Читать книгу Последние капли радуги - Алек Янц - Страница 4

Дана.

Утро началось в половину шестого для соседки снизу и без четверти шесть – для всех остальных жителей многоэтажки.

– Ненавижу, – простонала Юлька, с головой зарываясь под подушку, но даже это не спасло от пронзительных, нечеловечески громких рыданий, которые, по идее, должны были доноситься откуда-то из-под пола, но на деле раздавались ото всюду: из стен, с потолка, из пасти Кальяна, который – бедняга – всего лишь хотел зевнуть. Даже этого ему сделать не дали, уроды, – Долбанные дети.

– Знаешь… – Дана подняла тяжелую голову, и хотела уже прочесть соседке нотацию о том, что любить детей надо, что они – будущее и т.д., но её прервал другой голос, в более высокой тональности, присоединившийся к первому, как отвратительно звучащая скрипка к сломанному барабану, – ДОЛБАННЫЕ ДЕТИ! ЗАТКНИ ИХ УЖЕ, ТВОЮ МАТЬ!

Глухой стук, короткий вопль и долгожданная тишина. Надолго ли?

– Она их бьет, отвечаю, – Дана вытянулась, ногой спихивая со столика, стоящего у дивана, вчерашнюю пачку «лапшички» – Причем не руками. Мелкий вообще пару дней с подбитым глазом ходил.

– Так им всем и надо, – Юлька сегодня была особо добра и человеколюбива, – Нарожают по пять, по шесть, а остальным мучиться! В субботу!

– Ты не права, – ложиться уже смысла не было, и Дана решила, что лучше подготовится к работе. Мыслей о вчерашнем не было. Нет. Неа. С чего бы? В ночных новостях передавали, что клуб был оцеплен наркоконтролем, значит, лично Дана тут не при чем, и Лучший Друг…так или иначе, он ошибся. И вообще, она об этом больше не думает. И думать не собирается.

«Скучаешь по Цветному бульвару?»

– Чё я не права-то? – Юлька приподнялась на локте в кровати и взглянула на подругу, которая, как вкопанная, замерла у окна, сверля взглядом серые улицы Капотни. Дана вздрогнула, отворачиваясь.

– Детей можно и по-другому воспитывать. В том, что они по-мудацки себя ведут, виноваты родители, так что бить нужно в первую очередь их.

– Я бы с удовольствием побила эту сучку. Потом записала бы вопли её личинки на диктофон, привязала бы её к стулу и заставила бы слушать часами подряд…ДА ГОСПОДИ!

Вопли возобновились с утроенной силой, к барабану и скрипке присоединилась…судя по звуку, как минимум, бензопила, и Юля глубже зарылась в одеяла, безуспешно спасаясь от этой «симфонии». Дана босиком прошлепала к части комнаты, заменяющей им кухню, заглянула в холодильник, задумчиво поглядела на одинокое яйцо, уютно уместившееся на верхней полке, и решила не забирать его с насиженного места. Всё равно оно, скорее всего, гнилое. Из того, что у них было, со сто процентной вероятностью не испортились только «лапшички», хлопья и вода из-под крана, поэтому Дане ничего не оставалось, кроме как по-быстрому сварганить чай, усесться за стол и, хрустя сухими злаками под почти гармоничные переливы детских рыданий, листать ленту новостей.

– Петицию-то о возвращении гум-предметов в школьную программу не приняли! Сосните!

Лохматая голова Юльки на секунду высунулась из-за подушек.

– Ага. Ты могла бы быть училкой музыки, но вместо этого стала недо-Кристиной Даэ2.

– Че? Ты мне тут свою зарубежную фигню не пропагандируй, слышь?

Телефон, заряжающийся на столе, пискнул.

– Чего не спим в шесть утра, красавица?

Темные волосы. Проколотое ухо.

Придурок из метро. Можно было за телефоном не вставать.

– А сам-то?

– Поверишь, если я скажу, что специально ждал, когда ты проснешься?

– Нет.

– XDDD

Дана ничего не ответила, надеясь, что он отстанет, но не тут-то было:

– Ты – Иоланта? Интересное имя.

– Какой молодец. Имя в профиле прочел. А ты, наверное, Вадим?

– Я полазил в твоих аудиозаписях…это ты поешь?

К сообщению была прикреплена песня, Дане даже не пришлось включать её, она могла узнать собственную композицию и по названию, вот только…

– Эм…у меня аудиозаписи как бы скрыты.

– Упс. Неловко получилось.

– Чё там? – Юлька, привлеченная щелканьем клавиш, выбралась из кокона одеял и, с ненавистью поглядывая вниз, откуда до сих пор доносились детские крики, переместила своё тело на диван, заняв спальное место Даны, – Опять подкатывают?

– А чё, завидуешь? – Дана неприязненно покосилась на экран.

Вадим набирает сообщение…

– Это этот, из метро.

– Ммм, уже переписываетесь? Он симпотный, кстати.

– Каюсь, я немного помудрил с одной прогой…позволяет взламывать скрытые аудиозаписи.

– И репосты у него не из быдло-сообществ, а их всяких технико-научных…

– Нафига?

– Стало интересно, что может скрывать такая красивая девушка.

– И никаких баб в СП не стоит…

– Юль, я тебя по-хорошему прошу, заткнись, а?

Теперь сомнений не оставалось – их и не было, но Дана всё равно надеялась – Вадим к ней подкатывает, причем прямо, откровенно и довольно тупо.

– Но он же правда милый и…эй, ты чего? Дана?

Девушка отложила телефон несмотря на то, что тот продолжал вибрировать от приходящих сообщений, и с деланным равнодушием потянулась за косметичкой на подоконнике.

– Не хочу его обнадеживать, – ответила она только после того, как Юлька поднялась с дивана, подошла к столу и в упор уставилась на соседку, настойчиво демонстрируя своё непонимание.

– Прости? Кажется, мы друг друга не поняли? – Юля шлепнула ладонью по столу, заставляя Дану оторваться от созерцания самой себя в зеркале и обратить внимания на неё, – Я молчу про то, что мне вчера пришлось тебя, отрубившуюся дылду, укрывать одеялом и смывать твою штукатурку…

– Ты, как раз, не молчишь…

– Но этот парень охрененно горяч, – Юлька снова шлепнула, на этот раз, по руке подруги, но та даже не дернулась, – И об этом я молчать не собираюсь!

– Я в душ.

– Но он же… – Юлька, похоже, действительно не могла понять, как можно настолько пренебрегать чьей-то горячностью, – Ты…

– Я – в душ, сказала же.

И, стоя под едва теплыми струями (долбанный ЖКХ), Дана осознавала, что на самом деле, ничем она не пренебрегает. Вадим действительно очень горяч, его слова приятны, его интерес приятен вдвойне…но Дана не имеет права. И не может дать рунетно-метровскому лавеласу то, чего он хочет. И в «семейном положении» у неё стоит «всё сложно», хотя надо было бы давно поставить «не замужем» или «в активном поиске».

Но она не хочет. И никогда не сможет.

– Ох, да что такое? – уже второй день кожа под кольцом неприятно чесалась, будто тело Даны пыталось ей о чем-то сказать. Или это просто раздражение из-за того, что она его редко снимает? Девушка стянула кольцо (оно, почти вросшее в кость, перемещалось с большим сопротивлением), аккуратно положила на полку и долго терла палец намыленной мочалкой, до тех пор, пока кожа не перестала чесаться. Вот и всё. Никаких глупых символов и суеверий, просто грязь.

– ДАНА! ДАНА!!! – сквозь шум воды донесся крик из комнаты, и девушка, схватив полотенце, бросилась туда, судя по громкости крика, ожидая увидеть подругу как минимум со сломанной ногой и как максимум – беременной. Но Юлька сидела на диване и втыкала в старенький телек, по которому передавали утренние новости. Не заметив, что соседка рядом, она заорала снова, – ДАНА, СКОРЕЕ!

– Тупица, – Дана залепила соседке подзатыльник, – Я думала, что ты тут подыхаешь, идиотка!

– Ты глянь! – Юлька даже не повернулась к ней, даже не возмутилась физическому насилию. Все её внимание было приковано к происходящему на экране, где корреспондент что-то вещал, стоя напротив стены…видимо, станции метро, – Вчера четыре станции, сегодня ещё две. Когда они успевают?!

Дана, поплотнее запахнув полотенце, опустилась рядом с подругой, забив на то, что с влажных от душа волос капает вода. Корреспондент говорил что-то об архитектурных ценностях города и показывал на стену станции, где, прямо под названием «МАЯКОВСКАЯ», шла другая надпись, ярко-красная, выведенная, судя по всему, краской, продолжающая название и заключающая её в новый смысл. Дане казалось, что она может слышать её пылающе-негодующую песнь даже сквозь телевизионный экран:

МАЯКОВСКАЯ правда была в ритме и слове. Вы забираете у нас и то, и другое!

– Нам бы их наглость, – с плохо скрываемой завистью прошипела Юлька, когда вместо станции метро экран стал демонстрировать бородатого священника, призывающего всех вести себя правильно и не оскорблять исторические ценности, – Уж тогда бы мы…

– Спалились и давно сидели бы за решеткой.

– Какая же ты пессимистка…

– Я реалистка, – взглянув на часы и осознав, что осталось не так уж много времени, Дана потянулась к фену, – Если хочешь выжить в этом мире, нужно уметь подстраиваться. Если бы мы все выпячивали то, что отличает нас от других…

«Помни: я хочу помочь».

Дана оборвала внутренний голос, не давая мыслям уйти дальше, в темные глубины её прошлого и ужас вчерашнего дня. Она ничего не выпячивает, она приспособилась к миру, ей не нужна помощь какого-то психопата…

Который чисто случайно выбрал её старое место жительства для запугивания…

И такое бывает!

Бывает же, да?

– То…? Слышь, ты сегодня где, бро? – Юлька уже переключила канал на спортивный и теперь безуспешно пыталась тоналкой замазать прыщи на подбородке, а Дана так и осталась стоять с выключенным феном в руках, напряженно глядя в пустое пространство перед собой. Кальян неуклюже запрыгнул на спинку дивана и потерся о её руку. А Кальяна он знает? Но кошак появился уже после… Встречались ли они в реальной жизни? Мог он жить по соседству или…

Хватит! Дана дёрнула рукой, и кот, уже приластившийся к её ладони, с жалобным мяуканьем свалился на пол.

– Да что с тобой?! – кажется, за последние два дня Дана уже дважды слышала этот вопрос от подруги. Дважды – за шесть лет, что они живут вместе.

– По дороге высохнут, – Дана схватила одежду, телефон, бросилась в ванную и уже через несколько минут выскочила полностью одетая и накрашенная, – Я спешу.

– У тебя же начало в десять, Дана…!

Но девушка вынеслась из квартиры. Сбежала по ступенькам, проскочила в закрывающуюся дверь, не отозвавшись на приветствие соседа, завернула за угол и только там смогла нормально вздохнуть, прислонившись лбом к грязной кирпичной стене.

Она вела себя глупо, но это чувство неправильности и натянутости не покидало её. Как будто Дана оказалась в дешевом триллере и теперь сотня пар глаз наблюдает за ней по ту сторону, ожидая ее следующей ошибки. Которую она обязательно совершит, потому что ведет себя так глупо!

«Дыши, – пытаясь успокоиться, девушка длинными ногтями обводила царапины на стене, представляя, что это узор на ковре. Желтый. На сиреневой бархатной ткани, – Тебе нечего бояться. Всё, что могло тебя уничтожить, давно сожжено, забыто и закрыто на десяток электронных замков. Единственный, кто может повредить тебе – ты сама, если будешь продолжать вести себя так подозрительно. Так что соберись, идиотка. Выпрямись».

Дана, пошатываясь на каблуках, исполнила собственный приказ.

– А теперь иди зарабатывать деньги и славу, – сказала она вслух и пошла. К метро.

Мир вокруг выпевал последние похоронные аккорды лету. Со свистом сломанной флейты ветер сгребал в кучу сухие листья и тут же разбрасывал их, целясь в лицо прохожим. Редко и неуверенно накрапывал омерзительно теплый дождь, будто спрашивая: «Мне сейчас вступать? Или не сейчас вступать? Я вообще с вами, ребят?» Один за другим высохшие листья срывались с ветвей, укрывая неровный асфальт грязно-коричневым ковром. Дана ругнулась, поскользнувшись на одном таком листе, и решив, что до метро хотелось бы дойти живой, убрала мобильный, в который втыкала всю дорогу. Вадим продолжал писать, но она не отвечала на его сообщения. Пусть лучше сам отвяжется сегодня, чем Дана пошлет его через несколько дней, когда он заявит о своих намерениях.

«То, что он пишет, не значит, что тебе придется с ним переспать», – сказала бы Юлька, на что Иоланта ответила бы:

«Значит».

Так устроен мир. Мальчики хотят девочек, девочки хотят мальчиков, иногда они даже женятся, а по-другому здесь быть не может, и за 28 лет Дана усвоила эту простую истину, а все попытки противостоять ей…хватит думать об этом. Действительно, просто…хватит. Дане отлично существуется без всех этих размышлений. Она всего лишь девушка, пишущая песни о любви, обожающая красивую одежду, мужские сигареты и внимание публики. И музыку. В её густых переливах и журчащих перезвонах, в любых её проявлениях была жизнь Даны, и уж это точно никто не мог у неё забрать.

Даже чёртовы лучшие друзья из прошлого.

Караоке-бар «Воющая роза» на Театральной был ещё одним постоянным местом работы Иоланты, а теперь, после всех этих нарко-облав на «Крокодила», судя по всему, остался единственным.

– Рановато ты, – оскалился во все двенадцать зубов местный охранник, открывая перед Иолантой дверь, – Не терпится завыть, Роза?

– Шутейка от Бога, – он повторял её каждый чертов день. Дана предпочла бы работать в каком-нибудь более приличном месте, где её талант могли бы оценить не только алкаши, а владельцем был бы не жалкий мудак, держащий работников на полставки, но здесь у Даны хотя бы была работа. Юлька вот постоянно скакала с места на место, от уборщицы до секретарши, безрезультатно размахивая дипломом о высшем техническом перед носами непробиваемых директоров. Хоть на рынке приткнулась…как скоро их выпрут из квартиры? Мордаха Даны не вечна, а значит, её основной оклад – чаевые – тоже.

От хозяина не перепадало почти ничего. Он постоянно говорил, что из всех сотрудников именно у Даны самая легкая работа, ведь нет ничего трудного в том, чтобы завывать под караоке с 10 утра до 22 вечера, даже если «завывать» приходится на заказ, срывая глотку, иногда в паре с каким-нибудь перекосившимся пьяным мудаком, который дуэт купил лишь затем, чтобы залезть к певице под кофту. Хорошо, что утром в бар никто не приходил (даже хозяин), и у Иоланты появлялось немного времени на себя. Сделав селфи на фоне черного задника с нарисованной алой розой, непонятно как держащей в стебле микрофон, Дана расставила хэштеги, (#рабочийдень, #перерыв, #воющаяроза, #любимаяработа) зная, что хозяин проверяет её Рустаграм, и запилила в Птичку коротенький пост:

– Нет ничего прекраснее запаха жареных луковых колечек и благовоний. Доброе утро, #ВоющаяРоза!

Который тут же репостнули с текстом:

– Вот куда я собираюсь сегодня днем!

Дане не сложно было связать два и два. Она открыла 32 непрочитанных сообщения от Вадима и набрала огромными буквами, игнорируя всё, что он писал ей прежде:

– ЗАЧЕМ ТЫ СЛЕДИШЬ ЗА МНОЙ?

Ответ последовал тут же:

– Я не слежу. У тебя на странице ссылка на твою Русту и Птичку.

– Чего тебе от меня нужно? Я как бы работаю.

– С такой зарплатой они тебе ещё доплачивать должны за то, что вообще приходишь, озаряя грязный бар небесным ликом.

– Шта? – Дана судорожно начала припоминать, есть ли на сайте бара настолько личная информация, осознала, что такого быть не может, и почувствовала, как холодок медленно расползается от макушки до пят, – Ты-то откуда знаешь про мою зарплату?

Лишь бы это было наугад, лишь бы…

– Я тут кое-где покопался. Знаешь, 7 тысяч за 12 часов четыре раза в неделю – это как-то не слишком нечестно, ты не находишь?

Покопался. Дане показалось, будто ледяная змея скользнула под кожу, обвилась вокруг позвоночника и устроилась где-то между желудком и печенью, заморозив ядовитым дыханием остальные органы. В ушах поселился навязчивый шум, похожий на пиликанье сломанной скрипки. Пальцы дрожали, соскальзывали с клавиш, и для набора приходилось нажимать их по два, по три раза.

– Покопался? В смысле? Ты типа хакер?

Дана ненавидела хакеров. Их всех, кто способен вскрывать чужую личную информацию, как штопор бутылку, всех, кто использует этот навык для своих целей, всех, кто думает, что то, что они могут это делать, дает им право это делать.

Кажется, она уже была готова возненавидеть Вадима, но прямо сейчас ей было слишком страшно. И память вдруг решила напомнить о себе, уже второй раз за два дня подбрасывая картинки из прошлого, окрашенные рваные барабанными ритмами, больше похожими на неровные удары сердца.

– Как они узнали, как?!

– Это сейчас неважно. У нас совсем мало времени, моя девочка. Повернись.

Слёзы почему-то очень громкие и падают на грудь с тяжелыми звуками нот – до, до, ре бемоль… Темные пряди легки, но на пол падают от чего-то так же громко.

– Ничего не получится, – когда чужая рука взъерошивает короткий неаккуратный ежик, тело покрывается мурашками, но на сей раз это не возбуждение. Страх.

– Хотя бы попытайся.

Вадим, тем временем, не унимался:

– Между прочим, этот ваш начальник укрывает от правительства неплохие доходы, а если бы всё было официально, вы бы получали гораздо больше. Хочешь могу скинуть таблицу, это довольно интересно.

– Не хочу.

– Почему? С цифрами проблема? Знаешь, то, что у тебя нет образования, не значит, что ты глупая;)

Кончик ледяного хвоста вспыхнул, постепенно превращая змею в обжигающий факел.

– Прекрати это делать. Не следи за мной. Не исследуй меня.

Подумав, она добавила:

– Не пиши мне.

Злоба смешалась с ужасом, змея забилась в судорогах, и Дана выключила телефон, прижав металлический прямоугольник к груди. Сердце под руками не унималось и колотилось, как бешенное, а всё из-за чего? Из-за того, что Дане напомнили, как легко на самом деле отследить каждое её перемещение, каждый её вздох. Дана вдруг поняла, что давно не обновляла цвет, и сквозь золото уже могли начать проглядывать темные корни. И ворот водолазки. Могла ли она одеться слишком торопливо? И кольцо…

«На твоем месте, я бы снял кольцо».

Где кольцо?! Дана в отчаянии схватилась за палец, ощупывая голую кожу, не в силах опустить глаза, чтобы увидеть очевидное. Может, в сумочке? Или в карманах? Точно не выронила по дороге, оно держалось слишком крепко, но неужели оставила дома? Как это могло произойти, как?! Дана бывала рассеянной, но кольцо не снимала почти никогда, и…в этом дело? Оно настолько плотно сидело на пальце, и Дана так привыкла к нему, что даже не заметила его отсутствия?!

Душ. Оно дома, это точно. С ним ничего не случится. Но Дана всё равно решила позвонить, несмотря на то что в бар уже заходили первые посетители.

– Я спешу, – сразу же заявила подруга.

– Юленька, солнце, помоги мне, пожалуйста, вопрос жизни и смерти!

– Знаешь, бро, не очень-то хорошо вот так кидать.

– Ну прости меня, – Дана знала, как звучит её голос, знала, что в нем нет ни капли сожаления, зато весьма отчетливо проглядывает страх. Юлька его тоже слышала, и, если бы какие-то недомолвки могли испортить их дружбу, девушки давно бы разбежались.

– Чё там у тебя?

– Моё кольцо. Забыла его в душе. Посмотри, прошу! Оно там?

Минутное молчание и ответ:

– Да. Лежит на полке. Ну ты и растяпа.

– Уф, – Дана отмахнулась от охранника, который жестом показывал ей убрать телефон, – Ты можешь положить его на стол перед телеком? На видное место?

Жесты охранника стали яростнее. Впуская посетителей, он что-то высматривал на улице.

– Готово.

– Спасибо, дорогая!

– Теперь я могу заняться своими делами, а не твоими закидонами?

– С ним ведь ничего не произошло? Не поржавело?

– Серебро не ржавеет, дура. Хотя откуда тебе знать…

– Кхм-кхм, – раздалось над ухом, но Дана лишь снова махнула рукой. Перед глазами, как в кино, проносились жуткие картины: из-за воды камень мутнеет, тонкие трещины расползаются по серебряному ободу, кольцо стекает прямо с пальца, превращаясь в грязно-серую лужицу на полу…

– Видимо, мне стоит запретить телефоны на работе? – Дана резко повернулась, встречаясь с насупленным взглядом хозяина и поздно осознав, что не притушила свой, крайне встревоженный, – Кто-то умер?

– Нет. Простите, – девушка послушно вложила телефон в раскрытую ладонь начальника, – Очень важный разговор.

– Будет ли он казаться таким важным, когда я урежу тебе зарплату?

«Да вы мне доплачивать должны за то, что я прихожу», – чуть не сорвалось с языка Даны, но она промолчала, задавив в зародыше чужие слова и неоправданное возмущение. В конце концов, всё это было неважно. Главное, что кольцо цело и невредимо. Когда Дана вернется домой, она к пальцу его привяжет, приварит, если других вариантов не останется, лишь бы снова не потерять.

– Давай работай, – хозяин вернул ей телефон и ушел разбираться с другими делами, а Дана открыла сайт бара, с тоской взглянув на длинный список заказанных песен. И уже четыре дуэта.

Ох, день будет долгим.

– За то, чтобы у нашего правительства закончилось воображение, и они перестали придумывать новые законы! – один из молодых людей за барной стойкой поднял рюмку и чокнулся с соседкой. Та загоготала, но выпила, даже с какой-то особой тоской закусила. Врачи, судя по белым халатам, выглядывающим из-под курток.

– Что, у вас сердечный приступ? Открытый перелом? Нож в груди? – юноша обращался к своей спутнице, и та с готовностью подыгрывала ему, обреченно кивая головой, – На вас упал рояль, и вы с трудом доползли до первого травмпункта? Не волнуйтесь, сейчас мы вам поможем! Одну минуту…

Он потыкал указательным пальцем в поверхность барной стойки и снова повернулся к девушке, стараясь держать надменно-скорбный вид. Та смотрела на него глазами побитой собачонки, будто не замечая, что люди вокруг давно отложили дела и следят за представлением.

А дальше последовал диалог, который звучал настолько уверенно, что Дана не сомневалась – как минимум однажды он действительно состоялся в одной из приемных отделений скорой помощи.

– Вы мне поможете? – спросила девушка.

– Компьютер обрабатывает запрос, – спокойно ответил её друг.

– Но вы мне поможете?

– Компьютер обрабатывает запрос.

– Можете вы просто позвать какого-нибудь врача?

– Я же сказал, гражданочка: Компьютер обрабатывает запрос.

– Мне плохо…Господи, как же мне плохо…

– О, обработал. Сейчас он распечатает ваш талон на прием.

– Я умираю, доктор…

– Вот ваш талон. Пожалуйста, заходите к врачу в порядке электронной очереди. Врач без очереди не принимает. Не забудьте перед этим посетить кабинет священнослужителя: ходить по врачам без Божьего одобрения – грех!

– Как же кружится голова…

– Голова? Так это вам не к травматологу, это к неврологу! Я вас перепишу.

Возможно, далее должен был следовать смех (и некоторые из зрителей действительно захихикали), но врачи только горестно вздохнули и снова выпили. Уже не чокаясь.

Дана затянула очередную песню из списка. Чистые по звучанию ноты срывались с губ и растворялись в гуле голосов утренних пьяниц. За те годы, что она работала в барах, девушка наслушалась подобных историй. Врачи, пожарные, полицейские, учителя – каждый видел в очередном новоиспеченном законе разрушающее что-то лично для себя. Как бы странно это не было, самыми устойчивыми и надежными профессиями оказались творческие, те, что не зависели ни от каких законов. Никто не мог запретить человеку творить, создавать новое и, если припечёт, продавать творения за деньги. Пусть теперь безвозвратно отменили музыку и литературу в школах, но люди по-прежнему музыку слушают, и, наверное, читают. Не Дана, у неё на это нет времени, но другие? Смотрят картины. Фильмы там всякие художественные. В любом мире и времени люди хотят искусство, и всегда нужны способные создавать. Способные научить…москвичи ещё слишком хорошо помнили ту зиму восемь лет назад.

– Эй, Роза, – девушка поморщилась, услышав местное сценическое имя, – Спой со мной, я заплатил.

Плохо держащийся на ногах мужик лез на сцену, игнорируя лестницу, находящуюся в шаге от него.

Тогда по всем лентам разнеслась новость о том, что новый закон принят окончательно, и каждая школа в стране получила требование немедленно остановить отменённые уроки. Те учителя, кто попытался урок продолжить, были остановлены насильно.

– Давай чё-нибудь про любовь, – потная рука обвила Иоланту за талию, и певица отстранилась. Грянула музыка. Некоторые посетители переключили внимание на них. Хозяин заперся в своей каморке. На улице разливалась осень.

…их показывали в новостях – усталых, ничего не понимающих, не осознающих ещё, что они участвуют в безмолвной демонстрации того, что страна в них не нуждается. России нужны руки, а для этого читать или отличать «Реквием» от «Лунной сонаты» не обязательно.

«Никто не заберет это у нас, если мы не захотим», – вспомнила Дана слова Юльки, подпольно обменивающейся с Лучами «Шерлоком Холмсом» и «Голодными играми», завернутыми в одежду.

– Давай ещё песню, цветочек? Я доплачу?

На улице за окном шумел город, но было в нем какой-то надрыв, отчаяние, необычное даже для центра. Дана слышала, как грохочут барабанные тарелки, шуршащие колеса сталкиваются с асфальтом, разливаясь механической песнью, и вдали выпевают клич медные трубы. А скрипка с надрывом и отчаяньем плачет, как в единственном стихотворении Маяковского, которое Дана знала наизусть.

Когда труба пронеслась мимо, хозяин выскочил на середину бара и развел руками:

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие!

Но люди уже бросились к окнам, и Дана вместе с ними. Огромные красные машины неслись по перекрытой улице, сверкая рыжими огнями, одна за другой, скрываясь за углом. Люди показывали пальцами в верх и кричали, как скрипка.

И медным зовом звенели пожарные машины.

Дане даже не нужно было приглядываться, чтобы увидеть густой сизый столб дыма, поднимающийся в небо и зависший над Воздвиженкой ужасающей, невероятной в своих размерах тучей.

– Сохраняйте спокойствие! Не покидайте заведение! Посторонних попросили не вмешиваться в происходящее.

– Что произошло?! – крикнул кто-то и многие поддержали вопрос. Дана поразилась их глупости. Что может быть настолько важным, что пожарные подоспели буквально за несколько минут? Только какое-нибудь государственное здание. А что может гореть так быстро и сильно в городе каменных темниц?

Только бумага. Книги.

Еще до того, как последняя пожарка скрылась за углом, новостная лента взорвалась кричащими заголовками. Десятки свежих тэгов перевернули «популярное» Птички, короткие посты, селфи, возмущенные и оптимистичные комментарии – всё это произошло в одну секунду и захватило город, как эпидемия. Многие рвались из бара, но полиция оцепила район, не пуская внутрь ни машины, ни людей, кроме тех, что уже там находились.

– Ни хрена себе! – кто-то, находящийся в непосредственной близости к пожару, начал транслировать происходящее прямо в сеть до того, как появились журналисты, и теперь на экранах телефонов многих клиентов была одна и та же картина. Отовсюду Дана слышала крики, сирены и треск огня, будто пожар был прямо здесь, в баре, а не там, через улицу. Песни были забыты, и девушка, с трудом подавляя рвущуюся истерику – Пожар! Всего в сотне метров от неё! – бросилась к хозяину, который раздраженно орал в телефон.

– Можно домой? Пожалуйста?

– Охренела? Я за что тебе деньги плачу?! – тут же взвился он, – Быстро на сцену! Сделай так, чтобы они забыли об этой ереси! Ну?!

Долбанный больной сукин… Дрожа от переполняющих её эмоций, Дана вернулась на место, но перед этим она набрала единственный телефон, помеченный в контактах как «важный».

– Дана? – голос Юльки доносился будто издалека, перемежаясь с каким-то треском и другими голосами, – Ты где, мать твою?!

– Это ты где?! – закричала Иоланта прямо в микрофон, но никто и головы не повернул. Все были заняты тем же, что и она – проверяли, в порядке ли близкие.

– Я на…мы просто с Лучами…аргх! Да отвалите от меня! – Юлька то появлялась, то пропадала, и это совсем не помогало успокоиться, – Данка, я в норме! Я цела, слышишь? Иди домой!

– Я не могу, начальник…

– Иди домой! Эй? Я тебя не слышу! Ты пропадаешь! Иди домой, я тоже скоро буду! Нет, ну это пипец, это просто натуральный трэшовый пи…

И она оставила Дану наедине с короткими гудками.

Сомневаться не приходилось – Юля там, а значит, скорее всего, и Лучи. Неужели это они подожгли чертову библиотеку? Но зачем? Зачем, мать его, разве их долбанная суть не в том, чтобы преувеличивать важность любого искусства, а не уничтожать его?! У Даны была тысяча вопросов, но все они оставались без ответа, пока она находилась здесь, а хозяин-мудак пытался успокоить разгоряченную клиентуру.

«Слишком много проблем в барах и клубах за последние два дня, – сказала сама себе девушка, опускаясь на стул, запуская пальцы в густую шевелюру и с тоской глядя в окно, где на фоне светло-голубого неба всё больше сгущалось грязное облако из копоти и пепла, – Пора искать работу на свежем воздухе».

– Не верь ничему – всё ложь! – новое сообщение отпечаталось на экране, – Эти скорострелы уже написали в рапортах, что какие-то придурки…

Дана удалила сообщение от Вадима, даже не прочтя его до конца. Всё, чего она хотела сейчас – оказаться дома, налить водки с мороженым и выяснить у Юльки, что произошло. Причем для этого Иоланте не нужны никакие хакеры, взламывающие сайты баров и – господи Боже – полицейские рапорты?!

Идиотизм. Безумие. Именно из-за таких вот придурков рушатся жизни.

Домой Дана попала очень, очень нескоро. Ближайшие к библиотеке здания эвакуировали, станцию перекрыли, зевак разогнали, но издалека Иоланта видела, что пожар не унимается, хотя его тушили такое количество машин, что вся площадь перед библиотекой стала похожа на муравейник, кишащий красными многолапыми гадами. Жаль книги. Здание тоже жаль. Раньше Дана даже бы поплакала, несмотря на то что не отличала Гоголя от Толстого и ни разу не держала в руках «Евгения Онегина» – прежде она была гораздо восприимчивее. Прежде…нужно перестать думать о прошлом, а то вдруг этот Вадим еще и мысли взламывать способен? Написать, что ли, об этом…не о Вадиме – о взрыве и пожаре? Эмоциональная получится песня, что-нибудь про потерю в огне, про любовь…а ещё нужно купить те туфли, на которые Юлька давно положила глаз – дорого, но сегодня она заслужила. Бедная подруга. Бедная Дана. Не день – просто ужас какой-то.

Дана заметила, что ключ в замке повернулся очень странно, с какой-то неестественной легкостью.

Никто бы ничего и не заподозрил. Гитара была на месте, ноут Юльки с телевизором тоже, даже Кальян по-прежнему сидел на спинке дивана, будто ничего не произошло, но Дана слишком хорошо знала свою соседку. Та, хоть и была сучкой, но сучкой порядочной.

Если она сказала, что положила кольцо на стол, значит, положила. Дана дважды перерыла мусор, лежащий на нём, даже на полу осмотрела. Даже в ванную сходила, хоть и знала уже, что в этом нет смысла. После опустилась в изнеможении на диван.

Психовать? Нет сил. Пустота растекалась по внутренностям, как яд, превращая конечности в негнущиеся, бесполезные телесные ответвления. Дана с трудом коснулась лица онемевшей рукой, с удивлением обнаружив на нём влажные дорожки. Почему? Пропажа кольца была логичным завершением этого фарса. Как бы Дана не убеждала себя, что тот маньяк всего лишь чокнутый фанат или хейтер, интуиция навзрыд умоляла её бежать прочь от прошлого, которое вдруг резко стало настоящим. Бежать, как она уже когда-то бежала, обстриженная криво и коротко, восемнадцатилетняя, испуганная до смерти, в безразмерной олимпийке и домашних штанах, которые были велики и грозили свалиться с бедер.

Дана рассмеялась громко, с надрывом, и Кальян тревожно мяукнул, тяжело спрыгнув на пол. Девушка откинулась назад, закрыв лицо руками и продолжая смеяться, как ненормальная.

Ненормальная…Не. Нормальная. Всегда была.

– Он ещё струханул…струханул, смотри! – девушка кинула в кота телефоном, и тот подпрыгнул, дряхло и жалко, – «Пользователь был заблокирован или удалил страницу!» Эта сука, эта мразь меня боится! Или понял, что достаточно попугал? О, он достаточно! Клоун! Мудак раскрашенный! Ахахах, Кальяша, прикинь, да?! Это я так его называю! Пипец!

В голове смычок отчаянно терзал бедную скрипку, а Дана смеялась до тех пор, пока Юля не вернулась домой, не уложила её, слепо размахивающую руками, охрипшую, мотающую головой, как мокрая собака, и зло стряхивающую с лица слезы, в свою постель. Плотно завернула в одеяло, остановив непрекращающуюся дрожь, долго сидела рядом, отпаивая водкой и чаем. Потом легла рядом – не обнимая, но сочувствуя иначе.

Раньше они часто радовались, что Дане больше не снятся кошмары.

Через два часа обе проснулись от душераздирающего крика.

Элен.

– What the fuck is going on?! Where have you been, you little…

– Воу, балаболь по-нашенски, меня же посадят, – рассмеялась Элен, но её смех тут же оборвался, едва скайп прогрузил изображение. Взгляд Саши был настолько тревожным и расстроенным, что перехватывало дыхание, а эта самоотверженность…подняться в восемь утра, в субботу…ох, нет. У них же даже время не совпадает. Какая там разница у Москвы с Нью-Йорком?

– Сколько ты меня здесь ждешь? – спросила девушка, лишь сейчас осознав, что не успела даже умыться или переодеться, добравшись из участка домой. Сразу бросилась в скайп, тупица. Какая же она сейчас страшная…

– С восьми вечера. Ну, наших. На том русском форуме написали, что вас схватили в клубе, мне показалось, они… they said that… дело в Лучах, а потом что-то еще и…you know, it's a…это ужасное чувство, представлять, что ты можешь больше не…вернуться. So I panicked.

Зеленые глаза были полны неподдельного переживания, экран немного трясся, видимо, из-за того, что руки Саши слишком крепко сжимали планшет. За неё правда переживают. Это не игра. Всё по-настоящему.

И Элен вдруг стало очень-очень неловко. Она и не думала, что кто-то может так за нее беспокоиться. Так говорить, будто она действительно та, чье сообщение можно ждать несколько часов, переживать за её судьбу…Так смотреть, будто нет в мире ничего важнее её, Элен.

Слишком неловко, и девушка так и не смогла придать своему голосу нужную степени беспечности:

– Хэй, но ведь всё норм. Нас выпустили и…

– Они вообще не имели права вас столько держать. Это противоречит закону о правах человека!

– Но не в нашей стране, – Элен не пыталась спорить или жаловаться, она просто говорила, как есть, и пусть голос ее все еще звучал несколько смущенно, это заставило Сашу замолкнуть, тоскливо взглянув на собеседника исподлобья своими зелеными глазищами:

– Как вы это выносите?

– Да нормально, – пользуясь вебкой, Элен попыталась хоть немного привести в порядок торчащие в разные стороны волосы, но не преуспела в этом. Под глазами после длинной ночи залегли синяки, а вот лицо Саши, несмотря на такие же бессонные часы у экрана, выглядело гораздо свежее и здоровее. И красивее, конечно же, – То есть, мы пытаемся бороться хоть с чем-то, ты же знаешь, но кто будет ругаться с природой из-за того, что зимой выпадает снег?

– Почему вы позволяете обращаться с вами, как с вещами? У вас же есть голосования? Выборы? – они редко ссорились, не ссорились и сейчас, но голос Саши всё равно звучал напряженнее, чем обычно. Элен это не нравилось. Она любила говорить о правительстве и революции, о возможном светлом будущем, но лучше бы они сейчас обсудили какой-нибудь новый фильм, правда. Элен сегодня уже и так убедилась, как мало на самом деле делает.

Она закрыла глаза, и это тут же заставило голос Саши звучать виновато:

– Алёна, прости меня, пожалуйста. Я не имею права на тебя давить.

– Имеешь, – откликнулась девушка, даже не пытаясь скрыть усталость. Зачем? Саша всё равно всё понимает по её лицу. Кажется, это вообще единственный человек, который знает, что Элен чувствует на самом деле. Которому Элен позволяет знать, – Помнишь, я говорила? Ты имеешь право на всё. Я никогда не обижусь на тебя.

Пауза длилась несколько секунд, и лишь после этого – вздох…с осторожной улыбкой, которая проглядывает в голосе, как луч солнца среди грозных туч:

– Ох, дорогая. Я тоже никогда не смогу на тебя обижаться. Ты слишком милая для этого.

Элен была готова увидеть в зеленых насмешку, но увидела лишь то, как собеседник водит пальцем по экрану, словно пытается к ней прикоснуться через всё расстояние, что разделяет их. И улыбается.

Очень неловко. Слишком неловко для Элен, и она натянуто рассмеялась.

– Тебе стоит подучить русский. Шесть ошибок в слове «урод» – даже для тебя слишком.

– В «милая» пять букв, Алён. И я не…нет же? – пальцы защелкали по экрану, – Вот, у нас бы это значило «pretty» или «beauty». Всё правильно.

Элен хмыкнула, разглядывая своё отражение в экране и надеясь только, что вебка не отразит всей палитры красного, покрывшего её лицо. Даже если это была ложь, то ложь отменная. Элен чувствовала себя смутившейся и очень польщенной. Все комплименты, обращенные к ней, обычно сводились к «ты хороший лидер» и «ни хрена се ты смелая», потому что управление Лучами, пестрые волосы, выбритый висок, пирсинг и жирная жопа не предрасполагали к тому, чтобы быть…милой? Серьезно, милой? Подумать только…так её никто не называл. Это было вдвойне приятно еще и потому, что из всех знакомых ей людей только Саше Элен хотела нравиться. Хоть как-нибудь. Хоть по-дружески.

– Пока ты немножко залипла, я расскажу тебе новую идею? – любой другой голос звучал бы с насмешкой, любой другой человек сказал бы что-нибудь мерзкое и разрушил всё очарование, но Саша не говорит – ласкает голосом, будто прижимает твою руку к сердцу, нежно заглядывая в глаза, – Или ты слишком устала? Хочешь спать?

– Супергерои не спят! – на самом деле, глаза Элен давно слипались, а тело только и ждало, чтобы прильнуть к ближайшей горизонтальной поверхности. Ещё и нога больная разнылась, зараза…но Саша сидит у экрана шестой час явно не только для того, чтобы проверить сохранность кое-чьей задницы, – Излагайте, капитан.

– Мы построим Звезду Смерти, чтобы изнутри следить за Мордором.

– Чавоооу?

– Нужны все, от Человека Паука до Супер-Золушки, они будут отстаивать позицию и сдерживать отряды Пожирателей Смерти.

– …окей?

– А мы пошлем Китнисс и Гэндальфа, пусть отправляются в самый центр вражеской базы и отнесут к ним наш вирус…

– Эй! Я думала, я – Китнисс! – Элен постепенно включалась в игру, зная, что поток знакомых имен и названий вываливается на неё сейчас не только потому, что Саше захотелось вдруг похвастаться своим богатым кино-багажом. Там, рядом, кто-то был. Кто-то, кому лучше не знать подробностей их планов. Настоящих планов.

– Ладно, если ты Китнисс, то кто я? – лицо Саши было слегка отстраненным, а пальцы что-то набирали на экране, пока невидимое для Элен, – Мы хоть в одной Вселенной?

– Не знаю…хочешь быть Питом? Он классный, – скайп щелкнул, оповещая о новом сообщении, и девушка жадно впилась глазами в текст, пока голос Саши на заднем плане распинался о тактическом преимуществе супергероев в битве с магами.

– Просто ломаешь проводящий магию предмет…

– Помнишь, ты жалела, что не можешь отследить каждого Луча? Послала тебе прогу отдельным сообщением, пусть все твои её себе поставят. Она позволяет отслеживать по IP каждого, кто подключается к «Небу», вплоть до местоположения GPS. Хрень шифрованная, никто не отследит. Теперь ты лично сможешь познакомиться с каждым Лучом! Круто, правда?

– Класс, – прошептала Элен, поднимая восторженный взгляд на сияющее и гордое лицо Саши, – Можно поинтересоваться, капитан, как вам на ум пришло нечто столь…блестящее?

– Один друг-инженер помог мне в этом. Он типа между Бэтменом и Дамблдором, когда они объединились против Покемонов, помнишь?

– Друг? – на мгновение растерялась Элен. И – зря. Конечно, у её собеседника были другие друзья, как и у Элен были Кейт, Ник, Лучи. Одно их виртуальное общение не могло бы заменить Саше настоящих, живых людей, кто-то обязательно был рядом днем, когда Элен не могла выйти на связь…или ночью, когда она спала.

– Ну да, друг. Она очень умная, вроде твоей Кати. Всех подробностей я не раскрываю, но ей хватает того, что мы делаем что-то опасное и запрещенное, – заливистый смех, и Элен пытается ответить тем же, но уголки губ невольно ползут вниз, и рот кривится.

– Ясно…

– Ну, что такое? Джесс никому ничего не расскажет, обещаю.

– Так её зовут – Джесс?

– Джессика. Эй?

– М?

– Я ей не интересуюсь. Ни в каком плане, – яркость этой улыбки не смогли приглушить даже расстояние и блеклый экран ноутбука, – Так что она не сможет выведать у меня наши страшные секреты.

– И на том спасибо, – на этот раз у Элен получилось сделать добродушно-равнодушный вид. Почти получилось. Почти – потому что меж бровей у Саши залегла крохотная морщинка.

– Солнышко, мне нужно идти, мои орут, что спать мешаю. Ещё созвонимся? План в силе?

– Конечно, – ответила девушка сразу на оба вопроса, – Спасибо.

– Тебе спасибо. И…Алён?

– Я буду Питом.

Экран погас. Элен некоторое время тупо смотрела на него, а потом улыбнулась так широко, что губам стало больно, и залегла прямо на неразобранном диване, не раскладывая его, с пыхтением вытянув больную ногу.

А проснулась с ещё более сильной болью и 12 пропущенными от Ника:

– Псс, пончик, ты как?

– Ты добралась до дома?

– Элен? Ты норм? О_О

– Кейт говорит, что проводила тебя почти до подъезда. Ты дома?

– Как твоя нога?

– Пышка, ну ответь, плиз. Мне за тебя уже ссыкотно.

– Если ты сдохла, то хоть с бутером во рту?;)

– И с кем мне теперь третью семиологию Гарри Поттера смотреть? Т_Т

– А Новые Звездные Войны 9? Т___Т

– Правильно нам говорили, что зарубежная культура – зло. Вот и ты с нее коньки отбросила.

– АЛЕЕЕЕЕЕЕЕЕНААААААААААА!!!!!!

– Если ты сейчас вернешься, обещаю, что посмотрю с тобой второй Титаник. Снова.

Элен взглянула на часы. Последнее сообщение Ник написал две минуты назад.

– Нет, ты сводишь меня на «Майор Россия», чтобы я во время просмотра кидалась в экран чипсами и кричала «Этому сюжету уже лет 50, уроды! Придумайте что-то свое!»

– Ты жива! – даже сквозь экран Элен чувствовала облегчение друга, – Я уж думал к тебе метнуться после учебы!

– Только попробуй. У дедули есть ружье.

Элен попробовала переместить вес на больную ногу, поморщилась и встала со здоровой. Дошла до кухни, попутно читая сообщения от Ника, которые сыпались на нее одно за другим, чуть не напоролась рукой на кактус (ну, теперь его хоть никто в холодильник не запихнул!) и присосалась к упаковке с персиковым соком. Родители обещали вернуться сегодня. Или завтра. А зная их, Элен могла устроить любой патихард аж до понедельника.

– Кстати, киношка обещает быть не такой уж и плохой. Им давно пора ввести нового персонажа во вселенную.

– Ну да, задохлик мечтает защищать Родину на войне, его не берут, но отец с помощью силы Веры и молитв призывает на него благословение, и задохлик становится суперсолдатом! Встречайте, Алексей Попович, русский символ патриотизма! – пока одна рука Элен набирала сообщение, вторая перебинтовывала рану. Ну, не так уж плохо. Жаль, спирт закончился, промыть нечем, ну да и пофиг, чего с ней будет? – Никого не напоминает?

– Элен, на дворе долбанный 68ой. Конечно, кино возвращается к истокам.

– Зарубежным истокам.

– Все любят супергероев;))) Даже если они защищают Церковь и политику. А вот ты о древних американских франшизах даже знать не должна. Не боишься, что нас сейчас читают?

– Ник, ты дурачок, – отметив, что кактус классно смотрится на фоне пачки сока, Элен сделала фотку, сразу залив её в Рустаграм с тэгом #кактусыкрасавчики, – Нас читают всегда. Да только ты скучный обрусевший слизняк, тебя даже читать не интересно.

– Истину глаголешь, девица, «любо» изречению твоему ставлю.

В ответ Элен отправила ему селфи со средним пальцем вместе с изображением разбинтованной ноги. Ник не отвечал минут пять, и девушка представила, как он внимательно изучает фотографию, почти касаясь телефона своим длинным носом, приближает, листает электронный справочник, пытаясь найти в её безобидной ране что-нибудь жуткое и смертельно опасное.

Не нашел. Хаха, лошок.

– Выглядит не опасно, но я бы на твоем месте отлежался дома.

– Хрен тебе, стручок. Думали удержать меня от мощной движухи?

– Когда ты успела? – даже ровные строчки были будто пропитаны безнадегой. Ник ведь знал – не удержит.

– Я все знаю, – по правде говоря, на призыв к шествию за «Спасение искусства» Элен наткнулась только что, просматривая новости, и теперь прикидывала, успеет ли добраться до центра к его началу, – Охренели без меня собираться, жирафы вы неблагодарные?

– Жирафы? У тебя такая страстная любовь только к тому, что выше тебя?

«Ну, скажи, «ах, да, это почти все!» и я дотянусь до тебя через экран, сученыш», – подумала Элен, но Ник, к счастью, оказался умнее.

– Ты ведь нам расскажешь, что случилось в клубе? Лучи беспокоятся, говорят, Небо могут прикрыть.

– Bullshit! Кто говорит?!

– Элен, плиз, ну реально же прослеживается всё, ты можешь на русском ХОТЯ БЫ ПИСАТЬ?

– Какие мы нежные…Николай Владимирович.

– Плюшечка, не зарывайся.

– Увидимся, перчик.

У Элен было много дел. Она убедилась, что на форуме Лучей висит сообщение о шествии (спасибо, Кейт!), что многие из них собираются на него идти, перешла в скайп и скачала программу от Саши.

Едва оно установилось, открылся светло-голубой экран с кусочком желтого в левом верхнем углу. Ммм, символизм. Элен не смогла сдержать улыбки.

Система запущена. Для доступа к информации введите пароль.

«Пароль? Че…?» – Элен ткнула в мигающее окошко с надписью «подсказка».

– Висит груша, нельзя скушать?

– ЛАМПОЧКА, – всё ещё пребывая в недоумении, набрала Элен ответ, и чуть не расхохоталась, когда экран обновился:

– Невероятно! Как вы додумались до этого?

– ЭЛЕМЕНТАРНОВАТСОН3 , – напечатала Элен, и экран мигнул, показывая девушке новый текст. Ай да Саша, просто профи в шифровании! Из всего русского кинематографа выбрать именно тот фильм, который почитают за рубежом и ненавидят теперь в самой России за пропаганду «европейских ценностей»! Именно тот сериал, который вместе с зарубежным кино был стерт из всех уголков Рунета. На нем буквально сходились две культуры.

Слишком сложно для пароля.

Слишком просто для Саши с Элен.

Зарегистрированных пользователей: 1

Пользователей в системе: 1

Пользователей на расст.ближе 100м: 1

Показать данные пользователей(1)

Показать пользователей на карте(1)

Показать отчет

Элен клюнула пальцем предпоследнюю надпись, чтобы через мгновение с восторгом взирать на карту Москвы и ярко-красную точку в районе Выхино. Приблизила. Карта точно отобразила её местоположение.

– Эм…показать данные?

Система ответила ей огромным количеством информации, от того, во сколько она последний раз заходила в сеть, как долго там пробыла и что делала, вплоть до марки телефона и на кого он был зарегистрирован при покупке.

– Фак май лайф. Надеюсь, это можно как-нибудь скрыть, – проворчала Элен, как обычно, даже перед собой держа маску неустрашимого лидера. На самом деле, она была в восторге. И -немного – испугана. Саша и эта…Джессика проделали колоссальную работу для Лучей, ничего не требуя взамен. Особенно эта…Джессика. Чего ей вообще нужно? Какое отношение она имеет к их маленькой революции? И пусть Саша говорит, что их ничего не связывает…

«Тебе не должно быть до этого никакого дела. Чего залипаем? Кто-то хочет не попасть на шествие?»

– Фак! – Элен бросилась в ванную, чуть не сбив выходящего оттуда дедулю. Тот поохал, поахал, укоризненно поглядел вслед внучке и посеменил к включенному ноуту.

Счастливое поколение.

Подойдя к бывшему памятнику Карла Маркса, Элен с удивлением осознала, что не только Лучам есть дело до происходящего пипеца. Люди, молодые и старые, с баннерами и плакатами постепенно подтягивались от метро и с остановок, сразу присоединялись к знакомым и рассеянно стояли в одиночестве. Несколько полицейских бродили между шумными компаниями, многозначительно кивали друг другу – значит, всё официально? Элен поспешила к знакомой группе Лучей, среди которых были Джулия и Ник, и тот, увидев её, закатил глаза.

– Ты пришла! – девушка, все время, сколько ее помнила Элен, пытающаяся спрятать акне, сегодня (в честь шествия ли?) постаралась особенно, и от того ее лицо теперь напоминало плитку белого шоколада. С орехами, – Ник говорил, ты болеешь.

– Не ябедничай, – молодой человек с высоты своего роста наклонился к Элен, чтобы обнять ее, прошипев в ухо, – Стану врачом – не буду тебя лечить.

– Ты же будешь ветеринаром, – девушка отстранилась и повернулась к другим Лучам, взирающим на них с ожиданием и затаенной опаской. Они не выделялись в пестрой толпе митингующих, но Элен казалось, что она может увидеть своих и в темноте. Их было человек пятнадцать, разного возраста, в основном подростки, но двое взрослых, лет под сорок, тоже терлись неподалеку, поглядывая в сторону Элен. Нет, они не подчинялись ей. Никто не подчинялся восемнадцатилетней толстушке с завышенным самомнением, смысл Лучей и не был в том, чтобы «подчиняться». Они жили доступной свободой: музыкой, фильмами и сериалами, волшебными языками, всеми этими неизвестными и завораживающими словами. Наслаждались ими до тех пор, пока никому до них не было дела. Пока со стороны власти всё это было похоже на игру. Но каждый знал, в кого в первую очередь полетят камни, кто примет на себя основной удар, если всё накроется. В один голос люди заявят: «Есть такая Элен, это она всё начала», и им, возможно, скостят срок. Никто не будет её защищать. Элен сама не позволит. Это их детище, её и Саши, но Сашу она прикроет тоже, удалит Небо одним нажатием, а без неё склад Солнц никто не найдет. Все в безопасности.

Поэтому они на неё сейчас так смотрят. С опаской и плохо скрываемой благодарностью.

– Ребят, – Элен обращалась в основном к тем, кто стоял ближе, но и остальные, услышав её голос, подтянулись сами, – Зайдите сегодня в объявления, плиз. Кейт скинет прогу, надо всем скачать.

– Зачем? – вполне логично удивился кто-то, но Джулия шикнула на него:

– Какая разница? Элен сказала, значит, скачай!

Все митингующие рассредоточились вокруг пустого постамента, с опущенными баннерами ожидая начала шествия, а полицейские ходили вокруг, не вмешиваясь в происходящее. Их никто не должен вычислить или заметить. Даже в просьбе Элен не было ничего особенного. Программа и программа, чё такого?

– Это мера безопасности, – ответила девушка и почти не покривила душой. Действительно же, безопасности, это всех их защитит от «крыс», – Остальным нашим скажите, лады? Кто не может зайти, я вам ее прямо щас перекину, только…

Предложение оборвалось на середине, но никого это уже не волновало. Головы всех, в том числе и Элен, почти одновременно повернулись в одну сторону, и это выглядело так, будто разноцветная волна прокатилась от края к центру, к пустому постаменту, где теперь на месте Карла Маркса стоял человек. Именно его голос вызвал такое всеобщее оживление.

Сначала Элен показалось, что на баннере, который он держал, изображены две черные, переплетенные змеи, и больше там нет ничего, но, приглядевшись – осознав – она поняла, что ошиблась. Клыкастые головы змей смотрели в разные стороны и венчали края черной лиры, изгибались, создавая эту лиру из своих тел. А он…он был Лидером. С большой буквы. По крайней мере, Элен казалось, что именно так должны выглядеть лидеры. Высокий, широкоплечий, с мощными руками, рельеф которых не скрывали даже рукава рубашки, и длинными ногами, будто вросшими в камень. Он был словно статуей с этого постамента, ожившей, чтобы обличить в безрассудстве глупый мир. Высокий лоб, гордый профиль, уверенный взгляд, зычный голос…за таким бы Лучи точно пошли. Уж в таком бы никто не сомневался, даже взрослые. Они сами бы выстроились в очередь, чтобы отдать за него жизнь.

Элен не хотела, чтобы за нее отдавали жизнь, но ей часто казалось, что она должна была родиться именно такой – высокой, сильной, красивой. И – мужчиной. Просто кто-то что-то напутал при распределении характеров, и теперь все запредельные амбиции томятся в теле дряблого, заплывшего жиром гнома.

Но разве можно завидовать грому в том, что он обладает такой раскатистой силой? Или солнцу в том, что оно дарит тепло и свет?

– Друзья! Я рад видеть, что в нашей стране ещё остались люди, которым небезразличны их души! – громогласно произнес он, поднимая плакат с лирой, и ему ответил лишь благоговейный шелест. Судя по лицам, люди были уже готовы идти за ним куда угодно.

– Пегас… – прошептала Джулия.

– Тот, который распространял петицию? – удивилась Элен.

И сама же ответила на свой вопрос. Конечно он, кто же еще. Его тексты с призывом откликнуться были такими же мощными и глубокими, как его голос – удивляться тут нечего. Такие люди не могут сидеть в тени, когда мир разрушает сам себя. Они просто обязаны помочь ему. Излечить его. Искоренить заразу.

– Каждый из нас был рожден с Музой об руку, во всех нас кроется талант, и возможность прикоснуться к прекрасному – один из даров, которым владеет каждый! – Элен, наверное, взяла бы мегафон, а он? Его и так было слышно, – Но кое-кто хочет забрать это у нас. У каждого из вас! У ваших друзей, родителей, детей, решить всё за растущих и ещё не родившихся, вынуть из людей их живую душу! Неужели вы допустите это?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Вы позволите им забрать у вас право наслаждаться тем, что их недалеким умам непостижимо?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Вы позволите им забрать это право у ваших детей? Позволите запретить предметы, развивающие не только их мозг, но душу?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Власть считает, что нас, дорожащих высоким, осталось слишком мало, и с нами не нужно считаться. Покажем им, что это не так!

– Да!!! – буквально взорвалась толпа, и Элен уже не отделяла себя от них. Подняв плакаты, баннеры и флаги, огромная цветная волна хлынула по Охотному ряду, огражденная от остального мира несколькими полицейскими, но это не мешало обычным людям останавливаться, глазеть на них и тыкать пальцем. Кто-то даже примкнул к ним, кажется? Кто-то попытался, но его не пустили? Элен сейчас не было дела до других. Лучи шли за ней, а она шла за Пегасом, даже несмотря на свой рост, едва ли способная потерять его голову среди толпы. Он был в самом начале, он возглавлял шествие и с его губ одна за другой срывались рифмованные строчки, которые тут же подхватывали другие:

– «Теперь сентябрь не тот,

Не тот сентябрь теперь!

В стране, где свищет непогода,

Ревел и выл сентябрь, как зверь,

Сентябрь шестьдесят восьмого года!»4

– Кажется, это Есенин, – шепнул Ник, – Но я не уверен.

– Ты ж не гуманитарий, – отмахнулась Элен, желая только дальше слушать властный зычный голос Пегаса. А всё остальное неважно. Толпа вокруг неё дышала, галдела, кричала, размахивала руками, Элен, кажется, тоже кричала и размахивала руками. А как иначе? Все они, несмотря на различия, были единой частью чего-то большего, направленного на важную, самую важную в жизни цель. И Пегас озвучивал её в стихах, а Элен и остальные внимали, хотя лично она понимала смысл произнесенного через слово, а то и два:

– «Не в первый раз мы наблюдаем это:

В толпе опять безумный шум возник,

И вот она, подъемля буйный крик,

Заносит руку на кумир поэта!» 5

– Брюсов, – шепнула Джулия, тыча пальцем в телефон, но лучше бы она не гуглила, а включилась в происходящее. Элен даже на мгновение ощутила прилив возмущения, который тут же исчез, потому что радость и ощущения причастности к чему-то столь великому были гораздо сильнее. Что-то такое она испытывала на сходках Лучей, когда они собирались, чтобы посмотреть фильм или обсудить тему, неважно какую. Причастность. Поддержка. Будто…семья?

Ещё одно стихотворение, полнозвучное, радостное, спонтанно переплетающее строки – и Элен вовсе растворилась в нем.

– В Рунете таких нет, – тут же откликнулась Джулия, и Элен едва подавила желание вырвать у неё чертов телефон, – Может, его собственные?

Они медленно приближались к Российской Государственной Библиотеке, и с каждой секундой толпа становилась всё более неудержимой, а крики – громче. Элен видела, что их снимают камеры, а полицейские едва удерживают границу их толпы от другой, чужеродной…агрессивной? Почему они все так смотрят? Пегас несет просвещение, он показывает то, чего они все могут лишиться! Неужели они хотят это потерять? Серьезно?!

Пегас взбежал по ступенькам и запрыгнул на постамент к Ленину. Кто-нибудь мог попытаться его остановить, но никто не собирался. Черные змеи на его плакате скалили пасти, толпа вокруг ревела, и голос закаленной сталью звенел над головами, укрывая их пологом правды, веры, спокойствия.

Никто не говорил о Боге. Ему не было места среди тех, чьи души жаждали огня и не ведали прощения.

– «Кто мы?» – крикнул Пегас, и тысячи голосов отозвались ему:

– Кто мы?!

– «Мы разносчики новой веры,

красоте задающей железный тон!»6

– Железный тон!

– Маяковский, – с уважением прошептала Джулия, но Элен её почти не слышала. Старичок Ленин казался на фоне Пегаса совсем ничтожным человечишкой, даже библиотека за его спиной будто уменьшилась в размерах, стала каменным фоном для творящегося чуда.

Жаль, что Саша не может сейчас видеть это.

– «Победители, шествуем по свету

сквозь рёв стариков злючий!»

Не старики – молодые, они были рядом, дышали им в затылок, бросались в них смятыми банками и мусором, кричали и пытались прорвать заслон полицейских, но только тщетно. Их было слишком мало, и все больше и больше людей вставали за спину Элен, лицом к Пегасу, внимая ему, так уверенно пропревающему строчки Маяковского, будто он сам их сочинил:

– «И всем, кто против, советуем следующий вспомнить случай!»

Однажды Элен так же поведет толпу за собой. Она будет нести флаг, а люди за ней – плакаты, отстаивая их права, их свободу. Она будет читать стихи Маяковского или петь песни, или просто кричать в небо, а небо отзовется ей раскатами грома. Однажды Элен сможет говорить так же уверенно и открыто!

Но вряд ли хоть когда-нибудь она сможет сравниться с Пегасом.

– «Раз на радугу кулаком замахнулся городовой:

– чего, мол, меня нарядней и чище!» – было даже не так важно, что именно он говорит, Элен и остальные все равно ловили каждое его слово, будто нищие золотые монеты, сыплющиеся с неба. Был ли Пегас из их мира? Может, он какой-нибудь посланник, шпион инопланетян, засланный, чтобы спасти их наконец?

– «А радуга вырвалась и давай опять

сиять на полицейском кулачище!»

Слишком больно, слишком невозможно. Элен спрятала лицо в ладонях. Она хотела бы держать радугу на ладонях, но вместо этого на ладонях у неё были солёные капли, и глаза ничего не видели за дрожащими пальцами.

Во многом именно это ее, стоящую в переднем ряду, спасло от того, что могло бы произойти.

Пегас крикнул:

– Мы требуем вернуть нам и нашим детям право самим выбирать, что для нас важно! – и каждая камера на площади передала его слова тем, кто струсил прийти сюда сам, – Даже если вы пойдете на нас с мечами, мы выстоим! Мы стоим на пороге хранилища самых драгоценных в мире сокровищ!

А потом грохочущая огненная волна вывернула «хранилище» наизнанку.

Обжигающий пепел коснулся пальцем Элен, а руки сами собой сильнее прижались к лицу. Всё тело словно передавало ей немой сигнал:

«Не смотри! Только не смотри!»

Девушка подалась назад, её толкнули и уронили на землю, но, кажется, не специально. Испуганно. Кто-то кричал?

Элен ничего не слышала. Лишь стук собственного сердца, ополоумевший, рваный, разрывал грудь, и звон, пронзительный, одинокий, задыхающийся на высокой ноте, сквозь уши постепенно пробирался в мозг.

Когда звон достиг его, из ушей потекла кровь. Ещё кровь была на разодранных об асфальт коленях, а больная нога, о которой Элен совсем уже забыла, теперь снова отказалась сгибаться, но девушка заставила себя встать, и, всё так же держа глаза зажмуренными, наощупь попыталась отыскать хоть что-то знакомое.

С каждой секундой дышать становилось всё невыносимее горче, а огонь добирался до глаз даже сквозь закрытые веки. Мерзкий звон прогрызал мозг насквозь, как червяк – спелый плод, пальцы натыкались на чье-то плечо и сразу теряли. Было очень больно, темно и страшно.

Сквозь звон до Элен донеслась какая-то волна, но едва открыв глаза, девушка тут же закрыла их обратно. Люди бежали, люди кричали, люди натыкались друг на друга, а вокруг них осыпался серый горький снег. И голова Ленина лежала на земле в окружении раздавленных осколков.

Элен осела на землю, чувствуя, как мимо проносятся люди, толкая её, крича что-то на своем невиданном, гортанном языке страха.

Только Элен не боялась. Она закрыла уши руками, пытаясь спрятаться от назойливого шума (но он уже поселился у нее в голове), и во второй раз распахнула глаза, увидев теперь уже не лица, но ноги, грязные, рваные, бегущие. Лишь одно лицо оказалось на уровне с Элен, и оно было так же искаженно мучительной болью и страхом, как другие.

Такие лица Элен видела только в фильмах. Обожженное, красное и съежившееся, с глазами навыкат, слепо шарящими в пространстве, с опаленными бровями, с черной рваной дырой, что когда-то была ртом, и кровью, размазанной по лицу, запекшейся уже на самых жутких ожогах.

Элен поняла, что это Пегас только после того, как его подняли и куда-то потащили. А её оставили. Но не одну. Все должны были бежать прочь, но наоборот, бежали сюда, окружали Элен, давили своей вопящей массой. Она закрыла глаза. А потом уши, чувствуя, как сочится сквозь пальцы горячая влага.

Все вокруг посходили с ума, и если раньше, в клубе Элен знала, что делать, то сейчас чувствовала себя ребенком, оставленным матерью в огромном торговом центре. С ней однажды такое было. Мама слишком увлеклась ссорой с отцом, выпустила её руку, и Элен тут же унес назад поток людей. Они проходили мимо, и никто не замечал невысокую, хлипкую, семилетнюю девочку, вцепившуюся в перила и отчаянно тихим голосом зовущую маму. Маленькая Алёна была слишком серой, незаметной среди спешащих людей, и тогда она, с высоты своих прожитых семи лет, пообещала будущей Алёне, что не позволит больше не замечать её.

Но она снова была девочкой в торговом центре, и ни зеленые волосы, ни пирсинг, ни вызывающий вид не сделали ее заметнее. Все стало только хуже. Теперь Элен звала маму, но у Элен мамы не было, она была у Алёны, а все вокруг было красно-черным, и серый снег оседал на плечах.

– Элен! – из ниоткуда вынырнуло знакомое лицо, крепкие руки встряхнули ее за плечи, ощупали шею…пульс? – Элен! Ты слышишь меня? Тебе нужно уйти отсюда! Элен!

– Я хочу домой, – прошептала девочка, облизывая пересохшие губы и чувствуя на них невыносимую горечь. Лицо не исчезало, как другие, и Элен с трудом узнала в его очертаниях Колю, одноклассника, с которым она до пятого класса сидела за одной партой. А потом ее перевели на платный, а потом исключили…

– Элен! – почему-то Коля казался ей совсем взрослым, морщины собрались на лбу, а ведь Коля никогда не хмурился… – Господи, Элен, да скажи хоть что-нибудь! Ты ранена?

Хотя у нее ужасно болела нога, девочка помотала головой, и потянулась к Коле, чтобы его обнять. Услышала облегченный вздох. Его длинные худые руки обняли ее в ответ.

– Сейчас приедет скорая, все будет хорошо. Мы будем в порядке, – прошептал этот взрослый Коля, и Элен ему поверила. Он пришел за ней, нашел ее и теперь возьмет за руку и вернет домой. Она не одна. Все будет хорошо.

Услышав всхлип, Элен покрепче обняла юношу, чувствуя, как капли одна за другой падают на ее плечо.

Мария.

– Какое лицемерие! – мама была слишком сдержанной и не могла позволить себе всплеснуть руками, но лицо её выражало истинное негодование. Лена, притаившаяся у неё под боком, подняла темную головку:

– А что такое лилимерие, мам?

– Лицемерие, дорогая, это когда человек кричит о правах других, а потом, – тонкая, костлявая рука всё же взметнулась вверх, пальцем указывая на мерцающий экран телевизора, – А потом взрывает библиотеку.

– В библиотеке Библии лежат? – влезла Фима. Конечно, обе сестренки знали, что такое Библия, матушка каждый вечер читала её вместо сказок.

– Не только. Там хранятся книги. Любые, какие только захочешь. Хотя на мой взгляд, держать литературу в общем доступе неосмотрительно и негуманно.

– Гума…что?

Мария поспешила закончить уборку и вернуться в свою комнату, чтобы избежать дальнейшего урока этимологии. Сейчас они говорят о лицемерии в общем, потом перейдут на лицемерие личное, а этого девушка не выдержит. Она и так уже второй день старательно избегает внимания матери. Лишь бы не поймать украдкой взгляд, не ошибиться в чем-нибудь, не вызвать укоризненный вздох…

«Прости меня, мамочка», – с вечера пятницы, всю субботу и до утра воскресенья Мария старательно замаливала грехи, стоя на коленях перед большой иконой в зале. К родителям приходили гости, смотрели на неё, что-то тихо спрашивали у отца и пожимали руки, но Маша делала вид, будто полностью погружена в молитву и не слышит их.

Конечно, они говорили о беременности. Несуществующей и нелепой, но такой ожидаемой для всех этих людей и особенно – для родителей. Для мамы, которая с тех пор, как старшей дочери исполнилось одиннадцать, только и говорила о внуках.

Маша ещё не понимала, почему это кажется для неё невозможным. Потом осознала.

Тогда отец впервые ударил её, и больше не бил никогда, зато нашел способ оставлять невидимые шрамы. Сказать, что она грешница – и подтвердить строчкой из Библии. Назвать плохой дочерью – и осуждающим перстом указать на расстроенную мать. К двадцати четырем Мария окончательно смирилась с тем, что она ужасна и недостойна жизни, и родители её обладают ангельским терпеньем, заботясь о таком чудовище.

Так оно и было. Чудовище с именем святой девы. Некрасивая, корявая, недостойная. Единственное, чем она могла послужить этой семье – родить им ожидаемого ребенка, желательно, мальчика, но Маша…она просто не могла.

Но теперь, после той нелепой выходки, у неё, кажется, просто не было выхода.

«Ты глупая и недальновидная девчонка», – сказала бы мама. Марии даже не нужно было представлять её голос, достаточно просто подняться с колен и повернуться к ней, чтобы прочесть это в серых глазах.

Маша старалась никогда не смотреть в них. Она вообще редко поднимала взгляд, потому что это было неприлично и неподобающе для женщины, и единственные, кто сумел поймать его, были огненноволосые близнецы.

Полина. И Поль. Две вспышки, два солнечных луча на зеленой листве, они назвали её милой, касались рук, они пытались…

Маша до боли ущипнула себя за кожу на запястье и мысленно вернулась к молитве, глядя в деревянные глаза Спаса Нерукотворного. Это должен быть единственный взгляд, не смущающий её дух. Точно не небо и лед, чарующе своей…

Новый щипок определенно должен оставить синяк.

– Ты закончила? – от голоса матери, обращенного к ней вслух, Маша задрожала, но нашла в себе силы кивнуть, – Хорошо. Мы с девочками уходим на службу, а потом – в зоопарк.

– А я? – никто другой не услышал бы её слабый шепот, но матушка слышала всё и всегда.

– Отец сказал, что ты наказана. Он вернется со службы и разберется с тобой.

Разберется…когда за матерью закрылась дверь, Мария торопливо переместилась к изображению «Семистрельной», отчаянно моля её смягчить жесткое сердце отца. Из всех икон в доме именно она казалась Маше самой близкой и родной. Тонкие мечи, направленные в грудь Богородицы, напоминали Марии о её собственных внутренних шрамах, боли, ежедневно разрывающей грудь от острых, как иглы – как мечи – слов отца. Во взгляде Богородицы не читалось того укора, что Маша видела в других деревянных ликах. Наоборот, Богоматерь смотрела будто с пониманием и…обещанием помочь? Не благодаря ли ей Машу до сих пор не выгнали из дома, а отец порой бывает так добр к младшим девочкам?

Мария перекрестилась и закрыла глаза. Дева…

– Мы ведь не зря спасли тебя?

– Ты ведь хотела спастись?

– Прости меня, – Маша закрыла глаза, боясь и в сочувственном взгляде Божьей Матери разглядеть укор, – Я не могу их забыть. Я очень стараюсь, правда.

Но ведь помимо молитв у неё была ещё одна защита – хотя бы до того, как отец начинает кричать. Мария закончила молитву и, подобрав юбку, поспешила в свою комнату. Любимые растения сразу приняли её, и девушка, нырнув под раскидистые зеленые ветви, притаилась у драцены, обвив руками ребристый ствол. Традесканция совсем расползлась и со стены перекинулась на кровать. Скоро под ней можно будет спать, используя вместо одеяла. А фикус слишком разросся и частично загородил от ряда кливий солнечный свет, льющийся из окна. Нужно будет пересадить их. И бегонии, горшок слишком широкий. И полить фиалки. И сделать ещё много важных вещей, без которых маленький садик съежится и засохнет. Забота о растениях всегда успокаивала Марию, вместе с водой она будто вливала в них часть своих сил и, что главное, получала ответ. Она была нужна и высоким папоротникам, и капризным орхидеям, и хризантемы будто тянули к ней свои пушистые макушки, и букетики примулы цвели для неё одной. Давным-давно, заметив, во что превращается комната, матушка воскликнула: «Богохульство!» – и велела убрать из комнаты все иконы, кроме одной, «Неувядаемого Цвета». Вопрос Маши: «Почему богохульство, если природа – Божье творенье?» так и остался без ответа.

А отец несколько раз пытался выдворить цветы из комнаты дочери. Горшки выносились, ветви обрубались и – ничего. Отец даже распылял какой-то жуткий газ, после которого было невозможно дышать, а растения всё равно возвращались, прорастали из трещинок в мебели, из единственного забытого саженца. Они возвращались к Маше. Окружали цветущей стеной. Личный, маленький, зеленый островок спокойствия, о котором девушка заботилась с несвойственной для неё, грешницы, богохульницы, чудовища нежностью.

До той минуты, пока не хлопнет входная дверь.

– Машка, где тебя носит?! – судя по голосу отца, они с коллегами опробовали новое церковное вино, – Иди сюда, дура!

Девушка на мгновение задумалась, не лучше ли переждать здесь, в зеленой безопасности, но:

«Почитай кормителя нашего», – сказала бы мама.

Маша вышла к отцу, который стоял посреди гостиной с большим пакетом в руках.

«Оружие, – сразу же подумала Маша, – Пистолет или топор. Он наконец решил избавиться от меня».

Увидев дочь, главный окружной священник оскалился и сделал шаг к ней, а Маша, памятуя собственные мысли, невольно отшатнулась. Она знала, что её не будут убивать в гостиной, потому что это расстроит маму: придется долго вычищать ковер. Но может…выведет во двор? Загонит в ванную? Там кровь смыть легче.

– У меня для тебя сюрприз.

Удавит, и в пакете – веревка? Последний сюрприз от отца был объявлением несуществующей беременности.

«Чудовищные мысли для девушки, воспитанной в такой приличной семье», – сказала бы матушка.

– Какой? – пискнула Мария, заметив, что чем дольше она, парализованная ужасом, не отвечает, тем темнее – и страшнее – становится лицо отца.

– Слишком шикарный для такой неблагодарной суки, – он бросил пакет на диван и сделал резкое движение, подзывая дочь к себе, – Тебе повезло, что из-за той твоей выходки акция не провалилась. Люди внесли пожертвования, и нам выплатили премию. Иначе разговор был бы другой.

– Я понимаю, – смиренно опустив глаза, тихо ответила Маша, почти подкрадываясь к дивану, – Прости меня, папа.

– Не прощу, – рявкнул он, и Мария была уже почти готова с рыданиями упасть к нему в ноги, как вдруг его голос смягчился и стал почти…веселым? – Но у тебя будет шанс заслужить моё и Его прощение. Глянь.

Отец раскрыл пакет, достал из него еще один, поменьше, и уже из этого извлек нечто белое и…кружевное?

– Ещё обувь, – кинув вещью в ошеломленную Марию, он снова зарылся в пакет, – Дура консультантка советовала мне привести тебя, чтобы ты померила сама, но мать сказала, что у тебя 38, что еще надо? Жадные сволочи. Лишь бы обмануть.

Маша с трепетом раскрыла кусок ткани, и тот шуршащей белой волной развернулся в её руках до самого пола, лишь немного не доставая ковра.

Платье состояло в основном из шелка и кружева. Белые, скромные, милые узоры обвивали руки и шею, скрывая их от запястий до подбородка, длина доходила Маше до щиколотки и заканчивалась еще одной кружевной волной. На первый взгляд платье казалось довольно простым, но со вкусом, целомудренным и будто созданным для скромной девушки из семьи священника.

На второй взгляд оно оказывалось почти полностью прозрачным.

– Я… – кружево едва прикрывало самые интимные места, что уж говорить о других? – Папа, куда мне в таком ходить?

– На сегодняшний вечер Чистоты, – довольно отвечал отец, будто не замечая шокированного вида, – Будь готова к четырем.

– Но ты же говорил, что такие вечера для…для… – теперь красота платья казалось ей пугающей, даже отвратительной, как зеленовато-золотые переливы ядовитой змеи.

– Для шалав. Они только и ищут, под кого бы лечь.

– Но я же…

– Я не собирался пускать тебя на это сборище. Но сегодня у нас другие планы.

Шелк теперь не только отвращал, но и давил на руку, как десятикилограммовая гиря.

– Какие? – дрожащим голосом спросила Маша, и лучше бы она молчала. Отец посмотрел так, что, будь его взгляд осязаемым, лицо девушки рассекло бы ударом. Но след остался только внутри. Новый синяк. Не такой уж заметный среди остальных.

– Какая же ты дура. Мужа искать будем, причем не болтливого. Дети из пустоты не появляются…хотя с твоими куриными мозгами, ты, наверное, и этого не знаешь.

– Зачем ты вообще сказал про эту беременность, папа? – Маша осторожно, стараясь не помять ткань, уложила платье на диван. Может, его ещё можно вернуть в магазин и купить что-нибудь более подходящее для неё? Туфли-лодочки, в которые она влезла, оказались маловаты и ужасно узки, что не удивительно, раз отец выбирал их на глаз, – Разве я сделала что-то плохое тебе?

– При чем тут ты, – закатил глаза отец, – Просто мне тонко намекнули, что священник, старшая дочь которого к двадцати четырем до сих пор не обзавелась хотя бы одним карапузом, не может внушать доверия, проповедуя семейные ценности.

В этом весь он. Сказали ему – рожать Маше. На то она и женщина, чтобы нести бремя с мужчиной и принимать на себя большую его часть. Мария уже почти не злилась, она и злиться-то не умела, но только всё же, всё же, всё же…

– Как же мне теперь их обманывать?

– Никого мы обманывать не будем. Сейчас приедем туда, найдем идиота, двух, трех, неважно. Будешь трахаться с ним до тех пор, пока не залетишь. А там одного объявим отцом.

– А если он не согласится? – нет, Маша не одобряла этот план. Но сейчас она была настолько ошеломлена, что даже не могла сказать что-либо против. И отец был страшен. Страшен в этой…уверенности, что все так и будет, что старшая дочь даже не попробует сопротивляться.

– Согласится. Я умею убежать.

Он был почти прав.

Потом за дверью Мария, конечно же, поплакала, пожаловалась растениям на горькую судьбу, долго вопрошала, почему она родилась такой неправильной и за что родителям столь жестокое наказание в её лице, но без десяти четыре она, тем не менее, была полностью собрана и готова. Прозрачное платье и правда почти ничего не прикрывало, любой извращенец мог легко представить, что его нет…только кому она, Маша, нужна? Кружево ничего не подчеркивало, только обрамляло и без того острые изгибы, создавая впечатление, что перед зеркалом стоит не девушка в платье, а швабра, с намотанной на черенок рыболовной сетью.

– Уродина, – шепнула Мария отражению, и то ответило ей дрожащими губами и влагой в глазах, – Вот ты кто. И больше никто.

Она хотела по привычке прикрыть голову платком, но памятуя планы отца, просто зачесала темные пряди назад, открыв и без того острые скулы. Эти впадины на щеках, как у трупа. Маленькие глаза, вечно побитые, собачьи. Длинный подбородок. Тощая шея. Морда лошади – не лицо.

– Никто на тебя не клюнет, – снова сказала девушка отражению, но то отчего-то не спешило казаться расстроенным. За всю свою жизнь, помимо сказок и приключений, Мария прочла много любовных романов, и могла вообразить, что на этом вечере она встретит своего прекрасного принца, который влюбится в неё, несмотря на отталкивающую внешность, они поженятся и будут счастливы. Но Маша знала: никого она там не встретит. А если и встретит, то сама полюбить не сможет.

Однако сегодня ей придется отдаться первому, кто захочет. Она родит ребенка от совершенно неизвестного мужчины, будет молиться «Млекопитательнице» за здоровье малыша и всю оставшуюся жизнь проведет подле нелюбимого человека, воспитывая нежеланное дитя.

Такова её судьба? Так она сможет очистить пред Богом запятнанную душу?

Почему единственный способ искупить грехи насколько жестокий?

Отец уже ждал подле «Умиления» Божьей Матери. Его большие руки были скрещены на груди, глаза закрыты. Должно быть, он молился. Маша подошла ближе и тоже кротко прочитала молитву, вслух прося Богородицу помочь ей в женском счастье, обрести достойного жениха и направить на путь верный и светлый.

По лицу отца она видела, что тот едва сдерживает язвительный комментарий, вроде: «тут и Господь бессилен», но Машу это не задевало. Всё, чем можно было сейчас оскорбить, уже сказала мама. В голове.

Туфли жали неимоверно, ноги болели даже когда Мария сидела в автомобиле, глядя на длинные мутные ряды пробок. Отец легко объезжал их по специальной дороге для священнослужителей – «Пути Господни» – и ругался себе под нос:

– Папаши приводят детей для случки, как сук с кабелями, с последующей свадьбой. А вы и пользуетесь случаем, чтоб перепихнуться по-быстрому. С презиками. Тьфу, – его темные, как у Маши, глаза сердито сверкали под густой полосой бровей, – Была бы ты не такой дурой, нашла бы себе мужика сама, и мне за тебя краснеть бы не пришлось. Видит Бог, я пошел на это из крайних мер и благих побуждений.

Мария не стала напоминать отцу, что шесть лет назад он сам впервые притащил дочь на этот вечер и постарался продать по лучшей, как ему казалось, цене. Они договорились с священником одного из центральных районов, познакомили детей, но всё пошло наперекосяк, когда будущий муж под предлогом разговора отвел Машу в дальнюю комнату. Она прибежала к отцу в слезах, молила спасти от извращенца, но тот вместо того, чтобы пожалеть, разорался:

– Ты что, не дала ему?! Тупая корова!!

Сделка не состоялась. Вторая попытка случилась через год, но и тут дело не выгорело. Мария просто не понравилась молодому человеку, а браки без согласия брачующихся были запрещены. Если бы тогда этот закон прошел, у священников вообще не осталось бы проблем.

Были третья, четвертая, пятая попытки, но все они проваливались по тем или иным причинам. В основном этими причинами была сама Мария, обычно кроткая и послушная, но тут проявлявшая завидное упорство для отваживания очередного жениха. Продолжалось это до тех пор, пока отец не понял, что ничего путного из его старшей дочери не выйдет. Тогда он возненавидел вечера «Чистоты».

И вот, спустя пять лет, Маша снова здесь. С всё тем же ворчащим отцом под руку.

– Ты можешь хотя бы идти ровно? – прошипел он, локтём не давая дочери опоры, а скорее подталкивая её вперед.

«Туфли жмут, папочка!»

– Я постараюсь, – Мария кротко опустила глаза перед охранником, проверяющим их документы. В голове билась мысль, пойманная в тиски отчаяния:

«Сегодня будет по-другому».

Теперь-то отец не позволит ей уйти с вечера без мужа. Он будет таскать её по этим вечерам до тех пор, пока Маша не забеременеет от любого из гостей, приставит ружье к спине и заставит сказать «да» у алтаря, если потребуется. Он уже дал обещание своим коллегам, а священники слов не нарушают.

Маша была обречена.

«Сегодня всё будет по-другому».

– Добро пожаловать, Георгий Ефимович.

Двери приветливо распахнулись и мгновенно закрылись за ними, отгородив мир обычный от их мира.

Не сказать, что Мария попала в сказку. Всё плохое в этом вечере явно перевешивало хорошее.

Слух сразу же утонул в звонких переливах голосов юных сестер из первой Совершенно Церковной Школы для девочек. Они стояли на небольшом возвышении с планшетами в руках и легко узнавались по лицам, полностью лишенным любопытства. И голосам, лишенным интонаций кроме тех мест, где в молитве проскальзывали слова «Господь» и «Боже». Так их учили, и Маша до сих пор не понимала, почему её среднюю сестру Серафиму отдали в обычную школу, а не туда.

Боже. Спасибо.

Под их завывания («Песнопения», – поправила бы мама) по залу, залитому мягким светом электрических ламп в форме свечей плавно передвигались молодые люди и их сопровождающие. Пили на таких встречах только церковное вино, и говорили только о Боге и служении ему, при этом стараясь доказать, что уж они-то служат Ему гораздо сильнее других. И селфи из Церкви у них гораздо больше, потому что они ходят туда чаще. И «чирики» в Птичку глубокомысленнее.

– Вот, смотрите, последняя фотка с гео-прикреплением из церкви. Выложил час назад. Кстати, ваша дочь тоже здесь? Ах, вон та красавица в розовом? Всё еще одна, бедняжка? Мой Гришенька, представьте себе, тоже. Какое совпадение…

А Гриша, Миша, Коля, Костя и остальные в это время, одетые в красивые пиджаки, снуют среди таких, как Мария – девочек, чья воля надежно схвачена властной рукой родителей – выискивая посговорчивее и побогаче, как наказал им отец. Девушки, прекрасные, изящные, закутанные в бархат и шелка, обрамляющие тонкие плечи, придерживающиеся друг за друга или гордо стоящие в одиночестве, принимают лесть, зная, зачем на самом деле вся эта приторность.

Маша читала, что раньше, два века назад, проводились похожие мероприятия, но, конечно же, вряд ли почти каждый гость на приеме того времени возвращался домой, лишённый девственности.

– Чего встала? – отец подтолкнул Машу вперед, и та пошла, осознавая, что их появление приковало к себе внимания чуть больше, чем ей хотелось бы.

Им всем очень повезло. Они – элита. Элите не нужно искать свою судьбу в соцсетях и на улице. Нужно лишь позволить заключить отцу сделку и отдаться.

– Гоша? – отец Василий явно удивился, но очень быстро скрыл свои эмоции за широкой желтозубой улыбкой, – Не ожидали тебя здесь увидеть. Особенно после…

Взгляд священника скользнул по Маше, и та вжала голову в плечи, почувствовав, как рука отца до боли стиснула локоть. Только не при всех, пожалуйста…

– Ерунда. Маленькое недоразумение. Маша кое-что не так поняла, вот и всё, – голос отца звучал до дичайшего ласково, – Надеюсь, она не доставила никому проблем?

– Нет, что ты… – взгляд священника продолжал блуждать по телу Маши, и наконец она осознала.

Она почти голая. Она, Боже сохрани, почти голая! Мужчина не мог не заметить такого вызывающего наряда, даже если смотреть особо не на чего!

– Вижу, вы по делу? – над желтыми зубами блеснули влажные десна, и Маша подумала, что её сейчас стошнит от отвращения и стыда. А отец…он притянул её к себе за талию, ткнулся колючей бородой куда-то в район виска…

И чмокнул дочь.

– Нет, Вась, просто пришли пообщаться, – находиться в его объятьях было страшнее, чем в лапах медведя, но Маша попыталась выдавить улыбку, – Поговорить о величии Его и нашем долге. Глянь, какой нам район планшеты выделил.

Он полез в карман, незаметно подтолкнув дочь и стрельнув в ее сторону опасным взглядом. «Ищи». Маша сделала в сторону несколько шагов и осознала, что несмотря на всю угрозу, исходящую от отца, подле него было как-то…спокойнее.

Никто не танцевал. Церковь запретила эти богохульные телодвижения, и все просто стояли у стен, немного покачиваясь в такт. Говорили. Пили вино. Фоткались. Переписывались. Иногда – очень редко – смеялись. Были здесь и ровесники Маши, но в основном на Вечера Чистоты съезжались те, кто едва выпустился из школы.

И все они, как казалось девушке, пялились на неё, не понимая, в каком нужно быть отчаянии, чтобы нацепить настолько откровенную вещь.

«В очень сильном, – подумала Мария, ковыляя к ближайшему стулу и надеясь хоть на мгновение снять ужасно узкую обувь, – Папа ведь не мог сначала подождать, когда я забеременнюю, а потом всем об этом объявлять. Он правда думает, что слухи еще не разлетелись? Да об этом уже в сообществе написали наверняка! Почему сразу не сказать, что я уже замужем? Сделал бы задачу еще сложнее…»

Задачу? Значит ли это, что Маша собирается выполнять его наказ? Ох, святая Дева, конечно. Собирается. Будто у неё есть выбор. Она просто сделает это, найдет кого-нибудь, а что будет после…то будет после.

Ощущая жар, заливающий скулы и шею, Мария села так, чтобы как можно больше скрыть в складках платья, сложила руки на коленях и выдохнула, наконец, немного – лишь немного – вылезая из туфель. Она посидит совсем чуть-чуть, только отдохнет перед самым сложной миссией в её жизни – заставить хоть кого-то поверить в то, что она красивая. Вот такая вот она: тощая, длинная, с зачесанными лохмами и алой от стыда шеей.

Как же смешно! Так смешно, что плакать хочется, но этого себе Маша не позволит, потому что отец уже косится, словно мысленно вопрошая:

«Какого, собственно, хрена тебя еще никто не трахает?!»

Самое забавное (хотя забавным бы это посчитали только школьники из комментариев), что её не хотели. Маша чувствовала на себе удивленные, даже пораженные взгляды, но интереса не было ни в одном из них, и никто не горел желанием к ней подходить. Или она просто не замечала. Или не хотела замечать. Или просто все опасались гнева ее отца. Или дело было в том, что она считается беременной, а кому нужно связываться с уже обрюхаченной? Или. Или. Или…

– Или у тебя просто настолько кислое лицо, что люди боятся, что ты откусишь им нос? – веселый голос раздался совсем рядом, и Маша едва не вскрикнула, торопливо сунув ноги обратно в туфли.

– Прости, – голубые, как небо, глаза смотрели игриво и с любопытством. Конечно, Мария узнала этого человека и по голосу. Она ведь еще с пятницы каждый день старалась не думать о нем. О них, – Я просто хотела поздороваться, подсела, а ты бубнишь себе под нос…ну что, интересный вечер?

Огненно-рыжие языки пламени, притягивающие взгляд. Смеющиеся глаза. Плавные, неразрывные, как течение реки, движения. Кожа почти прозрачная. Бледная россыпь веснушек возле самого носа.

Мария, удивленно распахнув глаза, бесстыдно, с головы до ног оглядела человека перед собой и прошептала настолько тихо, насколько могла, хотя ей все равно показалось, что слишком громко:

– Поль?!

Один из близнецов широко, но несколько напряженно улыбнулся:

– Ха-ха, нет, дорогая, не угадала! Прощаю тебе эту ошибку, нас все путают.

– Нет… – Маша, совсем забыв, что должна выглядеть соблазнительно и желанно, еще сильнее выпучила глаза, чувствуя, что её челюсть падет так же низко, как самооценка, – это ты. Я тебя узнала! Но как ты…

Оба близнеца были невероятно худы, не тощи, как Мария, а красиво худы, пропорционально, миниатюрно. Отсутствие груди у них воспринималось как само собой разумеющееся и не уродующее привлекательность. Поэтому на юноше волшебное платье, похожее на синий цветущий георгин, смотрелось так же потрясающе, как смотрелось бы на его сестре, а высокий ворот скрывал кадык. А аккуратный макияж и вовсе превращал Поля в одну из самых красивых девушек на вечере.

Но это определенно был он.

И он смотрел на Марию с недоумением, которое пытался скрыть за улыбкой. Здесь все скрывали за улыбками что-то свое, но только он не внушал отвращения. Несмотря на то, что надел женское платье и зачем-то перед всеми выдавал себя за сестру.

– Почему ты в таком виде? – их могли раскрыть. Даже если Поль здесь по важному делу, (на какое важное дело можно идти в вечернем платье?!) кто-нибудь мог оказаться таким же наблюдательным, как Маша, и понять, что перед ним на вечере Чистоты мужчина в женской одежде. Мария почему-то не сомневалась, что вместе с ним влетит и ей.

Влетит – слабо сказано!

Но Поля это, кажется, не волновало. Он изучал её перепуганное, озадаченное лицо, то и дело одаривая поощрительной улыбкой проходящих мимо молодых людей, которые смотрели на огненноволосую «красавицу», как на Феникса в стае облезлых ворон.

«Они все хотят его, – осознала Мария, – Не знают, что это Поль, а если бы знали, много ли изменилось бы? Даже парень в платье смотрится лучше, чем я!»

Хотя почему «даже»? Поль в принципе смотрелся лучше многих девушек здесь, и это…завораживало. И пугало, конечно. И вызывало в душе еще бурю эмоций, с которыми Маша не могла разобраться.

«Какой разврат! Какой позор!» – закричала бы мама. Но она, почему-то…молчала.

– Где Полина? – отчаянно выдохнула Мария, и юноша наконец смилостивился.

– Ей нездоровится, – он кокетливо и совсем по-женски (Маша так не умела) прикрылся от мира ладошкой, будто говорил собеседнику важный секрет, – Я обещал ей помочь с одним маленьким дельцем.

– Дельцем?

– О, Рома! И ты здесь! – Поль (называть его девушкой Мария не смела даже в собственных мыслях, ибо грех мужчине свое тело использовать подобным образом, грех!) вспорхнул со стула навстречу какому-то молодому человеку, уже долгое время разглядывающему их и наконец решившемуся подойти, – Чудесно выглядишь!

– А где твой брат? – светловолосый и красивый (наверное) Роман, конечно же, близнецов не различал. Не для него ли вообще был затеян весь этот спектакль с переодеваниями?

– Поль дома, он не любит светские встречи, – как он изящен, женственен и грациозен! Мария поняла, что не может оторвать взгляда, – Да и что с того? Мой брат тебя интересует больше, чем я?

И сколько восхитительно неподдельной обиды!

– Разумеется нет, – Роман с чувством чмокнул «девушку», когда та, в свою очередь, лишь осторожно клюнула накрашенными губами воздух у его щеки, – Я просто думал, что вы неразлучны. Полина… ты очень красивая!

У него это вырвалось будто непроизвольно…Маша могла бы поспорить (но спорить – грех), что так оно и есть. И Поль это осознает, от того ведет себя как…как…как женщина! Как такое возможно? В Маше слишком долго воспитывали понятия женского и мужского, чтобы она вот так легко могла допустить совмещения одного и другого.

Неужели дело лишь в том, что они – близнецы?

«А что с Полиной? Он сказал, что ей нездоровится? До сих пор?»

Пока Маша наблюдала за воркующим Полем и его…жертвой, с другой стороны к ней уже медленно подбирался отец, старающийся выдавать оскал за дружелюбную улыбку. Мария осознала, что последние несколько минут провела в обществе исключительно женского пола, причем на фоне собеседницы сама Маша проигрывала по всем параметрам, а для её задания это не есть хорошо. Девушка уже мысленно попрощалась с жизнью, читая приговор в глазах приближающегося отца, но – Слава Богу, спасибо, Господи! – на пути его перехватил ничего не подозревающий отец Илья, проповедующий в районе Таганской. Мария вскочила и едва ли не врезалась в тихо беседующих – кокетничавших – Поля и Романа.

– Простите! – наверное, её перекошенное страхом лицо выглядело еще более страшно, но эти двое были единственными, кого она знала и возле кого могла спастись от неминуемого гнева отца, – Я…

– О, Маша, – наигранно неуверенно близнец подхватил её за локоть, не давая упасть. На каблуках он стоял определенно лучшее неё, – Знакомься, Роман. Богатый, красивый, набожный и одинокий.

– Как и все здесь, – на последнем слове юноша недовольно покосился на Поля, – Полина, не могли бы мы…

– А это Маша. Она здесь в первый раз, да, Маша?

– Вообще-то…ну…можно и так сказать, – Роман её не интересовал, она Романа – тоже, но Поль выглядел так, будто готов вот-вот оставить их наедине, – Приятно познакомиться.

– Угу, мне тоже. Полина…

«Не надо. Не надо, пожалуйста, не уходи!»

– Улыбаемся! – близнец ловко вытащил из сумочки мобильный, поймал их лица и сделал фото, а затем еще одно. Все это время Маша отчаянно сжимала его руку, а Роман нетерпеливо смотрел на «Полину», будто та должна прямо сейчас распрощаться с Марией и всё внимание отдать ему.

– Куда фотки скинуть? – вместо этого спросил Поль, чем очень обрадовал девушку, краем глаза отслеживающую перемещения отца. Из компании он её не посмеет вырвать. Они обменялись страницами, потом Птичками, и все это время Роман ждал, но, когда собеседники стали делать селфи на фоне богатой люстры (Маша – стыдливо прикрывая лицо ладонью, Поль – радостно улыбаясь), его терпение иссякло.

– Полина! Нам нужно поговорить!

– Роман! – Поль очень похоже передал его требовательный тон, – Нам не о чем больше говорить! Я все сказала.

– Это не так! Ты…

– Вова! Димочка! – Поль буквально вырывал людей из серости, внося в мир всплеск нежно-синего и рыжих цветов. Изящно всплеснув ручкой, он потянул Машу за собой через зал, оставив Романа отчаянно созерцать их удаляющиеся спины. Судя по приветливой реакции двух молодых людей, либо у близнецов были общие знакомые на двоих, либо, что более вероятно, их просто знали все.

– Как ты прекрасна, дорогая!

– Не звонишь, не пишешь, разве так можно?

– А где же Поль? Вы поссорились?

– Это твоя подруга? Очень приятно, Владимир, – Мария смущенно пожала мужские руки, радуясь, что внимание молодых людей по-прежнему приковано исключительно к Полю, – Она тоже пойдет с нами?

– Конечно! – Поль шутливо мазанул пальцами по мужскому плечу, и одно это заставило Владимира вздрогнуть и придвинуться ближе, – Пойдут все, кто захочет! Только тсс, это же наша маленькая тайна, верно?

Вокруг них постепенно образовывался круг из нарядных людей, среди которых Мария выделялась не так уж сильно, как ей сначала показалось. Юноши и девушки приходили и уходили, кто-то оставался лишь для того, чтобы сказать пару фраз, а кто-то – развернуть целую тираду. Количество общих селфи перевалило за границы неисчислимого, голоса звучали, перекрывая даже хор сестер из Церковной Школы, а посреди всего этого цвел Поль, одаривающий благоуханием всех и каждого, похожий на розу среди лопухов. Он оживил скучный вечер одним своим присутствием, и каждый уже жаждал урвать хоть толику его внимания.

Только все называли его Полиной, и это было неправильно. Как и то, что Мария слишком быстро смирилась с этой его ролью на сегодняшнем вечере.

– Вы слышали о вчерашнем кошмаре?

– Ужас, ужас. Столько людей пострадало!

– Мы помолимся за их здоровье, – кто-то сунул в руки Марии бокал с когором.

– Зачем вообще взрывать библиотеку? Кому они нужны?

– Говорят, это сделал один из лидеров того глупого движения. Ну, кто еще в метро надписи малевал.

– О нет! Зачем ему это?

– Черт их разберешь, экстремистов. Его все равно уже поймали и накатали обвинение.

– Чирикну об этом…

– Больше никаких взрывов.

– Спасибо, Господь милосердный!

– Спасибо, Отче наш!

– А за его грешную душу мы помолимся. Попрошу папу сказать об этом на службе.

– И я.

– Я тоже!

– Я щас лучше тэг запущу #молимсязабилиотекуимЛенина?

– Лучше #зажертвтерракта, универсальная фигня, все поддержат.

– Точняк. Народ, киньте в личку фотку грустную с книжками какую-нить, с постом пущу.

Видимо, Мария слишком долго была вдали от сверстников и забыла, что именно они из себя представляют. Они не пытались её обидеть или оскорбить, кто-то даже отлайкал последние фотографии. Они не спрашивали о «беременности», потому что или не знали о ней, или им было всё равно, или они прекрасно осознавали, что в двадцать первом веке она обязательно выложила бы информацию об этом на свою страницу, со всеми нужными тэгами. Они просто были такими же, как Маша.

И девушка даже начала думать, что не так уж плохи эти вечера Чистоты, пока не почувствовала наглую руку на своей талии. Она уже хотела скинуть её, но на подмостки вышел один из священников-организаторов Вечера, и все двинулись ближе к сцене, прижавшись друг к другу, прижав и наглеца к Маше.

Она даже не могла повернуть головы, потому что настолько не привыкла к чужому интересу. Должно быть, молодой человек перепутал? Или просто не разглядел её лица? Наверное, этому извращенцу нравятся палки? Кому они вообще могут нравиться?

Где Поль? Когда Маша успела выпустить его руку?

– Я рад видеть вас всех под куполом этого священного места, – любое место считалось священным, если там собиралось больше трех служителей церкви, – В такие трудные время нам нужно держаться вместе, не гневить Господа нашего и верно чтить заповеди Его.

Молитва была стандартной, батюшка читал её с планшета, а толпе оставалось только внимать и вовремя креститься. Маша очень любила такие моменты, когда все синхронно поднимали руки и делали правильные, общепринятые движения под сурово-любящим взором священника. Именно в эти минуты Мария понимала, что весь мир как никогда един, что они все – семья, что Отец у них один, и что любые горести можно пережить благодаря молитве и бесконечной любви к Нему.

Если бы еще чужая рука так настойчиво не гладила её бедро. Марию никогда не трогал так, никто не прижимался, никто не…если бы можно было сгореть от стыда, то от девушки сейчас осталась бы лишь горстка дымящегося пепла. Крепкие пальцы без смущения сжимали её тело через тонкую ткань платья, Маша чувствовала чье-то сбивчивое дыхание на своей шее, так близко, так…Боже правый, это слишком грязно! Недостойно! Отвратительно! Матушка бы взвыла от ярости! Сама Маша была готова взвыть, но не могла оттолкнуть нахала…не потому что ей нравилось, – Нет! Никогда! – но лишь потому, что её с детства учили повиноваться мужчинам.

«Спасите. Кто-нибудь. Пожалуйста. Поль. Поль!»

– Кукусики! – дерзкий, задорный шепот, и другая рука, гораздо тоньше и проворнее, шлепнула ту, что гладила Машу. Она, не требовательная, но уверенная, обхватила девушку, утягивая куда-то в сторону, сквозь толпу, уводя от обидчика так твердо, так знакомо!

Другая рука, конечно же, принадлежала Полю. Он умудрялся маневрировать между людей так, что они даже не замечали его передвижений, а толпа не шелохнулась, хотя с каждой секундой они с Марией были всё дальше от злополучного извращенца.

Маша даже не успела разглядеть его, и сейчас ей это было не важно.

Они остановились на самом краю толпы, терпеливо дослушали молитву, (Поль при этом крестился очень изящно, Маша даже пропустила пару движений, засмотревшись на него) и когда все достали мобильники, чтобы перевести пожертвования на счет церкви, они двинулись прочь от подмостков к столам с закусками и бокалами.

– Эй, лицо попроще, – Поль легонько щелкнул девушку по подбородку, и та дернулась, как от удара, – Не изнасиловал же он тебя, хех.

Но у Маши было именно такое впечатление. Поль поджал накрашенные губки.

– Дурацкие вечера. Не люблю, когда кто-то, кроме нас, пытается кого-то соблазнить.

– Звучит…эгоистично, – Маша обхватила себя руками, наблюдая за тем, как юноша, кокетливо прикрывшись длинным рукавом, залпом вливает в себя целый бокал вина.

– А мы эгоисты. Я и Полина. Ты что, не поняла еще? – Марию бы развело с одного такого бокала, а молодой человек даже не поморщился, – Именно поэтому мне плевать на твои планы, и сегодня ты едешь с нами.

– С кем – нами?

– Со всеми, кто приехал нормально оторваться, а не найти любовь всей жизни, конечно! – Поль заливисто рассмеялся.

Очень скоро Мария покорно вышла из здания в окружении разномастной толпы, с одной стороны обнимаемая Полем, а с другой – его другом Дмитрием. Или Владимиром. Или они вообще не знакомы? Кто эти люди вокруг?

Где отец? Почему он не останавливает её?

Что бы сказала мама?

Почему Мария не знает?

Поль.

Им нужен был почти час, чтобы добраться до дома со всем эскортом, и лишь десять минут, чтобы снова стать собой. Отражениями.

– Всё получилось? Он сильно расстроился? – спросила сестренка, смывая с лица Поля косметику. Минуту назад она еще лежала на кровати, тихо шипя от головной боли, сейчас же позволяла себе немного морщиться, но и только.

– Да нет? Кхе, – Поль, за вечер привыкший разговаривать чуть выше, чем обычно, никак не мог вернуть свой голос. Это, собственно, и было тем единственным, что всегда различало их: звучание, которое они научились подстраивать друг под друга. Но по одиночке выходило не так хорошо, как вместе. И все остальные вещи тоже, – Ты была самым удачным вариантом, но как только он понял, что ты неприступна, сразу переключился на кое-кого другого.

– Вот потаскун! На кого? Кто может быть лучше нас?

– Никто, конечно. Её просто гораздо легче окрутить.

Полина через голову стащила с него платье, и это позволило выдержать Полю драматичную паузу. Когда подол скользнул по лицу вверх, и открыл взору его отражение, смотрящее с нетерпением, молодой человек выпалил:

– Машка.

Не нужно было объяснять, какая.

– Да ладно?! А она что забыла в этом притоне?

– Её туда папка притащил, насколько я понял. Искал жениха.

– А нашел Ромку. Кла-а-асс, – натянув на брата клетчатую рубашку, точно такую же, какая сейчас была на ней, Полина покачала головой, – Ты слишком яркий.

– Что?

– Не пойдет. Подожди.

Лица Поля коснулась кисть для пудры, перепорхнула, как бабочка, на скулы и лоб. Молодой человек, привыкший к подобному, терпеливо ждал окончания процедуры, больше обеспокоенный встревоженным взглядом сестры, который та старательно пыталась скрыть.

– Полина, что случилось?

– Ничего? – её голосок вопросительно взлетел вверх, – Почему ты спрашиваешь?

– Думаешь, я не вижу?

– Не видишь, – рассмеялась она, но, кажется, все так же напряженно, – Ничего ты не видишь. Не становись параноиком, пожалуйста.

– Только ради тебя.

Рука об руку они спустились вниз, к гостям, которые, на самом деле, и без хозяев неплохо развлекались. Каждая свободная горизонтальная поверхность в большом зале была заставлена подносами с аккуратно разложенной травой, порошком и скрученными косячками – всё свежее, одобренное и легальное. Тарелки полнились едой. На столе рядами теснились бутылки. Близнецы радовались, что в состоянии ублажить гостей…и не только этим. Подоспевший домработник шепнул Полю на ушко, что всё по списку готово и ожидает их в самой дальней комнате, открывающейся одним-единственным экземпляром ключа. Можно звать посвященных и…

– Прямо сейчас?

– Подожди. Сначала общее веселье. Федь, прибавь музыку, пускай развлекаются.

Домработник сделал, что велено, и откланялся дальше заниматься своей работой, а близнецы одновременно вдохнули и нырнули в толпу, как в прорубь.

– Какое платье!

– Ты так похудела!

– С каждым днем вы все хорошеете!

– Дайте-ка угадаю! Поль?

– А вот и нет!

– Полина?

– А если я скажу, что тоже нет?

– Ах, вы…!

Здесь они чувствовали себя полноправными хозяевами. Все внимание принадлежало только им, все взгляды – тоже, и не было никого, кто бы не хотел их сейчас. Там, где они останавливались, толпа оживала, стоило же близнецам покинуть место, там тут же становилось пусто. Облачка наркотического дыма, как пыль, разлетались в стороны в такт музыке, и Поль с Полиной глубоко вдыхали их сладковато-пьянящий аромат. Сейчас в доме собрался весь сок высшего общества, привыкший к подобным дорогим изыскам, поэтому никто не блевал по углам, не буянил и не пытался разбить чужое лицо об стену, как часто бывало в дурацких клубах. Нет, пускай подобные развлечения остаются для бедняков, богатые же курят легальную траву, пьют легальное спиртное и легально трахаются в открытых комнатах. Никто не оскорбляет своим распутством чувства верующих, нет, они все здесь верующие, прилежно ходящие в церкви, молящиеся перед сном и искупающие грехи немаленькими пожертвованиями. Проблема возникнет, если церковь все же примет запрет на презервативы, но близнецы не сомневались – с этим они тоже как-нибудь выкрутятся. Они всегда выкручивались и получали от жизни всё, что захотят. Это ли не Рай в самом ярком, волшебном его проявлении?

– Посмотри-ка, – Поль прижал к губам сестры косяк, и та с наслаждением затянулась, отслеживая взглядом указанное направление, – Просто агнец на закланье.

– А кто будет закладывать?

– Давай вместе?

Они синхронно, плечом к плечу, раздвигая опьяневшую толпу, которая так и норовила их погладить и потрогать, двинулись в самый дальний угол. Маша забилась туда с самым не алкогольным в зале напитком – простой водой – и, прикрываясь ладонью от клубов дыма, с ужасом смотрела на происходящее. А вокруг неё восторженной стайкой собрались девушки, трогая сквозь почти прозрачное платье выступающие ребра.

– Охренеть! Как ты этого добилась?

– Я тоже так хочу!

– Сколько ты весишь?

– Кажется…сорок пять? – робко ответила Мария, не зная уже, куда деться от восхищенных взглядов и любопытных рук. Её ответ породил новую волну восторгов.

– С твоим ростом?! Вау!

– Что за диета?!

– Колись!

– Круто!

– Не думаю, что это очень хорошо, – попыталась слабо отбиться Маша, – Это уже почти дистрофия, я давно пытаюсь набрать вес, но…

– Она правда такая скромная? – шепнула Полина, и Поль хихикнул.

– Или так или она играет лучше нас.

– Это невозможно, – сестричка повела головой и улыбнулась уголком губ, – Мы великолепны.

– Но еще более невозможно в нашем мире что-то, подобное ей. Думаешь, мы должны…?

– Просто обязаны.

– Согласен. Нельзя это так оставлять.

– Возмутительно.

Они говорили вслух? Может, и нет. Улыбка Полины стала шире, и она сделала шаг вперед одновременно с братом, уверенным движением раздвигая толпу девиц, все еще пытающихся вытрясти из Марии супер-пупер-охренительную диету. – Здравствуй, лапочка. Как дела?

От их голосов, слившихся воедино, все вокруг вздрогнули и поспешили ретироваться (докуривать марихуану и допивать мартини), поняв, кому именно сейчас будет уделено внимание огненных близнецов. Негласное правило их дома, усвоенное всеми постоянными гостями давным-давно: если они обращаются к кому-то лично, одновременно и говорят больше двух слов – цель выбрана. Права на владение заявлены до тех пор, пока одному из них – или обоим – не надоест играться. Тогда другим можно будет подобрать за ними объедки.

Маша не знала этого правила, поэтому смотрела сейчас на близнецов, как на избавителей.

– Ребята! Ваш дом? Он такой странный…все курят…а я вот нет…

– Это ты зря, – близнецы разделились, привычным движением обвив талию и плечи гостьи. Полина протянула руку, Поль вложил в нее косяк, и девушка коснулась им губ Марии, – Тебе это как раз не помешает.

– Спасибо? – не размыкая губ, промямлила девушка, – Не хочу. Не люблю это. Простите.

– Полюбишь, – многообещающе проворковала Полина, приковав взгляд карих глаз, кажущихся почти черными в полумраке зала.

– Как твое здоровье? Поль сказал, что ему пришлось притвориться тобой, потому что ты не могла прийти, и…

– Поль сказал? – брови сестры взметнулись вверх, и молодой человек поспешил объясниться.

– Она сама поняла, кто я. Честно.

– Сама? – тонкие светлые брови взметнулись еще выше, – Это невозможно.

Мария кротко улыбнулась.

– Вовсе нет. Это просто.

– Да у нас тут супергерой! Кольчужный человек, ты ли это? – несмотря на веселый тон, рука сестры, обвивающая чужое плечо, дрогнула, и Поль ясно это видел. Их взгляды пересеклись, мысли сошлись в одно и оба встревоженно, беззвучно заметили:

«Звучит знакомо».

– Знаешь, тебе очень идет это платье, – только Поль мог слышать, что голос любимой сестры дрожит, как лист на ветру. Для остальных он мог быть любым – веселым, кокетливым, уверенным – но не дрожащим, – Не удивительно, что Ромочка положил на тебя глаз.

– Ромочка?

– Тот парень, что лапал тебя в толпе, – уточнил Поль, весело замечая, как в ужасе расширились карие глаза, – Которого мы отшили раньше.

– А. Это он…

– Не пугайся, – Полина очень быстро приходила в себя, и, хотя на дне её взгляда до сих пор плескалась тревога, девушка старательно прятала чувства от гостьи. Цели. Жертвы, – Твое тело достаточно красиво, чтобы сводить с ума.

– Не думаю…

– Не думай. Делай. Так гораздо интереснее, – косячок в тонких пальцах чуть настойчивее толкнулся в чужие губы, – Не нужно сопротивляться тому, что желанно.

– Вы так и живете? – на Поля Маша не смотрела. Только на Полину, которая неотрывно глядела в ответ, подталкивая их общего агнца к жертвенному алтарю, – Разве это правильно?

– А разве нет? – хорошенький ротик Полины распахнулся, и вместе с ними раздвинулись бледные губы Марии, впуская внутрь кончик сигареты, – Что неправильного в том, чтобы радоваться жизни?

– Но Господь повелел…

– Много чего. А мы все соблюдаем. Церковь со страной – одно, мы не нарушаем никаких законов. Так что, сделай-ка глубокий вдо-о-ох…

Мария вдохнула, закашлявшись, но не пошатнулась, потому что близнецы бережно придержали ее за плечи, сдвигаясь ближе, зажимая потерявшую пространственную ориентацию девушку в стену. Они снова стали одним, а Маша – по центру.

– Кто…вы?

– Твои спасители.

Еще одна затяжка, и музыка в их головах стала такой громкой, что вопросам больше не осталось места.

– Надеюсь, все понимают, что не стоит постить об этом?

– Ха. А это точно не законно! Хах…

– Тише, киса, – Поль мягко усадил шатающуюся Марию в кресло. Теперь её можно было оставлять одну. Никто здесь не посмел бы притронуться к собственности огненных близнецов, тем более что к утру остался только круг выносливых, доверенных лиц, включая некоторую прислугу и теперь Машу. Для большинства вечеринки у близнецов были отличным способом повеселиться, выкурить разрешённую правительством – и потому очень дорогую, недоступную простым смертным – марихуану, нажраться вусмерть, а потом разъехаться. Лишь немногим выпала честь оказаться в этой темной комнате, где кроме уютных диванчиков с креслами был один-единственный огромный телевизионный экран. И полная звукоизоляция.

– Мы будем…смотреть кино?

– Почти, – укуренная, но еще держащая себя в руках Нина, прильнула к Константину, который, в отличие от неё, пришел сюда именно ради заветной комнатки, – Спорю, такого ты еще не видела.

Пока гости устраивались, Полина копалась в небольшом плотном пакете, проверяя, все ли из списка им достала прислуга. Поль через плечо наблюдал, как тонкие пальчики сестры перебирают подписанные флэшки. Некоторые из них были ему знакомы, некоторые нет, но…

– О. Настоящая редкость, – достав из кучи красную флэшку, девушка перебросила её брату, – За такое нас всех засадят пожизненно.

– Это незаконно?

– Конечно, нет, дорогая, – Поль чмокнул Машу в макушку, и та пьяно хихикнула, – Там мультик про ангелов клуба «В.Е.Р.А».

– У меня сестра смотрит эту…хрень…

– Зато оно одобрено президентом, Министерством образования, культуры и Церковью, – влез Константин, – Соответственно, это лучшее, что мы можем предложить…

– Ты как такие сложные предложения говоришь, мразь?

– Почему с флешки? – Маша попыталась встать, но была усажена обратно твердой рукой Поля.

– Не в Рунете же. С прямых носителей они еще не научились следить. Ну что, народ, готовы?

– Да!

Близнецы опустились с разных сторон от Маши, пристроив руки у неё на коленях, и Полина щелкнула пультом. Экран вспыхнул, и внутри у всех (кроме Маши, она еще не знала, что это) заклокотало это приятное чувство – предвкушение сочной, яркой, громкой картинки, длительностью в несколько десятков восхитительных минут.

– Ээ?

Только экран демонстрировал совсем не запрещенные материалы. Поставленные на слайд-шоу, одна за другой взору зрителей представали фотографии, сделанные непонятно где. Непонятно кем.

Тонкие нити паутины, заполняющие весь экран. Человек с покрасневшими глазами и лицом, усыпанным какой-то мерзкой сыпью, безысходно глядит в объектив. Синяя линия с ответвлениями, без всяких подписей. Засвеченный кадр, с куском голубого цвета по краю. Профиль человека с трубкой во рту. Бесконечная череда цифр, заполняющая весь экран. Две соединенные руки. Бабочка вот-вот сядет на цветок. Старик с ребенком. 11.10.68

Одна за другой.

Полина недоуменно просмотрела их все, и когда они пошли по кругу, раздраженно щелкнула пультом.

– Что за хрень…! Слили им какую-то дичь…!

– Не кипятись. Просто поменяй флешки, – предложил Поль, и сестра последовала его совету, закинув ярко-красный накопитель на самое дно сумки. У их затуманенных рассудков не было сил разбираться с тем, кто, что и куда неправильно сохранил.

Очень скоро все забыли об этом инциденте, и близнецы, весело переглядываясь, наблюдали за тем, как меняется выражение лица Марии, пока действие на экране становится все более развратным, а актеры – менее одетыми.

– Это же…

– Тсс. Не мешай. Просто смотри.

– Господи… – Маша заткнулась, когда две руки ласково, но уверенно закрыли ей рот. Ее глаза испуганно и восторженно скользили по обнаженным, сплетенным телам, уши ловили каждый шорох и стон, а память впитывала происходящее, как губка.

Где-то с середины сороковых секс на камеру стал преступлением. Те экземпляры, что хранились у близнецов, стоили очень дорого и передавались в строжайшем секрете. Конечно, целомудренная Маша ничего подобного в жизни не видела, но это не значит, что ей могло не понравиться. Могло, еще как, несмотря на потерянный вид и алеющие щеки.

– Это всё так развратно…

– Вовсе нет, – бедняжка вся зажалась, когда руки близнецов скользнули с колен выше, – Они просто следуют главной христианской заповеди. И ты последуй ей.

– Ка…кой? – короткий выдох, но вопреки ожиданиям девушка не вжалась в спинку дивана, а подалас вперед. К их рукам.

«Надо же, – подумал Поль, переглядываясь с сестрой и видя, что та думает о том же, – Наш агнец оказался не таким уж невинным. Или дело в травке?»

«В травке. Определенно».

– Возлюби ближнего своего.

Родион.

– Ботаник скоро сдохнет. Кто за, ставьте лайк!

Мальчик с осуждением посмотрел на Кристину, которая только что сфоткала его, бледного, сжимающего кулаки, напряженно высчитывающего траекторию, и выложила в школьное сообщество, мгновенно соискав шквал одобрения.

– Василич его порвет!

– Урурур, очки не разбей, зануда!

– Хоть бы в качалку походил.

– Стыдно за таких.

– Вот зачем? – Родиону и так было плохо каждый раз перед еженедельной сдачей нормативов, а теперь единственная подруга (по крайней мере, та, кто мог приблизиться к этому званию) выставляла его страх на общественное порицание. Кристина вообще постоянно делала странные вещи: выражала мнение вслух, ходила в картинные галереи, писала в бумажных, а не электронных тетрадях, и вместо сухих докладов по истории приносила длинные, никому не нужные сочинения с подробными размышлениями о прошлом и будущем, за которые её не раз вызывали к директору. Как она вообще смела сомневаться в том, что к победе над злобными фашистами приложил руку кто-либо кроме их великой державы?

– Ты меня подставляешь.

– Ты сам себя подставляешь, дэбил. Нахрена тебе очки? Сделал бы лазерную коррекцию, линзы бы купил и норм бегал бы на физ-ре.

– Что тебе не нравится в моих очках?

– Ты без них гораздо симпотнее.

Родион поморщился, всем видом высказывая свой интерес в её личном мнении, и убрал телефон, потому как подходила его очередь сдавать нормативы. Девочки, стоя в ряд, радостно задирали футболки, хвастаясь выпирающими ребрами. Похудеть чуть больше, чем остальные, означало стать лучшей, собрать больше лайков на фотках и подписчиков в Рустаграме, и иметь возможность постить свое обнаженное тело, не встречая оскорбительные комментарии. Рай, не жизнь. Что еще нужно молодой девушке в середине 21 века? Только мужчина, сдавший Итоговую Школьную Аттестацию, окончивший вышку и работающий в каком-нибудь нормальном месте. Месте, где действительно платят деньги. Родион же интересовался наукой, и поэтому не интересовал девушек. В мире, где после двадцати пяти стало необходимо рожать на законодательном уровне, и при этом, желательно, не умереть от голода, мальчик был из тех, кого называли пропащими. Такие, как он, обычно откашивали от армии, сидя где-нибудь в правительских лабораториях, и не приносили стране ни дохода, ни силовой поддержки. А у Родиона ещё и гены. Все знали об этом. Он часто слышал от других:

– А, ты. Твой отец из этих.

И только пожимал плечами в ответ. Да, из этих. Да, доказать, что он не заразен, невозможно, пока Рунет пестрит глупыми статьями, утверждающими обратное. Родиона избегали все: ученики обходили его с стороной, учителя старались как можно реже спрашивать его, и только Кристина игнорировала всё это. Она была единственной, кто обратился к нему после урока, на котором Родион прочитал параграф из древнего учебника по биологии дветыщивосемнадцатого года, доказывающего, что отцовский ген не передается по наследству и уж тем более – по воздуху.

– Прикольный ты, Родька. А я учителем литературы хочу стать, – они посмеялись и стали закадычными друзьями.

– Ну, чего встал? Прыгай, – Василич хотел хлопнуть Родиона по плечу, но понял, кто перед ним, и опустил руку, – А. Сразу незачет поставить?

– Не надо, – мальчик закрыл глаза, вздохнул, прыгнул и понял, что побил все рекорды.

Это был самый отвратительный прыжок среди всех девятых классов. За всю историю школы, наверное.

Через урок они сидели за дверью кабинета ОБЖ, которая грозила пришибить их каждый раз, когда училка выходила в коридор. Крис листала новостную ленту, а Родион пытался спрятался от чужих взоров. Даже если на самом деле на него никто не смотрел.

– Как отец? – сегодня они были вместе, а завтра будут врозь. Несмотря на взаимность и доверие, друзья часто игнорировали друг друга целыми днями, просто потому что им было не о чем поговорить.

Кристина писала стихи, а для Родиона высшей поэзией было сплетение нейронов и нервных окончаний. Кристина любила рисовать и разбиралась в музыке, а для Родиона лучшим звуком был голос Иоланты.

Кристина хотела сражаться за права всех людей, а Родиона интересовала защита только одного человека.

Единственное, что их обоих никак не волновало – вступление в отношения, и положительные качества свободы ребята обсуждали каждый раз, когда в классе появлялась новая парочка. Очень тихо обсуждали, конечно.

– Родь, не зависай. Я спросила, как отец.

– А. Нормально. Вроде.

– Ты сегодня к нему? Хочешь, поеду с тобой?

Мальчик перевел взгляд на подругу и почувствовал, будто резиновый браслет сильнее сдавил вокруг запястья. На территорию больницы ФГК пускали только близких родственников, уже помеченных, как зараженные, и протащить туда Кристину, означало обречь её на постоянный контроль со стороны правительства. Родион никому такого не пожелал бы, поэтому только мотнул головой. Кристина хмыкнула, отвернувшись.

– Да пофиг. Как хочешь. Туси там в одиночестве.

Воцарилось недолгое молчание, нарушаемое лишь редко звучащими голосами школьников. Народ прилип к стенам и уткнулся в телефоны, а учителя облегчённо наблюдали за ними и заливали фотки с тэгами #умныедетки и #подрастающеепоколение, перешептываясь о том, что скоро все перейдут на отдалённое Рунет-обучение. Прекрасный, совершенный, технологический мир. Идиллия.

– Капец. Это полная жопа, – пробормотала девочка, и услышь Родион это от кого-нибудь другого, он бы испугался, но у Кристины всегда всё было либо просто «жопа», либо полная.

– Что там? Это насчет библиотеки? Поймали взрывателя?

По правде говоря, мальчику не было дела до расследования. Его расстраивало само сожжение библиотеки, этот глупый, бесполезный акт вандализма и надругательства над собственной культурой. Вот зачем?

– Они обвиняют во всем Пегаса. Пегаса! – Кристина выглядела так, будто готова швырнуть телефон об стену, – Говорят, это он подстроил взрыв, чтобы что-то там спровоцировать! Да он больше всех пострадал, а они…

– Может, полиции лучше знать? – попытался урезонить девочку Родион, но получил в ответ яростный взгляд.

– Очень легко, знаешь ли, обвинять того, кто не может постоять за себя! У него ожоги третей степени, он в реанимации лежит, а суд уже завтра! Справедливо, пипец!

– Слушай…

– Гадское правительство! Уроды! Пегас единственный, кто хоть что-то пытался сделать для нас!

– Ты не можешь здраво рассуждать об этом, Кристин, – Родион оглянулся. Кажется, их никто не слышал, но лучше было бы не рисковать.

– Я не могу здраво? А здраво то, что я теперь буду инженером, а не учителем?! Если вообще кем-то буду?

– Как это… – Родион вздохнул, – Ну вот, ты снова несешь бред.

Кристина дернула себя за темный хвост волос и откинулась к стене, одарив друга долгим тяжелым взглядом.

– Нет, Родь. Не бред. Просто наши решения…они уже не наши.

Мальчик промолчал. Кристина говорила так, будто только сейчас осознала это.

Под сопровождение гимна России ребята неохотно вошли в класс. Ещё в детстве Родион спрашивал у тетушек, почему поется именно «любимая наша страна» и не логичнее было бы петь «единственная наша страна» или просто «наша страна», ведь сравнивать её не с чем, но и тетя Оля, и тетя Нина просто погладили его по голове и велели никогда больше не задавать этот вопрос.

Слушая о том, как тщательно нужно проверять сообщества в Рунете на предмет запрещенной пропаганды, мальчик в очередной раз лениво размышлял, что родись он лет двадцать назад, вопросов у него наверняка было бы в разы больше.

У больницы после девяти уроков и подготовки к ИША он оказался ближе к ночи. В специальном автобусе Родион обычно ехал либо один, либо с другим, так же старательно прячущим взгляд посетителем. Родство с пациентом ФГК было не лучшей темой для начала знакомства. Не положено таким, как они, дружить.

«Все будет хорошо. Оно того стоит, – убеждал себя Родион, глядя, как перед автобусом медленно раздвигаются железные ворота, – Батюшка сказал, что обман на благо государства не есть обман. Я помогаю стране. И папе, заодно».

На самом деле, в необходимости такого шага мальчик убедил себя еще в воскресенье, на службе, но чем ближе был злополучный разговор, тем меньше ему верилось в собственные убеждения. Он собирался разрушить единственное, что осталось отцу в этом проклятом месте – надежду, и никакие аргументы про «благо и веру в лучшее» не могли унять это горькое чувство вины.

–…и если нас заставят расстаться, я сменю имя и снова приду за тобой, – с болью пела Иоланта, перебирая струны, и мальчик с сожалением вытащил наушники, спускаясь по автобусным ступеням. Он так и не узнал, почему она не была на выступлении в «Синем Крокодиле», но радовался, что так случилось.

Знакомый охранник кивнул Родиону, и тот кивнул ему в ответ. За столько лет его запомнили почти все сотрудники больницы, а стойкий медицинский запах лекарств и железа стал почти родным, вместе с длинными коридорами и запертыми дверьми. Родион точно знал, сколько нужно стоять у каждой, чтобы его впустили, и что именно скажут на посту охраны. Он помнил эти стены, когда они ещё были не этого мерзкого желтого цвета, а другого, светло-фиолетового, не такого болезненно-давящего, как нынешний. Тогда Родиона впервые привезли сюда на встречу с отцом, объяснив, что тот должен выпросить у папы настоящую фамилию и, желательно, описание некого человека.

Зачем? Почему? Когда они отпустят папу? Неприятный дядечка в костюме объяснил ему столько, сколько мог бы понять на тот момент ребенок девяти лет. Так нужно. Не отпустят, особенно, если мальчик не будет с ними сотрудничать.

За пять лет ответы на эти вопросы мало изменились, а дело не продвинулось ни на шаг.

Но почему-то Родиону казалось, что теперь изменится всё.

У входа в комнату встреч его ждала агент Морозова, с привычной равнодушной миной на лице.

– Здравствуй, Родион. Ты готов?

– Да, – оба знали, что он лжет, но оба сделали вид, что не слышали дрогнувшего голоса.

– Мы сделали так, чтобы он узнал об арестах в том клубе. Тебе нужно только убедить его, что нужный нам человек там был и вот-вот собирается дать показания.

– Вы правда думаете, что это сработает?

– Конечно, – даже фырканье этой женщины звучало, как сгусток ледяного воздуха, вырвавшегося из морозильной камеры, – Он уже давно сломлен и цепляется за последнюю надежду. Заберем её – получим ответы.

«Звучит отвратительно!»

– Звучит…логично. Наверное, – Родион снял очки, протер стекла и лишь после этого решился задать вопрос, – А почему именно сейчас? Не поймите меня неправильно, но…его посадили десятилетие назад! Я пять лет пытался его уговорить, а всё было так…просто?

Женщина поправила пиджак, вздернув подбородок.

– Раньше это дело вели, спустя рукава. Теперь оно у меня, и я сделаю всё, чтобы побыстрее его закрыть.

– Вы – начальник? – уточнил Родион.

– Веду дело, – поправила агент Морозова, – И если ты на нашей стороне, Родион, то для тебя это лучшая новость за последние десять лет.

Может быть…может. Если у них всё получится, они сократят срок отца с пожизненного до пятидесяти лет, из которых десять он уже почти отсидел. А там, глядишь, и вовсе выпустят под расписку постоянно пить таблетки и проверяться у врача. Оно того стоит. Черт. Оно правда того стоит. У них есть шанс.

– Удачи, – судя по лицу женщины, она даже не сомневалась в успехе, – Ты знаешь, что делать, если…

Интересно, а когда всё закончится, Родиону разрешат снять браслет? Он провел без него всего день, но уже успел соскучиться по этому ощущению свободы. Вот же жизнь у нормальных людей! Оставил телефон дома, уехал за город, не попадаешься под камеры, и никто уже сможет точно отследить твои координаты. Везет некоторым…

Вспышка ярости, произошедшая в их последнюю встречу, не прошла для отца бесследно. Тонкий наручник приковывал его запястье к стальному столу, сокращая и без того минимальную свободу движения. Родион опустился на стул, с привычной жалостью через окошко разглядывая истощенного, измученного отца, со свежим фингалом на скуле. На вороте серого комбинезона, у шеи запеклось пятнышко крови. Заключенные мало общались друг с другом, не считая соседей, а в целях лечения ФГК составляли разнополые соседские пары. Мальчик сомневался, что новая знакомая отца посмела бы драться с ним. Гады… Жаль, что по закону подать в суд может только человек с заработком выше среднего. И, конечно, не на представителя власти.

– Привет…сын? – хриплый дрожащий голос проник в сердце, заполняя клапаны разъедающей стенки жидкостью – чувством вины, – Уже вторник? Быстро…дни.

– Нет, пап, – Родион знал, что для заключенных…пациентов в этом месте время – относительное понятие. Какой смысл в числах и датах, если единственные изменения в твоей жизни – новый курс таблеток и чередование терапий? Родион знал, что отцу повезло хотя бы в том, что к нему кто-то приходит…но можно ли вообще говорить о везении в такой ситуации?

– Сегодня понедельник. 17 сентября. 2068 год. Ты помнишь? – мальчик заглянул в чужие глаза, но увидел лишь растерянный, расфокусированный взгляд, скользящий по бликам на толстом стекле, разделяющем собеседников, – Папа, ты понимаешь?

– Ты…я.

«Совсем плохо, – понял Родион, глядя, как отец, явно слабо осознавая происходящее, ковыряет дрожащим пальцем наручник, – Я думал, его раньше травили, но тогда он хотя бы соображал. Может, получится убедить Морозову уменьшить количество процедур или таблетки сменить?»

Сначала нужно заслужить её доверие.

– Пап, мне важно, чтобы ты поговорил со мной, – чувствуя пристальный взгляд надсмотрщика из-за спины отца и внимание Морозовой, следящей за ними через камеру, мальчик прижал ладонь к стеклу. Иногда они делали так оба, ставили руки напротив друг друга, создавая иллюзию прикосновения, хотя ни один, ни второй уже не помнили, как это – чувствовать другого.

До прошлого визита, когда отец схватил его за руку. Хотя их сразу разлучили, Родион все ещё помнил прикосновение чужих пальцев, их тепло и дрожащую силу, скрывающуюся под кожей, туго обтягивающей кости. Папа был живой. Не призрак по ту сторону стекла – человек, которого нужно спасти. И не от самого себя, как считает ФГК.

– Я хочу знать, что ты меня слышишь. Помоги, – Родион поскребся по стеклу, заставив отца вскинуть голову и устремить на него потерянный взгляд.

– Помощь? – папа посмотрел на руку сына, прижатую к стеклу, и его собственная рука, скованная наручником, слабо дернулась, – Я ничего не скажу.

– Тебе не придется, – мальчик неуверенно подбирался к цели своего визита, чувствуя, что лживые слова встают поперек горла, – Ты ведь знаешь про арест в клубе, пап?

Растерянный взгляд. Белки воспалённые. Щетина из-за гормональных таблеток совсем неровная, и лицо от этого похоже на остров, частично заросший лесом.

– Ты…слышишь? География?

– Папа, – мальчик едва подавил в себе желание повернуться назад, туда, где ждала его Морозова, и в ледяном взгляде найти подсказку. Как действовать? Они же совсем его сломали! Доломали окончательно! – Пап, услышь меня, пожалуйста! Там были наркотики, в том клубе, и всё такое. Папа!

– Слышал. И что? – осознанная мысль или два случайных предложения подряд? Кроме извечного «я ничего не скажу», кажется, уже так глубоко вбитом в подсознание, что оттуда его не выковырять никакими таблетками, за сегодня отец более-менее понятно сказал только про дату. И теперь вот. Наверное.

– Там арестовали много людей. Самых неожиданных. Была даже одна иностранка, представляешь? – возможно, не стоило говорить это, но, с другой стороны, кому отец может рассказать? Таким же больным? Нет. Просто Родион был готов болтать о чем угодно, лишь бы растянуть время, а правду всегда говорить легче, чем выдумывать новую бесполезную ложь, – Как она вообще через Заборчик перебралась? Это же невозможно!

Родион вдруг осознал, что ни ему, ни Морозовой нет на самом деле никакого дела до англоязычной барменши из клуба, а ведь именно благодаря им она попала в руки Национального Контроля. Да, шпионка, да, чудовище из-за Заборчика, только и мечтающее уничтожить великую Державу…но всё же, женщина. Человек. И Бог знает, что они там с ней делают теперь…

– Пап, были очень разные люди. Очень, – с трудом вернувшись мыслями в настоящее – что угодно, лишь бы не лгать отцу, даже плохо соображающему! – Иногда из-за таких вот событий меняются судьбы, понимаешь?

Отец не понимал, потому и смотрел так отчужденно. Никто не торопил их, никто не стремился разлучить, а главное, сам папа больше не пытался идти против правил. Он молча, послушно смотрел на сына, и тот в некогда живых глазах видел теперь только тусклый огонек, изредка очень слабо вспыхивающий. Утухающий. Одно-единственное неповиновение – и за несколько дней они окончательно доломали его человечность, предоставив Родиону нанести завершающий штрих.

– Твоя помощь…больше не нужна, – мальчик убрал руку от стекла и снял очки, протирая стекла краем рубашки. Из-за этого отец выглядел, как размытое серое пятно на жёлтом фоне, но лгать такому пятну было легче, – Они всё сделали сами, пап.

– Что?

– Они поймали…того человека. Всё кончено. Его сейчас допрашивают. Он расскажет. Он…злится.

– Нет.

– Лучше, если ты расскажешь первый. Для тебя лучше.

– Нет.

– Всё уже кончено, пап. Прости.

Родион ожидал, что отец бросится на стекло, попробует перегрызть запястье в наручнике, вырваться отсюда, сделать хоть что-то, но он остался сидеть, и из окошка для звука доносилось только тихое:

– Нет. Нет, нет. Нет. Нет.

А потом он засмеялся, спокойно и почти беззвучно, прислонившись лбом к стеклу. Родион беспомощно наблюдал, как за его спиной появляются два других пятна, как оттаскивают от окна, и как отец, в отличие от прошлого раза, совершенно не сопротивляясь, позволяет себя увести. Лишь после этого мальчик решился снова надеть очки и взглянул на пустой стул за стеклом. Он всё сделал. Он солгал отцу. Теперь дело за ФГК, а они точно доведут дело до конца. Морозова доведет. За пять лет Родион сталкивался с разными людьми, ведущими дело его отца, но именно эта женщина казалась той, кто не отступится.

Папе больше нечего скрывать. Скоро Родион будет свободен, а тот человек…

Родион не ненавидел его, нет. В конце концов, когда-то их связывало большее, чем смутные воспоминания и годы, потраченные на поиски, но сейчас мальчик помнил слишком мало. Ни лица, ни имени, ни каких-то запоминающихся черт, только знание – человек не плохой, но он ушёл. Испугался. Сбежал десять лет назад. Всё это время отец мучился за двоих, а ведь срок могли бы разделить пополам! Нет, если и сидеть за решеткой, то вместе. Папа мог не считать так, но Родион сам знал, что для него лучше. Правительство знало. Церковь знала. Они всегда знают лучше простых людей, рабов Божьих.

Родион думал, что его быстро отпустят, но прошло не меньше часа прежде, чем Морозова снова вышла в коридор. Выглядела эта холодная женщина более чем недовольно, и от её уничтожающего взгляда Родиону захотелось спрятаться за учебником Слова Божьего, который он безрезультатно муштровал.

– Он требует разговор с тобой, – слова сочились ядом, будто в происходящем была вина Родиона, – Говорит, что иначе вообще больше рта не откроет.

– Может, он испугался?

– Я не знаю. Он только смеется, либо молчит. Думает, что умнее нас. Больной, богомерзкий…

– Пожалуйста, – мальчика передернуло, и он так умоляюще взглянул на женщину, что та замолчала. Однако взор её не потеплел ни на градус, и голос остался таким же застывшим и полным презрения.

– Он требует конфиденциальности. Оставлять вас наедине и рисковать твоим здоровьем мы не можем, а не прослушиваемых комнат у нас нет, так что, вот, – Морозова извлекла из кармана плотный серый прямоугольник и протянула Родиону. Последний раз мальчик видел такой у Кристины, когда та, пряча его под планшет, что-то торопливо строчила на разлинованных листах. Блокнот. Бумажный. Настоящий.

– Откуда?!

– Нашла в изъятом имуществе одного из пациентов. Им он уже не пригодится. Надеюсь, ты расскажешь мне всё, когда вы закончите, Родион.

– Конечно!

Он снова оказался в комнате посещений, но на этот раз за спиной отца никто не стоял, а его руки были одеты в медицинские перчатки. Ну, точно. Один блокнот на двоих. Возможность заражения.

Последний раз Родион держал настоящую ручку классе во втором, до того, как окончательно приняли закон о единстве школьных принадлежностей, и потому вполне логично, что пальцы не слушались его, когда он коряво выводил:

– Что ты хочешь?

Родион просунул блокнот в окошко под стеклом и стал напряженно наблюдать за собеседником. До такого они ещё не доходили. Мальчик думал, что таблетки сломали отца, но сейчас он казался здоровым. Здоровее даже, чем когда кричал в их последнюю встречу:

– Это не мы не в порядке! Это они не в порядке, сволочи, чёртовы психи!

И здоровее, чем в те мгновения до срыва, когда он шептал:

– Не позволяй им говорить тебе, что делать.

Родион забрал блокнот. Почерк отца был ровнее – его поколение когда-то ещё учили писать. Кто знал, что этот бесполезный навык пригодится ему в жизни?

– Я им не верю. Они пытаются обмануть нас.

«Ох, папа, – подумал Родион, карябая ответ, – Прости, но обманывают здесь только тебя».

– Ты не веришь, что они поймали? Это правда. Зачем им лгать?

– Она говорила, что так будет.

– Она? – мальчик обвел местоимение ручкой и поставил рядом вопросительный знак.

– Соседка. Она знает, – отец оглянулся, и ручка в его пальцах стала царапать бумагу быстрее, – Неваж. Помоги. Пжст. Я тож помогу.

– Как?

– Отвлеку. Расскажу нек. вещи. Ты хоч.мне пмчь? Ты хоч????

– Да, – Родион чувствовал, что с каждой секундой всё меньше контролирует ситуацию. Он ослабил бдительность, и теперь его будто пытались сделать двойным агентом, перетянуть на другую сторону…но ведь никакой другой стороны нет! Война уже давно проиграна, еще до рождения Родиона!

– Что ты задумал, отец?

– Есть шанс сдел. прав.вещи помоги мне эт важно оч сын прошу нужна БУМАГА.

– Какая? – в крайнем случае, Родион всегда может сдать его Морозовой…но сейчас, глядя на то, как отец, в полной, кажется, вменяемости, пишет ему ответ в блокноте, Родион меньше всего хотел делать это. Видимо, внезапный шанс изменить что-то (что? Какие глупости! Это невозможно!) задействовал оставшиеся резервы его здравомыслия.

– Обыч.бел.листы много.

– Где я возьму такие? Их почти не продают. Могу принести планшет.

Увидев такой ответ, отец поморщился и много-много раз подчеркнул слово БУМАГА, обведя его восклицательными знаками.

– Зачем?

– ВАЖНО.

– Потом ты поможешь ФГК?

– Всем.

Увидев, что Родион всё прочитал, отец выдрал из блокнота исписанные листы, порвал на бумажную крошку, которую даже умельцы из ФГК не смогли бы сложить в прежнее состояние. Наблюдая, с каким старанием папа измельчает обрывки бумаги, Родион подумал, что тот сейчас выглядел слишком воодушевленным для того, кто так бледен, прикован наручниками и обречен на пожизненное поглощение разрушающих личность препаратов.

Стоит ли спросить Морозову про эту новую соседку?

Алексей.

– …а пока идет расследование, активисты выводят в тренды #свободупегасу. Правительство от комментариев воздерживается и призывает граждан внимательнее следить за своими репостами. Если лидеры так называемой «оппозиции» не остановятся, это может стать началом информационной войны. К другим новостям. Самым популярным мемом этой недели признан…

– Началом войны, – Максим даже от работы оторвался, чтобы с презрением взглянуть на плазменный экран, – Как будто они не в курсе, что война уже идет.

Алексей покосился на своего заместителя, и тот, встретив недоуменно-заинтересованный взгляд, мгновенно сжался, скуксился и опустил глаза в планшет.

– Простите, Алексей Викторович. Просто в ленте постоянно ерунда попадается. Случайно.

– Ты её главное не репостни. Случайно.

Вместо ответа Максим скинул в личку законченный отчет за прошлую неделю и перешел к следующему. Обычно после полудня к клубу уже начинали подтягиваться посетители – безработная молодежь, в основном – но из-за расследования «Крокодила» прикрыли до вторника. Зато у Алексея и его заместителя было время разобраться с документами. Которые, по идее, вообще были не их обязанностями.

Видимо, спустя несколько часов Максим тоже сообразил, что работать, пока остальные отдыхают, не слишком честно, и осторожно спросил, отодвигая планшет:

– А где ваш секретарь, Алексей Викторович? Разве не он должен заниматься этим?

– Он уволен.

– А, – в коротком ответе начальника молодой человек ясно уловил посыл, и поспешно вернулся к работе. Первое предупреждение он уже получил после того, как барменшу-иностранку забрал Национальный Контроль – оба не доглядели. А третьего предупреждения владелец «Синего Крокодила» никому не давал.

– А что мы будем делать с теми картинами? – спросил Максим после того, как с частью чеков, докладных и отчетов в налоговую было покончено. Малой частью, – Копам отдадим?

Алексей поморщился.

– Что за слово такое – «копы»? Ты в какой стране живешь, Максим?

– В самой лучшей стране в мире! – отчеканил молодой человек гордо и патриотично, – Но правда. Нафига они нам? Вдруг там что-то запрещённое нарисовано? Я не смотрел их, но…

– Вот и оставь. Сам разберусь.

– Но…

– Я разберусь, Максим. Просто не трогай их.

Молодой человек поджал губы и кивнул, не смея больше перечить. Обычно синие рампы погружали клуб в цветной полумрак, и от этого люди казались пришельцами с далеких планет. При стандартном же электрическом свете заместитель Алексея выглядел каким-то измученным. И серым. Он словно чего-то боялся, постоянно озираясь через плечо. На самом деле, не такое уж необычное поведение для его нервного заместителя, но сейчас Алексей почему-то ощущал дискомфорт, сосущую тревогу где-то под сердцем. Всё было не как обычно, а значит, неспокойно. Какие-то раздражающие детали, вроде поведения Максима или нестандартного освещения, заставляли привыкший к покою разум Алексея тревожно метаться, пытаясь уцепиться за что-нибудь обычное. Необходимо спокойное.

Его Лиза была идеальной женой. Она всегда чувствовала нужду в своем присутствии, даже если находилась очень далеко. Или изначально вообще это присутствие не планировала.

– Милый, мы у Крокодила. Егора нужно отвезти к няне, она ногу сломала. А я в гости. Кинешь деньги?

Алексей оставил Максима без объяснений и поспешил к жене, на ходу пересылая нужную сумму. Из-за всех этих документов лица Лизы он не видел с пятницы, и должно быть, именно это лишало его мир такого необходимого равновесия и порядка.

Она знала, что он выйдет, потому и стояла у входа, держа сына за руку. Когда Алексей, поправив пиджак, раскрыл руки, милейшее на свете создание обхватило его своими, нежно коснувшись щекой щеки.

– Как ты, милый? – темное платье, тонкие руки и запах клубничного шампуня обволокли мужчину, как пелена, укутали и укачали, погрузили в дрёму на несколько сладких мгновений. Но потом Егор дернул Алексея за край дорогого пиджака, и тому пришлось опустить взгляд на ребёнка. Вот не надо… умница Лиза поспешила отвлечь сына, сунув ему в руку леденец на палочке.

– Много работы? – она мягко погладила мужа по скуле, и тот сильнее прижал её руку своей, – Трудно без секретаря?

– Справимся, – в заботливых серых глазах – ни капли осуждения или насмешки, – Тебе что-нибудь нужно? Новое платье или…?

– Лучше забери меня сегодня. Я тебе кину адрес в…Егор! – тоном, которого невозможно ослушаться, девушка остановила сына до того, как тот опустится задом на землю. Ребенок побубнил, но встал на обе ноги, недовольно перекатывая конфету во рту.

– Уже уходишь? – с сожалением спросил Алексей, – А мне столики новые привезли!

– Я не зайду в твою обитель разврата, – она улыбнулась нежно, и мужчина снова почувствовал, как его окутывает чарующая пелена спокойствия. Что бы не случилось, у него всегда есть, куда вернуться. Лиза будет ждать его, готовая принять в свои объятья, – Если это, конечно, не последний раз, когда ты приглашаешь. Не последний? Что у вас произошло?

– Мы не знаем, – как обычно, когда он начинал что-то рассказывать, слова сами собой по старой привычке выстраивались в длинные конструкции. Лиза была одной из немногих, кто щелкал их, как орешки, – Мне кажется слишком очевидным совпадением, что именно засланная гражданка из-за рубежа в открытую вела продажу запрещенными веществами. К чему это ей? Подстава? Но подставлять её тоже нет смысла – правительство имеет право арестовать любого, проживающего на территории страны. К чему такие сложности? Единственное, чего они добились, кроме ареста – испорченная репутация моего клуба.

– Всё наладится, – несмотря на жизнеутверждающий вид, голос жены чуть заметно дрогнул. Алексей сам впервые озвучил ситуацию вслух, и почувствовал себя, как математик, столкнувшийся с новой, неизвестной задачей. Или как художник, которого попросили придумать новый цвет, – Ты ищешь нового секретаря? Евгений больше не писал?

– Нет. Сложностей с ним не будет. Я умею прощаться. Ты меня научила.

Улыбнувшись, Лиза поцеловала мужа в щеку, оставив в складках его пиджака аромат духов, и взяла сына за руку. Когда они ушли, Алексей ещё некоторое время стоял на улице, мысленно благодаря Бога за то, что подарил ему такое чудо. Лишь потом он заметил, что Егор после себя абсолютно некультурно оставил на земле фантик от конфеты. Избалованный ребенок. Алексей никогда не вмешивался в его воспитание, но Лиза порой была чересчур мягка.

Алексей наклонился, брезгливо подняв фантик, и решил выбросить его за углом, в большой мусорный контейнер. Он не терпел мусора перед клубом. Он в принципе был крайне чистоплотен, каждый день менял рубашки и ни за что бы не позволил себе жить в грязи. Он даже в молодости бросил курить из-за того, что руки неприятно пахли табаком, а пепел крошился на ботинки. И потому служебным входом пользовался редко. Слишком много подвыпивших перевозбужденных пар устраивали возлияние прямо на картонных коробках из-под еды и алкоголя в сопровождении чарующего запаха гнили и мусора. Сейчас здесь было тихо – уже две ночи подряд, но, вопреки здравому смыслу, Алексея это не радовало. Он терпеть не мог перемены и надеялся, что скоро всё наладится. Лиза ведь сказала, что наладится, а она была самой мудрой женщиной на свете. Алексей верил ей, как никому другому, только ей одной.

Он бросил фантик в контейнер и полез в карман за платком, чтобы вытереть руки, но в этот момент куча из коробок зашевелилась, и кусок ткани от неожиданности выскользнул из пальцев.

Крысы! Он же совсем недавно вызывал истребителей этих пищащих разносчиков болезни! Пылая праведным негодованием, Алексей откинул верхнюю картонку, готовясь узреть подтверждение бесполезности некоторых дезинфекционных служб, но вместо этого глаза мгновенно потерялись в поблекших от грязи, но не выцветших пестрых красках.

– Ты издеваешься надо мной?!

– Ой, – Денис, это нелепое создание, которое Алексей оставил за решеткой и надеялся больше никогда не увидеть, сидело у ЕГО мусорных контейнеров, напротив входа в ЕГО ночной клуб! Да какого же черта?!

– Здрасьте, мистер Харт.

– Не называй меня так! – мгновенно вспылил Алексей, испуганно оглядываясь, чувствуя, как стена из спокойствия и надежды на улучшение ситуации рушится, будто карточный домик. А вдруг этот мальчишка привел полицейских? Вдруг какая-то подстава? Чего он хочет, шантажировать, использовать, чего он хочет?! – Какого хрена ты тут забыл?!

– А чё, у вас клуб закрыт? – спросил парень, едва ли не видя, что Алексей готов его вздернуть за шкирку и выкинуть на дорогу под ближайший мимо несущийся грузовик.

– Не твое собачье дело! Пошел вон!

– Эй, мусорка не ваша! – наглый, наглый, наглый нарушитель спокойствия! В который раз!

– Моя! Это собственность «Синего Крокодила». Вы, юноша, снова нарушаете закон!

Денис глянул на него своими ярко-синими глазами и сильнее натянул капюшон, сложив руки на груди, обняв ими себя.

– Да похер.

А эта долбанная разноцветная толстовка на фоне серой стены, грязные руки, пренебрежение разницей в социальном положении, картонные коробки, собранные вокруг, как импровизированное жилище…он как будто был весь сложен из раздражающих Алексея элементов, кусочков пазла, которые мужчина и так не переваривал по отдельности, а вместе они составляли настолько отвратную картину, что привыкшему к порядку Алексею страстно хотелось отдубасить это существо, чтобы больше не попадалось ему на глаза.

Страстно…давно он даже мысленно не использовал это слово в характеристике собственного состояния.

– Если я тюлень, то кто ты?

– Я океан.

Глупый ребенок. Прилипчивый, как налоговая служба. Вот что с ним делать? Подать заявление о преследовании? Выгнать взашей с применением физической силы и пригрозить расправой? Оставлять его здесь было бы слишком рискованно, мало ли чего ещё натворит!

– Чего тебе нужно, а? – почти отчаянно спросил Алексей, глядя на пестрый капюшон, в глубине которого проглядывали бледные черты лица. Не двигается. Он там уснул, что ли? Нет. Пошевелился. Поднял голову, – Что ты хочешь, ребенок?

В сапфировых глазах промелькнуло откровенное удивление. Видимо, так его ещё не называли, тем более, взрослые мужики в костюмах. И с изуродованных бледным шрамом губ вдруг сорвалось очень искреннее:

– Есть хочу.

– …есть?

Алексей недоуменно уставился на мальчишку, осмысливая ответ, а тот уже, кажется, успел пожалеть о проявлении слабости. В синих глазах вспыхнула наглость, шрам, как тонкая змейка, пополз вверх, искажая правильные черты, а дрожь в голосе скрылась за вызовом и грубостью:

– Ну типа, сортиром вашим можно воспользоваться? Вы мне типа должны.

– Чего?! – от такой наглости у Алексея просто помутнело в глазах.

– Я из-за вас в обезьяннике целый день просидел.

– Юноша! – от возмущения в горле пересохло, и Алексею даже пришлось закрыть глаза, чтобы сдержаться и не схватить наглеца за шкирман, – Как вам удается произносить столь абсурдные вещи с таким завидным эгоцентризмом?!

Денис поморгал, а потом ухмыльнулся ещё шире и встал на ноги. Коробки под ним зашуршали.

– Я ничё не понял. Пописать можно? Задрало на стену мочиться.

Алексей передернулся от отвращения, развернулся, открыл дверь ключом-картой и, не глядя, махнул мальчишке рукой, приказывая следовать за ним через черный ход. Только ради сохранности стен, ради сохранности чертовых стен! Он провел Дениса по коридору мимо зала (Максим так и сидел там, залипнув в планшет, даже не пытаясь найти начальника), и остановился у черной двери со схематичным изображением мужского силуэта.

– Только попробуй отсюда «чирикнуть» или запостить что-нибудь в Рустаграм. Быстрее делай свои…дела. Потом ты уйдешь. Понял?

– Ага, – Денис, уже нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, одарил Алексея своей коронной нагловатой улыбкой и дернул ручку. А у мужчины вдруг сорвалось, как всегда, не к месту:

– Не утони там.

И за закрывающейся дверью ему послышался приглушенный смех. Эта грубая глупая шутка показалась мальчишке смешной? Или он так просто издевается над бесхребетным владельцем клуба? Сам Алексей себя, конечно, бесхребетным не считал, но это чучело цветастое могло думать…только Алексея его мнение, разумеется, не волнует. Нет. Денис сейчас закончит и навсегда исчезнет из его жизни. Как должен был исчезнуть ещё три дня назад, когда Алексей бросил его за решеткой…стоп, почему это бросил? Отказался включаться в самый идиотский на свете план спасения и всё! Поступил правильно, как любой здравомыслящий человек! Никто не обязан брать на себя ответственность за что-то столь безответственное, неудержимое и бурлящее, как поток… В отличие от наивного мальчика, Алексей точно знал, как выглядит океан, бывал у него однажды, много лет назад, до того, как Границу закрыли. Он помнил неисчислимые оттенки синего, зеленого, желтого, белого, помнил бескрайнюю глубину и широкую даль…откуда всему этому взяться в наивном мальчишке, который вырос в спальных районах столицы и воспитывался улицей? Да, те его слова были полны искренней уверенности, они на несколько секунд напомнили Алексею его самого когда-то, но всё же…лишь слова.

Телефон в кармане тревожно пискнул. Ох, хватит, почему тревожно? Обычно пискнул, оповещая о сообщении. Этот невыносимый сорванец заставлял видеть негатив даже в самых обычных вещах. Алексей мельком глянул на экран, вздрогнул, перечитал сообщение ещё раз и рвано выдохнул. Снова перечитал, надеясь, что просто не до конца понял. Нет. Всё четко и ясно. Ещё одна проблема, с которой нужно разобраться как можно скорее – будто их до этого было недостаточно! Вот, главная проблема уже вышла из туалета, на ходу вытирая влажное лицо и руки краем цветастой толстовки.

– Там же есть сушилка… – вздохнул Алексей, поглубже заталкивая телефон обратно в карман. Об этом он подумает позже, сначала разберется здесь. Денис смыл основной слой грязи с лица (или, скорее, размазал по щекам), но даже не подумал вымыть землю из-под ногтей. Брр.

– А можно водички? А то из крана совсем мутная какая-то.

– Ты специально раздражаешь меня? – почти спокойно поинтересовался Алексей, всё больше склоняясь к версии, что Денис – просто засланный казачок от конкурентов. Не может нормальный человек быть настолько выводящим из себя. Это подстава.

– Никто не виноват, что вас раздражает честность, мистер Харт.

– Перестань. Ты сутки уже отсидел, ещё хочешь? Чтобы посадили за зарубежную пропаганду? Могу это устроить!

Он ждал еще какого-нибудь невероятного и «остроумного» комментария от мальчишки, но тот вдруг опустил голову, и темно-русые пряди упали вперед, скрывая часть лица.

– Лучше уж там.

– А?

– Лан, я ж сказал, что уйду, – мальчишка неопределенно махнул рукой, развернулся и направился к выходу, оставив Алексею сверлить его удаляющуюся спину взглядом. И правильно. Пошёл. Нечего ему тут делать, и без него забот хватает, слишком много нужно сделать, а этот недо-бомжарик только время отнимает да оставляет недосказанность…ох, как же Алексей не любил недосказанность. Она всегда означала, что ответ за ней всё-таки последует, но позже, причем обязательно в самый неподходящий момент.

Алексей просто пресекает возможность следующих встреч. Дело вовсе не в том, что малец своей пестрой куртёнкой напоминает ему самого Алексея в юные годы. И не в том, что он беспокоится за это дитя. Он просто. Пресекает. Возможность.

– Лучше, чем где?

Денис не остановился, только плечами дернул и взялся за ручку двери.

– Чем много где.

– Это не ответ.

– Ещё какой.

– Не беси меня, ребенок.

– Не бешу тебя, старикан.

– Я тебе не старикан!

– А я не ребенок.

И всё. И он закрыл дверь, заставив Алексея скрипнуть зубами от досады. Сам поразившись этому звуку, мужчина удивленно посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки, и разжал их, позволив пальцам лечь на стальную поверхность. Какие глупые, лишние эмоции. Потратить больше десятилетия, чтобы избавиться от них, а потом всё потерять из-за какого-то молокососа? Нет, сэр!

Тьфу ты.

Ну что за ерунда?

Так лучше…чем где?

Алексей подавил в себе желание удариться головой о дверь и вернулся в зал, где Максим с расстроенным видом смотрел новостные репортажи Первого. Увидев начальника, он спешно переключил экран, но Алексею сейчас было не до его отлыниваний. Он прошёл мимо, к комнате охранника (какой срач, Иван, просто отвратительно!) и щёлкнул по экрану пальцем, вызывая интерактивное меню.

Лучше там? А здесь не лучше?

Алексей знал, что все камеры подключены к сети, и вся информация с них отслеживается ФСБ, поэтому специально при оборудовании клуба разместил камеры так, чтобы слепые зоны оказались в самых неожиданных местах. Улицы это, впрочем, не касалось, а именно запись с улицы, со стороны служебного хода, большего всего сейчас интересовала Алексея.

Пятница. День, когда клуб накрыл наркоконтроль. Алексей удивленно уставился на экран, сообщающий, что запись отсутствует. Кому потребовалось её удалять? Сохранились ли копии? Алексей знал, что его охранники – те ещё озабоченные, и, хотя хранить видео подобного жанра запрещалось, они всегда могли оправдаться тем, что это в целях безопасности. Сделав себе мысленную пометку спросить с охранников копию, Алексей пропустил субботу, зная, что ничего интересного не увидит, и основательно залип на воскресенье, часов с десяти утра. Ему было интересно, сколько это продолжается, и будут ли объяснены причины, но всё, что он увидел, нагнало на него недоумение и легкую грусть. Было дело. Сами плавали. Правда, плавали больше у друзей, а не за мусорными баками, но дело это знакомое. Печальное, на самом деле.

Алексей выключил компьютер, вышел из комнатушки, направился к бару, нагнулся, залезая в барные запасы. Его вело сильное раздражение и искреннее непонимание, приправленные сочувствием и каким-то странным, неугасаемым интересом. Последние среди всего этого резали глаз, как конкур в черно-белой съемке, или одна ярко-синяя морская волна в пейзаже серого болота. Признаться в этих чувствах Алексею было трудно даже самому себе.

Взяв три пачки чипсов и две бутылки негазированной воды, Алексей, проклиная собственную мягкотелость, снова прошёл по коридору, снова вышел на улицу и бросил еду к ногам Дениса, всё так же сидящего у стены, нахохлившегося, как воробушек. Ничего, клуб не обеднеет, а мальчишка, ошарашенно уставившийся на расщедрившегося Алексея и лишь через несколько мгновений осознавший, что это действительно для него, кинулся на подачку с голодным остервенением.

– Уж не знаю, чего ты тут сидишь уже почти тридцать часов, – Алексей скрестил руки на груди, глядя, как ребенок жадно горстями запихивает себе чипсы в рот, – Но, если вдруг думаешь умирать, делай это, пожалуйста, на другой стороне дороги. Там мои конкуренты.

Денис, уже прильнувший к бутылке, подавился и закашлялся, смеясь. Брызги воды полетели во все стороны, и Алексей брезгливо отпрянул:

– Тебе смешно?

– Ага, – мальчишка высыпал из опустевшей пачки крошки в рот и приступил к следующей, продолжив с набитым ртом, – Фам б мемафы делатьф!

Алексей вздохнул, с отвращением глядя, как крошки сыплются из рта на пеструю кофту. Боже, никаких приличий, никаких манер…никакого покоя с этим юнцом. Раз уж Алексей взял на себя ответственность, накормил, то пусть мальчишка отвечает теперь. Алексею, конечно, не интересно. Просто он всегда должен знать, чего ожидать.

– Так почему ты не ночевал дома? Со вчерашнего дня тут сидишь. А если бы дождь пошел?

Денис перестал жевать и поднял взгляд, усмехнувшись, от чего бледный шрам на левой стороне лица пополз вверх, как змея. Алексей уже не в первый раз замечал за ним эту мрачно-привлекательную особенность. Девушки, должно быть, с ума по ней сходят. И по наглости. И самовлюбленности.

– И чё? Я ваще-та дома не ночую обычно. У меня не как у вас…утютю, – мальчишка сложил губы трубочкой, изображая невесть что, – милый мой, чмок-чмок! Егорушка, чмок-чмок!

Алексей нахмурился ещё сильнее и подавил в себе желание ударить кривляющегося мальчишку бутылкой по голове.

– Ты видел?

– Слышал, – Денис скривился, – А у меня всё наоборот. Вот я обычно у Тощего и ночую.

– Это тот, с прыщем и усиками? – уточнил Алексей, вспоминая первый раз, когда Денис с его подпевалой заявились к нему домой.

– Ну типа того. Вот у вас память-то…короче, у него родители норм, меня терпят, но тут новостей насмотрелись и его самого чуть не выгнали, думали, что наркоман. Я думал затусить здесь, но и у вас закрыто…

– Снял бы комнату, – Алексей видел миллион решений этой небольшой проблемы.

– Ага, а платить чем, жопой? У меня даже постоянной работы нет, – Денис разорвал третью пачку чипсов и продолжил набивать желудок вредной пищей, – Куда я пойду без опыта и образования? Лет пять назад хоть листовки можно было раздавать, а щас полностью на электронику перешли. Так, перебиваюсь по мелочи…и чё я вам эти все говорю, будто оправдываюсь…слышьте, а вам руки рабочие не нужны?

– …что, прости?

– Ну, давайте я вам чё-нить потаскаю, ящики какие, а вы мне за это держат накинете? – губы, покрытые крошками от чипсов, растянулись в широчайшей улыбке. Алексей возмущенно фыркнул.

– Молодой человек, ваша наглость… – но стоило ему встретить взгляд ярко-синих глаз, умоляюще глядящих на него снизу вверх, продолжение фразы застряло в горле, и с губ сорвалось уже совершенно иное, – Не думаю, что клуб ещё откроется.

– Чё так? – сразу заинтересовался мальчишка. Алексей понимал, что раз сказал «А», придётся цитировать весь алфавит, поэтому, вздохнув, достал телефон и на вытянутой руке продемонстрировал Денису последнее сообщение.

– «Я не хотел делать это, Лёша, – мальчишка не слишком хорошо читал вслух, но был в техническом веке большой плюс: читать, так или иначе, умели все, – Ты вынудил меня своим жестоким поступком. Я требую компенсации. 80% дохода от клуба ежемесячно. Иначе о твоем секрете узнают все». Кто это?

– Бывший секретарь.

– О каком секрете речь?

– Да так, – Алексей запнулся, но для мальчишки это могло показаться разве что крошечной паузой перед вздохом, – по работе. Ничего такого, но шуму наделать может. Я собираюсь закрыть клуб, пока всё не утихнет.

– Потому что вам угрожает какой-то мудак?

– Следи за языком, пожалуйста.

– Не, ну вы из-за него не возьмете меня работать?

– У меня достаточно персонала, – глаза наконец устали от ярких красок – цветная куртка и сапфиры – и Алексей закрыл их. Мир сразу стал серее, тише и спокойнее. И проще, – Иди домой, мальчик. Уверен, твои уже родители ищут тебя.

Он слышал, как зашуршали коробки и пакетики из-под чипсов.

– Я возьму, – наверное, он имел в виду остатки еды. Алексей махнул рукой.

– Только не маячь здесь, пожалуйста.

– Океан сам решает, куда прибиться его водам.

– О, Господи, – не открывая глаз, Алексей закатил их и громко выдохнул, – Просто уходи.

Он услышал смешок, и когда открыл глаза, то увидел уже лишь серую стену, выложенную грязным, крошащимся кирпичом, серые мусорные контейнеры и ярко-красный пустой пакетик «Церковной картошки».

Ближе к вечеру Алексей всё-таки отпустил Максима («Новая серия!» – благоговейно и благодарно прошептал его заместитель), приглушил свет и остался в клубе один. Ничего необычного или пугающего – «Крокодил» был вторым домом. Получив от Лизы сообщение с местом и временем, Алексей занес эту информацию в мысленную записную книжку. Ему не приходилось, как другим, записывать всё в телефон, ведь техника может подвести, а память – никогда. Сначала он отправит отчеты, потом заберет жену, а уж после – разберется с Евгением. Не зря Лиза была против него. Жадность и гнев. Бедный наивный Женя, поддался типичным человеческим порокам, которые не извести, сколько не бейся лбом о пол церкви. Досадно. У него даже не было шанса воплотить «ужасный план мести», ведь стоило Алексею упомянуть одну деталь:

– На тебе это отразится точно так же.

И всё, конец. Этого всегда хватало, чтобы заткнуть самую обиженную душонку. А остальное…чувство, будто Евгений, насмотревшись сериалов, может шагнуть дальше других…Алексей таким вещам он не доверял. Предчувствия и интуиция бесполезны и непродуктивны. Но пока действительно стоит прикрыть клуб.

А деньги?

Размышляя над этим вечным вопросом, всегда волнующим русского человека, Алексей незаметно для себя оказался у двери, ведущей в подвал. Максим не обманул – ключ от панели, мигающей красным глазом, был только у него и самого Алексея. Никто больше не знал, что хранится в подвале, да и сам Максим, судя по его словам, видел лишь самую верхнюю картину.

Слава Богу.

Если у них закончатся деньги, всегда можно продать часть картин, наверняка найдется какой-нибудь коллекционер, до сих пор тайно собирающий живое искусство…но одна мысль об этом вызывала неприятное, тянущее чувство в желудке. Во-первых, такая авантюра была чревата последствиями. Во-вторых, найти такого экстремала-покупателя – тоже задача не из легких. И в-третьих, продавать эти картины…

Алексей подошел к двери и коснулся её ладонями. Подумал, что посоветовала бы Лиза… но дорогая жена, наверное, просто усмехнулась бы и сказала, что он уже взрослый мальчик и может сам решать. Она всегда знала, когда без неё что-то решить невозможно, а когда – просто страшно.

Алексей отошел на шаг, развернулся и, не оборачиваясь, вернулся в зал. Некоторые страхи не стоят того, чтобы их преодолевать.

Он четко рассчитал время: десять минут, чтобы всё проверить и закрыть клуб, две минуты до машины, минута, чтоб завести её, не больше получаса до места встречи. Он подъедет четко в тот момент, когда Лиза будет выходить из подъезда, потому что пунктуальность – главная их семейная черта. Ровно в 19:35 Алексей взял ключ-карту, рабочий планшет, глянул в отражение экрана, проверив состояние прически, и встал из-за стола.

Именно в этот момент, как назло, в дверь клуба постучались. Причем не вежливо – тук-тук – а со всей силы, неприлично и без уважения. Алексей вздохнул, подумав, что это, должно быть, один из тех тусовщиков, принципиально не замечающих табличку «Закрыто» и считающих, что лично для них все заведения должны работать круглосуточно. Таким слово лишнего не скажешь, ведь они сразу побегут жаловаться родителям, а от материнского гнева никакие деньги не спасут.

Алексей помнил свои юные годы. После войны матери разрешали им слишком многое и одновременно – слишком мало, порождая путаницу в детском мозгу. Их воспитывали в любви, но страхе, водили в церковь, наказывали чтить президента – для их же блага, и как тут не поверить? А отцы по пьяни часто отзывались презрительно и о первом, и о втором. В детстве они не знали, чью сторону выбрать, а позже осознали: нет никакого выбора. Путь для всех один. Живи и сдохни. Придерживайся правил.

Не трогай говно, чтоб не воняло.

Не лезь в политику, если хочешь спокойно жить.

– Вечер вам в хату, мистер Харт.

За порогом стоял не «золотой ребенок». А лучше бы он.

– Снова ты?! – Алексей был просто готов кричать от бессилия. Даже темнота и натянутый почти на лицо цветастый капюшон не скрывали знакомой нагловатой ухмылки и рассеченной шрамом губы.

– Я всё уладил. Пустите?

– Куда? Что? – Денис попытался боком протиснуться мимо Алексея, и мужчина встал на пути, в очередной раз поразившись его наглости, – Тебя кто-нибудь учил приличиям?!

– Мамка учила не ссать мимо стульчака.

– Зачем ты пришел? Еду вымогать?

– Так я же сказал, – парень вскинул руку, и Алексей дёрнулся, ожидая удара, но чужой кулак не долетел до его лица, остановившись перед глазами, – Я всё уладил. Дело решено.

Взгляд растерянно скользнул по бледной коже и сбитым костяшкам, измазанным свежей кровью, и Алексея как током прошибло.

– Ты…ты что?! Какое дело?!

– Ну, с вашим этим бывшим.

Мир перед глазами помутился.

– Ты с ума сошёл?! Что ты сделал с Евгением?! Ты его убил?!

– Чего вы кричите? – Денис даже отстранился немного и стащил капюшон с головы, растерянно взъерошив русый ежик волос, – Я похож на психа что ль? Жив он. Поболтали просто. Нашёл его у вас в друзьях, а мой друг умеет по айпи вычислять. Ну, я и сходил в гости к нему. Он обещал вас больше не беспокоить. А чё не так?

Алексей схватил мальчишку за плечо и дернул на себя, затаскивая через порог в помещение.

– Ты идиот! – захлопнув дверь, мужчина оглядел это недоразумение с головы до ног, отметив, что кровью – Господи! – у него заляпаны не только руки, но и ворот кофты. Багровые пятна смешивались с цветными и вызывали у Алексея сильную тошноту, – Как тебе вообще…почему ты хотя бы не…а если он полицию вызовет, кретин?!

Нужно мыслить рационально. Нужно мыслить здраво, потому что этот явно полоумный!

– Иди в туалет. Отмой руки. Там же раны…конечно, там раны, – Алексею едва удавалось держать себя в руках: внутри всё требовало схватить Лизу с Егором в охапку и бежать куда-нибудь на край страны, к Заборчику, где никто не будет знать о…он же теперь соучастник? Господи!

– Так вы возьмете меня работать? – чёртовы сапфиры зажглись невыразимым восторгом, и Алексей почти взвыл, – Давайте я типа ночным охранником буду. Заодно на диване прилягу, давно нормально не спал.

– Думаешь, я оставлю клуб?! – Алексей схватил мальчишку, уже направившемуся к диванам, за плечо, – На тебя?!

– А чё? – Денис дернулся, стряхивая руку, – Я же доказал свою надежность.

– Ты избил моего секретаря!

– Некоторые просто не понимают по-другому.

Под ошеломленным, не понимающим, как такое вообще возможно, взглядом мальчишка повалился на диван и закинул ноги на подлокотник.

– Я вызову полицию, – горло саднило от непривычно повышенного тона, а беспомощность с каждой секундой ощущалась всё сильнее. Как справляться с таким? Пригрозить карой Божьей? Пообещать ящик водки? Со многими бы прокатило, но с этим?

– Не вызовите, – мальчишка зевнул и перевернулся на бок, подтолкнув под щеку капюшон. Его грязная, облаченная в цветные тряпки фигура смотрелась донельзя нелепо на дорогом кожаном диване, – Давно бы вызвали, если бы хотели. И Женька не вызовет. Спокойной ночи, мистер Харт.

– Перестань так называть меня!

Денис приоткрыл один глаз.

– А как?

– Алексей, – Господи Боже…он невыносимый! Такого выгнать можно только силой, но он не сможет, он не из таких! Владелец «Крокодила» почувствовал то самое чувство обреченного облегчения, когда всё очень плохо, но изменить ничего нельзя, – Алексей Викторович.

– Алексейвиктырыч? – повторил Денис, снова закрывая глаза, – Алексей…хм. Лекс. Как Лютор. Прикольна.

– Что?

– А я буду Суперменом. Зашибись, – мальчишка отвернулся лицом к спинке дивана, – Не бойтесь, ничё я тут не сломаю. Сладкой ночки.

Но Алексей всё равно полночи просидел на соседнем диване, пялясь то в пустоту, то на русый затылок, ожидая сообщения от Евгения, который вряд ли спустит ему такое, и прислушиваясь к проезжающим мимо машинам. Вдруг он не напишет? Вдруг он зол настолько, что месть покажется ему желаннее свободы? Тогда за Алексеем придут. Или за ним придут другие, ища этого глупого мальчишку, который сначала распускает кулаки, а потом думает…а Алексей его соучастник.

Их обоих посадят. А как дальше? А клуб? А картины? Съежившись на диване, Алексей укрылся дорогим пиджаком и, сначала с раздражением, а потом просто с усталостью поглядывая на мирно сопящего Дениса, корил себя за мягкотелость. Если бы не это, он бы отодрал мальчишку за уши и пинком отправил к родителям. Нужно найти их. В друзьях-то они у него есть. Отдать негодника, пусть сами разбираются…

Но они теперь – соучастники. Он совершил преступление, а Алексей после этого приютил его под своей крышей! Чёртова мягкотелость…да как он смеет так мирно спать после такого…?!

Но усталость сморила и самого Алексея. Злясь на Дениса за безмятежный сон, он сам не заметил, как, свернувшись под пиджаком, задремал. И сон его, несмотря на все волнения и беспокойства, был на удивление крепким.