Читать книгу Осада Компьена. 1430 - Альбер Робида - Страница 4

Оседлав доску на вершине лесов перед главным порталом церкви Сен-Корнель, сверкающем в своей новизне белизной, бесстрашный Жан де Компьен – местный камнерез, неистово работал молотком, нанося удары по долоту, и громко сам с собою вёл беседу, совершенно справедливо полагая, что никто его не услышит сквозь гул и шум на людном рынке под ним.

– На! Вот тебе! Получай, собака! Образина! Пёс! Чтоб тебя дважды… трижды повесили! Держи ещё по носу! Вот тебе, вот по уродливой морде! На! На ещё! Я так зол, что мне надо выместить на ком мою злость, и ты лучше всего для этого подходишь.

Слова его и удары назначались горгулье – водостоку с парапета на крыше – которую ваял Жан, и которую только что туда взгромоздили.

Скульптор доводил до ума её грубо очерченный образ. Она имела ни на кого не похожее туловище – то ли вампир, то ли дракон в чешуе, с когтистыми лапами; и человеческую голову, в жуткой гримасе разинувшей пасть на длинной вытянутой шее. Горгулья была не единственной на крыше здания, но одной из многих, и все они вопили рогатыми каменными дьяволами, чудовищами, полузверями, полулюдьми во всём своём безобразии и уродстве из-под руки их творца.

– Что? – злился Жан. – Кто я таков, чтобы бить тебе морду? Чем я лучше? Потому, что я хороший мальчик, посмел бы кто поспорить с этим, а если бы и нашёлся такой, кто навесил бы мне больше, чем я ему, то шишки наши и синяки мы б излечили в винной кружке за одним столом за мой счёт! После чего посмей он сказать, что я не самый добрый парень, уж я бы заткнул ему пасть вот этим кулаком! За себя я ручаюсь, и говорю потому всем придуркам там внизу, пусть слышат: эй, вы… я не лучше этого пройдохи Рунжмайла, грабителя-ростовщика! Нет, не лучше… не так чтобы совсем уж я плох, но не лучше! Не лучше! Нет! И что ни говори, я осёл, осёл, осёл! И всегда был ослом, что меня и губит. Грешен я в чревоугодии и лени, люблю солнышко в тени деревьев на траве, вина Турени, ветчину, колбаски… И теперь ума не приложу, как мне дальше быть, потому что из-за этих противных, гадких… восхитительных даров жизни я промотался до нитки! Но теперь всё – с сегодняшнего дня, клянусь, буду паинькой, вернусь на путь праведный, и только работа, молитва, хлеб и вода… Будь я проклят! Ведь другого мне ничего и не остаётся, потому что из всех денег у меня осталось… Сколько ж у меня осталось? О-о! Не стоит и считать в худом кармане. Будь неладен мой желудок ненасытный!

Руки Жана без сил упали на доску.

– Что я несу? Всё съел я? Один? Как бы не так! Если б было так, я б восславил Небеса! Но нет – я съел лишь только половину, и даже меньше – четверть, а скряга Рунжмайл, негодяй, сожрал у меня три другие!

Острым долотом Жан сделал шире пасть горгульи, и принялся за складки и морщины на щеках, стараясь придать образине более гнусное и отвратительное выражение.

– Ба! – воскликнул он, поглядев вниз на втиснутый между двумя контрфорсами с левой стороны церкви домишко. – Вот и он паук Рунжмайл, кровосос, выполз ко входу в западню и ждёт добычу, чтоб высосать из жертвы его последние денежки, прислушиваясь к звону монет в чужих карманах. Ждёт такого же простофилю как я, соблазнённого бесом, чтоб повыпотрошить его и сожрать… Хотелось бы посмотреть на тебя, когда ты узнаешь в этой горгулье себя – у меня неплохо получилось, дружище, вас не отличить. Хвала настоятелю Святого Корнелия, он всегда мне говорил: «Нет, Жан, мой милый мальчик, тебе не вырезать Пресвятую Деву портала, и даже малютку-херувима, ты редко смотришь в их сторону… общаясь чаще с бесами».

И Жан щёлкнул своё творение по носу кончиком долота.

– Вот я и луплю вас, как только в этом и хорош – смертные грехи все с пороками изображать на ваших гнусных рожах. Но пуще прочих – алчность и жадность, потому ты и похож так на Тибо Рунжмайла… Хотя мне и хочется вырезать Богородицу, такую как мой добрый друг и наставник – Жако Бонварле, заканчивает по образу своей богоподобной дочки – Джульетты. Доброго дня, мастер Бонварле, и здоровья!

Жан, свесившись с доски, махнул рукой скульптору, который на подмостках ниже тщательно полировал складки длинной мантии статуи Девы Марии среди прочих фигур в тимпане главного портала.

Мастер Бонварле приостановил работу и поднял голову.

– Спасибо, Жан. Как работа?

– Отлично! Закончил мерзость, от которой только и проку, что не даст дождю вылить потоки грязи на ваших ангелов.

– Да, работа спорится – год-два, если англичане к нам не припожалуют, Франция с божьей помощью и девы, короновавшей Карла в Реймсе, изгонит врагов, и у аббатства Святого Корнеля появится портал достойный его великолепия и доброй славы!

Оба художника, один из которых творил в поднебесье на узкой дощечке, держась за облака; а другой – на лесах попрочнее под ним, отличались друг от друга так же, как небо и земля. Начнем с того, что Жан из Компьена, известный больше как Пикардийский Забияка за свои горячность и задиристость, был ражим молодцем со счастливой улыбкой на гладко выбритом пригожем лице, на вид ему можно было дать лет двадцать семь – двадцать восемь. Весь внешний облик его отражал чистую и неугомонную душу – он сыпал жестами и словами, выражение лица менялось так часто, как менялось его настроение – то он улыбался всему божьему свету, а то вдруг хмурился, как насупившееся небо, или гневался подобно урагану.

Мастер Жако Бонварле, напротив, был маленьким, сухеньким, тихим, добрым старичком, седым как лунь, чьи волосы почти покинули светлую голову, и с жидкой бородёнкой клинышком. Скупой на слова и движения, он тотчас вернулся к своей работе после пары слов в ответ, и долото его издавало не больше шума, чем он сам.

– Все эти торговцы овощами и мясом с птицей под нами, – крикнул ему Жан в сердцах, – и носа кверху не поднимут, чтобы взглянуть на нашу работу, им плевать на наш труд и на наше искусство украшать мир вокруг них. Для кого мы работаем, мастер Бонварле?

– Для себя, – буркнул учитель.

– Как бы не так, – рассмеялся Жан Забияка, и скользнул вниз с лесов по веревке, пав на головы крестьян, торговавших на рынке, к их величайшему изумлению и испугу.

Через пару минут Жан сидел уже за столом перед кувшином с пивом у гостиницы «Флёр де Лис» – «Цветок Лилии», на свежем воздухе напротив рыночной площади полной шума, хрюканья, кудахтанья, блеянья, визга, писка, цыплят, индюшат, поросят, ягнят, утят, и бог с чёртом знают кого ещё, да мясники, тащившие протестующую живность к их предначертанной жестокой судьбе – стать жарким с котлетами.

Признаться честно, Жан Забияка, казалось, вовсе забыл о данном им самому себе обете воздержания и добронравия – он пил и смеялся наравне со своими приятелями-собутыльниками, быть может, отложив ненадолго своё исправление к лучшему.