Читать книгу Как спасать принцесс # 1. Волшебник Лагрикома. Том 2 - Алекс Траум - Страница 5

Со всех сторон я окружена беспросветной темнотой. Вокруг нет ничего, совершенно пусто. Я вытягиваю руки и упираюсь ладонями в холодную влажную стену. На ощупь делаю шаг – и натыкаюсь на другую стену. Вытягиваю руки в сторону – еще одна стена. Отпрянув назад, я вжимаюсь спиной в последнюю стену.

Паника сдавливает мне горло болезненной хваткой. Словно кукла в ящике, я заперта в крохотном пространстве. Что это за место? Как я здесь оказалась?

Темноту прорезают лучи света, падают откуда-то сверху, словно скатываются по ледяной горке, и рисуют радужный узор на стене перед моим лицом. Я оборачиваюсь, и вместе со мной оборачивается надежда. Мы видим словно зависшее посреди мрака витражное окно, сквозь которое и льется свет в мою яму. У края стоит человек, но я не могу рассмотреть его. Слышу: он тяжело дышит и что-то делает там наверху. Я хочу закричать, позвать на помощь, но и этого не могу отчего-то. Лишь стою и смотрю на угольный силуэт на фоне мрака, а он с каменным скрежетом продолжает свой труд. И тогда я понимаю, что над краем моей ямы сдвигается плита.

– Так будет лучше, дочка, – слышу я знакомый голос, и сердце мое разрывается. – Ты будешь там в безопасности.

Так говорит мне папенька, задвигая плиту у меня над головой. Снова кромешная темнота.

Голос возвращается ко мне, невиданная энергия вливается в мое тело, кровь стучит в висках. Я кричу и что есть сил колочу кулаками в стены, пытаюсь допрыгнуть до потолка и стукнуть по нему. Так бессмысленно и тщетно! Я понимаю это, но все равно шумлю что есть мочи. У меня болит горло, болят руки, по щекам текут слезы, но я не оставляю попытки выбраться из гробницы, в которой запер меня отец.

Наконец я затихаю и с тихим всхлипом съезжаю по стене на корточки. Отчаяние давит на меня сильнее каменной плиты. Сначала задохнусь, потом замучаюсь от жажды, потом в животе проснутся голодные кошки, расправят когти и начнут терзать мою плоть изнутри…

Что это? Как будто шаркающие шаги и бормотание. Я вижу подсвечник, он выплывает из-за угла темного коридора впереди, но он почему-то перевернут. За ним показывается держащая его рука, и еще прежде, чем из-за угла выходит человек, я узнаю королевского мага-звездочета по широкому рукаву мантии. Это Фарибоз. Я вижу его перевернутым, словно он идет по потолку. А быть может, это я стою на потолке, а он шаркает по полу в своих туфлях с острыми загнутыми носами, похожими на лодочки, какие я запускала в детстве с сестрой.

Он идет в мою сторону, бормочет что-то себе в бороду и совсем не замечает меня. Я отчего-то не решаюсь окликнуть его, просто смотрю с потолка на его перевернутую долговязую фигуру, на кружащиеся по его шляпе созвездия.

Он подходит к двери в конце коридора, вынимает из рукава тяжелый ключ на цепочке и отпирает дверь: щёлк, щёлк, щёлк! Он уплывает за дверь, и я следую за ним по потолку.

Фарибоз произносит короткое заклинание и поднимает руки – из пламени его свечи выпрыгивают огоньки-близнецы, словно брызги из фонтана, разлетаются в стороны и замирают в воздухе. Теперь в комнате достаточно света, чтобы я могла разглядеть, что это большая многоугольная библиотека, вместо стен у которой – полки с книгами. Меня окружают разноцветные корешки, с названиями и без названий, с именами и без имен, всё непонятные символы и неизвестные слова.

Фарибоз достает из-под мантии знакомую мне книгу – это «Черная курочка». Раскрывает ее на середине, снимает шляпу и опускает на пожелтевшие страницы. Бумага поглощает волшебную материю, и шляпа полностью исчезает, растворяется в книге.

– Если кто-то найдет эту книгу, он обретет волшебный дар, – бормочет он. – Если он обретет волшебный дар, он сможет изменить свою судьбу. Если он сможет изменить свою судьбу, он найдет себя.

Фарибоз захлопывает книгу и внезапно оглядывается. Он смотрит прямо на меня, он видит меня!

– Найди мою книгу, Анелин.

С этими словами он ставит книгу на одну из полок, и, словно заметив это, соседние книги на ней двигаются, одна половина книжной братии влево, другая – вправо, освобождая небольшое место – точно под новую соседку. Найти книгу Фарибоза? Легко! Я делаю шаг к полкам – но вдруг книги перепрыгивают, мешаются у меня перед глазами, толкаются в воздухе, словно стайка пингусов, и усаживаются на полку кто где смог – уже в совершенно другом порядке! Я ищу ту самую книгу, но, конечно же, не могу найти ее среди пестренья корешков. Я в отчаянии! Что мне делать теперь, как отыскать волшебную книгу и изменить свою судьбу? Я так хочу этого, так хочу обрести волшебный дар и найти себя!

В надежде получить подсказку я поворачиваюсь к Фарибозу – и не нахожу его. В комнате больше никого нет, я осталась одна. Я снова бросаюсь к полке, пальцы бегают по корешкам, словно могут отыскать книгу вернее, чем глаза… и вдруг стена наклоняется и падает на меня, погребая меня под книжной лавиной.

Снова темнота. Я пытаюсь выбраться из-под кучи твердых переплетов, но они такие тяжелые, так больно впиваются в кожу, что я не могу даже пошевелиться. Чувствую, как все лицо обсыпала густая, мягкая пыль, забилась мне в ноздри, в уши, упала на ресницы. Нет сил терпеть – чихаю и ударяюсь головой об углы и корешки, будто об камни. Невыносимо. Я истово барахтаюсь, отталкиваюсь от облепивших меня подушек и пытаюсь пробираться наверх. За каждым вдохом следует выдох, а с каждым выдохом груда книг наваливается на меня все сильнее, все плотнее сжимает меня, выдавливает из меня последние драгоценные глотки воздуха…

Спустя целую вечность я слышу мужской голос, но слов разобрать не могу. Кто-то разбирает эту книжную гору сверху. Наконец с моих плеч снимают страшный груз, чьи-то сильные руки вытаскивают меня из-под остатков книг.

О счастье, радость и восторг: я снова могу дышать полной грудью! Первый вдох переходит в кашель и чихание, но приступ быстро проходит. На удивление, за спиной у меня не гора книг, а круглый колодец, серым кольцом обрамляющий черную бездну внизу.

Я благодарю своего спасителя. Но вот странность: когда я пытаюсь рассмотреть его, вижу лишь размытый силуэт, ускользающий к самой границе моего зрения. Он словно дух-хранитель, который всегда рядом, всегда следует за тобой, и ты знаешь о его присутствии, чувствуешь его, но увидеть его не можешь.

По-видимому, мое волнение отражается у меня на лице, потому что мужчина заверяет меня, что все позади и у меня больше нет причин для тревоги: он позаботится об этом. У него спокойный, уверенный голос, такой глубокий и будто скользящий, как туман. Таким голосом мог бы говорить какой-нибудь рыцарь в одном из моих любимых романов.

– Кто вы, добрый господин? – спрашиваю я.

– Меня зовут &;%(“@.

Не понимаю, что происходит, но я не могу расслышать его имя.

– Простите, как, вы сказали, вас зовут?

– *)”:$#.

Мне жутко неловко, но и теперь я не слышу его имя. Как странно. Мне стыдно, я не хочу его обижать и потому лишь коротко киваю, будто все в порядке, и представляюсь сама.

– Я знаю, кто вы, ваше высочество, – заявляет мой спаситель. – И я знаю, чего вы хотите больше всего на свете. Но это не так важно. А знаете, что важно?

– Что?

– Что я помогу вам получить то, чего вы хотите больше всего на свете.

Я поднимаю брови.

– В самом деле? Но у меня есть все, о чем можно только мечтать, сэр.

Я чувствую, что он тихо улыбается. Как я это чувствую – объяснить не могу. Он молчит и смотрит на меня – а я его по-прежнему не вижу.

– Пойдемте, принцесса. Вы все поймете сами.

Он берет меня под руку, и я повинуюсь безропотно: рядом с ним я чувствую себя маленькой и незначительной, как лепесток на ветру. Мы покидаем мрачное здание и выходим из-под арки в ослепляющую белизну.

Я зажмуриваюсь, отворачиваюсь, прикрывая для верности глаза рукой. Свет такой сильный, нестерпимый, что прокалывает веки, словно прямо к моим ногам упала звезда. Пока я не могу смотреть и видеть, мои остальные чувства наперебой спешат поделиться восторгом: приятный ветерок гладит мое лицо, стайка чарующих ароматов кружит голову, щебет птиц и звонкий смех неподалеку радуют слух. Должно быть, место, в которое привел меня мой спаситель, просто чудесно! Я дышу глубоко, полной грудью, хочу вобрать в себя каждую частицу этого нового мира, наполнить себя, как сосуд, после черных подземелий и пыльных книг.

Наконец я позволяю глазам открыться, осторожно, медленно – и мгновенно узнаю это место. Солнечный парк, главный парк столицы и лучший парк королевства. Белые статуи, золотые скамейки, беседки, клумбы с картинами из цветов, живые изгороди и сочная зелень, куда ни посмотришь, – роскошное место под стать королю.

Но я наслаждаюсь всем этим лишь долю мгновения – а затем осознаю, кого вижу на скамейке, да так близко, не будет и ста шагов. Две смеющихся фигуры, два самых красивых профиля на свете, две самые изысканные прически при дворе, две самые важные женщины в моей жизни: маменька и сестра. Слезы радости, слезы боли набухают на моих веках, созревают и лопаются, изливая свой сок по щекам. Невероятные, невозможные, навеки утраченные – они сидят на скамейке передо мной. Откуда? Как? Но что мне до того? Они здесь, остальное неважно. Они здесь, мои любимые, родные, дорогие, самые теплые улыбки, самые понимающие глаза, самые ласковые руки, маменька и сестра. Я все смотрю и любуюсь этим чудом, все смотрю и любуюсь, а потом ноги сами уносят меня к ним вдоль стен, мимо столов, стоек и кресел-каталок.

Я бегу к скамейке, бегу к скамейке, бегу к скамейке. Все бегу, но она не приближается, будто я стою на месте. Ноги подводят меня, я спотыкаюсь и падаю на колени.

– Что происходит? – шепчу я, задыхаясь от бесполезных усилий.

– Иногда путь к желанному долог. – Мой спаситель протягивает мне руку. – Иногда не хватит и жизни. Иногда пройти его легко. Иногда не справиться и армии.

– Но как же… – Я боюсь оторвать взгляд от до боли любимых лиц, боюсь, что, стоит мне отвести глаза, как они тотчас же растворятся в полуденном мареве, и останется лишь эта скамейка, этот полный людей парк, этот пустой мир, лишенный всякого смысла. – Как же мне встретиться с ними?

– Я могу помочь, ваше высочество. Но почему бы нам не обсудить все в более удобной обстановке? Чаю?

Я протягиваю руку к картине на стене слева: вид на Солнечный парк и скамейку, на которой сидят две женщины спиной к зрителю. Но я их, конечно, узнаю.

– Это же…

– Просто картина, – отвечает мой спаситель. – Почти как живая, да?

Он придвигает мне сзади стул, и я сажусь за столик. Мы в моей комнате, только выглядит она не как моя комната. Мой спаситель усаживается напротив меня. У него за спиной окно с закатом, каких я не видела: красный, как клубничный пожар, с кипящими багровыми облаками.

– Чаю? – повторяет он.

– Да, пожалуйста.

– Вам понравится. Она готовит лучший чай.

– Вы говорите о мисс Кешью?

– О ком?

Я с удивлением слышу каблуки – высокие, тонкие. Мисс Кешью назвала бы такие слишком сумасбродными, чтобы их можно было представить на ногах любой уважающей себя женщины. Каблуки цокают к нам – и я вижу не свою экономку, а молодую женщину в неприлично коротком черном платье до колен, белом фартуке и чепчике. Разглядеть ее лицо мне не удается из-за какой-то темной дымки поверх него. Она ставит поднос на столик, разливает чай по чашкам, удаляется.

– Это не мисс Кешью, – говорю я.

Он разводит руками:

– Конечно нет. Пейте чай, ваше высочество, он отменный.

Вдруг я слышу тревожный звон, но не могу понять, откуда идет звук.

– Что-то не так? – интересуется мужчина, отхлебывая из своей чашки.

– Этот странный звук… вы не слышите?

– Нет. Пейте чай.

– Так странно… – Я наклоняюсь над столиком. – Он как будто здесь, совсем рядом…

Он накрывает мою руку своей, прохладной и твердой.

– Пейте чай, принцесса. А потом мы поговорим о том, как вам встретиться с семьей.

– Хорошо. – Я вежливо улыбаюсь и вытягиваю свою руку из-под его. – Но я предпочитаю с сахаром.

Он вспыхивает в улыбке, о которой я догадываюсь по необычайно яркому блеску его зубов, как отсветы пламени в камине.

– О, разумеется, ваше высочество, разумеется! Все, что пожелаете. Ведь это все и создано для вас.

Он поднимает крышку сахарницы – и застывает как есть, с вытянутой рукой.

– Ну наконец-то! Я уже боялась, у меня уши слипнутся от сахара. Почему так долго-то? Неужели не слышно? – Она потрясает колокольчиком еще раз.

Не могу поверить глазам: это же Внутренняя Ане! Я никогда не видела ее воочию, конечно же, ведь она была плодом моей фантазии, но представляла ее себе именно так: вылитая маленькая я, только до жути упрямая и несносная. Но прехорошенькая.

– Поразительно… – шепчу я. – Что ты здесь делаешь?

– А разве не понятно? Тебя спасаю, глупая. Когда принцессе не на кого надеяться, приходится засучить кружева – и вперед.

– Но отчего ты собралась меня спасать? Мы же просто пьем чай…

– «Мы же просто пьем чай»! Очнись, дурочка! Ты думаешь, это твой сон? Раньше было так, но теперь уже нет. Ты можешь бегать и прыгать, но все равно окажешься в его лапах. Если не будешь слушать меня.

Я качаю головой:

– Я ничего не понимаю! Я просто хочу встретиться с маменькой и сестрицей, а он обещал меня отвести, он такой хороший…

Она поднимает колокольчик над головой и трясет изо всех сил, так что во все стороны брызжет сахар из кружев ее платья.

– Сколько раз мне повторять? Нет, я вижу, ты не хочешь слушать. Хочешь встретиться с маменькой и сестрицей – встреться сама, без него! В конце концов, что тебе мешает.

– Что мне мешает? – удивляюсь я.

– Да, что тебе мешает? Это же твой сон.

– Но ты же сказала, что не мой…

– А когда ты меня слушала? Вот видишь картину? Бери ее и прыгай в нее.

– В нее?

– В нее, в нее. Прямо туда. Без оглядки. Думаешь, тебе кто-то нужен для этого? Думаешь, тебя кто-то должен держать за руку, пока ты карабкаешься к желанному? Дудки! Все ты можешь сама, и никто тебе не нужен. Давай.

Я бросаю нерешительный взгляд на своего застывшего спасителя, но потом чувствую небывалый прилив огня в груди. Огня, который разожгли слова моей маленькой подруги. Да, я могу все сделать сама, и мне никто не нужен!

Я встаю, снимаю картину со стены и смотрю на нее. Верчу и так, и этак. Красивая. Там мои родные. Но – это же картина. Я поворачиваюсь к Внутренней Ане и робко спрашиваю:

– Как же мне прыгнуть в нее, ведь она плоская, и маленькая, и из холста? А я такая… объемная, и не очень-то большая, конечно, но ведь и не совсем крошка, и…

Внутренняя Ане вздыхает.

– Знаешь свою главную проблему? Ты слишком много думаешь. И потом еще и болтаешь об этом. Сделаешь так, как считаешь нужным. Просто сделай. Получится одинаково хорошо, сделаешь ли ты этак или так. Но если не сделаешь никак – так и останешься стоять на этом месте и пялиться туда, куда ты мечтала попасть, но так и не смогла сделать этот прыжок. Делай.

Я киваю. Смотрю по сторонам. Кладу картину на пол. Задираю юбки платья, чтобы видеть ее лучше. Осторожно, словно по стеклу, ступаю туфлей на холст. Ничего не происходит. Подтягиваю вторую ногу. Смотрю на Внутреннюю Ане. Пожимаю плечами.

– Это никуда не годится. Чтобы провалиться в мечту, нужно сотрясти мир – а твои шажки не сотрясут и ковер.

От возмущения я даже не найдусь что ответить этой нахалке! Я топаю, подпрыгиваю высоко-высоко, до самого потолка, – и проваливаюсь в картину. Ветки хлещут меня со всех сторон, трещат, свистят, лучи света мелькают в просветах, я стремительно падаю сквозь толщу леса, пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь, но все так быстро, так скользко, что я могу только падать и надеяться не свернуть себе шею. Наконец ветки кончаются, бух! – и я оказываюсь на скамейке.

На той самой скамейке в Солнечном парке, где… Я смотрю налево: сестрица, милая моя, славная сестрица. Спина прямая, взгляд – вперед, руки сложены на коленях. Я смотрю направо: маменька, мой свет и душа, так близко, что наши юбки сложились друг с дружкой складками, а локти легонько касаются. Я радуюсь, восклицаю, но она сидит так же прямо, отстраненно, как и сестрица.

Я вспрыгиваю со скамейки и отхожу на пару шагов, чтобы лучше разглядеть их. Но оказывается, что они не настоящие – это статуи. Просто картинка, почти как живые. Как же я сразу не заметила? Я сажусь на траву и начинаю плакать. Дергаю травинку за травинкой, словно нитки из растрепавшегося гобелена, словно струны из поломанной арфы, словно…

Струны! Ну конечно! Я вспрыгиваю, сажусь на банкетку, кладу изгиб золотого инструмента на плечо – и начинаю играть. Пальцы летают по струнам бабочками, скользят водолетками, прыгают кузнечиками. Музыка льется радужной рекой, омывает белые статуи, и в них оживают краски: румянец щек, синева глаз, тенева волос. Статуи больше не статуи, а настоящие люди, по которым я так тосковала.

Я встаю и хлопаю в ладоши, смеюсь и смахиваю слезинки. Живые! Живые! Они бегут ко мне, а я бегу к ним, и где-то на полпути нашей разлуки мы сталкиваемся в объятиях, вцепляемся друг в друга так, что ни за что и никогда больше не отпустим. Мы стоим так, прижавшись друг к другу, а я закрываю глаза и плачу, плачу и никак не могу остановиться.

– Без меня? – Голос моего спасителя из-за спины. – Ваше высочество, как вы могли? Сбежали, не позвали. А ведь именно я вам это показал. Где ваши манеры? Некрасиво.

Я оглядываюсь: он стоит у моей арфы с огромными ржавыми ножницами в руках. Меня пронзает ледяная молния предчувствия.

– Не надо! – молю я.

Он поднимает ножницы и со словами…

– Не надо…

…перерезает струны…

–…играть со мной.

…кромсает струны.

Вдруг земля содрогается, я падаю, выставляю руки – и натыкаюсь на черную стену. Стены вырастают вокруг меня на невозможную высоту, так что солнце меркнет и я не вижу больше облаков. Небо превращается в серый многоугольник далеко-далеко у меня над головой. Колодец. А я на самом его дне. Одна. Брожу вдоль стен, ощупываю их в надежде обнаружить хоть выступ, хоть выемку, хоть намек на дверь или окошко, но нет: они гладкие, как стекло, и холодные, как лед. Свет у меня над головой потрескивает и несколько раз мигает. Снова поднимаю глаза наверх, от безысходности считаю углы: их восемь. Пробегаюсь по ним глазами в обратном порядке: их девять. Спотыкаюсь и пересчитываю: их то восемь, то девять. Как такое может быть? Один угол то появляется, то исчезает, словно подмигивает мне. Быть может, в этом кроется мое спасение? Но нет: из-за края колодца высовывается голова, и, несмотря на расстояние, я узнаю ее, конечно же. И голос, который прыгает по стенам и прямо мне в лицо:

– Вы ждете – чего? Волшебства? Магии? Чудес? Пошевелить пальцами и оживить покойников? Этого вы ждете, да? Иллюзии, забудьте! Так не бывает. Легко не бывает. Я предлагал вам легко – вы не захотели. Вы сбежали и стали колдовать, а теперь сидите в тюрьме своей заносчивости. Жизнь требует жертв. Жизнь требует смерти. Хотите узнать? Хотите научиться? Вот вам ваш инструмент!

На секунду он пропадает из поля зрения, а потом появляется с чем-то в руках и переворачивает это через борт колодца. Я узнаю очертания арфы. Он отпускает ее – она скрежещет об стены, летит мне в лицо – я кричу, падаю на колени, закрываю голову, зажмуриваюсь и жду страшной боли и гибели…

– Чаю, ваше высочество? – И, не дожидаясь ответа, он наполняет мою чашку.

Я благодарю его и обнимаю чашку пальцами. Почему-то мне холодно, не по себе. Будто что-то плохое только что случилось или вот-вот случится.

Мы в моей комнате, только выглядит она не как моя комната. Мой спаситель сидит напротив меня. У него за спиной окно с провалом ночи.

– Так вы согласны?

– На что?

– Но мы же уже все обсудили, ваше высочество. Неужели вы успели забыть?

– Простите, но я в совершенном замешательстве… О чем мы говорили? Я была бы вам очень благодарна, если бы вы напомнили… Вы слышите?

– Что?

– Звон. Откуда этот звон?

– Какой звон? Пейте чай, принцесса.

– Такой странный, словно совсем рядом…

– Пейте чай, ваше высочество, пейте.

– Вы не слышите? Он где-то здесь…

– Пейте чай. Пейте, пока не остыл.

Я поднимаю крышку сахарницы – и все вокруг замирает. Время останавливается. Продолжаем двигаться только я и Внутренняя Ане, которая выбирается из сахарницы на стол.

– Фу, опять сахар! Ну и сколько раз мне тебя спасать? Своей головы на плечах у тебя, видимо, нет. – Она поднимает колокольчик над головой и яростно трясет им. – Ты что, книжек не читала, где злодеи, маньяки и всякие подозрительности приглашают девушек на чай?

– О чем ты?

Моя миниатюрная копия закатывает глаза и трясет колокольчиком.

– Ау, очнись! Ты растаяла от сладких речей этого… фу, гляди: сплошной сахар у меня в волосах! – Она отряхивается и смотрит на левое запястье, а я лишь догадываюсь, что там крошечные часики. – Вот-вот уже все продолжится, время не любит стоять на месте. Думаешь, так легко его заставить?

Я качаю головой.

– То-то же. Надеюсь, ты понимаешь, на какой риск ради тебя я иду. На этот раз запомни три вещи. Не верь его словам. Этот сон – все равно твой. Ну все, я исчезаю.

Она подбегает к моей чашке, ловко забирается на край и ныряет в чай. Я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны, они шипят, бушуют, выходят из берегов и захлестывают меня с головой, кружат, вертят, крутят, и нет больше низа или верха, мешаются лево или право, мокрая темнота в глазах, в ушах, во рту, в носу, везде, и я думаю, что умираю… Но вот наконец, в спутанных кружевах платья и водорослей, меня выносит на сушу, в мягкую стену подушек, которая сжимается вокруг меня кольцом, а потом отпускает на волю.

Они здесь, мои любимые, родные, дорогие, самые теплые улыбки, самые понимающие глаза, самые ласковые руки, маменька и сестра. Я прижимаю их к себе крепко-крепко и никогда больше не хочу отпускать, никогда не отпущу. Это чудо, настоящее чудо. Я так счастлива, я наконец-то дышу, смеюсь и живу – по-настоящему, всей душой. Мы держимся за руки и кружимся, и смеемся, и болтаем о пустяках, а мгновения звенят вокруг нас хором счастья…

Но вдруг нас оглушает гром, зловещий, раскатистый. Девять ударов небес обрушиваются на наши головы, и с девятым ударом земля начинает трястись и пузыриться под ногами. Мы падаем, между нами сверкает молния, вспарывает землю и образует разлом. С гулом и грохотом, в котором не слышны наши крики, он растет и растет: сначала шириной с ручей, спустя миг – с речку, и не проходит и минуты, как между нами разливается черное море пропасти. В слезах мы кричим друг другу с чужих берегов, но поднявшийся ветер уносит слова, а занавес дождя, сброшенный назло богами, не дает нам даже увидеть друг друга.

– Вы так сильно хотите к ним, да? – Рядом возникает мой спаситель.

– Да!

– Или хотите, чтобы они пришли сюда, к вам, не так ли?

– Конечно!

– Вот и славно. У вас есть все для этого. Я покажу.

Он достает из-за пазухи что-то красное, яркое, как уголек, и бросает к моим ногам. Тотчас же у края обрыва возникает кусочек красного моста, блестящего под струями ливня, и начинает перебрасываться над пропастью, словно его достраивают невидимые руки.

Мост! Путь через пропасть! К моей маменьке и сестре.

Я уже бегу по мосту, задрав юбки повыше, чтобы ничто не замедляло моих движений. Спаситель что-то кричит мне вслед, но кто его слушает? В голове стучит сердце: тук-тук, тук-тук, – а из-под ног вылетают влажные, плотные, скользкие, липкие хлип-хлип, хлип-хлип. Ничего не видно, кроме дождя и красности моста в его серебрящихся складках, ничего не слышно, кроме шума ненастья, стука сердца в самых ушах и этих влажных, плотных, скользких, липких шагов.

Я бегу, бегу, бегу, и сначала кажется, что мост никогда не кончится, но потом он вдруг резко обрывается, и я едва успеваю остановиться и не упасть во тьму внизу. Край моста висит над пропастью, и до той земли, где стоят мои маменька и сестра, предстоит преодолеть еще такое же расстояние, какое я уже пробежала. Только дальше пути нет. Обрыв и пустота. Неизбывное горе истекает из меня слезами, которые тут же смывает дождь. Весь мир, само небо против меня и моей семьи, оно не позволяет даже плакать.

Я оборачиваюсь: я знаю, он там. Он там.

– Вы же сказали, что я встречусь с ними! Вы же сказали, что все это возможно!

– Но я не говорил, что мост готов.

– Почему? Вы же явно можете мне помочь! Что вам стоит?

– Мне – ничего. Но вам, принцесса, это будет стоить сердца.

Тук-тук, тук-тук – стук в ушах усиливается.

– Что? О чем вы говорите?

– Я говорю о том, из чего строят мосты через такие пропасти. Взгляните сами.

Он указывает рукой вниз.

Я опускаю глаза – и вижу, что стою на поверхности из сердец, сотен, тысяч сердец, влажных, плотных, скользких, липких красных сердец, бьющихся в пене дождя: ТУК-ТУК, ТУК-ТУК. Это не мое сердце стучало у меня в голове – это чужие сердца стучали и хлюпали у меня под ногами.

У меня вырывается сдавленный крик, я отпрыгиваю назад, силясь оттолкнуть от себя эту мерзость ногами – и вдруг осознаю, что под ними больше ничего нет. Красный мост улетает вверх – я падаю в черную пропасть.

Я кричу, хлещу воздух руками, словно пытаюсь плыть, а может, лететь, ветер крутит меня, вертит, перебрасывает лицом вниз, я заглядываю во тьму, у меня нет выбора, я кричу, я воплю, я ору так, что горло чуть не рвется, я не замечаю струй дождя, затекающих мне в рот, глаза, нос, уши, я не замечаю ничего, кроме этой черной, абсолютно черной тьмы, я падаю в нее и погружаюсь с головой, я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны…

Маменька… сестрица… ведь было так близко…

Там, где не осталось ничего: ни запаха, ни шелеста, ни цвета, – осталась только я. Хотя кто знает, я ли?

Я в объятьях темноты и безмолвия, окружена какими-то мягкими формами, они со всех сторон давят на меня своей шелковой поверхностью, проминаются под моими движениями, но не выпускают из объятий безмолвия и темноты. Но все равно я истово барахтаюсь, отталкиваюсь от облепивших меня – подушек? – и пытаюсь пробираться наверх – естественный инстинкт человека, упавшего куда-то. Чихаю и ударяюсь головой об углы и корешки, будто об камни. Стоит мне пошевелиться, как все вокруг рассыпается, словно гигантские воздушные песчинки, и собирается снова. Тщетны ли мои попытки? Поднимаюсь ли я или тону? А если и поднимаюсь – куда? Есть ли у этой темноты верх или низ? Смогу ли я выбраться или мне суждено остаться здесь навеки?

Проходит время. А потом еще и еще. Когда время, похоже, ушло уже совсем, оставив меня совершенно одну, забыв в этой кромешной темноте, мне удается высунуть наружу мизинец. Как я это понимаю? Очень просто: после нескончаемого шелка подушек даже мимолетная пауза в ощущениях действует как ведро холодной воды. Наружу! Выбраться можно! У меня ломит руки, сводит лопатки, крутит ноги, тело не хочет шевелить и волоском – но я прыгаю, гребу, извиваюсь и выныриваю наружу. Наружу!

Под руками белый песок, я впиваюсь в него пальцами и выползаю, вытягиваю себя на берег. Пустынный, тихий, как выброшенная кость. Здесь тоже нет ничего: песок уходит вдаль, насколько хватает глаз, пока не обрезается полотном черного неба. Нет ни звездочки, ни луны, но я все равно все вижу. Ветра тоже нет. И звуков нет. Ничем не пахнет. Я встаю – совершенно беззвучно – и оборачиваюсь. Что же это было, откуда мне удалось выбраться? Я ожидаю увидеть море подушек – но вижу настоящее море, черное, спокойное, мерно набегающее на песок и отступающее восвояси.

Я отчего-то знаю, что мне нельзя здесь оставаться и нужно уходить. Путь один – от берега. Я поворачиваюсь, чтобы начать свое путешествие, – и замираю.

Передо мной в воздухе висят прямоугольники зеркал, словно вырезанные в самом пространстве окна в другой мир. Целый лес зеркал. Они медленно поворачиваются и поблескивают, сами по себе. Я делаю шаг к ближайшему зеркалу – и колени у меня подкашиваются, я падаю на песок: в зеркале не просто мое отражение, а я с маменькой и сестрицей, они стоят у меня за спиной, их руки у меня на плечах, поправляют мне волосы, они улыбаются и что-то говорят, но я не слышу. Оглядываюсь: ничего и никого, все тот же обглоданный морем берег, все та же черная вода за ним.

Я снова поднимаюсь, но в этом зеркале уже не вижу ничего: оно погасло, как будто по ту сторону кто-то бессердечный задул свечу. Я иду к другому зеркалу и нахожу в нем милые образы, они по-прежнему со мной, хоть я и не вижу их за спиной и не ощущаю их прикосновений. Но стоит мне коснуться холодной поверхности, как и это зеркало гаснет и оставляет меня одну.

Зеркало за зеркалом, я бреду по лабиринту утраченных надежд, от стекляшки к стекляшке, и вечно теряю то, что ищу.

Вдруг все зеркала разом вспыхивают, ослепляют меня, а когда я открываю глаза, они висят черные, как то безмолвное море, и больше не двигаются. Из-за одного из них выступает мой спаситель.

– Может, пора покончить с этим? Это в ваших силах, принцесса.

– О чем вы?

– Сделать отражение явью. Помните, о чем мы говорили на мосту?

– На мосту? На каком мосту?

Зеркало передо мной вспыхивает, но показывает мне не отражение, а скамейку в парке и на ней…

– Я могу вернуть их вам. – Вкрадчивый голос из-за моего плеча напоминает, что мир не остановился, как мне показалось. – У вас снова будет семья. Неразрушенная, неразлученная. То, о чем вы так тосковали, мечтали, молились. Но боги мертвы, ваше высочество. А те, что еще дышат, оглохли от старости. Я же могу вернуть вам сестру и маму.

Я боюсь оторвать взгляд от до боли любимых лиц, боюсь, что, стоит мне лишь моргнуть, как они тотчас же растворятся в полуденном мареве, и останется лишь пустая скамейка и пустой парк, а потом зеркало снова погаснет, и останется этот пустой мир, лишенный всякого смысла.

– Вы можете вернуть их… но как? – Я боюсь поверить его словам, боюсь впустить в сердце надежду.

– Заботы о том, как это сделать, оставьте мне. Вас должен интересовать результат. Он вас не разочарует, уверяю. Это моя специализация, обманывать смерть и возвращать жизнь.

Его слова пугают меня, в животе возникает неприятное леденящее чувство, по всей коже с ног до головы бегут мурашки, будто меня вытолкнули на мороз. Я нахожу в себе смелость отвести взгляд от любимых, близких, родных и посмотреть на моего спасителя, который предлагает мне еще одну услугу. Посмотреть – и, как обычно, не увидеть. Ведь он по-прежнему лишь силуэт на самом краю видимого мира. И впервые я задаюсь вопросом: кто же он? Но озвучиваю другой:

– Зачем вам это? Почему вы хотите помочь мне?

– Потому что это в моей власти. – Теперь он говорит без улыбки в голосе, без вежливой мягкости и без сахарной глазури. Это пугает меня еще больше. – Потому что я люблю это. Потому что у вас есть то, что я хочу. И еще потому, что, когда к тебе сами приходят и сами все дают, я не дурак отказываться.

Я не знаю, какие у него глаза, но чувствую, как они прожигают во мне дыру.

– Что вы хотите от меня?

Он вскидывает руки, как будто это очевидно, или, быть может, просто от нетерпения.

– Сердце, принцесса. Ваше сердце. Когда вы отдадите его мне?

В первый миг я опешиваю, даже делаю шаг назад. Но потом понимаю смысл его слов и не могу удержаться от смеха.

– О Восемь, так вы охотитесь за моим сердцем? Ха-ха-ха! Простите меня, прошу вас, но это так неожиданно и так совершенно изумительно! Мы с вами не успели и чаю вместе выпить, а вы уже влюбились в меня? Я польщена!

Я продолжаю смеяться, и смеюсь, и смеюсь. Из глаз уже идут слезы, сводит живот, я обнимаю себя и все смеюсь.

Он просто смотрит на меня и молчит. Со всех сторон мелкий треск, зеркала лопаются на мириады осколков, которые остаются висеть в воздухе почти на своих же местах и покачиваются словно на невидимых нитках.

– Кто вы? – спрашивает он тихо и делает шаг ко мне.

Я делаю шаг назад.

– Простите?

– Кто вы?

Он продолжает наступать, а я продолжаю пятиться между разбитыми зеркалами.

– Я не по…

– Я спрашиваю: кто вы такая? Вы смеетесь надо мной так, будто можете себе это позволить. Но вы не можете. Разве вы сильнее меня? Я могу разломить вас изнутри лишь отголоском мысли. Разве вы умнее меня? Вы ведете себя опрометчиво и глупо – в конце концов, вы же пришли сюда. Почему вы молчите? Вам больше не смешно?

Я пытаюсь вымолвить слова извинений, но вдруг он начинает хохотать, громко и свободно. Эхо этого смеха отражается от зеркал и усиливается стократно, сбивая меня с ног, заставляя зажать уши и зажмуриться.

– Влюбился! – восклицает он с сарказмом. – Ваши выводы и удручают, и забавляют. Вы бесподобны, ваше высочество, правда. Это потрясающе. Я бы сам такое не выдумал. Но мне не нужна ваша любовь, а только лишь сердце. Без поэзии и без фантазий. – Он взмахивает рукой и указывает на меня пальцем. – Знаете, просто орган у вас в груди.

На меня спускается туча холода и жути, я прикрываю сердце рукой и отступаю.

– Что вы такое говорите… Я вас не понимаю, право…

– Анелин, Анелин. – Он словно убаюкивает меня. – Обещаю, вам нечего бояться. Не будет боли, не будет страданий. Разве не этого вы так долго хотели? Свою семью обратно.

– Не приближайтесь.

Он разводит руками:

– Я не могу не приближаться. Я слишком долго ждал. Поверьте, я бы и сам предпочел оставить вас в покое, но не могу себе этого позволить. Понимаете, вы мне нужны. Вернее, ваша часть.

Из меня вырывается сдавленный крик, и я бросаюсь бежать, но он хватает меня за плечи, разворачивает к себе, я пытаюсь вырваться, его хватка сильна, так сильна, я смотрю в отчаянии по сторонам, ищу родных по ту сторону зеркала, но все зеркала разбиты и разломаны, и некому меня спасти от моего спасителя, некому увидеть, как его пальцы впиваются в мою кожу.

– Хватит бегать, Анелин! – кричит он мне в лицо. – Это все пустое. Вам некуда бежать от меня: я уже здесь. Так перестаньте сопротивляться и покоритесь!

Его дыхание так близко на моем лице, шее, оно обжигает меня, словно открытая печь. Это сон, это сон, твержу я себе. Это сон, всего лишь сон…

– Как вы не поймете? Вам будет только лучше. Я возьму ваше сердце, уже поношенное за шестнадцать лет, а вам дам совсем новое, оно будет даже лучше. Я сделаю его специально для вас. Не волнуйтесь, я знаю в этом толк. А потом…

Нестерпимый жар, моя кожа кричит от боли… Сон, всего лишь сон, это сон, это сон, это сон, только сон, и больше ничего. Я слышу голос Внутренней Ане и вспоминаю, что это мой сон.

А во сне ведь возможно все.

У меня в руке ежебраз, мне нужно лишь чуть-чуть извернуться…

– Прочь из моего сна! Оставьте меня в покое!

С какой-то новой, невиданной силой, которой я в себе не подозревала, я толкаю ежебраза в лицо незнакомца и бегу, бегу, бегу.

Он не кричит – ревет от боли и ярости, его вопли и проклятия преследуют меня, я зажимаю уши руками и бегу по песку мимо зеркал к невозможно далекому горизонту, где, быть может, меня ждет спасение. Зеркала взрываются со всех сторон, я кричу и сжимаюсь, зажмуриваюсь, ожидаю страшной боли – но нет, осколки собираются в деревья, поблескивающие тысячей граней, и я продолжаю свое бегство сквозь этот опасный лес.

– Анелин…

– Ане…

– Доченька…

– Сестрица…

Их голоса, такие печальные, тоскливые, шелестят мне в спину. Я останавливаюсь, оборачиваюсь. На ветках из осколков две большие птицы с человеческими лицами. Их лицами. Сидят. Смотрят. Ждут. Закрываю глаза: не могу смотреть на них. Не могу. Только не эти лица. Я же давно простилась с ними, с того страшного дня прошло столько минут, часов, дней, недель, месяцев – почему они снова возвращаются? Я хочу, чтобы они вернулись, но не так, совсем не так!

Я отворачиваюсь и бегу, утирая слезы, не разбирая дороги, зажимая уши руками, чтобы не слышать их разочарованные голоса:

– Зачем?..

– Куда?..

– Неужели ты забыла нас?..

– Неужели ты оставишь нас?

Я бегу – спотыкаюсь – но бегу. Знаю, что вот-вот наткнусь на острую ветку и поранюсь, но бегу.

Вдруг лоб обжигает звезда боли, я падаю в песок лицом, едва успеваю подставить руки. Слышу шаги за спиной, мне в волосы летит песок – кто-то подбегает совсем близко. «Мой спаситель», – мелькает у меня в голове горькая мысль.

– Похоже, вам это только нравится.

Он хватает меня за левую руку и надевает на запястье что-то холодное, жесткое и тяжелое, оно защелкивается вокруг моей руки и впивается в кожу словно зубами. Я кричу, но не могу кричать, у меня нет рта и я должна кричать.

– Иначе я не могу объяснить вашу страсть к побегам. И где? Куда? И от чего? Я же даю ответ вашим сокровенным мольбам.

Он хватает меня за правую руку и делает с ней то же самое. А потом переворачивает меня лицом к себе – и я кричу. Впервые я вижу его по-настоящему! Он больше не силуэт, который всегда в стороне. Он прямо у моего лица. Маска красной смерти: белесый череп и темные впадины под алым желе плоти.

– Смотрите хорошенько, принцесса! Так вам нравится больше? Вы хотели увидеть меня таким? Это сделали вы! Почему вы всегда убиваете все лучшее во мне? Я хотел вам дать желанное! А теперь… – Он поднимает руки – в них цепи. – Что мне остается теперь? – Он разводит руки – цепи звенят и растягивают меня, я вскрикиваю от боли. – Хотите вы еще один шанс? Говорите!

– Да…

– Или хотите закончить все прямо сейчас, на этом берегу отчаяния и скорби? Ну же!

– Нет.

– Вы хотите еще один шанс?

– Да!

– Хотите пройти дальше?

– Да!

– Хотите чаю? Они готовят лучший чай.

Теперь я слышу его голос приглушенно, словно из другой комнаты за закрытой дверью. В темноте без намека на проблеск я сижу на горке чего-то сыпучего. Сначала кажется, что это песок, но я перебираю песчинки руками и понимаю, что это скорее мелкие камушки гравия. Воздух здесь застоявшийся, как будто комнату давно не проветривали, и пахнет странно, какой-то глухой сладковатой сладостью.

– Они? – слышу я свой голос, но раздается он снаружи, из-за стены. – Вы говорите о мисс Кешью и мистере Монигле?

Как я могу слышать саму себя? Хорошо, что я сижу: от этого у меня кружится голова, и я решаю просто послушать и узнать, что будет дальше.

– О ком? – Снова голос моего спасителя.

Приглушенный стук каблуков. Кто-то входит в ту комнату. Это явно не мисс Кешью и мистер Монигл.

– Это же… – вырывается у Другой Принцессы (надо же мне как-то ее называть).

– Просто картинка! – восклицает мой спаситель. – Почти как живые, да?

Звенят приборами и разливают чай.

– Это не мои родные, – говорит Другая Принцесса.

– Конечно нет. Но могли бы ими быть.

Вдруг я понимаю, что происходит, словно я наконец-то проснулась от чужого сна. Я ищу на ощупь колокольчик, он был где-то рядом, нахожу его, поднимаю и звоню в него изо всех сил, так, чтобы меня наверняка услышали снаружи.

– Вам бы этого хотелось? – продолжает мой спаситель. Ее спаситель. Ах, я запуталась…

– Вы слышите?.. Этот странный звук…

– Вам бы хотелось, чтобы в комнату сейчас вошли ваши родные – по-настоящему?

– Так странно… Он как будто здесь, совсем рядом…

– Вам бы хотелось снова увидеть и обнять королеву и принцессу?

Где-то совсем рядом, в темноте, я продолжаю звонить в колокольчик.

– Разве вы не слышите? Он где-то здесь…

– Так вы согласны?

– На что?

– Мы это уже обсудили. Неужели вы успели забыть?

– Простите, я не понимаю… Этот звук, он сводит меня с ума… Где же он?..

– Пейте чай, принцесса. А потом мы поговорим о том, что вы сделаете, чтобы снова быть со своей семьей.

– Сахар! – вспоминает Другая Принцесса. – Мне нужен сахар.

– Разумеется, ваше высочество, разумеется! Все, что пожелаете. Ведь это все и создано для вас.

Внезапно все озаряется, словно мне в лицо бросили солнце, я закрываю глаза рукой, моргаю несколько секунд, а потом смотрю. У моей комнаты пропала крыша, но это даже не удивляет меня, когда я понимаю, что сижу не в комнате, а в сахарнице и это совсем не гравий подо мной. Сверху на меня смотрит ошеломленное лицо, и это лицо, так похожее на мое, приводит меня в просто неприличное раздражение. Оно заполняет меня настолько, что я не удивляюсь больше ни странному месту, ни огромному миру за его стенами.

Я выбираюсь из сахарницы на стол, отряхиваюсь и поднимаю голову. Великанская голова Другой Принцессы нависает надо мной и, похоже, силится подобрать слова. Но пока она пытается, я делаю – как обычно:

– Это уже становится недоброй традицией. Надеюсь, все это вот-вот закончится и я смогу наконец-то поспать. Ну почему ты не можешь держаться подальше от неприятностей и чая? Не пойму я вас, голубую кровь. – Здесь я вздыхаю, качаю головой и развожу руками, ведь как еще можно выдержать столько глупости у тебя буквально под боком и остаться равнодушной? Бросив взгляд на часики у меня на запястье, я цокаю языком и продолжаю: – В общем, так. Вот-вот сон продолжится, время не любит стоять на месте. Даже здесь. Думаешь, так легко его заставить?

Она качает головой. Типично.

– Надеюсь, ты понимаешь, на какой риск ради тебя я иду. На этот раз запомни последнее.

Она слегка наклоняется и будто слушает внимательно, но я просто смотрю на нее секунду-другую и молчу.

Она просто смотрит на меня секунду-другую и молчит, а я слегка наклоняюсь и слушаю внимательно.

– Ну все, я исчезаю, – говорит она наконец и отворачивается.

– Постой, но ты же ничего не сказала!

Она оборачивается и вдруг яростно звонит в колокольчик.

– А ты ничего не слушала! Еще претензии?

– Но как же…

– Все, что я хотела тебе сказать, моя недогадливая сестренка, можно сказать тремя словами: беги отсюда без оглядки.

Этот ответ будоражит во мне только новую тучу вопросов, но не успеваю я открыть рот – как я подбегаю к ее чашке – ловко забирается на край – и ныряю в чай! В один миг от меня – от нее остается лишь клякса голубой краски, да и та растворяется на глазах.

– Что-то не так?

Я вздрагиваю от неожиданности.

– Что-то не так с вашим чаем, ваше высочество? – повторяет мой спаситель самым обходительным тоном.

Но теперь я отношусь к нему настороженно. Бежать? Почему я должна бежать от него? И все же…

– Мой чай, он синий.

– Не может быть. Кто пьет синий чай?

– Взгляните сами.

Я протягиваю руку к чашке, чтобы показать ему, и вдруг – кошмар! – я вскрикиваю от вспышки синего пламени, которое вырастает из чашки до моих глаз. Оно не обжигает, а приятно согревает и укрывает комнату волшебным, таинственным светом.

– Как… вам это удалось? – Его голос звучит так, будто ему с трудом удается подобрать слова.

– Что вы имеете в виду? Я ничего не дела…

– Как?? – требует он.

Я снова слышу тревожный звон, а в синем пламени на миг мелькает лицо Внутренней Ане.

– Переверни меня, – шепчет она и исчезает.

Перевернуть ее? Что это значит? Вот причуда!

В этот момент он наклоняется ко мне – и вдруг я понимаю смысл ее слов. Я поднимаю чашку с пламенем и переворачиваю. И вместе с чашкой вся комната переворачивается кверху полом, кроме нашего столика и нас. Мы словно замираем в пространстве – вне пространства. Когда из чашки выливается последняя капля пламени и падает куда-то в пустоту, свет гаснет. Мир гаснет. И в темноте, в тишине я слышу его слова над самым ухом:

– Без чая так без чая.

А потом – мои всхлипы в пустоте. Только всхлипы – потому что из моего рта не может пробиться крик: он сомкнут, скован, сжат под чем-то холодным, что сдавливает мне нижнюю половину лица и затылок. Я поднимаю руки, чтобы ощупать лицо, но внезапно что-то тяжелое, холодное, жесткое вцепляется мне в запястья, в щиколотки, тянет назад и вниз. Я падаю, копчик взрывается фейерверком боли. Я не могу сдержать рыдания, пытаюсь обнять себя за плечи, но мои путы сильны, они тянут назад. Я слышу звон – другой, это больше не звон колокольчика, это звон цепей.

Впереди – в стене? в двери? – вспыхивает небольшой квадрат белого света. Сначала он режет глаза, ослепляет, я отворачиваюсь – но в следующее мгновенье уже тянусь к нему, как погребенная бабочка, превозмогаю боль и тяжесть, встаю на колени, опираюсь руками на холодные камни пола – подземелья? – отрываю от них колени, боль пронзает спину, цепи режут запястья, но я держусь взглядом за свет крепче, чем держалась бы руками, и поднимаюсь. Спотыкаясь босыми ступнями о выбоины в каменном полу, волоча за собой цепи, я бреду вперед.

Медленно, медленно, белый квадрат увеличивается, увеличивается, и наконец я упираюсь руками в твердую, гладкую металлическую поверхность. Квадрат оказывается окошком в двери. Я вижу очертания круглой ручки, тяну за нее – не поддается. От отчаяния у меня внутри все обрывается. Я бью в дверь обеими руками – и она распахивается.

Первое, что я вижу, – черное стекло на стене и мое отражение в нем. Но я не могу поверить, что это я. С натугой поднимаю руку – она повторяет движение. На ней простая белая рубашка в пятнах и разрывах. Волосы спутались в ворново гнездо и висят паклями на лице, стелются сальными веревками по плечам. Из-за волос блестят дикие глаза внутри синевато-серых кругов. Кожа мертвецки бледная. Но самое страшное я оставляю напоследок. Я не хочу это видеть. Я не хочу это понимать. Я не хочу быть ею! «Выпустите меня, молю!» – кричу я в тюрьме своей головы, потому что не могу открыть рта. От подбородка до рта мое лицо обмотано металлической проволокой.

Это не я это не я это не могу быть я это я? Что случилось что со мной стало где я где я?

Свет у меня над головой потрескивает и несколько раз мигает. Выхожу в коридор, который идет перпендикулярно комнате у меня за спиной. Слева тупик, справа, в самом конце, – единственная дверь, такая же бледно-зеленая, как стены, пол и потолок. Стекло на стене передо мной идет по всей длине коридора. Все поверхности здесь безупречно гладкие, слегка блестящие в ярком свете белых трубок на потолке. Невероятно гладкие поверхности – таких не бывает и в королевском замке, не говоря уже о подземелье.

То тут, то там коридор загромождают инвалидные кресла, но не обычные, деревянные, а металлические, с черными кожаными сиденьями и подлокотниками. Такие же металлические столы, узкие и длинные, на маленьких колесиках. В высоких стойках прозрачные сосуды с жидкостью. Они перевернуты закупоренным горлышком вниз, от них тянутся тонкие, как будто стеклянные шнурки и стелются по полу, жидкость тихо собирается в лужи.

Я оглядываюсь на комнату, из которой вышла, – и свет гаснет.

Снова кромешный мрак. Тишина. Только неуютный звон моих цепей и дыхание, дыхание.

Свет зажигается, но теперь за стеклом на стене слева. И теперь это не яркий белый свет, а тусклый зеленый, который словно накатывает волной и спадает, накатывает и спадает.

За стеклом комната, выложенная крупной белой плиткой. Все блестит идеальными металлическими поверхностями: столы, ящики, шкафы, какие-то трубки, длинные-длинные иглы в невообразимых штуковинах, похожих на лапы насекомых, сосуды всевозможных размеров. Над одним столом сутулится человек в белых одеждах, спиной ко мне. Он чем-то занят, его руки двигаются, голова трясется. Никаких звуков из той комнаты не доносится, здесь вообще тишина.

Свет из комнаты придает коридору сумеречные очертания. Я слышу щелчок открываемого замка, поворачиваю голову и вижу, как единственная дверь приоткрывается – бесшумно, медленно, всего чуть-чуть, – и узкая полоска белого света разрезает темноту.

Этот свет… Цепи тянут меня назад, ноги слушаются едва ли, сил у меня – только держать голову прямо и не поддаваться отчаянию. Я иду к свету. Шаг за шагом, маленький шаг за маленьким шагом, полушаг за полушагом, спотыкаюсь – и иду дальше, шаг за шагом, вдоль стен, мимо столов, стоек и кресел-каталок, стараясь не замечать странную белую комнату слева, которая бесшумно плывет вместе со мной. Или мне только кажется, что я иду вперед, а на самом деле топчусь на месте? Не может быть, ведь предметы обстановки движутся мимо, а дверь приближается, значит, я все же иду. Просто белая комната следует за мной. Комната и тот, кто в ней.

Безмолвие коридора разрезает короткий скрежет, какой бывает, когда ставишь пластинку, на миг сменяется глухим писком, а затем слова:

–…Всего лишь комок плоти, но сколько в нем могущества! Какая форма! Идеальная для двигателя жизни. Его параметры обманчивы: тринадцать сантиметров в длину, десять в ширину, вес в двести пятьдесят граммов. Не впечатляет. Когда я впервые его увидел, подумал: что за ерунда? Но потом, когда я наблюдал, как оно работает, живьем, я оценил его великолепие по достоинству. Мне так нестерпимо захотелось коснуться этой бьющейся силы. Представить только: взять чье-то сердце себе, и тогда…

Слова съедает короткий скрип гвоздя по металлу, пронзающий мои уши насквозь. Я подпрыгиваю от страха, порываюсь прижать руки ко рту, но не могу. Из меня рвется крик – но я не могу кричать. Умолять, звать на помощь – не могу, не могу, не могу. Я мычу, всхлипываю, слезы текут по щекам, затекают под проволоку на губах, щекочут шею. А я даже не могу их стереть.

Тусклые очертания перед глазами размываются, и в этом искаженном мире мне видится, что колесо ближайшего кресла-каталки поворачивается, совсем чуть-чуть, едва заметно. Мне это, конечно, кажется, ведь здесь никого нет. Страх, полумрак и слезы рождают видения. Я продолжаю свое долгое, утомительно паломничество к свету…

«Сдвинулось! Оно точно сдвинулось!» – кричит у меня в голове. Это вовсе не иллюзия. Кресло медленно разворачивается, дергается, будто натыкается на невидимую мне преграду, и начинает катиться ко мне. В нем никого! Рядом – во всем коридоре – никого. Но кто-то же его катит. Кто-то в нем или кто-то за ним. Кто-то сидящий, кто не может идти сам, или кто-то стоящий за его спинкой – быть может, он катит другого кого-то?

Я не хочу встречаться с невидимыми силами, делаю шаг в сторону – кресло поворачивается за мной и ускоряется. Поскрипывая на полу, колеса крутятся все быстрее – и оно несется прямо мне в ноги. Паника пронзает меня молнией от колен до живота, я жду, что затем так же меня пронзит жуткая боль, но за миг до столкновения отталкиваюсь руками от стены и прыгаю в сторону. Кресло пролетает мимо, весь коридор оглашается ударами и треском, а я не медлю, сжимаю трясущиеся пальцы в кулаки и продолжаю идти.

Снова скрежет сверху, звон и его голос:

–…Переоценивают будущее. Отчего все так стремятся заглянуть туда? Или обеспечить его? Самая пагубная глупость. Есть только настоящее. Вот куда бы полезно было направить глаза. Но кому достает на это ума, отваги и сил? Я всегда хотел в полной мере изучить настоящее. Но это невозможно сделать, к сожалению, без того чтобы по горло погрузиться в прошлое. Так я и стоял, по горло в земле и пепельной жиже, под скудным дребезжанием дождя, и вытаскивал из темноты одно бледное тело за другим…

Его рассказ гибнет в скрипе железа.

Не слушать не думать о том что услышала идти дальше идти только идти.

Сначала я слышу тихий писк словно ночных насекомых. Приглядываюсь: у металлического стола впереди разворачиваются колесики на ножках. Я уже знаю, что сейчас будет, и вжимаюсь в стену, стараясь сделаться толщиной с краску на ней, – стол несется на меня, ударяясь об стены, сбивая стойки с сосудами, – и чудом проскальзывает мимо. Я снова слышу за спиной грохот и удивляюсь, как это он не задел мои цепи. Но я не оглядываюсь и иду дальше.

Я иду дальше и не оглядываюсь. Пустые мертвые столы и кресла не двигаются – затаились. Коридор то удлиняется, то сокращается. Вот дверь приближается, и кажется, что сейчас протяну руку и открою ее до конца, выпущу свет на волю. Но делаю шаг – и дверь убегает от меня, словно ее дергают за поводок. Стены кривятся налево, направо, углы сходятся, расходятся, потолок и пол смыкаются, как челюсти, дверь изгибается, как язык. Что происходит что происходит надо дойти нужно только нога за ногой вдох за выдохом и все снова и все повторять пока не дойду пока не вырвусь отсюда иначе иначе не хочу думать что будет иначе…

Вдруг снова над головой, вокруг – повсюду раздается противный звук, будто металлические зубы отрывают кусок металла, и следует обрывок речи, который, как обычно, начался где-то там и закончится, вероятно, где-то не здесь:

–…Ненавижу, как и вы, принцесса. Свобода без стен и пределов – разве не это движет любым человеком? Если заглянуть в его сердце, конечно. В самое сердце. Простое желание быть. Не оглядываться, не убегать, не преклоняться, не прозябать – а просто быть в мире и в полной мере владеть каждым принадлежащим тебе мгновением. Разве это уже чересчур? Разве это порок? Загляните в свое сердце…

Цепи тянут назад как будто еще сильнее звенят громче впиваются в кожу злее но все равно рука на ручке открываю зажмуриваюсь и вхожу в абсолютную белизну света.

Когда я открываю глаза, у меня кружится голова: я оказалась в той самой комнате, на которую смотрела через стекло в коридоре. Стены и пол из белой плитки, металлические поверхности и инструменты. На столе кто-то лежит под покрывалом. Но человека в белом здесь нет. Очень тихо и чисто. Нос царапает запах лекарств и цветных эликсиров.

Здесь нет других дверей, нет выхода. Это тупик. Я так надеялась, я не позволяла себе думать о другом, но…

Фигура на столе привлекает мое внимание. Я подхожу ближе, медленно, осторожно, будто боюсь разбудить ее. Она и вправду спит. Я любуюсь ее черными волосами, разбросанными веером по блестящей поверхности стола, ее румянцем на бледных щеках, ее изящной шеей. Она так прекрасна, мне хочется коснуться ее, хотя бы кончиками пальцев, и я, тихонько звеня цепями, провожу пальцами по ее волосам…

Голубая вспышка – «Это твой сон» – я знаю ее, я узнаю ее – себя – это же я, я! Но как? Я же здесь, стою и смотрю на себя стоящую. Как такое возможно? Вдруг ее лицо дергается, уголки губ подпрыгивают в длинной, натянутой, как обивка на кресле, улыбке. От этой внезапной радости у меня холодеет в груди. Я отступаю и натыкаюсь на другой стол. Не открывая глаз, она садится, вся прямая и жесткая. Покрывало соскальзывает с нее, и на груди я вижу повязку с красным пятном. Руки безжизненно свисают со стола. Голова поворачивается ко мне, и мне хочется зажмуриться, отвернуться, убежать, но уже поздно. Рот открывается и говорит звенящим от восторга голосом:

– У каждого может быть сердце, мне не жалко. Я отдала свое и с тех пор чувствую себя прекрасно. Хочешь попробовать? Тебе стоит.

Я кричу но не могу кричать у меня нет рта и я должна кричать…

«Это твой сон, возвращайся!» – слышу я голос Внутренней Ане. Но как?

Цепи тащат меня назад, сквозь время и пространство, все смешивается и путается, все смешивается и сливается. Вперед спиной я лечу через дверь по тусклому коридору, в мою темную камеру – и дальше. Все, что было, проносится сквозь меня, как стая мух. Всего лишь комок плоти, но сколько в нем могущества! Просто картинка! Почти как живые, да? Хотите закончить все прямо сейчас, на этом берегу отчаяния и скорби? Вы так сильно хотите к ним, да? Пейте чай. Пейте, пока не остыл. Жизнь требует жертв. Жизнь требует смерти. Все, что пожелаете. Ведь это все и создано для вас. Но это не так важно. А знаете, что важно?

На этом мой кошмар обрывается.