Читать книгу Мотсеррат. Катарсис жертвы - Алекс Хелльвальд - Страница 5

Прогулочным шагом я миновала узкую улочку, ведущую от моего офиса к площади, на которой выросла рождественская ярмарка. Стемнело, лёгкие снежинки медленно падали на брусчатую мостовую и тут же таяли, коснувшись округлых камней. Между домов были видны одноэтажные палатки в зареве ярких новогодних гирлянд. Где-то там должна быть рождественская ёлка с крупными шарами, вбирающими в себя отражения проходящих мимо людей.

Я поправила сумку на плече и устремилась к площади.

Надо же, как в детстве, я радовалась суете вокруг палаток с сувенирами, наступлению Рождества. Давненько со мной такого не случалось. Всё как-то некогда, незачем, глупо – такие вот отговорки вопреки желанию чуда. Когда это произошло со мной? Почему?

Какая разница! Оно просто произошло, так получилось…

Возмужалые мысли, слишком извиняющие. Психолог будет доволен.

«Чудо? Ты серьёзно считаешь это чудом? Нашу любовь! Идиотка! Я не из тех, кто ценит любовь без хорошей порции виски, и уж совсем не похож на дебила, который готов довольствоваться малым. Твой отец знал, что… Ты идиотка! Напомни, я ведь уже говорил это? Киваешь. Повторить такое полезно».

Я тряхнула головой, отгоняя воспоминание о бархатном голосе и мягких мужских губах.

С ума сойти! Я всё еще помню нежность тех губ. Точно – идиотка!

Да-а-а, тогда мне казалось, что лучше них ничего нет. Они были умопомрачительными. Прошло пять лет, а тот первый любовный опыт забыть не смогла. Были и другие уста, руки, взгляды, но та история горше других, ведь случилась она на Рождество. Я так мечтала, ждала, много придумала себе, что в преддверии праздника навевало дополнительные эмоции.

Всё рухнуло, не продержалось, не выстояло.

Его звали Николя, и я влюбилась в него с первого взгляда. В последнем нашем разговоре он назвал меня идиоткой. Что ж, думаю, я так себя и вела, как полоумная. Папа сказал, что если мы любим друг друга, то он ничего против не имеет. Мы должны доказать возможность существования неравного в социальном смысле брака. Я с лёгкостью согласилась, ведь папа предложил «подъёмные» и обещал помочь в создании бизнеса с нуля. Всего-то и надо было выбрать отрасль, и всё получилось бы. Я давно желала проявить себя и согласилась, сказала Николя о предложении отца…

Сколько было таких «Николя»… Имя для меня стало нарицательным. Всех альфонсов я стала называть именно так.

Я прислушалась – показалось, будто звонит мобильник. Нет, не он – колокольчик. Обычный рождественский колокольчик.

Вспомнилась бабушка, её тёплая рука, в которой покоилась моя ладонь, когда мы шли на праздничную ярмарку, её тихий голос и рассказ о появлении Рождества в Германии:

— В Сочельник все реки превращаются в вино, а животные могут разговаривать друг с другом и с людьми. Деревья приносят плоды, а с гор сыплются драгоценные камни. И самые заветные мечты исполняются в Рождественский Сочельник.

Рождество – время легенд и народных традиций. Во многих уголках Земли – это главный праздник в году, призванный учить любви и нежной заботе о тех, кто рядом. Мир наполняется восхитительными украшениями, великолепными угощениями и различными беззаботными удовольствиями, а сердца людей – надеждой и радостью.

Я и сейчас, точно та маленькая девочка, прогуливающаяся с любимой бабушкой по зимнему Мюнхену. Тогда мы смотрели, как на ратушной площади наряжали рождественское дерево Weihnachtsbaum *1 – живую ель. Бабушка рассказывала, что раньше её украшали свечами, красиво завёрнутыми орехами, сладостями, конфетами и мишурой. Вокруг кипела предпраздничная жизнь.

Я улыбнулась воспоминанию.

Скользнув к высокой ели, обошла её кругом, улыбнулась и, словно маленький ребёнок, зажмурилась и загадала желание, зачем-то закрыв уши руками. Гул снизился, едва проникая сквозь плотно сжатые пальцы, а желание на этом фоне прозвучало очень громко.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Сама не знаю, кого молила. В Санту разучилась верить, впрочем, как и в чудеса. Но я просила, трижды повторив просьбу о счастье. Глупо, да? Возможно. В такой кутерьме не стыдно показаться глупой – праздник.

Распахнув веки и опустив руки, снова провалилась в гул площади. Детские голоса, звучащие пронзительно, заставили улыбнуться. Я окинула ёлку взглядом от макушки до постамента и, развернувшись, направилась к палатке с сувенирами. В голове снова возник голос бабушки:

– Адвентом названы четыре недели перед Рождеством. Он начинается с первого декабря и заканчивается в канун Рождества. В этот период во многих домах появляются венки Адвента из ветвей ели, в которые вплетены пять свечей – четыре фиолетовых и одна белая.

В моей семье по материнской линии бабушки, Маргарет Эдельшталь, всегда придерживались традиций католического Рождества. В каждое воскресенье Адвента мы с Маргарет зажигали по одной фиолетовой свече. Белая свеча зажигалась в полночь Сочельника, символизируя рождение Младенца Христа. А для меня в этот период открывали рождественский календарь. За каждым листочком с датой по количеству дней Адвента — их двадцать четыре — спрятаны сладости или игрушки. Часто лакомства из календаря я получала перед сном, чтобы мне приснился сладкий сон.

– Тётя, это вам.

Я посмотрела вниз и увидела девочку лет шести-семи, в огромной шапке и розовой курточке.

– Что тебе, малышка?

– Я хочу отдать это вам. – Девочка протянула сложенного из бумаги голубя. – Нам в детском саду велели отдать лебедя в хорошие руки. Ваши руки кажутся мне хорошими.

– Спасибо.

Я приняла подарок, и девочка тут же побежала. Проследив за ней взглядом, удостоверилась, что она с родителями. Мужчина и женщина махнули мне рукой, и женщина крикнула:

– С наступающим Рождеством!

– И вас с наступающим…

Я не договорила, просто махнула рукой в ответ, чтобы не обижать ребёнка, а на глаза навернулись слёзы от скрутившей мою душу боли.

«Почему ты это делаешь, Монтси? Почему ты так поступаешь? Ты можешь жить как хочешь! Мы вместе можем жить так, как захотим. Плюнь. Поехали. Неужели, когда мы потратим деньги, отец не сжалится и не даст ещё?»

Том. Он очень любил оригами. Том – Николя под номером три.

С трудом сглотнув, я глубоко вдохнула холодный, влажный зимний воздух. Он отрезвил меня, заставив сжаться кулаки. Жаль только голубя, он пострадал и не подлежал восстановлению, но я всё равно положила его в карман пальто и повернулась к витрине с сувенирами.

Через несколько недель наступит Рождество. Я успею расслабиться и вернуться домой, чтобы встретить праздник в тесном семейном кругу.

Зазвонил мобильник, так жалобно, что я моментально выдернула его из кармана – настройки сбились, переустановлю. На экране смартфона крупно высветилось имя абонента: «Роберт»:

– Да. Алло.

– Шефиня, здравствуй.

– Что-то случилось, Роберт?

Руки дрожали. Не нужно было брать поделку у девочки – она сквозь подкладку пальто жгла мне бедро.

Нет-нет, девочка не виновата, грешны «Николя» и я, что всё ещё не могу отпустить воспоминания и обиды.

– Роберт? Ты назвала меня Робертом? Где ты? Что с тобой?

– Всё нормально, прости, Робик, просто… Неважно.

– Важно. Говори.

– Меня растрогала до глубины души одна девочка. Представляешь, подарила мне бумажного голубя. Маленькая такая, в детский сад ходит…

– Точно всё нормально?

В голосе Роберта столько участия, теплоты. Слушаешь его и понимаешь, что в его силах развести тучи руками. И, глубоко вдохнув, выдавила:

– Абсолютно.

– Хорошо. Я получил по электронной почте список соискателей. Мой друг займётся проверкой. По необычному совпадению Эдвард Шульц из списка был знаком с Анной Вольф.

Конечно. Девочка-самоубийца. Я знала её, виделись на вечеринках раз или два – не помню. Её отец водил дружбу с моим. От папы и узнала о новом заказчике, вернее, желании заключить контракт на проведение детективного расследования. Вольфы не верили, что их жизнелюбивый ребёнок мог такое с собой сотворить.

Руки продолжали дрожать, а в глазах появились слёзы. Правильно называл меня Николя: я – идиотка. Ничего, ничего… Прорвёмся! Скоро я отсюда уеду. Говорят, что любые раны лечатся переменой места жительства. Вот и полечу уже сегодня ночью.

На крупном атолле*2 в Индийском океане, находящемся к югу от экватора, недавно появился супермодный отель, который отличался роскошью и изысканностью. Риф состоит из семи отдельных островов, расположившихся полукругом у живописной лагуны. А достопримечательностью одного из коралловых образований считалось пресное озеро.

– Прекрасно, – отозвалась я. – В первую очередь проверь первых трёх. Менеджер из агентства сказала, что они подходят под категории и условия нанимателей. Все трое знают своё дело, и у них прекрасный послужной список.

– Ревизовать по обычной схеме?

– Нет. Заказчик, которому должны подыскать персонал, весьма притязателен. Проконтролируй особенно тщательно. Об издержках не волнуйся, договаривайся на повышенную сумму. И… Держи меня в курсе дела Анны Вольф, пожалуйста. Важный клиент, друг моего отца. Докладывай любые мелочи.

– Хорошо. Принято.

– Знаешь, раз уж он мелькал в её дневнике, то мог вращаться в нашем кругу. Может, удастся получить информацию о Шульце ещё и от друзей Анны. Если потребуется переговорить с кем-то высокопоставленным, звони мне, я договорюсь о встрече.

– По рукам. Приятного тебе полёта, шефиня, – усмехнулся Роб.

– А тебе гладкого расследования, Робик. Надолго не прощаюсь.

Я нажала отбой и сунула руку в карман вместе с мобильником. Пальцы коснулись свёрнутого листа бумаги, но на этот раз я не испытала неприятных эмоций. Работа умеет лечить, встряхивает и перетряхивает, точно старые платья в гардеробе, прежние переживания, избавляя от затхлости.

Заспешила домой, в свою уютную квартиру с камином, мечтая о бокальчике вина. Выпью, отдохну немного, а потом отправлюсь в отпуск.

***

В аэропорт я прибыла, но выпитого вина хватило лишь на поездку до него. От страха спиртное из меня быстро выветрилось, и требовалась новая порция, чтобы заставить себя сесть в самолёт – боялась высоты с самого детства.

На отдыхе настаивал мой психолог, работавший со мной после того, как оказалась заложницей в банке. Он сказал, что хорошо бы не забивать свою жизнь работой и не уходить от проблем, погружаясь в другие, а наоборот – развернуться к миру, почувствовать вкус существования в нём. На мои протесты, что мне на данный момент трудно оказаться где-то на чужой территории среди незнакомых людей, психолог отреагировал своеобразно:

– Вы навсегда останетесь жертвой, Монтсеррат, таков ваш удел. Вы – жертва, ведь продолжаете жить внутри сформировавшегося под гнётом страха вакууме, иллюзии. Я предлагаю вам всего лишь окунуться в другую историю, прочувствовать на себе перемены. Начать можно и с климатических изменений: из холода в жару.

Я невольно улыбнулась, проходя к стойке регистрации и становясь в очередь.

В тот день, когда психолог, Владимир Филиппов, вот так заявил, я вышла из себя. Холодно бросала седоволосому щуплому мужчине нелепые обвинения. Говорила о гордости, о чувстве собственного достоинства, которое, безусловно, испытываю, и при этом натыкалась на спокойный, внимательный взгляд зелёных глаз на бледном лице. Тонкие губы не проронили ни единого слова, пока я распиналась о мериле жизни вообще и всего сущего внутри меня в частности. Когда я выдохлась, мужчина сказал:

– Вам нужен отдых, прежде всего, от самой себя и того груза беспочвенных жертвоприношений, что вы уже сделали в своей жизни, начиная с Николя и заканчивая специальной операцией служб в банке.

– Почему вы так разговариваете со мной? Позволяете себе подобные вольности?

– Потому что я психолог, а вы – мой клиент. Мне важно, чтобы вы всё осознали сами, приняли мир таким, каков он есть, называли чёрное – чёрным, а белое – белым. Чтобы научились отличать тон жизни от тональности жертвенности.

– И отдых что-то решит? – хрипло спросила я.

Филиппов поднялся из кресла, налил в чистый стакан воды из безупречного прозрачного графина, подошёл ко мне, протянул ёмкость, и, когда я приняла её, уселся рядом.

– Ваша проблема не в том, что произошло с вами два месяца назад в банке. Это всего лишь страшная случайность, усугубившая ваше общее восприятие. Трагедии могло и не произойти, но ваша личность продолжала бы трансформироваться, появились бы фобии, и этот процесс был бы необратим.

– Я боюсь, – призналась я, вертя стакан в руках.

– Чего?

– Мне страшно оказаться в незнакомом месте из-за… Потому что… Они почти все погибли, те… Преступники. Остались двое. Они… Я в тот день пошла в банк, потом… Всё случилось. Папа говорил мне сделать вылазку в банк через два дня, но я решила иначе и оказалась… в трудной ситуации.

– Почему вы не называете вещи своими именами? То, через что вам пришлось пройти, вовсе не «трудная ситуация». Вы подменили понятие. Вы всё ещё не можете признать себя заложницей?

– Не уверена. Просто беспокоюсь, что здесь я, в родном городе, на родной земле, а там… Вдруг всё повторится?

Выражение глаз психолога не изменилось, он по-прежнему смотрел на меня внимательно и спокойно. Это радовало, вселяло в душу уверенность.

Врач облизнул губы и произнёс:

– А что если вам поехать отдыхать на остров? Материк опасен, а там – только отдыхающие. Лучше поехать туда, где вы окажетесь в кругу людей из вашего общества.

– Возможно.

– Нет-нет, – улыбнулся мужчина, – никаких «возможно». Это не предложение – предписание врача. И ещё… Что если вам сменить амплуа и стать не Монтсеррат Эдельшталь – девушкой в строгом костюме и с гладкой причёской, а Монтси, просто Монтси. Так вас называют друзья? Так ведь?

– Совершенно верно, – кивнула я и отпила из стакана, ведь голос продолжал хрипеть. – Я сменю имидж и попробую жить неделю в шкуре Монтси, хотя именно Монтси стала жертвой Николя и…

– Ваш паспорт, пожалуйста, – вторглась в мои воспоминания красивая девушка с деланной улыбкой.

Я огляделась. Народу вокруг много, все спешат на рейсы.

Поправив распущенные по плечам волосы, я невольно передёрнула плечами – давно не носила такую причёску. Да-а-а, скоро будет пять лет, как перестала это делать.

Разрыв с Николя заставил меня окунуться в работу, в создание двух собственных фирм. Папа помог, как и обещал – начальным капиталом, но это было его единственное вложение в мой бизнес. Я всё выстроила с нуля, вынудила вертеться, работать, приносить доход. Самое сложное – это создать детективное агентство, но на моё счастье появился Роб. Я долго искала кого-то похожего на него и дорожила господином Кастильо.

Николя нравились девушки с элегантными причёсками, ухоженные и утончённые. А я любила Николя, причём до такой степени, что попыталась походить на тот образ, что он боготворил. Николя было по душе называть меня полным именем Монтсеррат Романо, и я тянулась за фамилией, за именем, наполняя и отождествляя их с образом моей любви, иконой – Николя. Понимаю, это глупо, но и после расставания я продолжала быть той самой Монтсеррат Романо, на которую он обратил внимание.

Впрочем, изменения всё-таки произошли – сменила фамилию на девичью фамилию мамы. Мне показалось таковое правильным, ведь собиралась добиться всего сама, не опираясь на известного в мире бизнеса отца.

До сих пор воспоминание о реакции папы на перемены в моих документах вызывало приступ неподконтрольного страха. Ничего сказано отцом не было, зато взгляд оказался весьма красноречивым.

Ох, если бы не мама, страшно подумать, что последовало бы дальше. Ух!

Но буйный нрав господина Романо всегда растворялся под воздействием чар тихого, спокойного голоса жены. Если не вдаваться в подробности, то через три месяца отец смирился с тем, что я стала Эдельшталь, и даже начал со мной изредка разговаривать.

Сейчас всё наладилось, и папа лестно отзывался о том, как я вела дела и справлялась с довольно сложным бизнесом.

Пожалуй, только с предприятиями я и управлялась хорошо. С личной жизнью как-то не складывалось. Четыре романа потерпели крах, и каждый из них продержался не более трёх месяцев.

Может, и правда я жертва? Или это такие психологические выверты, которые проделывал со мной уважаемый врач?

Самым трудным оказалось отыскать в госпоже Эдельшталь прежнюю Монтси. Помню, я долго сидела у зеркала в собственной спальне и всматривалась в серебристую гладь, разглядывая себя. Поняв, что без бокала вина ничего не узреть, я сходила в гостиную, плеснула в пузатый фужер красного терпкого напитка, отпила глоток и только после этого вернулась к зеркалу.

Снова не помогло, но предписание врача выполнять необходимо.

Вытащила старые фотографии, разложила их на полу и сама, усевшись «по-турецки», стала разглядывать снимки. Все они принадлежали пятилетнему периоду, и лишь одна, случайно затесавшаяся, оказалась более ранней.

Да, все мои карточки той поры, вероятнее всего, в доме родителей.

Я выбрала самую удачную, на мой взгляд, фотографию бизнес-леди Эдельшталь, отбросила остальные, сгребая их в кучу, и водрузила рядом с ней единственное изображение Монтси Романо.

Шок – только так можно охарактеризовать моё состояние. Дело не в возрасте – прошло пять лет – в чём-то неуловимом и отравляющем.

На меня смотрела Монтси – невысокая симпатичная девушка с чёрными, как маслины, выразительными глазами и длинными каштановыми волосами, слегка выгоревшими от яркого солнца. У неё были пухлые щёчки, небольшой аккуратный нос, гладкая атласная смугловатая кожа. Губы полные, яркие. Ехидно изогнутые тонкие каштановые брови. Фигура женственная, с пышной грудью и круглыми изгибами бёдер, а талия лишь намекала на существование. Но впечатления о девушке формы не портили.

Госпожа Эдельшталь выглядела светской львицей, искушённой и строгой. Холодность её улыбки смотрелась притягательной, а глаза казались бездонными. Тёмные волосы, собранные в идеальную причёску, были частью общего образа, выверенного и сбалансированного. Ничто на свете не могло вывести эту женщину из равновесия. Она вполне уверенная в себе бизнес-леди.

Я поставила бокал с вином на пол и откинулась назад, уперев ладони в пол. На мне и в тот момент был надет безупречный брючный костюм, и на голове та же идеальная причёска. Удивительно, но даже дома я оставалась собранной и безукоризненной, не давала себе возможности расслабиться, побыть естественной и непринуждённой.

Прав, ох, как прав господин врачеватель душ – я утратила что-то важное, личное.

Снова глотнув из бокала, я склонилась над фотографиями.

Дело не в причёсках девушек, не в их внешнем своеобразии образов, нет. Мой взгляд тянулся к Монтси Романо, а Монтсеррат Эдельшталь становилось жаль. На дне её глаз плескались пустота и отрешённость, а облик служил подарочной рамкой к этому.

Резким движением руки отбросив обе фотографии, я поднялась и отправилась в спальню. Хотела сотворить себя заново, отыскать заблудившуюся в потёмках переживаний Монтси и дать ей возможность выйти на свет. Знала, что будет нелегко и госпожа бизнес-леди не отпустит, но побороться стоило хотя бы ради себя. А там, глядишь, и мир забрезжит другими красками…

– Пожалуйста. – Красивая девушка за стойкой протянула мне паспорт и билет, а я успела проводить взглядом уплывающий по чёрной ленте чемодан на колёсиках. – Приятного полёта.

Я прошла в зал ожидания, уселась так, чтобы было видно табло.

Гул голосов окружал и будоражил, особенно в те моменты, когда вскрикивали дети. Я следила за людьми, шаря по ним взором. Было интересно наблюдать за некоторыми парами, особенно пожилыми. Столько энтузиазма, упорства и беспомощности нет даже у детей.

Объявили посадку на рейс. Поднявшись, поправила волосы, повесила сумку на плечо и заторопилась к терминалу вылета. Пришлось снова стоять в очереди, теперь уже на посадку.

Неожиданно я почувствовала на себе чей-то взгляд. Оборачиваться не хотела, но чужой взор казался настойчивым, обжигающим. Мне показалось, что я начала сходить с ума, или случился приступ паники, как два месяца назад, после нападения в банке. Я тогда боялась даже в душевую зайти, оставляла дверь открытой. Папа нашёл психолога, того самого, Владимира Филиппова, и мы стали бороться с проблемой.

Теперь не боялась собственного дома, скорее, наоборот – он стал оплотом чего-то незыблемого, устойчивого, естественного и настоящего. Но напряжение, которое пусть реже, но внезапно сковывало мои мышцы и заставляло учащённо биться сердце, никуда не девалось.

Глубоко вдохнув, я медленно, будто смакуя, стала выпускать воздух через рот. Это заметила девушка за стойкой и спросила:

– Вы хорошо себя чувствуете? Чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо, – пролепетала я и попыталась улыбнуться.

Зачем-то стала поправлять волосы, смущённо дергать ворот кофточки. Я подняла взор и столкнулась с его взглядом, таким же жёстким и болезненным, как и тогда, в банке. Один из двух арестованных бандитов – Штефан Краузе – таким полным именем называл его полицейский, который допрашивал меня.

Он подмигнул мне после недолгого промедления. Сделал это очень легко, едва заметно. Мужчина в полицейской форме что-то сказал ему, Штефан повернулся ко мне спиной, пошёл следом за полицейским. И только сейчас я заметила на руках обоих мужчин браслеты – Штефана перевозили внутренним рейсом.

Куда?

Меня не волновала такая подробность. Не волновала! Нет! Он под арестом.

Едва не выхватив билет и паспорт из рук сотрудницы аэропорта, я бросилась по проходу, ведущему в самолёт. Меня душил страх. Хотелось броситься обратно, оказаться дома, в постели, укрыться пледом с головой и заплакать.