Читать книгу Государыня - Александр Антонов - Страница 10

Князь Илья Ромодановский после спасения княжны Елены редко появлялся не только в государевых палатах, но и в Кремле. Казалось бы, и повода к тому не было – не показываться среди придворных вельмож, да Иван Васильевич винил-таки его за службу во время пожара. Дал Илья промашку и позволил татям похитить великокняжескую дочь. Но позже государь простил его и даже наградил званием окольничего, однако от службы при дворе молодого князя освободил. Илья днями не покидал отцовского подворья, что стояло в конце улицы Варварки. В летнюю пору он часами просиживал на берегу Москвы-реки, смотрел, как текут ее светлые струи, как чайки ловят плотвичек, иногда под вечер купался в теплой, как парное молоко, воде. Было похоже, что он ни о чем не думал, ко всему стал безучастен, живет без интереса к тому, что происходило в окружающем мире, в Москве, в Кремле.

Но так лишь казалось тем, кто видел Илью мельком. В душе молодого князя бушевали страсти, и причиной тому служила боль надвигающейся утраты. Илью все сильнее пожирал огонь полыхающей любви, и он не находил, да и не искал средств погасить сей огонь. Тогда, в час спасения в подземелье Арининского монастыря, княжна обняла его и многажды поцеловала. Он понял, что ее поцелуи были не только знаком благодарности за спасение. В Елене вырвалась на свободу глубоко упрятанная страсть. В тот миг Илья ответил ей тем же. Они оба поняли истинное значение тех поцелуев. А их слова, вылетевшие в тот миг из сердечных глубин, застыли в груди князя, словно вырубленные из камня. Теперь Илья знал, что их сердца горят в одном пламени. Они провели в объятиях друг друга всего минуту-другую, но в это короткое мгновение сердечной близости это откровение в выражении чувств показалось Илье вечностью.

С того дня, когда он, оставив Владимира Гусева в Арининской обители, привез княжну Елену в Кремль и с рук на руки передал ее великому князю, и наступила для Ильи полная тьма. До него доходили слухи, что в Кремль один за другим приезжали иноземные сваты, и вот он узнал об окончательном сговоре отца Елены Ивана Васильевича с литовскими послами-сватами. Он узнал, что мужем княжны станет великий князь Литвы Александр. Страсть, казалось, помутила разум Ильи. Он днями и ночами думал о том, как избавить свою возлюбленную от литвина. Он верил, что сама Елена готова с радостью избежать этого супружества. Горячая южная кровь князя Ромодана, потомка византийского сановника по отцовской линии, требовала действий. В бреду дерзновенных мыслей Илья решил покинуть родительский дом и отправиться в Литву, там добиться того, чтобы Александр отказался от Елены. Но в минуты просветления разума Илья понимал, что это безумие, что ему не дано избавиться от соперника. Однако жажда уехать в Литовское княжество в нем не угасла, и он велел своему верному холопу Онисиму собрать его скрытно в дальний путь. Онисима же попутала нечистая сила, и он проговорился своей зазнобе Праксе, которая служила в княжеских покоях. Пракса поведала тайну своей любимой тетушке, которая стояла при княгине Марии ключницей, и тайное стало явным.

Вскоре у Ильи с отцом, князем Василием, произошла жестокая стычка. Горячий нравом и скорый на расправу князь Василий явился в покой сына с плетью в руках. Он держал ее с такой силой, что побелели суставы пальцев. Темно-вишневые, как у сына, глаза метали молнии. Высокий, сухопарый, с орлиным носом, князь Василий был страшен.

– Зачем несешь на мою голову позор?! Зачем тянешь весь род на плаху под топор?! – закричал он с порога. – Какая вражья сила влечет тебя в Литву? Что замыслил там сотворить? Говори! – И старый князь замахнулся плетью.

Илья стоял перед отцом с высоко поднятой головой. Он был готов к тому, что отец учинит над ним расправу. Случилось же это в те дни, когда по его вине украли княжну. Тогда плеть трижды ожгла ему спину. Знал Илья, что одно слово лжи, и плеть вновь достанет его до ребер. На этот раз он не дрогнул и сказал отцу правду:

– Батюшка, казни. Замыслил я неугодное Богу, да не в силах остановить себя. Жизнь мне не в радость!

Илья стоял перед отцом беззащитный и бледный как полотно, и лишь глаза горели мученическим огнем.

«Да он же готов ко всему! И до смерти забей, так не дрогнет!» – мелькнуло у князя Василия, и рука с плетью упала. Однако он с гневом, но без крика спросил:

– Безумец, думал ли ты о нас?

– Прости, батюшка, и о том забыл. Разум мой в тумане. Сколько ни молюсь пред образами, ничто не помогает.

– Воли взял много – вот в чем твоя вина. А как дойдет до великого князя твоя дерзость, считай, всему конец. Знаешь же, что испокон веку государи за это виновных на плаху отправляют. Да с первого шага надо было одуматься, остановиться.

– Не властен я над собою оказался, батюшка. Как во сне пребывал два года.

– А надо властвовать. Тебе ли не ведомо, что у царских детей царские судьбы? А ты кто? Что за тобой? Дашь ли ты державе то, что принесет ей супружество Елены с литовским государем?

– Ведомо мне, батюшка, что не дам. Но напасть свалилась на нас, и мы полюбили друг друга.

– Вот как оженю, так и люби Богом и родителями данную тебе супругу, – продолжал негодовать князь Василий. – Знаю, тебя к Елене влечет одна наша кровь, но и тому государь не будет внимать. Ему боль державы превыше всего.

Однако, сказав это, князь Василий спросил себя: «Превыше ли?»

У князя Василия Ромодановского были основания задавать себе подобный вопрос. Хотя он и стоял сообща с князьями Василием Патрикеевым и Семеном Ряполовским в числе первых бояр-князей возле государя и право сие было приобретено честью, отвагой и мужеством в служении державе, но в последнее время под ногами у них вместо земной тверди оказался речной песок и его вымывало из-под ног этих столпов отечества. Все трое были слишком близки к великой княгине Софье Фоминишне, питались ее умом и знаниями, кои в конце концов и были поставлены им во грех.

Иван Васильевич не замечал этого, да и не хотел замечать в первые годы супружества с Софьей Фоминишной, но сам с каждым годом отдалялся от ревнителей великой княгини. Еще в конце семидесятых годов Иван Васильевич проявил интерес к еретическому течению в православии, использовал еретиков в своих целях. Он напустил их на новгородских иереев, втравил в спор по поводу «учения» еретиков и догматов церкви. Он завел дружбу с вождями ереси, священнослужителями Алексием и Денисом, и в семьдесят девятом году привез их в Москву.

Тогда князья Патрикеев и Ромодановский пытались отторгнуть еретиков от великого князя. Государь не внял радению истинных друзей и продолжал чтить любезных ему Алексия и Дениса, благоволил им. А те под крылом великого и милосердного государя принялись с немалой жаждой обращать в свою «веру» многих, кто стоял близ Ивана Васильевича. Они вошли в доверие к дьяку Федору Курицыну, к его брату, дьяку Ивану Волку Курицыну. Даже сноха Ивана Васильевича, дочь молдавского господаря Стефана, Елена, была втянута в круг интересов еретиков.

Знал князь Василий Ромодановский, что московские еретики не враги православной церкви: они несли новые «веяния». Ведь один из еретиков, Иван Волк Курицын, составил сборник истин «Мерило праведное». В него вошла даже Русская Правда Ярослава Мудрого. В сборнике не затрагивались интересы церкви, но возвышалась роль государевой самодержавной власти.

В это же время подвигнул себя на создание мыслительного труда и дьяк Федор Курицын. Он написал «Лаодикийское послание», в котором изложил идеи о самовластии души, о свободе воли, о пробуждении в россиянах жажды к грамотности. Труды братьев Курицыных, казалось князю Василию Ромодановскому, не нарушали уставов православия, но шли им встречь. Но и он, и князья Патрикеев и Ряполовский, а прежде всего архиереи церкви были против Курицыных и прочих еретиков и осуждали государя за то, что он благоволил им.

Московские архиереи поддержали требование новгородского архиепископа Геннадия, который добивался созыва церковного собора и расправы над еретиками, как это делала католическая церковь, о чем многажды писал митрополиту всея Руси Зосиме. И состоялся собор, где многие священнослужители требовали казни еретиков. Однако государь Иван Васильевич и митрополит Зосима не согласились чинить смертную казнь над еретиками. Князь Ромодановский оказался в числе осудителей государя и владыки. Он считал, что государево милосердие не шло на пользу православной вере и державе.

Прошли годы, но Иван Васильевич не забыл того осуждения его деяний. Теперь князь Василий прикидывал, какая мера наказания ждет его, ежели вдруг порочный замысел его сына станет ведом государю. Думать о том было страшно, и, дабы пресечь какие-либо потуги Ильи, князь Василий дал себе слово в ближайшее время женить его. «Вот и образумится», – решил он. Подойдя к сыну вплотную, взяв его за грудки, князь гневно сказал:

– Дома сиднем сиди, с подворья – ни шагу. Уйдешь – пеняй на себя. Достану, своим судом живота лишу, а там пусть Господь судит за грехи.

Оттолкнув Илью, он ушел. Молодой князь ни словом не обмолвился, не возразил на решение отца заточить его в домашнем тереме. Шли дни, Илья неприкаянно шатался по палатам, по службам. Читать пытался, в мастерские к столярам ходил, сам за инструмент брался, ларец резной надумал сработать. Не враз удалось тонкое ремесло, ан был упорен. Недели через две получился ларец, хотя и не ахти какой большой, но красивый. На дверцах голубь и голубка черноголовые и белобокие были вырезаны. Костромские мастера хвалили: «Лепота, лепота, да смутьянисто».

На Святочной неделе за вечерней трапезой в кругу семьи и близких князь Василий взял в руки серебряный кубок, наполненный вином, и торжественно сказал:

– Матушка-княгиня Мария Власьевна, сыны и дочери мои и все сродники, близок день, когда наш старший сын пойдет к венцу. Невеста ему найдена, и сговор состоялся. Обратного пути нам нет. За то с Божьей помощью и выпьем.

Долгую минуту в трапезной стояла тишина, только потрескивали свечи. Сказанное князем Василием для всех было полной неожиданностью. Даже княгиня не знала, что супруг ищет сыну невесту. Но вот князь выпил вино, поставил кубок и спросил:

– Аль не рады?

– Да как же не радоваться, – первой отозвалась княгиня Мария.

И разом все заговорили: дескать, самое время ладком, мирком да за свадебку. Лишь князь Илья сидел словно каменный, в лице не было ни кровинки, а глаза смотрели в пространство и ничего не замечали. Даже слез матери, которая сидела напротив сына и поняла его состояние, Илья не увидел. Она же не только плакала, но и улыбалась. Да все было просто: княгиня Мария ведала о сердечной маете сына и страдала вместе с ним, но она знала крутой нрав супруга и улыбалась ему. Самая любопытная из сестер князя Василия, худая и остроносая княгиня Елизавета, спросила:

– Кто же суженая Илюшеньки, братец Степаныч? Ведь должно нам узнать, с кем породнимся. Аль не так?

– Не так, Лизавета, не будет по-твоему. Всему свой час, – ответил ей брат Василий.

Князь Ромодановский не был намерен оглашать имя невесты. Так было заведено в боярских и княжеских родах, и случалось довольно часто, что жених и невеста до дня венчания не знали друг друга, не ведали о своей судьбе. Делалось это ради одного: дабы избежать бунта со стороны жениха или невесты. И в подтверждение этого князь Василий добавил:

– Тебе, Лизавета, все бы ведать. Вот как минует Крещение, все узнаешь во храме.

– И на том спасибо, братец Степаныч, – ответила недовольная сестра Василия.

Но по Москве уже прошел слух, что князь Василий Ромодановский заглядывал в хоромы князей Шуйских, кои жили на Пречистенке. Да многие и сошлись во мнении, что старого князя Василия интересует дочь Шуйских Ксения. И хотя ни лицом, ни статью она не взяла – и князь Василий сожалел о том, – но род Шуйских шел от князей Невских. А о главе дома поговаривали, что он прямой потомок князя Александра Невского, и тут уж князю Ромодановскому не приходилось желать лучшего. Сильны были Шуйские и в милости у государя находились. Рассчитывал князь Василий женитьбой сына вновь упрочить свое положение при великокняжеском дворе.

Однако князь Василий не до конца изведал характер старшего сына и силу его любви к великой княжне не знал. Князь Илья, еще не ведая, с кем у отца был сговор, пошел поперек его желанию и дал себе обет, что воле батюшки не покорится. Повод у него к тому имелся довольно убедительный. Знал он, что в княжеских родах все-таки почитали волю молодых отпрысков, давали им право выбора будущей жены или, на худой конец, право знакомства с будущей невестой. По родословной Илья знал также, что за несколько поколений в роду князей Ромодановских этот неписаный закон не нарушался. «Порушится ли он теперь, мы еще посмотрим», – решил князь Илья, готовясь к новой схватке с отцом.

Перебрав скоротечно услышанное от отца, Илья встал из-за стола и покинул трапезную. Князь Василий не ожидал столь открытого вызова его воле и растерялся. Но оторопь длилась мгновения. Он позвал дворецкого Игната и велел ему вернуть молодого князя.

– Иди и зови его хоть Христом Богом, – наказал Василий.

Илья, однако, не вернулся, и, выслушав трепещущего дворецкого, князь Василий, гневный, неукротимый, полетел следом за сыном. Чем завершилась стычка отца и сына, в палатах Ромодановских никто не знал. В покоях и на подворье воцарилась глубокая тишина. Князь Василий и Илья не выходили даже на трапезу. В доме никто не смотрел друг другу в глаза. Княгиня Мария сутки пребывала в хворости, ее поили отваром валерьянового корня.

А за два дня до отъезда княжны Елены из Москвы князь Илья и его верный спутник отрочества и юности боярский сын Карп исчезли ночью с подворья Ромодановских. Из конюшни были сведены три коня, пропали переметные сумы, а из кладовых ценная рухлядь – меха белок, горностаев, соболей. Утром в доме вновь возник большой переполох. Князь Василий неистово метался по палатам, многих холопов сурово наказали за соучастие в побеге Ильи. Был отправлен отряд вооруженных ратников на поиски молодого князя, было наказано служилым взять беглецов в железо. Но следов Ильи и Карпа, как ни метались по Москве и за нею ратники Василия, не удалось обнаружить.

Илья и Карп покинули стольный град, минуя главные городские ворота. Они уходили на запад. Илья знал, каким путем будет следовать поезд Елены, и мчал без передышки на Звенигород, пытаясь как можно дальше убраться от Москвы, от погони, которая, он это знал, обязательно будет отправлена за ним. Илья покинул родное подворье не сгоряча, он приготовился к дальнему походу обдуманно. Теперь мало кто мог узнать в двух путешественниках князя Ромодановского и его сотоварища Карпа. Ехали по зимнему пути купец с приказчиком. Все на них было с плеч торговых людей: кафтаны, шапки, сапоги. И лицом князь был неузнаваем: рыжая борода и усы изменили его облик. Карп вез на двух конях шесть переметных сум, наполненных товарами и припасами.

Как было задумано, в Звенигород Илья не был намерен заезжать и, обойдя его с левой стороны, двинулся кружным путем к Можайску. Заметил он, однако, что на пути к Звенигороду царило оживление, понял, что в городке уже побывали великокняжеские гонцы, предупредили наместника о продвижении великой княжны. Миновав Можайск, Илья остановился на ночлег в деревне князя Вяземского Кукарино, верстах в пяти от города. Ночевал он в крестьянском доме на полатях, а утром, еще до рассвета, ушел из селения и в тот самый час, когда ворота острокольной крепостишки были открыты для проезда торговых людей на можайское торжище, покинул опасные пределы.

За Можайском в десяти верстах лежал рубеж между Русью и Литвой и стояла застава. Князь Вяземский, всего год назад отошедший от Литвы по договору и призванный Москвой, держал с той поры на порубежье стражников, дабы обезопасить селения и город от набега литовцев. На заставе Илью остановили три ратника и потребовали подорожную и пошлину за вывоз товаров. Илья оказался в затруднении: не было у него подорожной, однако нашелся, что сказать сивобородому ратнику:

– Нет у меня бумаги, милой. У старшего брата она, а он пока еще в палатах у князя Кирилла сны досматривает. Часом и появится.

– Дак мыто[16] за товары выкладывай, – потребовал стражник.

– А это сей миг спроворю, – ответил князь, достал кису и щедро расплатился серебром.

Взвесив на ладони монеты, стражник остался доволен:

– Эко, не убогий. Ну, с богом. Да берегись: литвины мазурят.

И вот уже Илья и Карп потрусили по чужой державе, но по исконно русской земле. Они еще долго не могли свыкнуться с мыслью о том, что едут по чужбине. На пути к Смоленску, извечно русскому городу, они проехали мимо многих сел и деревень, в которых жили одни русичи. Они различали родную речь, видели на окоемах маковки рубленых деревянных церквей и слышали привычные колокольные звоны. Вокруг на сотни верст простиралась русская земля, попавшая под литовскую пяту в годы нашествия монголо-татарских орд. Обо всем этом князь Илья знал не понаслышке, потому как кое-кто из Ромодановичей еще жил под игом литвинов. Грудь болела от досады. В те давние времена литвины и поляки брали Русь голыми руками, когда она была раздроблена на уделы, когда с востока навалилась на нее тьма кочевников. Литовцы и поляки овладели Киевской землей, Волынью, Черниговщиной, Смоленщиной, а потом захватили уделы полоцких, минских, гродненских и пинских князей, которые со времен Владимира Святого стояли под крылом великой Руси.

В пути по просторам отчей земли Илье много и вольно думалось, и он вдруг ясно понял мудрость великого князя всея Руси Ивана Васильевича. Радея об отторгнутой русской земле, он слал сюда свою дочь, дабы ее присутствие в Литве в сане великой княгини, оставшейся в православии, укрепляло надежды россиян на возвращение на родину. Со стороны государя всея Руси это был очень умный шаг. Размышлял, очевидно, государь и о том, что с появлением при дворе литовского князя русской государыни усилится русское влияние, православие поднимет голову. Илья верил, что так и будет, ибо Елена, как сильная личность, внесет в окружение супруга русский дух, русские нравы и обиход. Она, образованная россиянка, даст понять литовцам, что Русь не оставит в беде своих детей в грозные годы притеснений, придет им на помощь.

Еще Илья надеялся на то, что окружение Елены останется русским и там, среди своих, найдется место и ему. Он же готов был служить великой княгине вопреки всем опасностям, которые, он твердо знал, ожидают его. Не знал Илья одного в меру своей неосведомленности. В Литве в ту пору находились умные головы, кои доказывали необходимость создания сильного государства так, как это делали первые литовские князья. В то время Литва грозила стать соперницей Москвы в объединении русских земель в самостоятельное государство. Даровитые литовские князья Гедимин и Ольгерд сумели привлечь к себе все силы русского населения Литвы, приучили русичей смотреть на них как на своих, Богом данных государей. Они поощряли браки детей именитых вельмож и православных русских сыновей и дочерей из богатых семей. Дети в таких семьях зачастую приводились в православную веру. Ко времени правления Казимира, отца великого князя Александра, среди русских и литовских вельмож зародилась мысль о создании в Литве центра, собирающего все русские земли. Стольным градом этого государства должен был стать Вильно. В этом стремлении многие видели благое начало. Оно давало надежду общими усилиями избавиться от монголо-татарского ига.

Обо всем этом князь Илья узнал позже. Но к тому времени потуги литовских магнатов и некоторых русских князей станут супротивными и великому князю Литвы, и панам рады. Сам Илья будет одним из упорных поборников отторжения русских земель от Литвы.

А пока Илья и Карп благополучно добрались до Смоленска. Древний город жил по русскому обычаю. Литвинов здесь вовсе не было видно, разве что их можно было заметить при дворе смоленского воеводы пана Хотетовича. Смоленск оставался центром православной епархии, во главе которой находился епископ Иосиф Болгаринович. Город жил мирно, неторопливо, горожане толпились на торжищах. Торговля здесь всегда шла бойко. Тут выставляли свои товары и московские, и полоцкие, и новгородские купцы. В православных храмах шла привычная служба. Илья, как только устроился на постоялом дворе, поспешил в главный собор, дабы помолиться иконе Смоленской Божьей Матери, как сказывали, вывезенной четыре века назад из Царьграда. В соборе пахло ладаном и воском, горели свечи, прихожане стояли плотно и внимали проповеди епископа Иосифа. Илья пробрался к образу Пресвятой Богородицы, поставил свечу, опустился на колени и вознес молитву:

«Воспеваю благодать Твою, Владычица, молю Тя ум мой облагодати, ступати право мя настави, путем Христовых заповедей…»

Илья попросил прощения у родимых батюшки и матушки за дерзость свою. Он молил укрепить дух его на тернистом пути. С каждым словом вдохновение его возвышалось, дальний путь становился яснее, вера в свои будущие деяния укреплялась. Покидая храм, Илья шел не согбенно, но расправив плечи и вскинув голову.

В Смоленске Илья и Карп провели два дня. На третий день Карп с утра отправился на торжище да вскоре же вернулся. Примчал распаренный от бега, голубые глаза сверкали. Выдохнул с порога:

– Княже Васильевич, нам бы в путь не мешкая уйти. Там купцы гуртом на Вильно выступают. Вот бы и нам с ними…

Илья был скор на размышления, понял, что Карп предлагает выгодное дело. С торговыми людьми проще остаться незамеченными. Князь подхватился с ложа, где нежил косточки, распорядился:

– А ну-ка, друже, покажи сноровку. Пока я с хозяином расплачусь за постой, будь готов в путь.

– Я не замешкаюсь, княже. Ты сам поспеши, ибо хозяина не враз разыщешь.

Илья знал, что посланцы Ивана Васильевича уже побывали в Смоленске и оповестили воеводу Хотетовича о скором появлении государевой невесты. Потому Илья не хотел показаться на глаза ни вельможам Елены, ни тем более ей самой. С тем он и покинул город.