Читать книгу Страсти поэмбука намба ту. Сборник стихов - Альберт Александров - Страница 6

Я жру сердца и почки человека,

Особенно приятен его мозг.

Высасываю через вены теплые порывы,

Сосу там веру и надежду и любовь.

Но жажда мучит меня с новой силой,

Нужна мне снова новая душа.

Вот этот подойдет, что помоложе,

Впиваюсь я в его ментал не зря.

Но что же вдруг со мною происходит,

Я надуваюсь, а затем стекаю в яму, где – темно.

Я в первый и последний раз напился

Святой души – мне стало так смертельно хорошо.

Я отравился, нет лекарства в этом мире.

Меня бросает в жар сама любовь.

Испепеляюсь до самоубийства,

Зачем же стал вампиром,

Зачем была мне этих жертв невинная

безумно вкусная живая кровь.

Я Джек, я выбрался из тени,

Меня пытались много, очень много раз убить.

Я не сгибаю никогда колени,

Мне незачем и некого любить.

Расчёт и только понимание момента

И игры в жизнь с эфирами огня.

Ещё мне нужен черный конь,

Я одолжу его у смерти.

Вот только бы дойти до края бытия.

Не сломлен был я в прошлой жизни,

И в этой тоже вряд ли кто прогнет меня.

Умнее, крепче стал на жизни милю,

Да ничего, что бой последний проиграл.

Бой проиграл, но битва не окончена с судьбою,

Я знаю – значит, страха нет.

Рассудок есть и конь, готовый к бою,

Желанной женщиной меня пленила

Моя заветная и старая хотя и в новой битве цель.

Шумят, шумят, от ветерка покачиваются сосны,

Идёт в лесу на утренней заре лесник с клюкой.

Он собирает во лесу грибочки тишиною звуков.

Грибочки от него бегут и прячутся в траве густой.

Кто смелый, не боится, кто в движнье, в жизни,

Того не видит призрачный лесник клюкой судьбы.

Тот гриб, кто замер в страхе и остановился в мире,

Стал пищею тот затвердевший и застывший гриб.

Грибник упёрся капюшоном в звезды небосвода,

Шагает не спеша – всегда в рассвете он бредёт.

Восходом Солнца не кончается тропа у смерти Бога,

Кто испугался, отвердел – без жалости к себе берёт.

За ним оставлен лес для тех, кто выжил в беге,

Грибы теперь в лесу не прячутся – растут весь день.

Готовятся к рассвету, что несёт вращением планета,

И ждут прихода лесника, которого ведёт рассвет.

Зима – сугробов намела по пояс,

Мороз в ночи, метель – в деревьях холод.

Изба в лесу в звенящем иние мороза,

В избе семья и с ними поселился голод.

Еда пропала – съел её медведь,

И бабушке с дедулькой нечего уж есть.

И внученька не в силах не реветь,

Оделся дед, направил в лес свой след.

Дед знал медведя много лет,

Где спит в берлоге злой сосед.

Дет оглушил медведя спящего в берлоге,

И отпилил ему для внучки ногу.

Для верности глаза дед выколол медведю,

Чтоб не нашёл пути к избушке на рассвете.

Ушёл домой с трофеем мяса для обеда,

Оставил помирать безногого медведя.

Медведь не умер и очнулся в холоде зимой,

И ногу заднюю он заменил сосной.

Напал по запаху на деда след,

И песни он ревел такой напев.

Скрипи, скрипи, еловая нога,

По запаху найду свои глаза.

Скрипи и путь к избе найди,

К обидчику меня ты приведи.

Как слышат дети песню от медведя,

Под одеяло с головою сразу лезут.

Закроют глазки и скорее спать,

Медведь не может спящих отыскать.

Красиво божие создание – природа,

Отсутствует в пейзажах городских.

Природу видит отрок на картинках,

В иконах только видит божий лик.

Проснётся только-только, сразу же – к иконам,

Молитвами душевный разговор ведёт.

Сначала строго «Отче наш» – по своему уставу,

Марии Деве он тепло души через икону шлёт.

Услышит отзыв посланный иконой,

Намолены иконы им одним.

На небе, кто его вперёд услышит,

Тот отрока присутствием благословит.

Поёт душа и льются слёзы счастья,

В уединение прощается душа.

Приходит божье царство святым духом,

Стекает скверна вниз туда – где ад.

Блаженство, счастье, лёгкость мысли,

Поёт душа мотивами всесильного творца.

Идёт гулять по городу любимец Бога,

Икона проявляется на пальце волдырем сперва.

В три дэ объём иконы переходит постепенно,

Детали чёткие и краски яркие небесной красоты.

Икона та – которой он молился утром вожделенно,

И палец весь большой той святостью покрыт.

На рынке трудится прилежно скромный отрок,

Туда неси, вот это вот подай скорей.

Чего расселся – видишь мусор набросали,

Схватил метлу и убирай за всеми побыстрей.

Когда невмоготу становится парнишке,

Обидчику икону он под нос сует смотреть.

Минуток несколько, икона исчезает, растворяясь,

Обидчик изменяется лицом в ответ.

Стигмат берёт в себя всю скверну негодяя,

Становится тяжёл его удел под тяжестью грехов.

Тошнит его, и рвота донимает сильно.

Домой к иконам кое-как шевелится, бредет.

И дома снова на коленях ниц перед иконой,

Стучится в двери дома в небесах.

Спускается к нему благословение снова,

Живёт, творит и здравствует монах.

Сползает жизнь змеиной кожей, чешуей,

Ползу пред силой и событьем пресмыкаясь.

Под наковальню тащат кузнецы змею,

Она нужна для гибкости меча из стали.

Прессует змЕя молот под названьем суета,

Путь гада трансформаций бесконечен.

Втекаю соком плодородным в шип цветка,

Слезой добра сочусь из глаза человека.

Теку росой – я нынче каплей стал,

В тебе любимая завязан страстью.

Вулканом крика вновь взлетел,

Меня волной любви вновь разнесло на части.

Руками скульптора из глины возрождаюсь,

Толчками жизни из Земли в тебя впиваюсь.

Теперь я унисон с твоим безумством плоти,

Нам вместе многое доступно – мы с любовью.

Стекаю струйкой родника по раскаленному металлу,

Любимая – ты для меня богиня, верю – что не знала.

Возникну вновь я существом во многом с богом схожим,

Меняет вновь и вновь змей искушенья свою кожу.

Прогнил и нет мне наслажденья жизнью,

Выплевываю легких едкий вкус земли.

Гроб провалился, и меня никто не слышит,

Мне червь в земле к свободе путь прорыл.

Оттаяла земля весною ранней не ко сроку,

Предупреждал ведь, что не надо хоронить.

Я выползаю из земли неслышно, потихоньку,

Сезон охоты по весне покойником открыт.

Не признан – стал отшельником при жизни,

Вдали от всех открыл волшебный эликсир.

Дает он много, просто очень много жизней,

Ведь говорил же, что не смейте хоронить.

Разбили чан с отваром недотепы сворой,

Достали мое тело из подвала тихой темноты.

Забили досками, гвоздями накрепко, умело,

Ведь говорил же, что не смейте хоронить.