Читать книгу Тяготы быстротекущей жизни… - Ак-Патр Алибабаевич Чугашвили - Страница 5

Деды собрались после отбоя, Родич сонно оглядывал присутствующих, и уже начинал клевать носом, глаза Шишкина блестели в предвкушении пьянки, он истерично подсмеивался, и потирал руки. Кот равнодушно смотрел в окно. Мох мрачно глядел в потолок. Николаич ловко разорвал пакет, выставив на всеобщее обозрение кремовый торт. Шишкин недоверчиво смотрел на Николаича, Кот ехидно улыбался, Мох по – прежнему смотрел вверх. Николаич радостно, и заразительно рассмеялся, Шишкин мгновенно растерял привычную вальяжность, и отчаянно заикаясь, заговорил – эт… этто чтто такое? Ты …чё? Што за дебильные шутки? Ни… ни-колаич?

Николаич продолжал смеяться – ну и рожи у вас…«Маски – шоу» отдыхают!

Шишкин порывисто встал, отшвырнул стул, и быстро вышел из канцелярии. За ним вышел Кот. Мох мрачно смотрел на Николаича.

– Ну, чё? Нашёл стукача, интриган хренов?

Николаич сунул указательный палец в то место на торте, где крема было больше всего, вытащил и быстро сунул Мху под нос – слизни!

Мох брезгливо прищурился – пошёл ты…

Николаич закружился по канцелярии, фальшиво напевая – Lick it up, lick it up baby… – он неспешно приблизился к спящему Родичу, и кремом нарисовал ему густые, белые усы – вай, вай, вай, какой сладкий джигит, так бы и облизнул, он просто душка! Родич, проснись!

Родич с трудом разодрал мутные глаза – а?

– Иди спать!

– А… ага…

Оставшись вдвоём, сослуживцы некоторое время молчали, затем Мох неспешно сказал – меня перестали в караулы ставить, завтра дневальным иду, за тридцать дней до приказа…

– А я – дежурным по роте.

– Как будешь стукача вычислять, Пинкертон?

– Есть у меня мыслишки… Завтра покумекаем, давай дрыхнуть…

Проходя мимо тумбочки дневального, Мох щёлкнул по носу здоровенного духа Амфалова – соберись сучёныш, я завтра заступаю, а это значит, что ты в наряде и сегодня и завтра, понял? Будешь въёбывать до тех пор, пока твои закалённые сибирскими морозами полупопия не задымятся…

Подъём сопровождался массовой беготнёй офицеров по казарме, слышались возбуждённые голоса, крики и ругань. Опухший спросонья Мох спросил у дневального – что за хай?

– Говорят, Шишкин повесился…

– Што? Мать твою…

Из туалета вышел Николаич – слыхал?

– Да… я знал, что он алкаш,…но… чтобы из – за этого вздёрнуться… это…

– Рота! Строиться в спальном помещении!

Старший прапорщик Хобосев нервно ходил вдоль строя, ожесточённо пожевывая правый ус, и смачно харкая себе под ноги, временами он резко останавливался, громко выкрикивал слово «сучища!», затем продолжал хождение. Прошло несколько минут, прежде чем он заметил стоящих по стойке «смирно» солдат. Выплюнув изо рта обильно обслюнявленный ус, он сделал шаг вперёд, ткнул указательным пальцем в грудь Мха, и громко прокричал – Ты! Выйти из строя!

Мох неспешно вышел на два шага вперёд. Хобосев подошёл к нему вплотную, и уставился прямо в глаза старослужащего, повисло напряжённое молчание.

– До тех пор, пока тебя сюда не перевели, здесь был нормальный коллектив… да – да, нормальный, уроды есть в любой семье, но ты… ты… ты хуже гнуса… знаешь, что такое гнус? Это такая мошкА мелкая, лезет в глаза, в рот, в уши, от неё нет спасения, вот ты и есть этот гнус! Как только ты появился, всех старослужащих словно током ёбнуло, и до сих пор не отпускает. За всеми пьянками, за всеми залётами стоишь ты! Говори! Что вчера произошло? Почему повесился Шишкин, не какой – то там душара зачмырённый, а человек, которому до дембеля оставалось пара месяцев? А?

– ?!

– Ты его обвинил в том, что он стукач? Угрожал ему? Признавайся! Молчишь? Я всё равно узнаю правду… Тебе не отвертеться,…Что я скажу его родителям? А? Ты об этом подумал? Ты думал об этом? Мразь ебаная, в глаза мне смотри! Ну, сука, я тебе обещаю, ты у меня вместо дембеля отправишься на дизель! Понял? Я спрашиваю – ты меня понял?

Мох молчал, равнодушно глядя сквозь распсиховавшегося прапорщика.

– Ладно. Разойдись!

Солдаты быстро, и с облегчением покинули спальное помещение. Николаич подошёл к стоящему на взлётке Мху, игриво помахивая ключами на цепочке, и радостно напевая – «Гудбай мой мальчик, гудбай мой миленький, твоя мошонка уезжает навсегда…», едем в дизель, товарищ солдат? Счастливого пути! «Мальчик хочет в дисбат, и чики – чики – та, мальчик хочет в дисбат». Ауффидерзеен!

– Йа-йа, го фак ёселф плиииз!

– Ооо! Шпрехен зи дойч? И за что он в тебя такой влюблённый? Я намного симпатичнее, а Шишкин… прошу прощения – покойный Шишкин, вообще красавец по сравнению с тобой… Поделись информацией – почему Хобосев именно на тебя точит шишку, чем ты его так возбудил?

– Ну, ты и урод, Николаич, твой друг погиб, одного с тобой призыва, земляк, которого ты знал с Угрешки, с призывного пункта, а ты тут кривляешься…

– Какой ты стал сентиментальный, прямо бабуся у подъезда, тебе ещё платочек повязать, да ботиночки «прощай молодость»…Шишкин сдох, потому что был слабаком, а раз он слабак, то мне похуй на него…

– Ну да, ты же у нас такой сильный, волевой,…Не ты ли хныкал как сучка, когда Хобот тебе в челюсть зарядил? Я могу ещё кое – что вспомнить, но тебе не понравится…

– Тэйк ит изи, бэйби, тэйк ит изи… нам с тобой ещё в наряде стоять…

Время в наряде тянулось мучительно медленно, Мох (будучи единственным дневальным) примостил задницу на тумбочке, и откровенно скучал. Каждый раз, когда требовалось что – нибудь убрать, он вызывал Николаича, уходил в курилку, и сидел там часами, не обращая внимания на надрывные вопли товарища. После ужина Николаич в очередной раз вызвал Мха, и сунул ему в руку мятый конверт – читай, что о тебе душары пишут.

Мох недоумённо посмотрел ему вслед, и вытащил из конверта письмо. Огромными, кривыми буквами был накарябан следующий текст.

…Привет фсей банде от Омфала! Служу я хорошо, никто миня тут не обижаэт. Фсе диды – питухи! Фчера отпиздил одного самого наглого. Завут иго Мох. Морда красная, грязные жолтые зубила, этат пидар посмел у миня сигарету спрасить. Я иво послал нахуй, он разорался и завёл миня в туалэт, там я иво и отоварил, пиздил ногами долго, минут пять, патом забрал бабки, зажигалку, и фоттку его бабы, передёрнул на неё, прям при нём, а он плакал и прасил пращения, пока я ссал ему в рот…

Казарма поплыла куда – то вбок и вправо, Мох почувствовал, как его внезапно вспотевшие руки мелко трясёт, а по лбу скатывается крупная капля пота. Он быстро зашёл в курилку, духи смеялись над какой – то шуткой, Амфалов сидел в центре с раскрасневшимся от удовольствия лицом, Мох впечатал каблук сапога в его нос, ударил боковым в челюсть, и потащил визжащего громилу к выходу, оторвав подшиву. Вытащив духа в коридор, Мох засунул письмо ему в рот, и стал методично наносить удары в грудину – быш, быш, быш.

– Жри пидор! Жри, я сказал!

Амфалов мычал что – то неразборчивое, из его рта текли слюни вперемешку с кровью, Мох ударил его в челюсть, тот заорал, и рухнул на пол. Выскочивший из канцелярии Хобосев, срубил Мха ударом в ухо, дальнейшее происходило в каком – то кроваво – красном тумане: крики, беготня, перепуганные духи с карабинами, сопровождающие Мха на гауптвахту…