Читать книгу Повести и Новеллы - Аланка Уртати - Страница 26

После вылета Лары я тоже не осталась в Москве, а вернулась на нашу с ней родину, в Северную Осетию – Аланию. В южной части, за Большим Кавказским хребтом, началось новое испытание кровью во имя независимости.

И опять все мы с болью смотрели в сторону гор и круглосуточную программу московских телевизионных «Вестей» о разрушениях Цхинвала, страданиях и смертях.

Мой дальний родственник, пережив нечто невероятное, стал окончательно седым. Весь цхинвальский городской район, прозванный Шанхаем, был уже разрушен до основания, оставался целым только один дом, где внутри стоял он, хозяин дома, и смотрел, как солдаты грузинского президента Саакашвили наводят на него орудие. Через мгновение всё будет кончено.

Он закрыл глаза, ибо уже ничего нельзя было сделать, он был как капитан корабля, только вместо затопления его корабля – всепожирающий огонь обрушит дом, придавит хозяина тяжестью своих стен, балок, крыши.

И даже выбежать из дома не было ни времени, ни смысла. Единственно, о чём он успел подумать, – хорошо, что за день до этой войны отправил дочь с тремя маленькими внуками к нам на север, во Владикавказ. И всё!

Но через бесконечное мгновение убийственной тишины Иван Николаевич не выдержал, открыл глаза и увидел потрясающую картину.

Он говорил потом, когда уже мог смеяться, что из своего чудом уцелевшего дома наблюдал, как грузинские «НАТО-швили» удирали, бросая танки и даже личное оружие, потому что уже «шли русские».

И что в тот момент он наблюдал позор одновременно двух государств – Грузии и США.

В тысячный раз каждый из нас задавал себе вопрос – куда ушло то время, когда мы все любили друг друга, и неужели так быстро становятся другими?!

Неужели то, о чём спросил себя не в нашей эре Периандр, правитель Коринфа: «Что причина всего?», и сам же ответил: «Время!», именно оно разбросало нас и погребло всё лучшее, что было в нас?!

Югославия была моей первой зарубежной страной. Но прежде трое бдительных стариков из парткома снимали интеллектуальный допрос о последнем короле Сербии.

Я понятия не имела, мы все в СССР знали про Броз Тито, что в соцлагере он сам по себе, что умел выбрать золотую середину, никого не держал в железной клетке, заключил со всеми странами договоры, и югославы были значительно благополучнее нас. На зарплату они могли одеваться, покупать мебель, автомобили, и когда не хватало денег в стране, ездили на заработки по всему миру.

А наши люди на всей шестой части планетарной суши запускали первые в истории космические ракеты и едва дотягивали от получки до получки, брали в долг друг у друга, играли на работе в «чёрные кассы», куда сразу после зарплаты вкладывались, чтобы к концу месяца взять их на еду.

И потому в Югославию нас выпускали так же неохотно, как в капиталистические страны, чтобы не сравнивали…

То есть, если ты ещё нигде не был, в Югославию тебе не попасть, пока не съездишь всё равно куда: на золотые пески Болгарии, в Чехословакию, Венгрию, Румынию, ГДР.

Старики простили мне незнание – слишком невинный вид – и выпустили.

Я и диссиденткой не была, мне не довелось знать настоящих из них, а те, кого видела, были не чище карьерных комсомольцев, только смотрели в разные стороны.

В Далмации я впервые увидела Европу, и даже не современную, а в ретроспективе – с узкими старинными улочками римскую провинцию императора Диоклетиана, исчезнувшую Византию, коралловые острова в лазурном море.

За моей спиной с длинными волосами постоянно вились «чайки», словно я была продолжением моря, и мне хотелось написать о них повесть ради завораживающего названия «Далматинская чайка». А ещё мне казалось, что когда-нибудь я обязательно вернусь на Адриатику.

Но я вернулась уже не в Югославию, а в отдельно существующую Хорватию, и не на юг, а на север, называемый Загорье.

Потому что хотела прикоснуться к тому, что Лара не могла объяснить, но дала мне почувствовать.

Уж не то ли, что на данный исторический момент мы утратили?

Независимая от всяких кланов и продажных услужений журналистка, как перед Богом, я была открыта сердцем перед всем тем, что происходило с моей крошечной и с моей необъятной родиной. И для меня уже жизненно необходимо было прикоснуться сердцем к чему-то иному, что не приносит боли, а даёт покой!

Одни и те же обстоятельства в разные моменты бывают обставлены абсолютно по-разному. Памятуя весь кошмар с Ларой, я откладывала отношения с хорватским консульством. Да и российский ОВИР, с его вечными очередями, не побуждал к действию.

Однако мой паспорт неожиданно для меня сделан в срок, мне достался последний билет на поезд, хорваты в консульстве сама любезность, виза за полчаса, с улыбкой, потому что еду праздновать с друзьями католическое Рождество.

Что-то изменилось в нашей жизни или это кажущаяся эволюция нашего строя без определения и названия?

Но теперь можно медленно продвигаться вперёд, чтобы за окном мелькали города и страны, как в детстве, когда ехала с родителями. Я хотела видеть старинный Львов, медленно продвигаться по своей прежней великой и могучей стране, стране воспоминаний.

Но венгры в тот год вторично бастовали, прерывая международное сообщение, все поезда неделями простаивали на границе. Пришлось сдать билет и лететь самолётом.

Через два с лишним часа в загребском аэропорту я обнимала массагетскую царевну и Лару, знакомилась со Штефаном, шла к их новому автомобилю, рассматривала горы, викенды на вершинах гор и в узких расщелинах, эстакады и тоннели новой дороги к Словении, аншлаги с портретом неизвестного неандертальца, обнаруженного у них под Крапино в пятидесятых годах прошлого столетия.

Мы мчались на север, в глубокие горы, куда Бог воткнул этот самый Цветлин точкой, которой нет на карте.

Автомобиль Штефана летел по старой autoceste, тем не менее совершенно гладкой, без привычных российских колдобин.