Читать книгу Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой - Альберт Иванович Карышев - Страница 6

Среди недели Андрей Иванович собрался в Москву. До него дошли слухи о захвате государственных столичных издательств частными лицами, и он захотел выяснить на месте, как обстоят дела с продвижением рукописи его книги, принятой к публикации ещё в советское время, накануне «перестройки». Захватчики, по слухам, силились прибрать к рукам и Союз писателей, чтобы нацелить его деятельность на западническую идеологию и самолично распорядиться доходами от коллективного писательского труда. В Союзе, рассказывали Чугунову свидетели, шли тяжёлые холодные бои, и защитники против захватчиков держались геройски.

Рано утром Чугунов был на железнодорожном вокзале и в ожидании первой московской электрички прогуливался, всюду наблюдая знаки новой коммерческой эпохи, наступавшей в стране и поименованной «перестройкой». Утро было тёмное, как ночь. По привокзальной площади, выложенной серым камнем, в свете фонарей слабо мела змеистая позёмка. Раньше на площади стояли два промышленных ларька и киоск Союзпечати, скромные по содержанию, тускло окрашенные; теперь же с десяток пёстрых, ярко освещённых ларьков и киосков ходило по пятам за народом, прельщая его иноземными винами, табаками и сладостями, парфюмерными товарами и порножурналами. В просторном белёном вокзале тоже, куда ни глянь: ларьки, киоски, развлекательное чтиво и глуповатая реклама. А в билетных кассах: инфляция так вздула цены за проезд, что у небогатых людей спирало дыхание и дрожали руки, перебиравшие в кошельке обесцененные ассигнации. Билет из Григорьевска в Москву, стоивший при советской власти два рубля двадцать копеек, подорожал в «перестройку» до сотен рублей…

За решёткой стального забора, примыкавшего к вокзалу, блестели три железнодорожные линии. К первой приблизилась электричка, и Чугунов поспешил на перрон. Электричку подали старую, с жёсткими скамьями, с потускнелым печатным пластиком на стенах салонов. Скоро она набилась битком. Некоторые пассажиры поехали стоя. Чугунову посчастливилось сидеть. Он развернул купленную в вокзале свежую газету, но пробежал глазами лишь перестроечные заголовки – читать в тесноте было неловко, и думалось Андрею Ивановичу о другом.

Думал он о том, как явится в книжное издательство и несмело заговорит с редактором. Откуда взялась в нём эта заторможенность свободного общения, Андрей Иванович не мог себе объяснить – от природы он был человеком смелым, рисковым и незамкнутым. В ранней молодости Чугунов занимался парашютным спортом, плавал матросом на морских судах, а позднее, став инженером-корабелом, ремонтировал атомные лодки на дальневосточном спецзаводе. Он много чего повидал и перенёс, закалил нервы и волю; но, запоздало приступив к писательству, заробел перед редакторами газет, журналов и издательств. И робость эта со временем не исчезла. Возможно, она поддерживалась высокой требовательностью Чугунова к себе, сомнением его в своём писательском призвании, завышенным почтением к людям от литературы и самолюбием человека, попавшего в творческую среду не из околотворческой, а из посторонней, «технарской»…

Три с половиной часа занял путь до Москвы. На улице сделалось совсем светло. Выйдя из электрички на Курском вокзале, Андрей Иванович в толпе пассажиров прошёл по перрону, вышел на привокзальную улицу и, как всегда в сутолоке столицы, среди её огромных строений, почувствовал себя беспомощным и беззащитным. Долго ехал он в метро, на трамвае, потом, собираясь с духом и мыслями, двигался пешком. Открыв остеклённую дверь издательства, он пропустил на улицу какую-то даму в белой шубке, вошёл и свернул направо в комнату редакторов.

Те же канцелярские столы увидел Чугунов, расставленные по всей комнате, но за столами сидело непривычно мало работников. Прежде он ощущал на себе непроизвольные взгляды и пробирался под этими взглядами меж столов – нынче никто не обратил внимания на заезжего старого писателя с молодёжной сумкой на плече. Бывало, здесь толкались завсегдатаи издательств, «свои», и вполголоса болтали, пошучивали с редакторами – сейчас болтать было некому и почти не с кем. Двое молодых мужчин спортсменского вида, незнакомых Андрею Ивановичу, выносили из застеклённых шкафов за дверь комнаты толстые папки, сложенные на руках носильщиков, как дрова. «Похоже, рукописи, – подумал Чугунов. – Что ещё может быть в папках? Куда уносят?»

Его редактор была на месте. Не очень молодая крашеная блондинка, приглядная в гладком белом свитере и умеренном макияже (Северова Ольга Николаевна), сидела за столом у окна и рассеянно смотрела на улицу. На её столе, обычно заваленном рукописями и верстками книг, сегодня не лежало ни одной бумажки. Чугунов поздоровался. Северова повернула голову.

– Здравствуйте, Андрей Иванович, – сказала она. – Садитесь, пожалуйста.

Он взял стул от соседнего стола и сбоку подсел к редактору. Открыв свою сумку, Чугунов достал сухие белые грибы, нанизанные на нитку, и подарил Северовой.

– Какая прелесть! – сказала она, держа перед собой связку грибов, разглядывая и нюхая. – Какой запах! Есть я их не смогу. Повешу на стену, как произведение искусства, и стану любоваться!

– Ешьте, – ответил Андрей Иванович. – Ещё подарю. В наших краях грибов хватает. Вокруг города – леса; много грибов и ягод. Мы с женой большие любители ходить по лесам. Несколько лет, правда, я один ходил, внучка была мала, бабушка с ней сидела. Теперь внучка подрастает, станем брать её с собой, приобщать к лесу. Когда утомится, посажу себе на закорки и пойду с повышенным центром тяжести, как перегруженное палубным грузом торговое судно. Мечтаем приобрести домик в деревне.

Редактор поблагодарила Чугунова за грибы и спрятала их в выдвижной ящик стола. Она смотрела на писателя, не торопя его с разговором. Ей нравился этот разумный скромный человек. Многие авторы Северовой были не в пример Чугунову кичливы, вздорны, особенно столичные. Андрею же Ивановичу, пожалуй, впервые за годы писательства, очень повезло с редактором. Раньше ему встречались сердитые или казённо-вежливые редакторы. Они свысока поглядывали на автора из провинции и придирались к его строчкам, часто объясняя свою въедливость стремлением сгладить острые места рукописи и усыпить бдительность цензуры. Северова безоговорочно приняла роман Чугунова, залежавшийся в его письменном столе. В основу книги он положил события рейса нашей «грязной» атомной подлодки и обстоятельства её ремонта на стапеле. В таких рейсах от военных баз и в подобном заводском ремонте Андрей Иванович сам участвовал. Он удивился тому, что Северова стала продвигать его «непроходной» флотский роман, в котором автор смело описал и базу советских подлодок, и «закрытый» судоремонтный завод (в условном месте Дальнего Востока), и отечественную субмарину, и поведение моряков в условиях плавания на корабле с повышенной радиацией в отсеках. Возможно, Ольгу Николаевну подтолкнули либеральные веяния, обозначившиеся в стране, надежда на цензурные послабления, но она и всегда слыла редактором самостоятельным и решительным. С ней Чугунов вёл себя раскованнее, чем с остальными редакторами. Северова отдала его рукопись на отзыв хорошим рецензентам и в 1989 году сумела включить в редакционный план 1992 года. Год выхода книги наступил…

– Что-то у вас происходит, – сказал Чугунов, озираясь на молодцов, таскавших папки. Они явно не были издательскими работниками, которые выглядели серьёзнее и обыкновеннее, не носили спортивные штаны с продольными нашивками по бокам и не казались такими бравыми и крепкими.

– Да, – ответила Северова. – Нас выкуривают. Государственному издательству пришёл конец. Кто бы мог подумать?.. Вдруг объявились ушлые люди, показали директору какие-то бумаги, и вот устраиваются. Поразительно то, что это не волнует городские власти. Наше начальство звонит то в милицию, то в администрацию района или города – бесполезно, никто нас не жалеет и не защищает. Часть редакторов уволилась, я ещё держусь. Что дальше будет, не знаю.

– Папки-то куда уносят?

– На уничтожение. Отвезут в какую-нибудь кочегарку и бросят в топку. Это старые рукописи, отвергнутые издательством. Мы не успели их разослать. Некоторые авторы давно о себе не напоминают, возможно, умерли. У нас отвергнутые рукописи ещё полежали бы неопределённое время, а новые хозяева хранить их не собираются.

– А если авторы объявятся, или их родственники потребуют вернуть рукописи?

– Этого обстоятельства частники не учитывают. За дела государственных издателей они не отвечают; думаю, такое объяснение у них наготове. Рукописи, принятые к печати, пока остаются в архиве. Возможно, будут изданы.

– Может, мне лучше забрать роман? – спросил Чугунов.

– Давайте подождём. Вдруг напечатают? Всё же рукопись подготовлена, отредактирована. Я послежу за её сохранностью. В случае чего сама отошлю. Извините, что пришлось вас огорчить. Понимаю, как вам досадно.

– Вы тут не при чём, – сказал Андрей Иванович. – Я всё понимаю. Мне пора. Надо ещё кое-что сделать. Благодарю за содействие и сочувствие. Желаю всего доброго.