит?

– Часа два назад, возможно, три. Это примерно.

Барнаби облизнул свои пересохшие губы.

– А можно ли предположить, что он был убит в пять двадцать пять?

Врач посмотрел на него с любопытством.

– Если бы я мог назвать точное время смерти, то да, пожалуй, я бы сказал, что это произошло приблизительно тогда.

– Господи, – проговорил Барнаби.

Уоррен уставился на него.

Майор ощупью, словно слепой, добрался до стула, обессиленно опустился на него и забормотал себе под нос с ужасом, застывшим на лице:

– Пять двадцать пять… Господи боже мой, значит, это все-таки правда.