Читать книгу Последние капли радуги - Алек Янц - Страница 1

Элен.

Железный темный урод тянулся, кажется, вечность, не собираясь никого пускать на территорию школы, но кто-то (какой-то добрый, замечательный, прекрасный человек!) очень хотел туда попасть и проделал в заборе дыру. Элен метнулась в обнаруженный просвет и вскрикнула, когда отломанный край забора вонзился в её бедро, разорвав джинсы.

– Твою мать!

У девушки совсем не было времени изображать неженку, поэтому она просто рванулась в сторону, позволяя железке вспороть её кожу. Ногу пронзила острая боль, по бедру потекло что-то теплое, но Элен высвободилась из плена забора и, прихрамывая, поспешила в сторону школы, сделав вид, что не заметила крови, которую оставила на грязной железке. Если она из-за этих ублюдков подцепит какую-нибудь заразу…

– Без ноги обойдусь, – сама себе сказала Элен, – Не помру.

На самом деле, она спалилась только в самом конце, когда двум полицейским отчего-то резко приспичило проверить её карманы. Девушка была уверена, что у неё ничего ниоткуда не торчало, и придраться к ней решили из-за цвета волос, однако потребовали служители порядка вывернуть именно карманы, а этого Элен сделать не могла. Выслушав вежливый отказ, полицейские не менее вежливо повторили просьбу, а затем, всё так же вежливо, попытались схватить девушку, видимо, решив, что такая толстуха не убежит далеко. Ха-ха, придурки. Если бы Элен плохо бегала, то давно бы гнила за решеткой.

Интересно, сможет ли она бегать теперь? С каждой секундой нога все больше наливалась тягучей болью, наступать на неё становилось все труднее, а ампутации нынче не дешёвые. Тяжёлый карман не облегчал передвижения, но прибавлял уверенности в собственных действиях, что было куда важнее физического состояния. Элен добралась до чёрного хода, постучалась трижды и ещё два раза после паузы, как было оговорено. Охранник открыл дверь и посторонился, впуская хромающую девушку внутрь.

– Пятнадцать минут до «Рассвета», – сказал он. – У тебя мало времени.

– Сама знаю. Этаж?

– Второй, кабинет 203. Что с ногой?

– Ерунда, – девушка ладонью прикрыла кровоточащую рану. – Дело сделаю и зайду в травмпункт.

– Смотри, не заляпай тут всё.

– Постараюсь, – девушка поставила здоровую ногу на первую ступеньку и подтянула больную, чувствуя, как от движения растягивается рана на бедре.

– И не помри по дороге, Элен. Ты нам нужна.

Девушка обернулась на него через плечо. Охранник запер чёрный ход и теперь сидел на своем месте, уставившись в экран компьютера, передающего многочисленные картинки с камер наблюдения. Если её поймают или их секрет раскроется, в первую очередь именно его карьера и свобода, скорее всего, окажутся под угрозой.

Но он был прав. Она им нужна. Как и то, что оттягивало её карман. Ради этого стоило рискнуть.

– Всё будет нормалек, Джон. Ночь кончится.

– И солнце взойдет, – он улыбнулся и нажал кнопку, отключающую камеры на втором этаже. – Десять минут.

Элен повезло, что 203-й кабинет оказался одним из первых в коридоре, потому что после подъёма по лестнице девушке чудилось, что её ногу набили, как подушку, вместо перьев использовав раскаленные гвозди с заостренными шляпками. Рваная джинса потемнела от влаги и теперь омерзительно липла к бедру. Отдирать её будет больно. Очень, очень больно.

«А ведь по ноге проходят важные вены», – подумала Элен, но тут же отбросила эту мысль как можно дальше. Она не была биологом или врачом, она была воином, а воины должны сражаться, а не стонать.

Снова кодовый стук в дверь, и Элен буквально упала в крепкие объятья Ника, стоящего на пороге.

– Моя пампушка!

– Пошел ты, стручок, – рявкнула Элен и попыталась оттолкнуть его, но Ник, несмотря на внешнюю разницу в габаритах, держал крепко.

– Что с ногой?

– Ерунда, – её голос должен был звучать уверенно, но он звучал жалко и походил на писк заморенной мыши, поэтому Элен добавила, – у нас мало времени.

– Время есть всегда, – Ник ухватил её за плечо и заставил сесть. Ух, если бы у неё не была больная нога, она бы ему так… ой-ой-ой!

– Охренел?! – взвилась девушка, когда он попытался оторвать от раны штанину. – Клешню свою убрал, извращенец!

– Не интересуюсь, либлинг. Сиди смирно, сейчас достану аптечку.

– Да в жопу её! Сначала дело!

Николас на секунду закрыл глаза и медленно выдохнул. О да, его всегда раздражало то, как наплевательски Элен относится к себе, и вряд ли потому, что сам заботился о ней. Ему просто по профессии полагалось беспокоиться за разных сутулых псин.

– Мир может и подождать, пончик, – сказал он, зная уже, что проиграл.

– Не может… брокколь.

– Они не употребляются в единственном числе.

– Да пофиг.

Ник помог девушке добраться до розетки и многочисленных проводов, лежащих на полу у доски. Элен опустилась перед ними на колени и извлекла из кармана то, ради чего всё и затевалось. Черная коробочка с красным огоньком на крышке не выглядела такой уж особенно важной, если только не знать, что именно она может делать. Воткнув вилку в переходник, второй провод Элен пристроила сзади к ноутбуку, который Ник предусмотрительно включил заранее.

Ах, любимый момент!

Кейт облегчила её задачу донельзя, поэтому нужно было только включить устройство, запустить его и замаскировать от тех, кто будет его искать. Сейчас Элен справлялась с этой работой за десять секунд, но перед последним нажатием кнопки всегда замирала, закрывала глаза и позволяла этому чувству поглотить её. Девушке каждый раз казалось, что она стоит на крыше и наблюдает рассвет, а солнечный свет постепенно окутывает весь город своим утренним теплом. Невероятное чувство.

– Ночь прошла, – сказал Ник, глянув на часы.

– Да будет Солнце! – Элен ткнула кнопку на ноутбуке, увидела, как огонек на передатчике стал зелёным, и, издав восторженный звук, тут же плюхнулась на стул, понимая, что больше не может стоять. Но оно того стоило, черт возьми, оно того стоило! Элен не видела, но ощущала, как сотни Лучей устремились в это место, в этот самый кабинет, облепили передатчик и теперь греются в его тепле, пряча экраны телефонов от посторонних глаз. Пароль надо будет сменить… потом. А то Ник её загрызет.

– Держи ногу здесь и не ори, прошу тебя, – он склонился над раной, прощупал её, и Элен стиснула зубы, не позволяя себе издать ни звука. В коридоре прогремел звонок, и десятки детей вывалились из классов, радуясь окончанию урока. Никто из них не представлял, что произошло сейчас в соседнем кабинете… литературы?

– Вот почему здесь, – выдохнула Элен, разглядывая портреты писателей и поэтов, не замеченных раньше. – Уверен, что его не используют?

– Уже лет пять после нового закона. Ну-ка, вдох.

– Сфф…а-а! Скотина!

– Зато чистенько и никакого заражения, – Ник убрал использованную салфетку и, не касаясь руками, приложил к ране свежую. – Если ты разденешься…

– То ты ослепнешь от моей красоты, извращуга. Дай сюда, – Элен отобрала у друга бинт с ватой и наспех перевязала бедро прямо поверх одежды. Встала, поморщившись, когда вес пришелся на больную ногу. Сдернула куртку с плеч и обернула её вокруг талии, скрывая повязку. – Не видно?

– Не видно, – Ник настолько горестно вздохнул, что сразу стало поняло – он бы предпочёл, чтобы рану увидели, Элен увезли в больницу и держали там до тех пор, пока она не поправится.

Её друг ещё верил, что в государственных учреждениях пациентов до сих пор лечат по-настоящему. Не, ну в ветеринарках, может быть…

– Гляди-ка, они снова перезапускают Человека-паука, – пока Элен проверяла, надежно ли закреплены провода, Ник оседлал перевернутую парту, достал телефон и с головой погряз Всемирной паутине. – Эх, новое поколение не узнает тех времен, когда он сражался с трансформерами на Марсе!

– Ты тоже не должен знать, вообще-то, – может, лучше спрятать передатчик вместе с ноутбуком между книгами? Их уж точно брать никто не будет. Элен оглядела покрытые пылью столы, перевёрнутые стулья, разбитые окна и лежащие возле них учебники, выглядевшие так, будто ими кидались в стекло. – Солнце точно в безопасности?

– Не парься, сюда даже уборщицы не заходят.

– Ясненько, – Элен оторвала взгляд от лица Гоголя, покрытого пылью и штукатуркой. Ещё она знала Пушкина, Толстого, Достоевского, но это всё. Остальные писатели глядели на неё из прошлого, навсегда изувеченные, стертые из памяти. – Ты собираешься и остальные уроки прогуливать?

– Жду конца перемены. У меня окно. Потом лабник по биологии и…

– Окей, окей, без подробностей. Мне лезть через окно?

– Секунду, – Ник что-то быстро набрал на телефоне и тут же получил ответ. – Нет, Джон только что отключил камеры, так что тебя никто не увидит. Прошу.

– Доковыляем, – Элен отодвинула предложенную руку друга, первая вышла из кабинета и тут же слилась с толпой ровесников. Все они, стоящие у стен или спешащие на уроки, с телефонами или планшетами в руках, одинокие или в компании друзей, казались Элен пришельцами из другого мира. Разборки с параллельными классами, экзамены, вредные училки… её это давным-давно не интересовало.

Выйдя из школы вместе с толпой шестиклассников (невысокий рост Элен часто вводил собеседников в заблуждение относительно её возраста), девушка, старательно не прихрамывая, миновала полицейского, все ещё маячившего у дыры в заборе, и оказалась на улице, вдохнув знакомый с детства воздух улиц.

Мир цвёл и пах целой палитрой запахов: бензином, выхлопными газами, жжёной проводкой, собачьей мочой, обгадившимся неподалеку бомжом, непотушенными сигаретами из ближайшей урны. А чего ещё ожидать от Выхино? Чего вообще можно ожидать от Москвы, столицы страны, эпицентра фекальных отложений Элен воткнула в ухо наушник, прикрыла его волосами с той стороны, где они были, но для предосторожности ещё и убавила звук на минимум, предотвращая возможность того, что хоть кто-нибудь услышит. Вдох. Кнопка. Музыку, господа!

– О да, – божественный вокал Луиса Армстронга ласковой волной коснулся её ушей – уха – и Элен пошла по дороге, жалея, что не может поделиться своими чувствами с окружающими, – вот э вандерфул ворлд!

Её акцент был ужасен, любой иностранец рассмеялся бы, услышав его, но для Элен сама возможность прикоснуться к словам, собирающимся с помощью переливов мягких округленных согласных и тягучих, проваливающихся в нёбо гласных звуков, являлась истинным волшебством. И французский с его гортанными, которые у Элен не получались (но получались у Кейт!), и острый, как штыки, но так же ласкающий слух немецкий (любимый язык Ника), и японский, даже обычное приветствие в котором звучит, как слова из песни, итальянский, испанский, турецкий, шведский, арабский, латынь, все-все языки, которые знает человечество, были чудом, а возможность сказать одно-единственное слово по-разному – магией. И Элен хотела бы быть волшебницей и иметь возможность прикоснуться к каждому из них.

Серые люди шли куда-то мимо девушки, оборачиваясь на неё с растерянным недоумением, которое испытывают офисные крысы, когда в их окно залетает пёстрая бабочка и садится на бумаги. Элен никогда не стеснялась быть другой, раскрашивая выбритые с одной стороны волосы в яркие цвета, надевая пестрые футболки, вставляя кольца во всевозможные дырки, всем своим видом показывая, что она не хочет сливаться с массой, не хочет соблюдать правила, и не хочет следовать тому, что написано в её паспорте. Она Элен. И она держит в руках Солнце.

– Ты можешь нас рассекретить, – порой возмущалась Кейт, когда подруга в очередной раз превращала волосы в радужное безумие. – Они проследят за тобой и поймают всех.

– Не поймают, – заверяла её Элен, – у нас же в стране нет закона о том, как выглядеть подростку. Или уже есть?

– Пока нет, но…

Но, но, но. «Но» сопровождали повсюду. Любое из этих «но», и их бы никогда не было, но, на счастье, всем руководила Элен, а не Кейт.

Остановку сверху донизу занимала реклама нового фильма «Майор Россия», вокруг которого собралась мелюзга, фоткаясь на фоне брутального блондина в обтягивающем трехцветном костюме. Элен порадовалась, что ей не придётся дожидаться здесь автобуса – она терпеть не могла детей и русских супергероев. Однако мальцы всё равно заметили её, и один из них даже тыкнул в девушку пальцем, о чем-то спросив мать.

– Не обращай внимания, – услышала Элен, проходя мимо. Женщина говорила громко и совершенно не смущаясь. – Вот будет она старенькой, пожалеет о гадостях, которые сделала с собой.

– Вы ещё татушки не видели, – задиристо хмыкнула Элен, зная, что подобный тон выбешивает таких, как эта тётка. Правильных. Тех, что от слова «правила», а не «правильно». – Хотите, покажу?

– Хочу! – пискнул мальчик, но мать дала ему подзатыльник и силой отвернула от Элен.

– Не слушай её, Костя. Видишь, какая тётя толстая? Потому что она злая, плохо учится в школе и много кушает.

«They're really sayin… I love you…»1 , – звучит в наушниках, и Элен с улыбкой демонстрирует наглой женщине средний палец, чтобы потом быстро настолько, насколько позволяет больная нога, смотаться от взбешённой дуры и присоединившихся к ней возмущенных мамок. Благо, родной подъезд близко, а лифт (о, чудо!) сегодня работает. Элен ввалилась в кабину в тот момент, когда двери уже закрывались, и чуть не врезалась в молодую соседку, живущую через стену. Девушка на мгновение оторвалась от экрана телефона, приветливо хмыкнула и снова опустила взгляд.

«Гармония в отношениях – это когда ни одного из вас не интересует жизнь другого», – подумала Элен, прислоняясь спиной к зеркалу и нащупывая в кармане ключи. В такой ситуации по негласной договоренности общую дверь открывает она, а соседка (Анна, кажется?) делает это, если руки Элен заняты суперсекретными коробками, или она просто не в том состоянии, чтобы ровно держать ключ.

Соседка, всё так же глядя в телефон, проскользнула в приветливо распахнутую дверь и скрылась в квартире, а Элен открыла свою, гадая, что её ждет на этот раз.

– Привет, родаки! – крикнула она. Мимо пронесся стул, а за ним – тень, скрывшаяся за хлопнувшей дверью во вторую комнату. – Кто сегодня не в духе?

– Сама поймешь или подсказать? – отец бродил по полуразгромленной комнате, собирая вещи и кидая их в лежащий посередине чемодан. – Я просто сказал ей, что статья о правах выглядит неправдоподобно.

– Ты псих, – хихикнула Элен, скидывая куртку с бедер и выпрямляя ногу. Бинт начинал конкретно давить, сквозь вату просачивалась кровь. – Спирт есть?

– В холодильнике был, – совершенно незаинтересованно ответил отец и добавил уже громче, – если твоя мать всё на нервах не выпила!

– Я перед поездками не пью, придурок! – донеслось в ответ из соседней комнаты. Ах, семейная идиллия! Элен через разбросанные по коридору вещи пробралась на кухню и действительно обнаружила в холодильнике открытую бутылку водки, рядом с треснувшим яйцом, огурчиками и… Кларенсом?

– Да вашу ж мать, я сколько раз говорила, что кактусы не переносят холода! – крикнула Элен, кое-как доставая горшок с верхней полки. Из комнаты отозвались неразборчивым мычанием, больше похожим на мат. Облив рану спиртом и перевязав её заново, Элен бросила грязную одежду в стирку, прошла мимо отца, долбящегося в дверь и напоминающего, что через полчаса приедет такси. Упала на диван, закинув ногу на стол. Дедушка сидел здесь же, завернутый в плед, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Его полуслепые глаза, обернутые в сетку морщинок, неотрывно глядели в мерцающий экран ноутбука. «Half-life 4», похоже. Одно из немногих, что они успели прихватить из того мира до того, как захлопнулся выход.

– Чё как, дедуль? – Элен сделала громче вечно работающий телевизор, перекрывая крики из коридора, – Как Гордон поживает?

Дедушка промолчал, увлеченный игрой. Он в принципе редко отвечал, реагируя лишь на определённые вопросы и тарелку, поставленную перед ним со словами «жри, пока горячо». Потерянное поколение – так их называли, говорили не быть как они, пытались исправить и доисправлялись, да только чем оно, новое поколение, поколение Элен, оказалось лучше?

Девушка достала мобильник и выключила музыку. До назначенного времени оставалось шесть минут, а на экране уже горели черные буквы:

– Sunshine, ты где? Все в порядке?

– Никакого терпения, – хмыкнула Элен, старательно делая вид (перед кем, интересно? Перед собой?), что её ничуть не трогает подобная забота. Только вот внутри всё перевернулось и затрепетало.

– Ты там кровью не истекла, мать? – пикнул телефон за секунду до того, как девушка открыла беседу. Писал Ник, но его сообщение, в отличие от другого, Элен легко могла проигнорировать. Она нажала на бело-голубую иконку и ещё ничего не увидела, но уже услышала музыку, которая играла у собеседника в комнате.

– Битлы… вот же ты… – пробормотала Элен и позволила себе наслаждаться бессмертными голосами, глядя, как родители, помирившись, вместе торопливо закидывают вещи в чемодан, – Знаешь, что я люблю.

– Конечно знаю, – собеседник появился в поле зрения вебки, и девушка почувствовала, что краснеет, глядя в улыбающееся лицо, – потому что ты любишь то же, что и я.

– Не всё, – едва сдерживая порыв стыдливо спрятать горящее лицо, буркнула Элен. – Не переношу ваши… как их? Гамбургерсы?

– Гамбургеры, – русский собеседника был куда лучше, чем её английский. В мягком голосе слышался лишь едва заметный акцент. – И ты просто не пробовала нормальные. Я тебя угощу ими, когда мы встретимся.

– Если, – даже сквозь экран и десятки тысяч километров Элен чувствовала тепло зелёных глаз. Это заставляло её сердце трепетать, будто оно само превратилось в ту бабочку, что садится на бумаги. Ту бабочку, что можно раздавить рукой, если поймаешь.

– Что за пессимизм, honey? Конечно, мы встретимся! Ты мне не веришь?

– Верю. Только тебе и верю, – тихо ответила Элен, – Погоди секунду. Эй! ЭЙ! МОЖНО ПОТИШЕ?

– Уже уходим! – мама быстро чмокнула дочь в макушку и бросилась к отцу, помогая ему вытащить чемодан. – Будем завтра! Или послезавтра, если всё получится!

– Тогда нафига столько вещей? – Элен прикрыла экран ладонью.

– А штативы? А камеры?! Всё, мы тебя любим, веди себя хорошо. Папа! Тебя мы тоже любим!

Дедуля махнул им рукой, не отрываясь от игры. Родители вытащили чемодан в коридор, переругиваясь на ходу, хлопнули дверью. Только после этого Элен выключила телевизор и вернулась к разговору, осознав, насколько же стало тихо.

– Тебе идет зелёный, кстати. Но розовый был лучше, – родной голос проникал в самую душу, вырывал её из бесконечных тревог, сомнений, борьбы и заставлял Элен думать, что они одни во всем мире, что не нужно больше ни за что бороться, а можно только вечно слушать друг друга и с улыбкой смотреть в глаза.

– Ради тебя могу перекраситься.

– Не надо. Ты мне нравишься любой. Даже лысой.

– И в инвалидной коляске?

– Я, конечно, не Магнето… но и ты не Профессор Икс, дорогая, – они засмеялись, осознавая, насколько же хорошо понимают друг друга. – Уже показала их своим?

– Мы только на втором фильме. Третий будем завтра смотреть. Всё благодаря тебе. Даже Солнце работает только с помощью твоих систем.

– И твоей находчивости. Не принижай свои достоинства, Алёна.

Девушка едва заметно скривилась, но собеседник, за столь долгое время изучивший её досконально, заметил и это крошечное изменение в мимике.

– Эй, мне нравится твоё имя. Настоящее. Оно тебе подходит. Как, говоришь, меня бы звали у вас?

– Саша, – буркнула девушка и поняла, что не может злиться, глядя, как милое ей лицо принимает почти благоговейное выражение.

– Са-ща?

– Нет. Саша. Второй слог жёстче.

– Sа… damn, – Элен услышала ещё несколько ругательств на английском, которые уже давно безуспешно пыталась выучить. – Признайся, мой русский настолько ужасен?

– Нет. Он замечательный. Как и всё в тебе, – последнее Элен сказала очень тихо, и собеседник, даже если и расслышал, не подал виду.

– Кстати, судя по датчикам, связь отлично работает, – зелёные глаза зашарили по экрану, считывая информацию, находящуюся вне видимости Элен. – Не знаю, как много людей сейчас в Интернете, но…

– Солнца хватит на всех?

– Солнца хватит на всех. Оно же Солнце, – ещё одна шутка для своих, и Элен почувствовала, что почти задыхается, проглатывая те слова, полные бесконечной благодарности и восхищения, что должен был услышать её собеседник, но не услышал, потому что она слишком… стеснительная, черт бы её побрал!

– Куда ты теперь? – все подробности знали только они вдвоем, и Элен, наверное, никому так сильно не доверяла, как этому человеку за экраном, находящемуся так далеко, что солнце для них вставало и садилось в разное время. Она бы с удовольствием поделилась всеми секретами… но не было таких секретов, которые они ещё не разделили на двоих.

– Я всё ещё хочу расширить границы. Наши повсюду, один из них – администратор в каком-то клубе. Он в центре, как раз подходит.

– Это опасно?

– Вполне… ведь меня могут поймать, – усмехнулась Элен.

– Тогда дерзай, мой юный падаван. Вернёшься и доложишь обо всем!

– Есть, сэр!

Поль.

Деревянные зубцы скользили меж прядей, превращая их в мягкий ярко-рыжий шёлк. Когда Полина была маленькой, их с братом однажды отвели в зоопарк, и там она видела живую лису. Животное было так близко, что девочка смогла коснуться его, пропустить через пальцы оранжевую шерсть до того, как её одернул смотритель. Лиса была на удивление спокойной, покорной и очень мягкой – как игрушка.

– Ты лучше лисы, – сказала Полина, зная, что брат, как всегда, в курсе, о чем она думает. – Хотя такой же дикий иногда.

– Бу-бу-бу, ворчунья. На себя посмотри, – парень уперся ногами в зеркало, отражающее их, сидящих на кровати. – Хотя нет, не смотри. Запутаешься, где кто.

– Знаешь, даже спустя столько лет, – Полина расчесала последнюю прядь и уложила её к остальным. – Эта шутка до сих пор смешная.

– Только ты почему-то не улыбаешься. Или это я не улыбаюсь?

– Болван, – девушка чмокнула брата в рыжий затылок, – Назад зачесать или так оставить?

– А ты как пойдешь?

– В платочке. Здесь наш фокус не сработает.

Поль вздохнул и начал было подниматься с кровати, но, увидев, что сестра собирается сделать то же, плюхнулся обратно, утаскивая её за собой.

– Причёска! – пискнула Полина, но было уже поздно, и она, придавленная к кровати телом брата, оказалась погребена в разбросанные одеяла и подушки. Под руку попался Пушистик, и девушка схватила его за лапу, надеясь использовать игрушку как защиту от обнаглевшего брата. Не тут-то было. Даже получив медведем по голове, Поль выстоял и умудрился добраться до волос сестры. Не больно, но причёска, причёска!..

– Ты бесчеловечный мерзавец, – хлюпнула носом девушка, когда Поль, все так же сидя на ней, запустил бледные пальцы в собственные волосы и с садистским наслаждением взъерошил их, – Я их двадцать минут укладывала!

– А какая мне разница, если ты пойдешь в платке? – Полина не ответила, лишь отвернулась. Светлые ресницы дрогнули влагой, и это мгновенно разбило радостное настроение юноши. Он испуганно склонился над сестрой. – Поля, ты чего?

– Ага! – девушка перекатилась, сама оказалась сверху, нависнув над братом. – Даже спустя столько лет ты всё попадаешься на эту уловку!

– Бесчеловечная мерзавка! – голубые глаза вспыхнули восхищением. Он восхищался сестрой. Постоянно. Непрерывно. А она – им. Это чувство для них было подобно воздуху, которым они дышали. Вместе. На двоих.

– И всегда, – Полина потрепала брата по взъерошенным волосам и поднялась с кровати. – Скажи спасибо, что я не сожрала тебя в утробе.

– Спасибо. Ты подарила мне двадцать один год жизни.

– Которые вот-вот подойдут к концу, если мы сейчас же не спустимся, – девушка дернула брата за руку, заставляя встать, и развернула к зеркалу. – Какой красавчик!

– Попахивает нарциссизмом.

– Немножко. Давай, дуй вниз. Я только платок найду на этом…

– Поле боя.

Родители уже стояли внизу, при полном параде. Отец, аккуратный, высокий, красивый, причёсанный, с едва видимой сединой в русых волосах, держал под руку мать, такую же аккуратную и красивую. Её некогда рыжие волосы теперь были скорее тёмно-каштановыми. Она специально их затемняла, чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Негоже это для простого секретаря.

«Лучшего секретаря», – как её часто поправлял отец.

– Вот и они, наши ангелы, – мамочка по очереди поцеловала детей, причём сначала Полину, а это означало, что братом она не совсем довольна. – Поль, милый, что с твоими волосами? Немедленно причешись.

– Прости, мама, – парень торопливо привел голову в порядок под насмешливым взглядом сестры. Отец в это время что-то тихо выговаривал садовнику и домработнику, которые стояли, потупив глаза. Остальная прислуга выглядывала из дверей кухни, вся в предвкушении оттого, что хозяева уезжают. Полина исподтишка показала им кулак, и те скрылись. Ещё раскроют их план!

– Какие они у нас красивые, Боря, – расцвела улыбкой матушка, когда близнецы надели плащи, галантно помогая друг другу. – И в кого они такие, не пойму?

– Конечно же в тебя, любовь моя, – отец поцеловал жену в висок и открыл дверь, – Семья, на выход. Мы и так уже опаздываем.

– Ты список составила? – шепнул Поль сестре, когда они залезали в автомобиль. Та закатила глаза.

– Мог бы и не спрашивать.

Церковь находилась совсем близко и была построена специально для семей, живущих в этом районе – то есть, для особенных. Когда они подъехали, дежурный священник уже открывал ворота, и близнецы успели заметить белокурые затылки новых соседей. Те переехали пару недель назад, и с первого дня попали под пристальное наблюдение близнецов. Ни родители, ни двое мелких, ни самая старшая сестра (ей же лет тридцать уже!) их, конечно же, не интересовали, но был здесь и кое-кто…

– Слишком очевидно, братишка. С ним же явно что-то не так, – шепнула Полина, когда они следом за новосёлами зашли на территорию церкви.

– Давай попробуем. Это же вишенка прямо с торта, – шепнул парень в ответ. Они одновременно остановились, перекрестились и вошли в церковь. – Ты только глянь…

– Да, он горяч, – призналась Полина, краем глаза разглядывая молодого человека, стоящего между родителями. Полупрозрачная рубашка выгодно подчеркивала естественную мускулатуру, светлые пряди в художественном беспорядке спадали на плечи, узкие джинсы будто бы случайно так сильно обтягивали упругие ягодицы, а красивое лицо было настолько просветлённым, что можно и не сомневаться – за ним прячется душа, жаждущая огня.

О, этого у пламенно-рыжих близнецов было предостаточно.

– Займем лучшие места, – они отделились от семьи, прошли через толпу и как бы случайно оказались по обе стороны от светловолосого юноши, который стоял почти у самого иконостаса. Полина дождалась, пока его взор скользнет по ней, и медленно перекрестилась, так, чтобы узкое бледное запястье на мгновенье показалось из-под длинного рукава. Многозначительный, многообещающий жест, который может, однако, показаться случайностью… Поль закусил губу, разглядывая картину, которая открылась ему (и блондинчику, соответственно): тонкий профиль, очерченный пламенем зажжённых свеч, светло-голубой глаз, из-под светлых ресниц рассеянно глядящий на икону Девы Марии, бледные хрупкие пальцы, сжимающие высокий ворот плаща у самого горла, полуоткрытые лепестки губ, сложенные в робкую, невинную улыбку, огненная прядь, выбившаяся из-под платка, упавшая на высокую скулу, будто первый луч солнца на бескрайнее поле… Поль не сочувствовал парню. Зачем жалеть того, кто может отведать божественного нектара? Но только после этого пить обычную воду совершенно невыносимо, а блондинчик не выглядел как тот, кто долго продержится. Коснётся цветка. Напорется на шипы. На памяти Поля только одному человеку удалось сбежать от этой завораживающе-бледной красоты.

– Веснушки, – хмыкнула Полина, заставив и парня, и брата вздрогнуть.

– Что… простите? – конечно, он решил, что обращаются к нему, потому что сам исподтишка разглядывал девушку уже довольно долгое время. – Вы мне?

– Что? – Полина обернулась к нему с обезоруживающе-невинной улыбкой. – Я ничего не говорила. Простите, вам, наверное, послышалось.

– Вы простите, – парень, смущенный и растерянный, отвернулся и встретил зеркально-голубые глаза, глядящие на него с крайним интересом.

– Ой, – невольный поворот назад. Ага, ага, парень, там тоже самое, точно тоже самое, можешь не пытаться. Нет, не двоится в глазах. Нет, не сошел с ума. Сколько растерянности, Боже мой. Ты очаровашка.

– Как чудесен мир, – прошептал Поль, глядя в серые глаза, в которых испуганно металось пламя свечи.

– Замечательная проповедь, правда? – Полина, привлекая внимание, коснулась рукава парня, который, недоуменно моргая, смотрел на Поля, будто тот мог раствориться в полумраке церкви. – Вам какая часть больше нравится?

– Я…э…

– Мне вот про Еву и Змея, – девушка слегка придвинулась к нему, как бы для того, чтобы не мешать разговором священнику. – Каждый раз слушаю и мурашки по коже… бедная… как же прекрасно должно было быть яблоко?

– Не думаю, что…

– Полина, – выдохнула девушка ему в ухо, заставив собеседника невольно отстраниться, но лишь для того, чтобы тот оказался прижат к ней сбоку вторым близнецом:

– Поль.

Парень задрожал и уставился перед собой.

«Всё. Он наш. Прошу, сестренка», – подумал Поль, и девушка ответила ему короткой улыбкой.

– Какие у вас замечательные дети! – сказала родителям одна из соседок, когда они выходили из церкви. – Они так внимательно слушали проповедь, клянусь, я даже видела у одного из них слезы на глазах!

Мама, гордая и довольная, с достоинством приняла благодарность, похвалила узор на платке подхалимки и обняла близнецов за плечи. Те в это время с едва заметными ухмылками смотрели, как садится в машину белокурое семейство. Парень старался не глядеть в их сторону, но это было сложно, ой, как сложно, учитывая, что все его мысли, разумеется, теперь были лишь о рыжих волосах, голубых глазах и бледной коже.

Поль за спиной матери тайком пожал сестре руку, а в машине стянул с её головы платок.

– Так лучше, – сказал он, и девушка не могла не согласиться. Теперь не было не единой детали, позволяющей их отличить. А в этом – их сила. Кроме рыжих волос и обаяния, помноженного на два, конечно.

В дороге отец рассказывал о новом законе, который вот уже который год рассматривали, рассматривали и наконец рассмотрели во всех видах, значениях…

«И позах».

Сестра ткнула Поля локтем.

– Папочка, но это же на нас не повлияет?

– Что? Конечно нет, Аполлинария. Возможно, придется тебе пару месяцев поработать, но, думаю, уж нашу-то семью ни к чему не обязуют. К тому же, твой брат в армии служил, мы уже, считай, долг перед страной выполнили, хватит. Не волнуйся.

– За четыре года закон могут и поменять, – добавил Поль, увидев, что сестру не слишком успокоили слова отца, – Если что, я поеду с тобой, как ты тогда поехала со мной, помнишь?

Полина откинулась на сидение и улыбнулась. Да, много шуму они тогда навели во взводе. Повезло, что Поль служил всего месяц, а после отец забрал его оттуда, сказав, что им всё равно не с кем воевать. Повезло, что отец так мог.

Дома всё уже готовилось к отъезду хозяев. Близнецы оставили родителей собираться, а сами скинули церковные одежды и отправились прямиком через дорогу, к особняку новых соседей, решив ковать железо, пока горячо. Дверь им открыл сам Роман, пряча глаза, впихнул в руки Поля бумажку, шепнув:

– В шесть у дороги.

И закрыл дверь до того, как они успели что-либо спросить.

– Это адрес клуба. Ночного клуба, – рассмеялся Поль.

– Мы приличные люди и не ходим по клубам, – произнесла Полина, отбирая записку. – А, это тот, с синей крышей. Миленький. Не, туда можно.

– В объятья твоей новой любви.

Полина фыркнула и так посмотрела на брата, что он всё понял без слов.

Родион.

«Они могли бы попросить перекрасить стены, – думал Родион, ногтем отколупывая от кирпича краску, – в розовый или зеленый, к примеру. Хотя бы потемнее или светлее. Этот бледно-жёлтый…ужасен».

– Двадцать минут, – дверь распахнулась с той стороны, и два человека прошли по длинному коридору, остановившись напротив одно-единственного окна, которое больше напоминало иллюминатор в ракете, чем место для свиданий. – Прости, парень, больше нельзя. Новый закон.

– Хорошо, – послушно ответил Родион, заглядывая в глаза своему собеседнику и чувствуя, что его сердце бухается куда-то в пятки. На фоне болезненно-жёлтых стен серый комбинезон смотрелся ещё хуже, оттенял мешки под глазами, впалые белые щеки, морщины, половины из которых как будто бы не было при прошлой их встрече. Темные следы на запястьях. Спросишь – будет клясться, что упал. Белки красные, воспалённые… он плохо спит? Но об этом нельзя говорить. Нельзя говорить ни о чём, что доставляет дискомфорт. Они тут же ухватятся за это, выпишут ещё один курс таблеток, и неважно, что он может противоречить уже назначенным. Иногда Родиону казалось, что людей здесь не лечат, а просто упорно и беспрепятственно травят. Зачем?

Имеют право.

– Читаешь? – две из отведённых им минут уже прошли, а они так и не сказали друг другу ни слова. Родион поднял глаза на надсмотрщика, который молчаливой горой возвышался за спиной заключенного. Пациента. Здесь принято говорить «пациент», но Родион видел решётки, колючую проволоку, синяки, спрятанные под серыми мешковатыми костюмами, и всё это было чертовски настоящим. Если так лечат, то Глебу, придурку из параллели, самое место в медицинском. – Не пойму… история или география?

– География, – Родион подвинул к отцу планшет, лежащий на столике с его стороны, и мужчина уперся лбом в стекло, разглядывая мелкий текст. – Читаю о России.

– А там где-нибудь есть не… о России? – отец криво улыбнулся, показывая желтоватые зубы, и Родиону показалось, что он сделал это впервые с тех пор, как сын последний раз посещал его. – Учишься? Всё хорошо?

– Год только начался, пап, – мальчик так же, как отец, уперся лбом в стекло. – Мне ИША сдавать придётся.

– Ты всё сдашь. Я ж сдал.

– Но они его снова усложнили.

– Ты ж умный. Мой красивый, умный мальчик, – мужчина зажмурился, и заросший щетиной подбородок задрожал. Хуже, чем в прошлый раз. Эти таблетки совсем выели его. – Мой хороший… я воспитал такого замечательного сына…

– Пап, пап, эй, всё хорошо, всё я сдам, пап, ты только не расстраивайся, – зашептал Родион, прижимаясь ладонями к стеклу. Надсмотрщик напрягся. – Лучше расскажи, как ты сам живешь? Как кормят?

– Как обычно? – голос отца вильнул вверх, и утверждение стало похоже на вопрос. – Вчера общий осмотр… У них новые таблетки, после них… руки почти не. А ещё у меня соседка… новая…

– Хорошая? – Родион сглотнул и на мгновение закрыл глаза. Невыносимо было видеть напряжённое лицо отца, когда тот старается подбирать слова, складывать их в осмысленные предложения, но они все равно разбегаются, разлетаются, перестраиваются в вольном порядке, и папа сам, кажется, не понимает, что именно говорит. – Вы подружились?

– Здесь… не дружат. Нам не разрешают, – Родиону хотелось схватить стул, разбить стекло и обнять отца, но стекло здесь было непробиваемым, стулья – приварены к полу, а смысл слов «обнять отца» не имел уже никакого физического обоснования. Родион просто не помнил, как это делается.

– Тебе ведь трудно тут, пап, – да, он снова завел этот разговор, и будет заводить его до тех пор, пока ФГК оставляет письма на его электронной почте. – Признайся. Ты сам на себя не похож. Тебе же только тридцать пять будет, а выглядишь уже на все пятьдесят.

Отец ничего не ответил, только ещё раз улыбнулся, криво, слабо и очень жалко. Грязные волосы патлами спадали на высокий лоб, лезли в глаза, и он нервным жестом постоянно отбрасывал их назад, как лошадь хвостом отгоняет мух. Взгляд постоянно терял фокус, и Родиону порой казалось, что папа вовсе его не видит.

– Она такая… чистая. Сказала, они нас не заставят ничего. Таблетки отказалась… даже силой…

– Новая соседка? У тебя не будет из-за неё проблем? Пап? – Родион пару раз стукнул пальцем по стеклу, привлекая внимание отвлекшегося отца. – Пап, я хочу помочь.

– «Дело не в нас», – она сказала…

– Пап, пожалуйста, я могу помочь, только скажи! Им нужно что-нибудь, любая примета, и они уменьшат срок в два раза. В целых два! Папа…

– Никогда.

Мальчик снял очки и протёр глаза, чувствуя влагу на пальцах. Слабо видящий взгляд упал на планшет, и Родион хотел убрать его в сумку (хоть чем-то заняться, лишь бы не видеть сейчас этого упрямого лица), но вдруг понял, что не может. Что-то крепко держало планшет за край с той стороны, где в стекле располагалось крошечное окошко для вентиляции и звука.

Мальчик удивленно поднял взгляд. Отец смотрел на него прямо, осознанно, и тёмные, усталые глаза пылали непролитым, не затушенным таблетками огнём.

Он дернул планшет на себя, и мальчик почти вплотную припал к стеклу, чувствуя, как худые пальцы касаются его, дрожащих. Тёплые пальцы. Живые.

– Немедленно отойдите от стекла! – скомандовал надсмотрщик, торопливо нажимая какие-то кнопки в стене. Мужчина лишь крепче сжал пальцы сына, игнорируя приказ.

– Не позволяй им говорить тебе, что делать, – прошептал он. Стекло с обеих сторон запотело от их сбивчивого дыхания. – Они никогда не оставят нас в покое!

– Пациент, отойдите от стекла и поднимите руки так, чтобы мы их видели! – в коридор ворвались двое в халатах со шприцами наготове и бросились к мужчине.

– Он тебя коснулся? – рядом с Родионом возник врач в халате, с маской на лице. Не выслушав ответа, он дернул рукав мальчика и вонзил иголку ему в плечо, введя под кожу какую-то смесь. Родион вскрикнул и другой рукой схватился за стекло, глядя, как его отца общими усилиями двое врачей и надзиратель волокут прочь из коридора.

– Это не мы не в порядке! – кричал мужчина даже после того, как два шприца воткнулись в его шею с обеих сторон. – Это они не в порядке, сволочи, чёртовы психи! Это их сюда надо упечь и…

Крики стихли за закрывшейся дверью, и Родион спрятал лицо в ладонях, чувствуя, что его всего трясет.

– Не волнуйся, ты вряд ли успел заразиться, – врач потрепал его по плечу. – Но, если хочешь, можешь пройти дополнительный осмотр и…

– Не надо, – прервал его Родион, поднимая руку. На черном резиновом браслете с определенной периодичностью вспыхивал желтый огонек. – Меня и так сюда привезут, если что. Можно… можно просто уйти?

Через пятнадцать минут, после обязательной проверки, Родион покинул жёлтые стены больницы, чувствуя себя ещё хуже, чем когда сюда заходил. Вот уже столько лет ему приходилось наблюдать, как с каждым годом (с каждым днем!) отцу становится всё хуже, как он превращается в слабое подобие себя, теряет последнюю связь с прежней жизнью, и Родион никак не может это остановить!

Не то, чтобы он не пытался. Его приводили и в семь, и в восемь, и в девять лет, надеясь, что это размягчит нрав непреклонного отца, он сам приходил потом, пытался уговорить его обменять информацию на смягчение режима, но, как бы сильно ни ломало отца заключение, как бы разрушительно ни сказывались таблетки на его сознании, он продолжал стоять на своем.

– Хоть что-нибудь, папа. Приметы. Фамилию.

– Никогда.

И так каждую неделю, иногда с перерывами, иногда постоянно. Для Родиона это уже стало подобно работе, на которую он подписался сам, но от которой теперь невозможно было отказаться. Люди из ФГК каждую пятницу ждали от него подробного отчёта, но мальчик не мог порадовать их ничем, кроме новостей о том, что «состояние отца остается на стабильном молчаливом уровне». Вот и теперь, сидя в трамвае, Родион достал телефон, открыл почту и скопировал в сообщение прошлый отчёт, приписав только, что к отцу поселили новую соседку, о чем Федеральный Контроль и так, наверное, знал.

– Следующая остановка… Болотниковская улица, – монотонно произнес мужской голос, и трамвай с тихим звоном отправился вперед по начерченному рельсами пути. Ни съехать, ни свернуть, даже если очень хочется. А свернешь – утянешь за собой невинных людей, которым случайно оказалось с тобой по пути.

Родион вздохнул и снова открыл географию. Нужно учиться, нужно давиться гранитом науки – ИША в конце года, а он до сих пор не уверен, сможет ли сдать хотя бы четыре предмета из семи обязательных. А физическая подготовка? Ой, Господи, об этом лучше даже не думать. Родион знал, что девятый класс превратится в бешеную гонку, многие из его одноклассников слетят ещё на середине, и Родион не хотел быть одним из них. Он не был готов, но надеялся на чудо и на собственную устойчивую психику, которая уже, в самом начале, при одной мысли об Итоговой Аттестации начинала сдавать. Конечно, ЕША была каждый год, но это же совсем другое! Хотелось сдать, пройти, перейти в десятый, потом поступить, не оказаться за бортом…

Родион снова вздохнул и вышел в Рунет. Все сообщества, на которые он был подписан, тут же облепили жертву, с головой завалив её непроверенной информацией о новом, недавно обнаруженном виде голубей, о выживании в дикой местности, о жизни звёзд, о том, как правильно фаршировать селёдку и подбирать юбку в церковь, о влиянии Рунета на растущий организм и о многом, многом другом, что Родион, как и остальные, невольно поглощал в немыслимых масштабах. Сверху, для пущего эффекта, мальчика засыпало ворохом свежих шуточек, и он даже посмеялся, разглядывая весёлые картинки.

Попадались, правда, среди всей этой информационной оргии и важные вещи, так что Родион перешёл по присланной одноклассницей ссылке, подписав петицию в поддержку гуманитарных предметов. Некий Пегас призывал страну одуматься и писал очень убедительно, так, что мальчик даже разместил репост на стене, понадеявшись на своих думающих подписчиков. А после, помедлив, открыл заветную страничку и полностью провалился в изумрудное небо, бесконечность которого заканчивалась там, где заканчивалось обрамление густых чёрных ресниц. Родион ткнул последнюю добавленную аудиозапись и совершенно растворился в переливах глубокого, надрывного, с хрипотцой голоса.

Как же она прекрасна! Ни одна признанная на эстраде звезда даже близко не сравнится с её талантом и красотой. С самого первого выложенного ролика Иоланты Родион понял, что готов отдать сердце этой невероятной певице, которую он никогда не видел в жизни. Иоланта была его звездой, его недосягаемой мечтой, почти такой же недосягаемой, как освобождение отца, и в те минуты, когда мальчику было очень плохо, он просто закрывал глаза, включал любую запись на её странице и позволял чарующему голосу нести его как можно дальше от этого мира. Порой в видеообращениях девушка называла те места, где она поет сейчас, и каждый раз Родион едва справлялся с желанием немедленно отправиться туда, встать у входа и ждать до тех пор, пока она не выйдет, даже если для этого придется много часов мерзнуть на ветру.

Останавливало лишь то, что он был слишком стеснителен. А ещё юн.

– Я вырасту и обязательно найду тебя, – прошептал мальчик, слушая, как певица рассказывает ему (и только ему!) о своей давно ушедшей любви, просит быть для неё защитой и опорой. Родион сдаст экзамены, найдет работу, вытащит отца из больницы, а потом женится на певице, и блестящая корона в густых золотых волосах будет переливаться всеми цветами радуги, когда

Иоланта, в белом платье, улыбающаяся, встанет с ним под руку в церкви…

Телефон сердито пискнул, вырывая мальчика из грез.

– Подписал петицию? Пшли гулять.

– Нет, Крис. Учиться надо.

– Родя, ты задротский ботаник.

– Зато у меня шкала успеваемости выше среднего.

– :(((

Больше Кристина не писала, и Родион, признаться, был рад этому. Девочка иногда пугала его своими радикальными взглядами на мир, говоря то, что не следовало бы говорить не только в обществе, но даже самой себе. Может, дело было только в личной паранойе Родиона не у Кристины ведь на запястье браслет с желтым огоньком транслировал ФГК всю её жизнь, не ей при случае грозили желтые стены больницы. Родион отвернулся к окну и закрыл глаза, собираясь оставшуюся дорогу наслаждаться пением Иоланты, но телефон снова предательски пискнул, оповещая о сообщении.

– Клянусь, я… ох. Уже не клянусь, – Родион торопливо пробежался глазами по тексту и в который раз вздохнул, но так расстроенно, что сидящий рядом мужчина оторвался от телефона и покосился на него с недоумением, – Простите.

Писала тётя Оля, причём, судя по пропущенным буквам и двум неправильным автозаменам – наспех и не глядя. Здорово. Теперь Родиону расхотелось возвращаться домой.

У подъезда он чуть не повернул назад, к остановке, но взял себя в руки – соберись, тряпка! Пять пролётов оказались трудными скорее морально, чем физически. За десять лет Родион научился преодолевать это расстояние в считанные секунды, но теперь не торопился, хоть воспитанность и пунктуальность подгоняли его вперед. Постоял у двери. Погремел ключами, тайно надеясь, что они вдруг не подойдут. Включил фронталку и убедился, что волосы всё так же убраны назад, бабочка находится ровно под подбородком на уровне первой пуговицы, рукав надежно скрывает резиновый браслет, а в лице нет тоскливой обречённости. Всё-таки вошёл.

В нос сразу ударил запах свежего свекольного супа. Тетя Нина никогда не готовила борщ, только свекольный суп, как она сама его называла, и, хотя Родион за десять лет так и не понял разницу, спорить с ней было бесполезно. Как и с теми, кто сидел теперь в комнате, и кого тёти старательно развлекали светской беседой.

– Так это окончательное решение? Жаль. Некоторые зарубежные имена нам как родные, – говорила тётя Оля, подливая кипяток в полные чашки гостей, – И ещё этот закон о женщинах в армии…

– Помолчи, Оленька. Раз в правительстве так решили, значит, были основания. Простите, агенты, – а тетя Нина подкладывала в их тарелки картошку. Обе очевидно нервничали.

– Ничего, – с улыбкой, которая больше подошла бы акуле, отвечала женщина, сидящая на диване. Костюм на ней был идеально выхолен и сер, как и вся её внешность, вся её жизнь. Напарника, сидящего рядом, отличали лишь тонкие тёмно-серые полосы, горизонтально пересекающие пиджак. Родион старательно затолкал как можно дальше в сознание глубокое отвращение к этим людям. Да, они преследовали одну цель, мальчик так же, как и они, хотел найти человека, из-за кого его отец уже десять лет томится в жёлтых стенах, но во всем остальном они были так же одинаковы, как пиранья схожа с золотой рыбкой.

Он питал ненависть лишь к одному человеку. Они – к целому миру.

– А вы собираетесь служить, дорогая? – спросила тётя Оля, обращаясь к женщине. Её сестра собрала использованную посуду и скрылась на кухне, явно прячась от внимательного – слишком внимательного – взгляда мужчины-гостя.

– О, нет. Я жду ребёнка, – агент погладила свой абсолютно плоский живот. – Это отличный способ помочь стране с одной из наших главных проблем.

– Замечательно, – наигранно умилилась тётя Нина. Родион знал, как сильно она когда-то хотела детей, и как ей повезло, что она родилась на сорок лет раньше сегодняшнего дня. Мальчик не мог больше глядеть на истязания своих родственниц и переступил порог комнаты, вежливо здороваясь со всеми и одновременно ни с кем:

– День добрый.

Внимание агентов мгновенно переключилось на него. Женщина многозначительно посмотрела на тётю, и та поспешила убраться, юркнув к сестре на кухню. У них лично не было никаких проблем с ФГК, зато у того были проблемы с их братом, и от этого женщины всегда чувствовали себя, как под прицелом. Зато без браслетов.

– Здравствуй, Родион, – сказала женщина, едва за хозяйкой закрылась дверь. – Думаю, ты помнишь меня по нашим перепискам. Я агент Морозова.

– Агент Мышевский, – добавил её напарник, жестом предлагая мальчику сесть напротив.

– Извините, вас я не знаю, – заметил Родион, принимая приглашение. Уинстон (и как его называть после поправки в законе? Шарик?), всегда сидящий под столом, лениво тыкнулся в ладонь мокрым носом.

– Нестрашно. Главное, что мы знаем тебя, Родион, – агент Морозова отодвинула чашку и сложила руки на столе. – Ты умный, ответственный мальчик, ни разу не пропустивший срок сдачи отчёта или медицинский осмотр.

«Как будто был выбор», – подумал Родион, невольно сжимая под рубашкой запястье.

– Здорово, что ты на нашей стороне. Мы делаем страну лучше и чище. Верно ведь я говорю? Скоро мы совсем избавимся от этой заразы.

– Конечно… рад помочь.

– Благодаря тебе дело твоего отца, скоро будет раскрыто.

– В смысле?

– Ты же поможешь нам, Родион? – на кухне что-то скрипнуло, и мальчик очень ясно представил, как тётушки проникли ухом к двери, вслушиваясь в каждое слово. Агент Мышевский глянул на напарницу, дождался, пока она кивнет, и встал, направляясь в сторону кухни.

Спустя пять минут оттуда больше не доносилось никаких звуков.

– Чего вы хотите?

– Сущий пустяк, – агент снова улыбнулась, но на этот раз улыбка её была теплее и от чего-то… страшнее, будто она вовсе не должна была так улыбаться. Это не вязалось с образом ледяных сторонников ФГК, который Родион за много лет выстроил у себя в голове. – Ты ведь знаешь, мы никогда не причиняем вреда обычным людям и всего добиваемся с помощью дипломатии и верных аргументов.

– И веры, – вырвалось у мальчика. Это можно было бы счесть за агрессию, если бы агент захотела. Но у неё были другие планы.

– Вера оказывает огромное влияние на людей. Но она лишь ведёт нас, обличает в слова то, о чем мы и сами знаем в глубине души. Ты ведь верующий, Родион?

Он промолчал, потому что о таком не было смысла спрашивать.

– Мы ведем эту войну с помощью слов, – агент Морозова наклонилась и коснулась руки мальчика до того, как он успел отстраниться. – Но иногда этого может быть недостаточно.

– О чем вы говорите? – Родион совсем перестал понимать ход её мыслей.

– Мы знаем. Где будет тот. Кого мы ищем, – медленно произнесла женщина, но мальчик всё равно переспросил, не веря ушам:

– Что?!

– Всё так. Нам не известно, как именно он выглядит, но он точно будет там.

– Когда?!

– Сегодня вечером.

– Это… ух ты… вау! – Родион пытливо заглянул в темные глаза женщины, боясь увидеть в них насмешку, но она встретила его взгляд абсолютно серьезно. – Круто! Вы наконец-то его поймаете!

– Не радуйся слишком. ФГК не хочет ничего предпринимать.

– Но… почему?! – возможности, которые открывались перед Родионом, казались безграничными. Ещё сегодня, сидя напротив полубезумного отца, он и помыслить не мог… – Разве вы не ищите его уже давно?

– В Контроле свои порядки. «Мы не знаем точно…», «Вы можете ошибаться…» Бла-бла-бла, – агент покачала головой, осуждая собственных работодателей. – Поэтому мы и пришли к тебе.

– Я сделаю что угодно!

– Это мы и рассчитывали услышать, – женщина, всё ещё сжимающая его ладонь, свободной рукой вдруг дернула мальчика за рукав, обнажая запястье с браслетом. – Но об этом никто не должен знать, Родион.

– Конечно! Как скажете, – мальчик готов был прямо сейчас сорваться с места и делать всё, что ему прикажут, лишь бы поймать, лишь бы хотя бы попытаться…

– Никто. Даже ФГК, – агент ощупала браслет, на что-то нажала и через секунду медленно стащила его с руки мальчика. Запястье у него было красным, с большим синяком по центру, оставшимся после долгого пребывания иглы внутри. Родион поднял руку, впервые за много лет чувствуя такую свободу. – Ты делаешь это, потому что мы тебе доверяем. Потому что ты хочешь этого, так же, как и мы. Датчик пока побудет у нас, когда всё сделаешь, мы вернём его. Но если дело пройдёт успешно, мы поговорим с начальством…

– Спасибо! Правда, спасибо! Только вы мне так и не объяснили, что я должен сделать.

– Всё просто. Есть один клуб…

Мария.

Мария. У этого имени было много значений: печальная, отвергнутая, высокая, горькая, упрямая, любимая, но все они ничего не значили по сравнению с тем, что в него вкладывал отец.

– …и держала она на руках бездыханное тело сына своего! – девочки слушали его речь, раскрыв рты. Матушка дождалась, когда отец закончит рассказ, перекрестилась и позвала всех в столовую.

– А нам воспитательница уже говорила про Исусю, – с детской непосредственностью заявила Лена, когда они, произнеся молитву, принялись за еду.

– Не Исусю, а Иисуса, – строго поправила мать. – Правильно делает. В детях с детства нужно воспитывать уважение к стране.

– Только я имена все запомнить не могу, – малышка надула губки, ковыряясь ложкой в супе. – Фима говорит, что я глупая, не выйду из садика и сгорю!

– Серафима! – мать перевела взгляд на старшую дочку, которая, сидя с планшетом на коленях, почти не притронулась к еде. – Что за глупости ты наговорила сестре?

– Это не глупости! – тут же отозвалась Фима, так же, как и Лена, надув губы, – Светланасанна говорит, что те, кто не сдаст экзамен, будут гореть в аду! А Фима не сдаст, она даже считать не умеет!

– А я маленькая, мне ещё не надо!

Всё время, пока шла эта словесная перепалка, отец не сводил тяжелого взгляда с Марии, а девушка упорно делала вид, что её интересует лишь обед в тарелке. Во рту было горько, овощи липли к нёбу, но Маша покорно слушала и притворялась, что её совсем не задевают колкие слова:

– В Ад, Серафима, попадают только плохие люди. Они не верят в Бога, не соблюдают заповеди и пост, не уважают старших и родную страну. Их жизнь – мрак. Они сами не осознают, насколько погрязли в грехе и пороке. Но Господь присмотрит за моими дорогими девочками и не даст им сбиться с пути, так ведь?

– Так, – хором согласились девочки, чем даже у вечно строгого отца вызвали нежную улыбку.

– Вот и молодцы. До экзаменов у тебя есть время подучиться, Леночка. Если что, старшая сестра тебе поможет. Так ведь, Мария?

Девушка, не поднимая взгляда, кивнула. Горечь душила её изнутри, скреблась в горле, как наждак, и даже если бы она хотела что-то сказать – не произнесла бы ни звука.

Будь отец сегодня в дурном расположении – специально заставил бы отвечать. Но новые поправки в законе «о массовом распространении культуры» и окончательный запрет на «неосвященные» имена, настроили его на покойный, снисходительный лад, так что он только посверлил старшую дочь взглядом и ушел в свой кабинет, готовить речь для службы.

Мария убрала со стола тарелки, смахнула крошки, убедилась, что больше мать от неё ничего требовать не собирается, и направилась в свою комнату, желая лишь поскорее скрыться от чужих глаз. Девочки сели перед телевизором, завороженно следя за приключениями нарисованных красавиц, которые верой в Бога и магическими («Дарованными Господом!» – поправила бы мать) силами побеждали всякую нечисть. Маша ничего не имела против мультиков, но порой её настораживала одержимость девочек этими героинями. Однажды Фима нацепила на себя бумажные крылья и с воплями: «Я ангел клуба В.Е.Р.А.!» носилась по дому, пока не споткнулась и не расшибла коленку.

На самом деле, Машу настораживала любая одержимость, ведь всё это было отражением греха, а душа девушки и без того была запятнана им так, что не отмоешься. Она предпочитала молчание разговору, тишину звукам музыки, смирение спору. Едва Маша открывала рот, отец тут же напоминал ей о долге перед страной, и старшая дочь главного окружного священника понимала, что никакая молитва в мире не спасет её от гнева отца, когда он узнает, что долг Мария выполнять не собирается. Она просто не могла. Она была запятнана, на душе её лежала печать Дьявола, и порой, запершись в комнате и беззвучно рыдая в подушку, девушка не понимала, чем заслужила такое. Было ли это наказанием за проступок, который она не помнила, или мать согрешила, вынашивая её в утробе, чем натравила мрак на не родившееся ещё дитя, но факт оставался фактом – Мария была омерзительна сама себе и, тайно молясь по вечерам, просила Бога забрать либо грех с её души, либо – её жизнь.

Господь не внимал её молитвам, и с каждым годом, начиная с тринадцати лет, Маша всё глубже погружалась в себя, снедаемая презрением, горечью и ненавистью, выслушивая укоры от отца, который требовал от неё невозможного, глядя, как растут младшие сестры и как сильно влияет на них окружающий мир. У Марии ещё была спрятана в шкафу распечатка «Капитанской дочки», «Войны и мира», «Анны Карениной» и, укрытые теперь глубже всех, давно запрещённые, волшебные истории о кольце, длинноухих людях и крылатых огромных ящерах, а так же о мальчике со шрамом на лбу и его друзьях, которые не только с помощью магии («Богомерзость!» – фыркнула бы мама), но и с помощью дружбы, любви и храбрости побеждали любое зло. У Маши это ещё было. У сестер – уже нет.

Девушка закрылась в своей комнате, прислонилась спиной к двери и с наслаждением вдохнула влажный запах, щекочущий ноздри сладковатым привкусом цветущих растений.

Они были повсюду. Живые, растущие, питающиеся влажной духотой и отчаяньем Марии, наполняющие взамен ощущением покоя и защиты. Девушка устремилась к подоконнику, на ходу подхватывая пульверизатор, и постаралась затеряться среди ярко-зелёных, или тёмно-болотных, или светло-салатовых стеблей. Этот цвет был повсюду, он радовал глаз и дарил сердцу такое необходимое успокоение. Мария больше всего на свете любила именно зелёный, потому что он, как ей казалось, уж точно не может быть злым, как не может быть злой сама Природа. Даже обрушая на головы людей ужасы стихии, измельчая их кости в пыль и заставляя нуждающихся в воде умирать от жажды, а других затапливая в собственных жилищах, она была по-своему добра и, конечно же, невероятно красива. Нельзя было не любить природу, единожды её коснувшись, а Мария не просто прикасалась, она каждый день обнимала плотные стебли, ласкала пальцами хрупкие листья и шептала им собственные, придуманные ею молитвы, зная, что они точно идут от сердца. Она умоляла их дать ей сил пережить ещё один день, и они, кажется, давали. По крайней мере, Маша ещё жила.

– Милые мои, – девушка склонилась к кусту герани, слушая его вкрадчивый шепот, – Я так устала…

Каждый день они терпеливо слушали хозяйку, ведь той больше некуда было податься. Несмотря на возмущение родители («Они выделяют нездоровый воздух!» – говорила мама) и попытки Марии удержать растения в одном углу комнаты, те разрастались, оплетали стены, окна, потолок, залезали даже в высокие ящики, лозами свисали из самых неожиданных мест. Никогда в жизни Мария не встречала чего-то столь же хрупкого и сильного одновременно, как её любимые растения. Наверное, встретив такого человека, она сразу же влюбилась бы… если бы только имела способность любить.

Залив воды в каждый горшок (белая роза раскрыла бутон, ловя нежными лепестками капли влаги, а сирень едва-едва зацвела: показались крошечные шарики в обрамлении зелени), девушка потянулась к стоящему на зарядке мобильнику. Её приглашали в несколько религиозных групп, кто-то собирал на встречу любителей русского кино, пара сообществ, посвященных садоводам… приглашение от отца (точнее, приказ через Рунет) на сбор у какого-то клуба для проведения еженедельной («Жаль, что не ежедневной!» – говорила мама) акции протеста.

Только Мария нажать кнопку «отклонить», как в комнату без стука ворвался инициатор акции и, сверкая глазами, двинулся к ней.

– Тупая сука, – разглядев дочь среди высоких стеблей, он толкнул горшок с одним из них и прошелся по земле и разбросанным корням, – Вздумала со мной спорить?!

– Не надо, – Маша вжалась в стену, жалея, что сама не может превратиться в зеленый лист и врасти в землю стеблем, – Пап, я не хочу туда идти…

– А мне не насрать?! – отец схватил её за плечо и сильно встряхнул, заставив поднять у нему лицо, полное страха и горечи. Он никогда не бил дочь, но смотрел так презрительно и говорил такие слова, что Маше иногда казалось – лучше бы бил. В конце концов, от физического унижения, по крайней мере, остаются следы.

– Бесполезное создание, – а ещё через боль приходит успокоение. Боль могла бы стать искуплением, но боли не было. Отец не позволил бы ей искупить грехи так просто, – Ты хоть знаешь, зачем была рождена?!

– Чтобы продолжать род, – тихо пискнула девушка, понимая, что даже двинуться не может из-за сильной хватки отца на своем плече.

– Вот именно! – он был тёмноволосым, бородатым и очень-очень злым. Даже на службе его глаза сверкали каким-то нехорошим огоньком. Лицо и тело были вытянутыми, некрасивыми, будто конь сбросил шерсть и встал на задние лапы. Глядя в глаза отцу и видя в них своё искаженное отражение, Маша понимала, как сильно на него похожа.

– Тебе яичники Богом даны, чтобы ты проблему упадка рождаемости решала, а не просиживала их здесь! Думаешь, почему я тебе высшее получить не дал? Ты себя в зеркало видела?! Какая ведущая?! Шлюха с пищащим голоском! Когда ты собираешься выходить замуж?!

– Пожалуйста, – Мария закрыла голову руками и спрятала лицо в коленях, – Папочка, пожалуйста…

– КОГДА ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ РОЖАТЬ?!

Он как будто размахивал плетью, оставляя на душе Маши алые следы горящих слов. Будто бы удар. И ещё один. И ещё. Душа девушки кровоточила и молила о пощаде, и Маша молила о пощаде тоже, проглатывая оскорбления и беззвучные слезы.

– Может, тебя сам Дьявол послал мне в испытание?

Будто достал нож и вонзил ей в грудь. Маша хныкнула, чувствуя, как рвется на части её сердце. Она и сама прекрасно это осознавала, не обязательно напоминать, что она существует лишь для мучений себя и родных людей! Не обязательно… она бы давно уже прекратила всё это, если бы осмелилась!

– Господи, за что мне это? – отец взвел яростный взор к потолку, – Клянусь тебе, Всевышний, если эта идиотка не родит к двадцати пяти, я не буду выгораживать её перед судом! Как миленькая отправится служить!

– Маша будет как ты? – Фима боком протиснулась комнату и в нерешительности застыла в углу, – Мама говорит, ты служишь Богу?

– Все мы служим ему, солнышко, – голос отца мгновенно потеплел, однако он не повернулся к младшей дочери, и только Маша видела сейчас его истинное лицо. – Мультики уже закончились?

– Мама тебя зовет…

– Иду, куколка. Подожди за дверью.

«Не уходи!» – хотелось крикнуть Марии, но она не посмела издать ни звука, ведь грубая рука отца по-прежнему сжимала её плечо. Он так и не повернулся к Фиме, будто не хотел, чтобы хоть капля той ненависти, что он испытывает к старшей дочери, досталась ей. Когда за малышкой закрылась дверь, он криво усмехнулся и достаточно болезненно хлопнул Марию по плечу:

– Если тебя не будет на акции… сама знаешь.

Сама знаешь… так очень любит говорить мама, когда хочет запугать. О, не нужно ничего больше – одних его слов достаточно.

Он ушёл, а Маша обняла себя за плечи, проклиная день, когда впервые открыла глаза и закричала. Кажется, уже тогда её жизнь была кончена. Или это случилось, когда она осознала, чего хочет от жизни, а родители это не одобрили? Или? Или?.. Всё равно, всё равно! Она была одна. Уже на протяжении двадцати трёх лет.

И даже тень листвы, падающая на её лицо и скрывающая слезы, кажется, не приносила больше такого успокоения, как раньше.

Алексей.

– И давно вы работаете на моего мужа?

Евгений смутился, скомкав в руках салфетку. За вечер он выслушал такое количество вопросов, что теперь, похоже, скорее предпочел бы лишиться голоса, чем ответить на ещё один.

– Чуть больше двух месяцев, – пришел на помощь секретарю Алексей, поняв, что тот уже действительно не знает, как отвечать, – если быть точным, шестьдесят девять дней, восемь часов и… двадцать минут. Двадцать одна. Достаточно для твоего отчёта?

Жена хмыкнула и ушла на кухню за десертом. Егорка поспешил за ней, надеясь стащить самый сладкий кусок. Впервые за ужин мужчины остались наедине.

– Отчёт? – переспросил Евгений, и в глазах его промелькнул плохо скрываемый страх. Алексей даже пожалел, что выбрал именно это слово для неудачной шутки, так как в контексте того, что происходило, оно прозвучало… жестоко.

– Всё нормально, у Лизы нет причин сдавать нас. Напротив, она замотивирована в обратном. Напомни в следующий раз аккуратнее подбирать слова, чтобы избежать подобных казусов.

Секретарь моргнул, несколько мгновений переваривая сказанное. Он весь сплошь состоял из оттенка серых цветов, серым было даже крошечное пятнышко на щеке, оставшееся после утреннего бритья. И телефон, который лежал на столе, тоже был серым, гладким и дорогим. Во время ужина Евгений то и дело обращался к нему, когда Лиза задавала особенно каверзный вопрос.

– Как дела с отчётами? – поинтересовался Алексей, заметив, что рука собеседника вновь ползет к мобильному.

– Готово на неделю вперед, – Евгений хвастался лишь немного – он действительно был трудолюбивым, верным и покорным секретарем. Других на работу Алексей не брал. Другие его не интересовали. Никаких происшествий или проблем, или внезапных звонков, или посещений среди ночи, или хоть чего-нибудь, что могло бы нарушить устоявшийся многолетний покой. Если вести себя в соответствии с ожиданиями общества, можно прожить спокойную долгую жизнь. И он придерживался поставленных границ.

Не было ничего важнее, прекраснее границ.

– Всё ещё в силе? – уточнил Алексей, заставив секретаря оторваться от телефона.

– Да, да, конечно. После ужина. Я готов. Где ваша жена?

– Думаю, она позволяет нам обсудить наши злодейские планы?

Судя по лицу Евгения, он не посчитал эту шутку смешной. Алексей не настаивал. Он сам давно разучился смеяться. В этой способности просто не было смысла, напротив, порой она доставляла крайнее неудобство, например, когда смех вырывается у тебя неосознанно и в неподходящий момент.

Лиза вошла в комнату, неся на вытянутых руках поднос с шоколадным тортом.

– В сообществе писали, что он должен быть выше, – пожаловалась она, и Евгений с готовностью подхватил тему (лишь бы его самого ничего не спрашивали):

– Тоже сидите в «Типичной хозяюшке»? Моя Соня вечно жалуется, что там хорошие, но неправдоподобные рецепты.

– Ой, несколько раз там писали такие продукты! Вот бананы. Где я их возьму? Из воздуха? Ощущение, что рецепту лет семьдесят! А ваша Соня не смотрит сериалы?

– А то! «Тронную Игру», каждую неделю, болеет за Женю Снежкова. Слышал, его назвали лучшим российским сериалом?

– Да, но по мне, нет ничего лучше «Врача Что». Знаете, я люблю фантастику…

Алексей абстрагировался от их болтовни. Сам он сериалов, конечно, не смотрел – ой, да смотрел, разумеется, кто их не смотрит – но не был способен обсуждать с кем-то. Сразу углублялся в подтекст, в философию… ещё одна дурная привычка, от которой давно стоило избавиться. Пусть знакомятся. Нужно дать жене возможность доделать своё коварное дело. Егорка, привыкший к таким вечерам, тихо сидел, уплетал за обе щеки торт, размазывая шоколад по лицу, и втайне от матери гонял цветные шарики по экрану мобильного. Покой. Тишина. Идиллия.

Алексей взял телефон, лежащий, как положено, на столе, и открыл беседу «Синего Крокодила». В поисках чего-нибудь важного пролистал ежедневные разборки из-за чаевых, ругань на уборщиков («Пора их уже уволить», – подумал Алексей) и наконец наткнулся на сообщение от его заместителя, который, судя по количеству восклицательных знаков, был просто переполнен возмущением:

– В нашем! Клубе! В нашем! Блин! Подвале! Кто знал?!

Все отмалчивались и скидывали в беседу свежие мемы, но Алексей не доверил бы этому человеку отвечать за «Крокодила», если бы его можно было так легко отвлечь.

– Я спрашиваю, кто знал? Что за фигня вообще, народ? Храните дома, что хотите, но зачем на работу тащить?!

– Что происходит? – вмешался Алексей, поняв, что кроме недоуменно-виноватых смайликов его заместитель ничего от коллег не дождется.

– Алексей Викторович! Кто-то в нашем подвале решил картинную галерею открыть! Я думал, им вообще не пользовались с момента открытия клуба, а тут меня шандарахнуло, я подумал: чего мы храним запасы в кухне, если можно использовать подвал? Ну я и спустился, открываю – там дохренища картин!

– И что ты с ними сделал? – уточнил мужчина, краем глаза отмечая, что Лиза о чем-то оживленно рассказывает секретарю, и тот согласно, но несколько растерянно кивает, будто уже давно потерял нить беседы, а переспросить боится.

Остальные работники упорно молчали. Новая барменша начала что-то писать, но, видимо, её «пнули» личку, поэтому даже строчка «Натали набирает сообщение» вскоре исчезла.

– Да ничего, оставил там, у стен. Пусть гниют. Подумал, вы придете и разберетесь.

– Может, продадим их? – добавил он уже в личных сообщениях, – Кому-то же это ещё нужно?

– Много кому нужно, Максим. Но продавать не будем. Запри подвал и никого не пускай, я со всем разберусь. Спасибо, что сообщил.

– Да пжлста.

В дверь постучали. Мужчина махнул жене, чтоб не вставала, и пошел в коридор, лишь у самого порога осознав, что кто-то именно постучал, а не нажал вполне доступный (если снаружи, конечно, не карлик) звонок.

– Вы смотрели «Властелин Колец»?

Вот так, прямо, без пожелания доброго вечера или хоть каких-то намеков на приличия. Алексей хотел сразу закрыть дверь перед наглецами, но с годами наработанная интеллигентность вынуждала хотя бы поинтересоваться:

– Почему вас это интересует, молодые люди?

Два юноши – в их половой принадлежности мужчина не сомневался, даже несмотря на очки, закрывающие пол-лица, и бесформенную одежду – переглянулись, и тот, что стоял ближе, произнес:

– А «Зеленую милю»?

– В ваших вопросах мне слышится провокация, – Алексей наклонил голову, без особого интереса разглядывая незваных… да, они походили на свидетелей Иеговы, но одеты были менее прилично и проповедовали явно не веру в Бога, – Могу ли я попросить ваши паспорта… визитки… хоть что-то?

– У нас нет визиток, – фыркнули в ответ. Будто Алексей сказал что-то смешное.

– Тогда я вынужден попросить вас уйти. Прямо сейчас, – мужчина хотел закрыть дверь, но парень (юноша… мальчишка?) вцепился в дверной косяк. Разноцветная пестрая толстовка резала глаз. За темными стеклами очков сверкали живые беспокойные глаза. Алексей поморщился.

– Это незаконно.

– Что именно? – как будто он не знал.

– Всё. Ваше поведение. Эти вопросы, – нужно было бы хлопнуть дверью, прищемив наглецу пальцы, но тогда в квартире его встретят с неудобными вопросами, – Как вас двоих сюда пропустили? Галина Юрьевна…

– Консьержка-то? – ещё один наглый смешок. А казалось, сильнее раздражать Алексея нельзя, – Крутая тетка! Тоже любит «Хатико». Так вы ответите? Смотрели? Хоть что-то?

– Нет. И сейчас же вызову полицию, если вы не уберетесь. Новая поправка вынуждает меня сдать вас Национальному Контролю.

Напарник наглеца придвинулся к другу и дернул за рукав, что-то прошептав. Даже через тёмные очки (какая глупость, надевать их ранней осенью) было видно, что он напуган и жалеет уже, что вообще пришел. Алексею прекрасно было видно его тощее, вытянутое лицо с ярким прыщом на подбородке, и едва пробивающиеся светлые усики над верхней губой, и вздернутый нос с широкими крыльями, и россыпь болезненно-ярких родинок по худощавой шее. Обладая прекрасной зрительной памятью, Алексей был уверен, что, если придется, он опознает этого… пропагандиста даже по нижней части лица.

Второй оказался умнее. Он взял очки больше, лоб прикрыл светлой челкой, шею – воротом толстовки, и всё, что оставалось Алексею – тонкий бледный шрам (на полтона светлее кожи), проходящий через уголок верхней губы и скрывающийся выше, под очками. Для опознания этого было достаточно, для составления впечатления… заметив, что его разглядывают, наглец вновь усмехнулся, от чего шрам исказился, изогнулся по лицу потревоженной змеей.

– Нравится?

– Пошел вон, – Алексей легонько ударил по руке, придерживающей дверь. Наглец отпрянул, – И напарника своего забери. Кажется, он уже на всё готов, лишь бы наша… занимательная беседа прекратилась.

Змея свернулась над белозубой улыбкой.

– Знаю! «Kingsman».

Алексей резко захлопнул дверь и повернул замок, как будто пропагандисты могли попытаться прорваться в квартиру. Лиза уже беспокойно маячила в коридоре – любимая, заботливая жена.

– Кто это был?

– Дети, – мужчина коснулся пальцами закрытых век. Цветастая толстовка яркой рябью разбегалась перед внутренним взором, как отрава, проникшая в глаза через зрачок, – Думают, что их потуги хоть как-то помогут миру.

– Но мы-то знаем, что это не так, – её темно-серое платье было приятной отдушиной, и Алексей позволил себе утонуть в нём, позволил тонкому телу прильнуть ближе, склонить тёмноволосую голову на грудь. Его руки обвили узкие плечи жены, а она легонько чмокнула мужчину в подбородок. Спокойно. Тихо. Совершенная идиллия.

Егор что-то опрокинул в комнате, и до супругов донесся напряжённый смех гостя. Тонкие тёмные брови сошлись на переносице, миловидное лицо Лизы приобрело недовольное… жалостливое выражение.

– Дерганный. Нервный. Везде ищет подвох. Такие легко раскалываются. Он тебе не подходит.

– Как скажешь, – покорно согласился Алексей, – А что с работой?

– Что-что. Найдем ему новую, как обычно. Через знакомых. Как ещё на работу устраиваться?

– Ну, например, по диплому и специальности?

Лиза понимала, что муж шутит, но смеялась она так же редко, как он сам. Егор, весь в шоколаде, пулей вылетел из комнаты и восторженно кинулся к матери.

– Я уронил торт! – с гордостью пятилетнего обалдуя заявил он, демонстрируя изгвазданные руки. Супруги знали, что сын ведет себя прилично только при них, поэтому старались не оставлять ребенка одного или с гостями.

– Наглость и невоспитанность, – говорил Алексей.

– Привлечение внимания, – возражала Лиза.

Евгений с настолько виноватым видом, будто это он уронил торт, застыл на пороге комнаты, глядя, как хозяйка в очередной раз объясняет сыну правила поведения за столом. Алексей же смотрел не на жену, а на секретаря, мысленно выстраивая диалог так, чтобы ни один из них не ушел обиженным. Это было непросто, всегда не просто, но не так, как первые разы. Особенно ещё тогда, когда он не смирился с категоричностью жены, пытался ей возражать, и в итоге, оказывался в опасной ситуации и признавал неправоту. За десять лет совместной жизни Алексей точно осознал две вещи. Первое: его жена – умнейшая, интуитивно-одарённая женщина, которая ошибается реже, чем синоптики угадывают погоду. Второе: она единственная в мире, кто мог подарить Алексею такой желанный покой.

Зачем ему что-то ещё?

– Ну-ка, пойдем, умоемся, – Лиза многозначительно взглянула на мужа, улыбнулась Евгению и увела сына в ванную. Гость проводил их взглядом, подождал, пока зашумит вода, преодолел пространство, разделяющее его с Алексеем, и тот позволил ему это. Но потом выставил руку вперед.

– Прости, возникли некоторые трудности. На этом всё.

И снова это удивленное лицо, будто Алексей в самом начале не предупреждал.

– В смысле?

– Тебе лучше уйти. И сохранить в тайне то, что происходило, разумеется. С моей стороны, я обещаю свести тебя с другим работодателем. С материальной стороны ты ничего не потеряешь.

– Я не… – серая маска на мгновение слетела с его лица, обнажив пестрый всплеск непонимания и обиды, – Да плевать на работу! Что я сделал не так?

– Ничего, – Алексей хлопнул секретаря (уже бывшего) по плечу, – Дело не в тебе. Просто… не устраивай сцену, прошу, я не хочу впутывать сына во всё это.

Тринадцать секунд потребовалось гостю, чтобы взять себя в руки. Потом Евгений улыбнулся. Он и не собирался закатывать истерик, ведь это было не в его духе, и Алексей знал об этом, но оставлял мужчине шанс выйти из диалога победителем, ощутить себя лучше оппонента, выше морально.

Такая небольшая поблажка тому, кого только что кинули, ничего толком не объяснив.

– Что ж, мне переслать все документы на почту, чтобы вы передали их другому… секретарю?

– Будь добр.

– Прощайте, Алексей Викторович. Передайте мое глубочайшее уважение вашей очаровательной жене.

– Обязательно.

Разумеется, никакого уважения Алексей передавать не собирался. Лизе, спустя десять минут стоящей над измазанным в шоколаде ковром и размышляющей, стоит ли вызвать уборщицу сейчас или дождаться утра, оно к черту не сдалось. Егорка, сидящий с планшетом, дул губы и пытался привлечь внимание супругов вопросами:

– А дядя Женя ушёл?

Алексей молчал, погружённый в отчеты, присланные заместителем, но после того, как мальчишка повторил вопрос в пятый раз, понял, что проще ответить:

– Ушёл.

– А почему?

– Потому.

– Ну почему?

– Егор, оставь отца в покое, – вступилась наконец Лиза, – Не видишь, он работает?

– А что дядя Женя не должен никому говорить?

«Что я каждый пятничный вечер поедаю слишком любопытных детей», – хотел уже сказать Алексей, но понял, что это приведет либо к истерике, либо к череде новых, ещё более глупых… и опасных вопросов.

– Нужно идти, – сказал он, вставая с кресла.

– Искать нового секретаря? – не то съязвила, не то посочувствовала Лиза.

– Думаю, пока с меня достаточно. Макс нашел в подвале «Крокодила» картины. Само по себе это ничего не значит, но если…

– Я понимаю, дорогой. Давай, беги, спасай свой клуб. А то его ещё прикроют, и тебе придется работать по профессии.

Смешная шутка.

Дана.

Свой долг перед церковью Дана выполнила на неделю вперед.

– Напомни, почему тебе просто не сходить на службу? – спросил отец Василий, застегивая ширинку. Девушка широко улыбнулась, глядя снизу вверх.

– Платки не люблю. Какие-то проблемы?

– Нет, дочь моя. Увидимся в следующую пятницу.

Соседка по квартире одарила уходящую спину неодобрительным взглядом. Дана была уверена, что Юлька просто завидовала. Ей самой не в кайф каждую неделю по несколько часов проводить в церкви, но моральные принципы, наличие парня, прыщавая морда, тыры-пыры…

– Как тебе не противно? Он же старый и мерзкий, – поинтересовалась соседка у Даны, завалившейся на диван возле окна.

– Не такой уж старый. Лет пятьдесят всего, – Дана взяла косметичку с покосившегося столика, – А мерзкий… ну, мерзкий. Ты вот тоже не очень.

– Но мы-то с тобой не трахаемся.

– Ревнуешь, что ли?

Юля продемонстрировала соседке средний палец и снова уткнулась в ноут. Кроме его экрана, в комнате горела всего одна лампочка из шести, (денег на новые у них не было), да сквозь окно лился свет из соседнего дома, почти вплотную прилипшего к их многоэтажке. Дана поймала эти электрические лучи и, используя вместо зеркала фронталку в телефоне, стала поправлять смазанный макияж. Их взаимные соседские подколки уже давно превратились в ежедневное развлечение, тем более что развлечений в Капотне было не сказать, чтобы много. Особенно теперь, когда снесли единственную забегаловку и поставили церковь.

– К тому же, – продолжила Дана после того, как убедилась, что выглядит идеально, – У меня тоже есть принципы. Всё, что ниже шеи – запретная зона.

– Наичистейшая! Святая! Позволь облобызать твои ноги?

– Можешь не только ноги.

– Бро, иди на, а? Я работаю, в отличие от некоторых.

– Ты на рынке тряпье продаешь. Там комп не особо нужен. Секретики?

– Ага. Глобальных масштабов, – к удивлению Даны, голос соседки звучал достаточно серьезно, – Можешь посмотреть, если жопу поднять не лень.

Дана перешагнула через разбросанную одежду, коробки и кота. Бедный Кальян уже неделю ничего не получал от хозяек и питался… хрен его знает, чем он там питался, но Дана не отказалась бы быть котом, чтобы тоже питаться хоть чем-нибудь, кроме «лапшички».

– Опять петиции? – Дана фыркнула в экран, – Вот ты тупая. Никому ваша литература с МХК нахер не сдались. Смирись уже.

– А сама-то? – мгновенно вскипела Юлька, локтем отталкивая соседку от ноута, – Сначала они запрещают гуманитарные предметы, потом книги, а дальше музыку? Твоих гонораров и так едва на «лапшичку» с квартирой хватает, как ты потом будешь?

– Я работаю не ради денег.

– Оно и видно, – презрительно фыркнула соседка, щелкнув мышкой по экрану и сворачивая сайт. – Мы, по крайней мере, пытаемся хоть что-то сделать. Солнце…

– Ой! Вот не надо! – Дана заткнула уши и постаралась отойти как можно дальше, хотя в однокомнатной квартире «как можно дальше» могло означать лишь другой угол или ванную, – Иначе я играть начну!

– Если бы ты помогла нам…

– Начинаю играть!

Юля ещё что-то ворчала (сквозь заткнутые уши Дана слышала только «тупая шалава», «сопливые песенки» и «изнасилуют в подворотне»), но, когда соседка взяла гитару, девушка быстро стихла, наигранно презрительно морщась и при этом с плохо скрываемым восхищением вслушиваясь в каждый звук.

Дана всегда пела о любви. В любом веке, в любом времени эта тема была в топе и волновала всех, от элиты до бомжей. Особенно впечатлительных девушек, конечно же, они с готовностью жертвовали деньги той, кто, как им казалось, пережила то же, что и они. Как и парни-задроты, передергивающие на смазливую мордашку и представляющие, что её слова обращены лично к ним. Пожертвований действительно было мало, а кроме них особо ничего не светило, но Дана любила выступать, любила делиться эмоциями, любила сцену так сильно, как ничто другое в жизни.

Хотя нет. Кое-что, всё-таки, было. Но песни о той части её жизни Дана хранила втайне даже от задиристой, но многое понимающей Юльки.

Игра на гитаре была похожа на объятья с возлюбленным, и Дана спела об этом, подбирая слова на ходу. Она знала, что Юля по-тихому щелкает по клавишам, записывая за ней, потому что сама певица была слишком темпераментной и неусидчивой для того, чтобы повторять одно дважды. Знала Дана и то, что, как бы соседка не возмущалась, она отредактирует новую песню после записи и выложит её в сеть, придумав к ней какую-нибудь романтичную историю. «Я любила его больше себя…», «Он говорил, что я как роза, но я не роза, я Иоланта…» Чудесная, сопливая чушь, на которую у самой певицы не было ни времени, ни желания. Ни права.

Серебряный кружок на безымянном пальце, увенчанный фиолетовым камнем, напоминал ей об этом каждый раз.

Телефон завибрировал, когда она доигрывала припев.

– Концерт окончен. Можете спрятать свои деньги, они мне не нужны.

– Надеюсь, ты так не говоришь на выступлениях, – проворчала Юля, снова возвращаясь к друзьям-революционерам в Рунете. Дана открыла свою страницу, мельком глянула на туеву хучу признаний в любви, заполонивших стену, отклонила с десяток предложений о дружбе, по-быстрому пролайкала новые фотки одной знакомой, которая в прошлый раз помогла ей устроить концерт, и открыла-таки сообщения.

– Иоланта, ты так прекрасно поешь!<3

– Иоланта, почему я не могу добавить запись на твою стену? Т_Т

– Лайкни аву, плиз!

…прислал 4 аудиозаписи.

…прислала 10 фотографий.

– Взаимно обменяюсь лайками;)

– Я тибя хачу.

– Ты моя звезда я думаю о тебе всегда ты мое солнце я…

– Скучаешь по Цветному бульвару?

Дана подняла взгляд на Юлю. Та увлеченно уставилась в экран, не интересуясь тем, что происходит с соседкой. Не она. Она и не могла знать. Никто не мог знать.

– Ты кто ваще? – напечатала девушка и тыкнула в собеседника, надеясь хотя бы странице понять, что он из себя представляет.

Лучший Друг. Ни одной фотографии, даже на аве базовый мертво-белый пёс. Ни одной записи. Ни одного репоста. Никакой информации. Абсолютно пустая страница, будто специально созданная для того, чтобы испугать Дану.

Наверное, какой-нибудь хейтер? Очень богатый, иначе откуда деньги на второй профиль? Не написано же у него в паспорте «Друг Лучший»…

– Привет из прошлого, Дана.

– Чего ты хочешь?

Лучший набирает сообщение…

– Дать совет.

– Давай?

Не просится в друзья, не кидает свои голые фотки, не признается в любви и не поливает грязью.

Лучший набирает сообщение…

– Останься сегодня дома.

– Чувак, не знаю, кто ты, но что-то ты явно попутал.

Лучший набирает сообщение…

Лучший набирает сообщение…

– Они думали, что повторный осмотр квартиры что-то изменит. Даже хотели подождать. Но у тебя хватит ума не возвращаться туда, верно?

– Чего ты хочешь?

У Даны не было денег, чтобы платить за молчание. Она даже не могла сделать вид, что не понимает, о чем речь. Казалось, «Лучший друг» знает о ней всё, и лишь ждет момента, чтобы воспользоваться этими знаниями. Или это какая-то глупая шутка? Кто решил её разыграть? Кто вообще знает о её прошлом?

– Мы на одной стороне. Но тебе придется слушаться, иначе я не смогу помочь.

Может, это было наугад? Случайно назвал этот район, а прошлое есть у всех. Если бы Дана не ответила, он бы просто пошел искать новую жертву! Идиотка. То-то страница у него фейковая, и смысл сообщений расплывчатый!

Лучший набирает сообщение…

– Во-первых, сегодня никуда не выходи.

– А во-вторых, пошел-ка ты в задницу, мудак, – прошипела девушка, добавляя придурка в черный список. Она видела кучу фильмов про таких психопатов… правда, там они на самом деле знали о герое какой-то жуткий секрет. Но это реальная жизнь. Здесь нужно вертеться, как можешь. Например, уж точно не отказываться от хорошей работы из-за угрозы Рунетного тролля.

Нет. Она вообще не будет переживать. Совсем ни капельки!

– Слово «интеллигентный» пишется с двумя «л», – заявила Юлька, подглядывая её переписки через плечо, когда они позже сидели на диване с ноутом на коленях и смотрели первую серию нового сезона.

– У тебя телефона нет? Там демонстрируй своё высшее образование, – грубыми были не слова, но тон, и соседка удивленно покосилась на Дану.

– Ты чего?

– Ничего, блин. Серьезно? Можно и не тыкать мне моей безграмотностью каждый раз. Спасибо.

– Я даже не…

– Заметила, чтобы высший технический особо помог тебе с устройством на работу? Чтобы все эти резы по ЕША в итоге реально хоть что-то давали? Я тоже, – девушка поднялась с дивана и отошла к окну, подсвечивая себе мобильником в темноте. Закрыла глаза. Прислонилась к стеклу лбом. Вздохнула. Кольцо будто сдавливало палец, а такое случалось лишь тогда, когда Дана сильно нервничала. Наверное, если бы девушка верила в сверхъестественные силы, то сказала бы, что камень нагревается в такие моменты, но она не верила. И камень просто всегда был теплым.

– От тебя редко что-то такое услышишь, – судя по звуку, Юля встала и теперь что-то делала у холодильника, – Мне казалось, ты всем довольна.

– Живя в дерьме? Конечно.

– Да я не об этом. Образование. Вся херня. Я думала, ты даже рада, что это теперь не обязательно.

– Я, может, и рада. Мне не нравится то, что я вижу и слышу. Все эти новости. Новый закон…

– Он ещё не принят, – соседка чем-то бряцнула в морозилке.

– Думаешь, если примут, они не придут за тобой?

– Мне двадцать четыре, ещё целый год. А тебе, может, уже и поздно будет. Кому нужна в армии баба под третий десяток?

– Какая же ты все-таки сука, – выдохнула Дана, повернула голову и увидела под носом кружку с прозрачной пахучей жидкостью.

– Уж какая есть. Но только такая тебя выдержит, бро. На, средство на случай климакса.

– О! Я в тебе ошиблась, – Дана прислонилась плечом к стеклу и схватила обе кружки, сначала откусив от торчащего куска ванильного мороженого, а потом хлебнув из другой. Водка с пломбиром – не вискарь с кремом-брюле, но Юля хотя приняла эту её привычку из прошлой жизни, а не покрутила пальцем у виска. Смирилась и привыкла, как и со многим другим, от чего Дана не смогла отказаться.

– Ну и что нас опять накрыло? – Юлька приложилась к собственной кружке и поморщилась, – Мне послать Пашу их отчебучить?

– Держи своего жеребца при себе, – хмыкнула Дана. Алкоголь смягчил её агрессию, даже немного успокоил нервы, которые были натянуты, как гитарная струна, – А то ведь и отбить могу.

– Ему не нравятся доски.

– Странно, ведь мои прыщики там ничуть не хуже, чем у тебя на подбородке.

– Стерва.

– Сучка.

Они обнялись, допили водку и забыли о краткой размолвке. Через три часа Дана должна была выступать перед воющей толпой, которая, в отличие от небольшого сообщества фанатов Иоланты, обычно настроена куда менее доброжелательно. А из Капотни до центра пилить и пилить…

Вызвать такси и добраться до места спокойно и без спешки? Сразу после того, как Дана купит отдельную квартиру.

Послушать Лучшего Друга и остаться дома, веря в неведомую… опасность, нависшую над ней? За двадцать восемь лет Дана слышала и не такое.

Только почему именно Цветной бульвар?

– Надеюсь, вас, психов, там всех повяжут, – с искренней любовью попрощалась Юлька, закидывая Дане на плечо сумку с костюмом.

– Если Пашок поумнеет и кинет тебя, а ты вздумаешь убиваться – делай это у соседей, мне влом кровь от кафеля оттирать.

– Вали, а?

На улице уже стемнело, а соседские мамки только начинали уводить своих ненаглядных чад с площадки, помогая друг другу управиться с вопящими личинками. Идеальность, мать её за ногу. Наверное, этого и добивалось правительство: дружелюбное общество, готовое поддерживать тех, кому это необходимо.

– Как дела, Данушка? Когда детишек планируешь? – сладеньким голосочком окрикнула её одна из мамаш. Личинка на её руках выла и била женщину ногами, требуя отпустить.

– Никогда, – так же сладко, что в её интонациях утонула бы и пчела, пропела девушка, прибавляя ход, что на каблуках было сделать не так просто, – Оставлю вам заботу о рождаемости!

Она так привыкла к этим недостычкам, что даже сумела проигнорировать язвительно-сочувственные комментарии в её спину:

– Пигалица. Разоделась, как шлюха.

– Всё мужика никак не найдет. Кому она нужна такая? И деток Бог не дал за грехи и душу гнилую.

– Да разве ж такого кто-то заслужил? Слышала, она бесплодна, бедняжка. Тут уж посочувствовать надо да порадоваться, что нас Господь от такой беды уберег.

Дане хотелось развернуться и крикнуть им, что всё не так, что она была бы куда лучшей матерью чем они, тупые молокодавалки, которые своих детей превращают в избалованных, ничего не желающих делать, двинутых на религии дебилов, но девушка проглотила обиду. Она жила здесь шесть лет, видела, как эти дамочки выходят замуж, обзаводятся сначала первым, затем вторым, а там уже и третьим ребенком, бросают работу, целыми днями проводят либо в церкви, либо в телефонах, а дети берут с них пример. А первое, чему бы она научила своего ребенка – любить музыку. Это же гораздо важнее, чем социализация, техноадаптация и остальное дерьмо из учебников по общаге.

Однако если кто-то и должен был перевернуть принцип воспитания в стране, то точно не Дана. Бунты, демонстрации, петиции-фигиции – какая от них польза? Помидорами покидаться? Поталкаться? Для Даны даже час пик был испытанием. Кто-то всегда норовил прижаться к ней. И хорошо, если сзади.

Дана не любила, когда к ней прижимаются. Она вообще едва выносила любые прикосновения, опускающиеся ниже её шеи. Только Юльке иногда позволяла обнимахи.

Весь путь от дома до метро девушка старательно игнорировала нарастающую тревогу, стараясь докурить сигарету до того, как придется её выбросить перед стеклянными дверьми. Спирт, притупляющий эмоции, постепенно выветривался из крови, а язвительные сообщения от Юли не помогали обрести душевный покой. Дана, как примагниченная, упорно обновляла сообщество «Подслушано в метро», пару раз заметив посты о себе и один раз даже сумев помочь потерявшимся найти друг друга.

– Проезжаем Крестьянскую заставу. Блондиночка в кожанке с розовой полосой на плече, сидящая напротив карты метро, не грусти. Ты классная.

Дана подняла взгляд. Молодой парень напротив смотрел на неё и улыбался, будто его правда волновало, что незнакомая девушка грустит. Зачёсанные назад волосы открывали высокий лоб, в ухе тускло мерцала серебряная сережка. Глаза смотрели прямо и с любопытством.

Палец сам собой поставил записи лайк.

– Ты там уже кого-то подцепила?!!!О_О – тут же написала Юлька.

– Прекрати следить за мной -_-

Свет в вагоне мигнул, вызвав у группы подростков бурю эмоций. Иоланта мысленно закатила глаза, продолжая обновлять стену и думая, предпримет ли парень ещё какие-нибудь действия.

– Козел, толкнувший меня в переходе на Таганке. Я тебя запомнила, мразь

– На кольце сейчас жопа, кто может – не суйтесь;)

– Вы когда-нибудь замечали, как небрежно люди относятся к поездам? Как плюются, бросают мусор на рельсы? А представьте на секунду, что нам однажды придется здесь жить! Прямо в метро, используя эти громыхающие сооружения вместо домов. Хотелось бы вам, чтобы у вас дома так гадили?!

– Заранее простите те, кто из-за нас опоздает. Если можете, обойдите стороной Менделеевскую, Римскую, Баррикадную и Белорусскую. Если же вам не безразлично будущее нашей страны – присоединяйтесь!

Дана, не понимая, что происходит, открыла комментарии. Возмущениям в духе «да какого ж хрена именно у нас?!» и «Я на работу опаздываю!» не было конца, но никто ничего толком не объяснял. Дана даже подумала, что это тоже очередная шутка, но поезд вдруг резко затормозил, опрокинув стоящих людей друг на друга, лампы снова мигнули, но не погасли, и в окнах виднелись темные стены, увитые проводами. И край платформы.

Они не доехали совсем чуть-чуть.

С разных концов вагона раздались нервные смешки, шепоток пронесся над головами, как случается всегда, когда много незнакомых между собой людей все вместе попадают в непредвиденную ситуацию.

– Ма, а мы что, застряли? – прозвучал в тишине звонкий мальчишеский голос. Женщина мотнула головой и покосилась на людей, будто кто-то мог дать ей ответ. Все молчали. Дане показалось, что она увидела какое-то шевеление за окном, но разве это возможно? Разве там не проходит электричество?

Вагон погрузился в абсолютную темноту.

– Я всегда хотела умереть с тобой в один день, – шепнул какой-то парень, и ему ответил возмущенный женский голос:

– Вот щас вообще не смешно! Придурок.

Многие пассажиры зажгли телефоны, но от этих слабых искусственных вспышек стало только страшнее. Дана встала коленями на сиденье, вглядываясь в темноту тоннеля, и вдруг почувствовала руку на своем плече, тянущей её вниз.

– Сядь. Упадешь.

И правда, едва Дана (скорее от неожиданности, чем послушавшись) опустилась обратно на сиденье, свет вспыхнул и вагон тронулся. Тот парень, что флиртовал с ней в «Подслушано» схватился за поручень и осторожно улыбнулся.

– Вадим.

– Не очень-то вовремя, – ответила Дана. Поезд доехал-таки до станции и остановился, выпуская наружу возмущённых и растерянных людей. Парень, увидев, что Дана не собирается выходить, улыбнулся уже шире.

– А по-моему, в самый раз.

– Мам, а что там красное? – снова задал вопрос любопытный мальчуган, показывая куда-то над головой Даны. Девушка невольно обернулась, и прямо напротив её глаз оказалось размашисто выведенное алой краской на стене, ровно над названием станции:

ТРУПЫ

– Господи, – какая-то женщина перекрестилась, – Что ж это за вандализм-то такой? Сатанисты проклятые!

Дана вытянула шею, разглядывая начало надписи, уходящее в темноту, в начало станции:

МЫ ВСЕ – КАК ТРУПЫ…

Выпустив людей, двери вагона захлопнулись, и поезд тронулся вперед, навстречу продолжению:

МЫ ВСЕ – КАК ТРУПЫ ИЗ «ПРОРОКА»

НО НИКТО НЕ СЛЫШИТ ГОЛОСА БОГА

– Какой «Пророк»? – себе под нос брякнула Дана, но Вадим, упорно стоящий над ней, услышал и ответил:

– Пушкин, должно быть.

– Чё?

– Пушкин. Александр Сергеевич.

– Эм… ладно. Я не буду сейчас кричать: «Помогите, маньяк!», если ты оставишь меня в покое.

Парень снова улыбнулся и сделал шаг назад, хватаясь за другой, дальний от Даны поручень. Так-то лучше.

Но теперь настроение у девушки было испорчено окончательно. Рунетный тролль, издевательства соседок, пугающая надпись, какие-то психи, бегающие по рельсам, а теперь она ещё опаздывает на собственное выступление! Может ли этот вечер стать ещё хуже?

Как оказалось, может. Клуб находился на Арбатской, и на своих каблуках Дане ещё предстояло доковылять до него, однако уже издали девушка увидела знакомые машины с огнями на крыше, не предвещающие ничего хорошего. Мужики в форме сдерживали натиск толпы зевак с телефонами, а с другой от них стороны уже подъезжали минивэны с телевизионщиками внутри. Из клуба по одному, по два и даже по группам выводили людей и сажали в полицейские машины. Кто-то кричал о том, что ни в чем не виноват, кто-то грозился подать жалобу, но всё это лишь больше раззадоривало зевак, и можно было не сомневаться – лица тех, кто больше всех возмущается, точно попадут в сегодняшний топ по просмотрам.

Что за херь сегодня творится?!

Хозяин клуба мрачно стоял в стороне, созерцая картину ареста, и Дана уже направилась к нему, но вдруг почувствовала, что её утягивает куда-то в бок, очень грубо утягивает, за локоть. Не успела девушка даже вскрикнуть, как уже оказалась вжата в стену за клубом, с заткнутым ртом и запястьями, удерживаемыми в грубом большом кулаке.

– Глупое создание, – нападавший ещё сильнее вжал её в стену, и девушка почувствовала каменную кладку, упирающуюся в позвоночник. Рванулась. Попыталась ударить ногой.

– Отпусти! – прошипела она прямо в руку, закрывающую её рот. Отодвинься, быстро!!

– Я сказал тебе не приходить! – враг легко увернулся от её ударов. На глаза у него, как у преступника из дурацких боевиков, была натянута черная тонкая шапка, позволяющая видеть, что где-то там есть лицо с бровями, но закрывающая остальное. Голос… слишком слабый для рока, слишком сильный для романсов, но сейчас даже такой… никакой пугал Дану до усрачки.

– Чего тебе нужно?! – промычала она, и рука соскользнула с её лица, сжав – несильно, но ощутимо – горло.

– Послушание! Я не смогу тебе помочь, если ты будешь игнорировать мои советы!

– Псих больной, – Дана старалась как можно меньше контактировать с чужим телом своим, – Не нужна мне ничья помощь!

Маньяк (а кто же еще?!) слегка отодвинулся, вырвав у девушки невольный облегченный вздох и оглядел её с головы до ног:

– Жалкое создание.

– Пожалуйста, – Дана чувствовала ком, подступающий к горлу. Её не собирались насиловать, требовать денег или убивать, но лучше бы уж так, потому что слушать речи психопата было гораздо хуже. Психопата, который как будто действительно что-то знает и специально говорит то, что заденет Дану, – Отпустите меня. Я не пойду в полицию.

– Конечно, не пойдешь.

– Дайте мне уйти. Я вернусь домой и… там останусь. Только отпустите. Пожалуйста.

Слеза скатилась по её щеке, и Дана смахнула её, черную от туши, пальцем, заметив, что преступник больше не держит её руки. Он отступил. Поправил маску. Огляделся.

– Иди. И никому не слова. Помни: я хочу помочь.

Дана оторвалась от стены, сделала несколько шагов в сторону и, поняв, что её не будут преследовать, рванула из переулка навстречу свету, людям, безопасности.

– На твоем месте я бы снял кольцо, – донеслось ей вслед.

Всё. Это слишком.

Вывалившись на свет, Дана ухватилась за кирпичную стену и, прикрыв рот рукой, зарыдала.