Читать книгу Корректировщик - Александр Аннин - Страница 23

Вера Ильинична Ардашкина тоже хорошо знала булгаковское изречение о внезапной смертности человеческой особи. Но внезапность – штука несговорчивая, ее не подгадаешь, не приблизишь. Шестидесятипятилетняя Вера Ильинична устала ждать смерти, а больше ей ждать было нечего.

Всю жизнь, с самого юного возраста, она агрессивно, яростно рвалась к красивой, счастливой жизни. Во время хрущевской оттепели казалось, что и советские люди могут жить «по-человечески», не косясь на окружающих в ожидании удара в спину. Значит, она просто обязана прорваться в высшее общество, коль скоро причастность к нему перестала быть опасной для жизни и свободы.

Дома творилось что-то невыносимое. Отец, бородатый журналист-неудачник, пил не просыхая, и терроризировал семью разговорами о «сволочах» и «жополизах», коими он именовал своих вчерашних друзей. Дело в том, что люди эти, почувствовав перемены, кинулись осаждать издательства со своими опусами в духе разоблачений сталинского режима; и многие, ох, многие из недавних отцовских собутыльников теперь были увенчаны лаврами скороспелых премий, о них говорили в интеллигентских и псевдоинтеллигентских кругах, а сами эти «гении» всерьез делились своими опасениями: как бы их не выслали за границу; спорили, ехать ли в Швецию получать Нобелевскую премию, если таковую присудят – а это очень даже вероятно, черт возьми, премия сама в руки идет…

Среди этого радостного безумия не было места верочкиному отцу. Будучи с детства уверенным, что в этой стране создать что-либо грандиозное, вечное просто невозможно, Илья Викентьевич занял очень удобную, выгодную позицию зажатого властями гения. Таких было много в пивных, и они годами угощали друг друга. И когда железный занавес слегка приоткрылся, а с ним – и двери в толстые и тонкие литературные журналы, это стало личной трагедией для многих тысяч так называемых непризнанных. Печатай, что душе угодно, только… за душой-то ничего нет.

Нечто подобное, наверное, происходило в России в 1861 году, при отмене крепостного права. Миллионы крестьян просто не знали, как жить дальше? Если прежде за все, включая неурожаи, болезни и даже грехи мужиков перед Богом и Церковью, отвечал барин, то теперь предстояло строить свою жизнь, благополучие и спасение за гробом самостоятельно… Ужас! Господи, помилуй нас и избавь от такой свободы…

Отец Верочки спасался пьянством и потоками проклятий в адрес конъюнктурщиков – новоиспеченных баловней судьбы.

«Смотри, Вера, как я живу, и делай выводы, пока не поздно, – учила ее мать. – Чтоб у тебя судьба вот так-то не сложилась. За вахлака, работягу выйти – дело, конечно, нехитрое, только больно уж невесело это, не по твоему интеллекту. А за такого вот слизняка-интеллигентишку пойдешь, да если еще из гуманитариев – точно сопьется, всю жизнь говном исходить будет на весь мир. Все они – неудачники. А попадется, не дай Бог, удачник, который славы и денег добьется – тот сам тебя бросит, потому как ты состаришься к тому времени…»

«За кого ж идти?» – с готовностью спрашивала крепкая, привлекательная шатенка Верочка.

«За кого, за кого… – передразнивала ее мать. – Можно подумать, к тебе вереница женихов в очереди стоит. Нет, жених нынче лютует, его бреднем ловить надо».

«Как это – бреднем?»

«А так. Действовать тактикой выжженной земли. Сама понимаешь, о чем я. И при этом, чтоб тебя считали не блядью, а современной девушкой, с чувством собственного достоинства».

Вера подкорректировала напутствие заботливой матушки и заводила любовные связи только с теми, у кого был постоянный доступ в престижные московские рестораны. Как ни странно, у нее появились манеры завсегдатайши элитного общества, вокруг говорили о ее многочисленных романах, но говорили с какой-то таинственностью, а не с осуждением, и уж никак не с презрением. Скорее – с завистью. Девушки завидовали ее красивой жизни, юноши – ее любовникам.

Если бы знакомые Веры знали, что эта роковая покорительница мужских сердец для пополнения своего скудного бюджета денно и нощно сдает себя напрокат по три рубля возле памятника Пушкину, то они оказались бы в весьма затруднительном положении. Впрочем, наверняка нашлись бы такие девушки, кто квалифицировал бы поведение Верочки как попрание ею ханжеских устоев сталинизма, другие говорили бы о поистине божественном возвышении над устаревшими нравственными принципами.

Возможно, некоторые парни вслух поддержали бы такое суждение. Но про себя большинство молодых людей, конечно, сочли бы Веру обычной московской шлюхой, и вместо тайных воздыханий стали бы открыто протягивать ей трешку.