Читать книгу Государыня - Александр Антонов - Страница 3

Гроза продолжала бушевать. С неба по-прежнему низвергались потоки ливня. Пламя пожара над Москвой всюду покорялось небесной силе. Лишь редкие огненные блики вспыхивали иной раз где-то низко над землей. Их Иван Васильевич уже не видел. Он возвращался в Кремль не спеша, хотя и вымок до нитки в своем суконном кармазинном[4] полукафтане. Даже в сапогах было полно воды. Но это не умаляло радости, и жажда уже не досаждала. Он молился: «Господь милосердный, хвала Тебе, что не оставил Своих детей в беде», – шептал он, въезжая в Кремль. Он уже думал о том, какую посильную помощь может оказать тем погорельцам, у кого малый достаток: «Вот лесу дам им бесплатно, вывезти помогу. А там пусть поднимают-рубят новые дома, избы». Сказал об этом казначею боярину Петру Челяднину:

– Ты завтра же моим именем повели дьякам Дворцового приказа списки погорельцев исполнить. Вдов и сирот пусть выделят. Им пошлю работных людей лес валить, вывозить во град, срубы ставить. И чтобы никого не обошли заботой.

– Справлю, батюшка. Оно, слава богу, ущерб невелик окажется государевой казне.

Иван Васильевич посмотрел на колокольню Успенского собора, подумал, что хорошо бы увидеть, как ливень распорядился огнем, да решил перед тем сменить мокрую одежду и выпить крепкой медовухи. «Оно хоть и благодатный дождь, да чреватым может быть», – предположил он и подъехал к Красному крыльцу.

Дьяк Федор Курицын видел в оконце, как появился близ палат государь, но не поспешил навстречу: побоялся прогневить его. А было чем. Наказывал же государь присмотреть за домочадцами, да не исполнил сей наказ Федор. Перешагнула его властная Софья Фоминишна, когда он сказал, что надо бы дождаться великого князя, прежде чем оставить Кремль, теперь укатила неведомо куда. Федор, однако, был не так прост и послал с дворней великой княгине своего верного человека. Поди, к утру будет известно, куда скрылась государыня, дабы избавиться от пожара.

Однако умный дьяк сомневался, что только страх перед стихией вынудил Софью Фоминишну покинуть Кремль без ведома великого князя. Хотелось ей досадить государю, и она не взяла с собой во спасение внука Ивана Васильевича, Дмитрия, и его мать, Елену Волошанку. «Дескать, пребывайте во страхе, гордая невестка и постылый внук, а мне и дела нет», – рассуждал Федор Курицын в ожидании государя.

У Софьи Фоминишны были основания копить к княжичу Дмитрию в сердце нелюбие. В последние три года Иван Васильевич воспылал к внуку такой любовью, что забыл о всех своих сыновьях и, как считала Софья Фоминишна, в любой день и час готов был венчать его на великое княжение. Сие и породило в государыне ненависть к Дмитрию. Сама великая княгиня жаждала видеть на российском престоле своего кровного сына Василия, годами старше Дмитрия и имеющего права на великое княжение более бесспорные. Многажды Софья Фоминишна пыталась посеять между внуком и дедом вражду, но ей это не удавалось: Дмитрий чтил деда больше, чем отца.

Тем часом Иван Васильевич переоделся, выпил медовухи и собрался идти на колокольню, но вспомнил про дьяка Федора и велел окольничему Якову Кошкину позвать Курицына. Не прошло и минуты, как Федор появился в трапезной, словно в это время стоял за дверью.

– Федяша, поднимемся на колокольню, посмотрим окрест. Поди, стольный град уже под крылом Всевышнего. То-то милосердный постарался для нас, – сказал государь.

– Я готов, батюшка Иван Васильевич, – ответил Федор и опустил голову. – Токмо прежде выслушай недостойного раба своего, не исполнившего твой наказ.

– Что у тебя?

– Не усмотрел я твоих чад и домочадцев. Софья Фоминишна, угнетенная страхом, покинула Москву. Я просил государыню дождаться тебя, так она переступила через мой совет.

Иван Васильевич не закричал на дьяка. Государственный муж, ума державного, был силен в посольских делах, а не в склоках с женами. У самого же государя появилась горечь на душе оттого, что Софья Фоминишна постоянно шла ему встречь[5]. Она тоже была умна, но царствовал в ней изощренный императорский византийский дух и нрав во всем ловчить и супротивничать. Давно великая княгиня вольничала без меры и дьяка Федора Курицына не сочла за помеху. Было же: «Когда Иван III хотел одарить свою сноху, жену старшего сына, драгоценностями первой жены, то выяснилось, что Софья раздарила их своему брату и племяннице, позже убежавшей с мужем князем Василием Верейским в Литву». Своей властью Софья Фоминишна подавляла не только придворных и крепких духом бояр и воевод, но, случалось, и своего супруга, государя всея Руси. Все это перебрав, Иван Васильевич довольно спокойно сказал:

– Ладно, Федяша, не переживай. Твоей вины в том нет, ибо ей не впервой бегать. Ты мне лишь одно скажи: куда она нос навострила? Уж не в Литву ли?

– Поди, не в Литву. Но с рассветом и доложу, государь-батюшка. Мой человек следом идет.

– Надеюсь, внук Дмитрий и его матушка в Кремле остались?

– Уморились они и спят в своих покоях, – ответил дьяк.

– Вот и славно. Ну а нам пора на колокольню.

На площади меж соборами плавал чад пожарища, еще не до конца прибитый дождем. Он продолжал лить. И молнии сверкали, и гром громыхал. И били колокола, но звон их стал иным – торжествующим. «Слава Всевышнему!», «Слава Спасителю!» – вызванивали они. Или это так показалось государю, однако они бодрили дух. На колокольню следом за Иваном Васильевичем поднялись трое: князь Семен Ряполовский, боярин Петр Челяднин и дьяк Федор Курицын. К парапету колокольни великий князь подошел со вздохом облегчения: вся Москва была укрыта темным пологом. Лишь близ храма Трех Святителей на Кулишках на какое-то время взметнулся жиденький язык пламени, рассыпался на искры, да все кануло во мрак. Государь перекрестился и начал читать молитву во спасение от пожара. Князь, боярин и дьяк вторили ему. Они простояли на колокольне долго. Уже подступало утро, когда государь подумал, что пора бы и отдохнуть. Но что-то удерживало его на высоте. Хотелось увидеть Москву освещенной ранним солнцем, но не такой, какой она предстанет перед ним в язвах пожарища, а белокаменной, стремящейся вверх, подобной Риму, о котором ему рассказывала Софья в пору молодости. Как любил он слушать ее рассказы в первые годы супружества! И спасибо ей за то, низкий поклон. Ведь это по ее настоянию русские послы привезли из Рима, Венеции и Милана архитекторов и литейщиков Аристотеля Фиораванти, Пьетро Антонио Солари, Алоизо де Коркано, Ламберти, де Монтаньяно, Паоло Дебоссиса и многих других мастеров, среди них и умельцев каменного дела. Их усилиями Кремль стал таким, каким Иван Васильевич видел его каждый день и радовался тому.

Усталость взяла-таки свое: великий князь шагнул на лестницу, дабы добраться до опочивальни. Шел он по каменным ступеням медленно, осторожно, словно боялся оступиться. Да и оступился бы, ежели ведал бы, что ждало его у дверей колокольни. У подножия храма его поджидала новая беда, ударившая в самое сердце сильнее, чем весть о пожаре в Москве. Едва он сделал несколько шагов по площади, как перед ним в рассветной дымке с конем на поводу возник молодой князь Илья Ромодановский. Он рухнул перед Иваном Васильевичем на колени и голосом, полным отчаяния, сказал:

– Государь-батюшка, вели казнить за черную весть. Не сберегли мы княжну Елену!

Облик стоявшего на коленях в воде молодого князя стал расплываться, Иван Васильевич схватился за сердце, зашатался. Боярин Челяднин и дьяк Курицын подхватили его под руки, удержали, чтобы не упал. Государь постоял с закрытыми глазами минуту-другую, глубоко дыша, и, когда боль ослабла, открыл глаза и спросил:

– Что с моей дочерью, несчастный? Что с Еленой? Куда она исчезла? Говори правду!

– Тапкана с нею пропала на ночной переправе через Москву-реку, – с трудом произнес Илья роковые слова.

– А где вы все были? Где мать Софья была, мамка Анна Свиблова? Всех вас на дыбу пошлю! – уже не владея собой, кричал великий князь.

– Мы были рядом, государь-батюшка, но толпа рассекла нас.

– И вы ее не ищете? Где воины, что при государыне? – Иван Васильевич тяжело дышал, говорил с хрипом. – Тати кромешные! Дочь потеряли!

– Государыня и воины в селе Воробьеве. А княжну ищут. Вот и я с поисков.

Илья смотрел на великого князя отрешенно, и вид его был ужасен. В белесой дымке он походил на приведение. Бледное, искаженное горем лицо, глаза воспаленные, с прядей густых волос стекала вода. Он уже знал свою судьбу: не миновать ему плахи, если Елена не будет найдена. И великий князь подтвердил это:

– Всем вам быть на дыбах, всех казни предам, ежели сегодня не увижу свою дочь целую и невредимую, – чеканя слова, гневно заключил он.

У Ивана Васильевича были основания наказать виновных в исчезновении княжны Елены самым суровым образом. Он был не только любящим отцом, но еще и дальновидным государем возрождающейся из пепла державы. Сегодня в Елене он видел драгоценное достояние, принадлежащее не только одному отцу, но и всем россиянам. Знал Иван Васильевич, что во все века со времен Олеговых русские великие князья искали родственных связей с иноземными государями – королями, императорами. Сколько их, дочерей-россиянок, ушло за рубеж державы, всюду доказывая величие своего народа. Образование, которое дал Елене отец, природный ум, дарования и красота, что всегда отличало великокняжеских дочерей, вселяли в Ивана Васильевича надежду на то, что Елена может стать достойной супругой любого государя Европы. А это значит, что родятся крепкие родственные связи, взаимная помощь в годины опасностей и невзгод. И все это он, государь всея Руси, терял из-за ротозейства и беспечности тех, кто служил великому князю, кто стоял при его детях, кому должно беречь животы его семейства.

Но пора было принимать меры, счел Иван Васильевич. И пока Елена находится в пределах его державы, надо закрыть все пути и выходы на рубежах ее, дабы ни мышь не проскочила, ни ворон не пролетел. И, повернувшись к тем, кто стоял за его спиной, государь сказал гневно, но взвешенно боярам, князьям и служилым людям, коих собралось уже больше двух десятков, потому как появление в Кремле князя Ромодановского не осталось незамеченным:

– Вот что, дети мои, государевы. Все сей же миг вон из Кремля, из Москвы! Поднимайте ратников, служилых, холопов, горожан, идите на все четыре стороны искать княжну Елену и без нее не показывайтесь мне на глаза: живота лишу! Действуйте разумно. Ты, Игнат Кутузов, отправь конных воинов на Каширу, дабы на реке Оке перекрыть все пути на полдень[6]. Тебе, боярин Семен, – взяв за борт кафтана князя Ряполовского, продолжал государь, – наказываю мчать со своими воинами за Коломну и там закрыть все щели, чтоб никто не ушел за Оку!

Внятно и быстро отдавал повеления Иван Васильевич. Князю Михаилу Верейскому, еще молодому, но бывалому воеводе, он поручил ехать за Серпухов. Якову Кошкину было велено встать за Малоярославцем, Петру Челяднину – за Можайском.

– Следуя по пути к рубежам державы, не забудьте поднять на ноги всех воевод, старост, приставов, чтобы искали княжну, – заключил все тем же суровым голосом великий князь.

Повеления и угрозы государя возымели свое действие. Всех, кто был близ великого князя, смыло, словно волной. Лишь князь Илья Ромодановский продолжал стоять на коленях в луже. Иван Васильевич повернулся к нему и долго смотрел в глаза молодого князя. Он знал его деда, Ромодана Зиновьева. Храбрый был воевода да с честью погиб в сече с татарами на реке Битюце. Отец Ильи, князь Василий, тоже достойный и верный воевода, многажды проявлял доблесть в ратных делах, в службе на благо державы. Потому не хотелось Ивану Васильевичу ни казнить, ни наказывать отпрыска достойных князей.

– Встань, князь Илья.

Тот встал, разбитый духом, жалкий, нашел в себе силы взглянуть государю в глаза.

– Знаю, что Елена жжет тебе сердце, потому вернее тебя у нее нет защитника. Иди же, ищи мою доченьку. Найдешь – все будут прощены.

Князь Илья знал меру своей вины, недосмотр его был явный, и временную милость он принял с благодарностью, словно уже был избавлен от наказания. Ромодановский шагнул вперед, вновь опустился на колени и поцеловал руку Ивана Васильевича:

– Спасибо, государь-батюшка, я искуплю свою вину.

– А по-иному и не быть, – молвил великий князь, покачал головой и, ссутулясь от горя и усталости, ушел во дворец в сопровождении дьяка Федора.

В государевых палатах до сих пор никто не спал. К Ивану Васильевичу подошел дьяк Яков Свиблов и повел его в опочивальню. Минуя сени, они вошли в Среднюю гридницу[7], где давались торжественные обеды и принимали иноземных послов, прошли Столовую избу и оказались в Постельной гриднице. За весь этот путь государь не промолвил ни слова, но думы, будто волны в ветреную погоду, перекатывались чередой, будоражили.

Как хорошо и успешно началось последнее десятилетие уходящего века! Сколько важных державных дел завершилось за минувшие три года! Каждый год Русь прирастала удельными княжествами, потерянными ранее землями. Благодаря успешным военным походам удалось вернуть в лоно державы Верховские удельные княжества. Вновь стали российскими города Мценск, Любутск, Серпевск, Рогачев, Опаков со всеми селами и деревнями. На русскую службу перешли из Литвы и Польши достойные князья Воротынские, Одоевские, Трубецкие. Тому во многом способствовала смерть короля польского и великого князя литовского Казимира IV. Умирая, король и великий князь разделил свое объединенное государство между двумя старшими сыновьями. Первому, Яну Ольбрахту, он отдал трон в Польше, второму, Александру, – в Литве. Вскоре же между братьями пробежала черная кошка, и Ивану Васильевичу стало легче бороться с Александром за русские земли, которые занимали две трети государства Литовского. Но Ивану Васильевичу претила война, побоища, сечи. Он устал от походов, в которых за тридцать лет царствования провел ровно половину. Теперь он жаждал мира с Великим Литовским княжеством. Он надеялся поладить с великим князем Александром и полюбовно решить все споры, кои касались россиян, городов, земель, находящихся под властью Литвы. Как ему это удастся, Иван Васильевич представлял еще смутно, но подспудно он вынашивал мысль о том, что добрый мир между Русью и Литвой может родиться только благодаря брачному династическому союзу. В эти задумки уже вкрапливалось имя дочери, княжны Елены. Что греха таить, Елене давно пора было замуж. И она была бы выдана, да кое-что помешало.

Вспомнил Иван Васильевич наезды в Москву германского имперского рыцаря Николая Поппеля. Он дважды побывал в стольном граде. Первый раз, в 1486 году, явился как путешествующий гость, ознакомиться с Русским государством. Тогда великий князь не оказал ему теплого приема. Да и княжне Елене было всего двенадцать лет. Какая уж там невеста для некоего маркграфа! Но спустя два года рыцарь Поппель приехал снова. Теперь он прибыл в Москву со свитой и представился как посол германского императора Фридриха III. Государь принял Николая Поппеля с почестями. И была беседа с глазу на глаз, лишь толмач стал свидетелем той беседы. Речь брачного посла лилась слаще меда.

– Мой господин, император Великой Германской империи желает дружбы с могущественным московским государем, – пел рыцарь Поппель, – потому жалует супругов для твоих старших дочерей – маркграфа Баденского и герцога Бургундского, владетелей многих земель.

Вроде бы и согрели душу Ивана Васильевича слова германского посла, но чего-то в его обещании недоставало. Да, маркграфы и герцоги сильные личности и власти у них больше, чем у иных королей, однако они не государи. И великий князь сказал послу:

– Мало мне таких зятьев, без корон они. Да и земли растерять могут, ежели мотовству подвержены. С чем останутся?

– О государь московский! – воскликнул Поппель. – Господом Богом императору дано право венчать коронами и жаловать в короли своих вельмож, одаривать их новыми землями.

– Призрачно сие, славный германский посол, – ответил великий князь. Иван Васильевич знал, что цена таким королям в Германской империи невелика. Он высказал свои думы об этом Поппелю, и сговор не состоялся.

Надежда на породнение с императорским домом Европы пришла к Ивану Васильевичу с появлением в Москве посла австрийского принца Максимилиана, графа Делатора, который приехал в стольный град летом 1490 года. Великий князь был более милостив к графу Делатору, чем к рыцарю Поппелю. Он дал согласие принять официальных сватов. На прощание одарил графа золотой цепью с православным крестом, горностаевой шубой и серебряными шпорами, словно пожаловал его в рыцари. В конце августа девяностого года проводил графа в Вену и отправил с ним своего посла Федора Курицына, дабы тот установил с Максимилианом время прибытия послов-сватов в Москву. Но еще до возвращения в стольный град Федора Курицына от него примчал к государю гонец с вестью о переменах в побуждениях принца. Пока Делатор гулял по Москве, он уже был помолвлен с британской принцессой.

Иван Васильевич очень посетовал на то, что его дочери Елене не суждено стать императрицей и ему не удалось породниться с императорским домом Австрии, да, вспомнив прошлые неудачные браки россиянок с сыновьями императоров Европы, утешился. Примером тому служила внучка Ярослава Мудрого Евпраксия, коя семнадцать лет провела в страданиях и в борьбе с императором Германии Генрихом IV, растленным и недостойным ее супругом, отлученным от церкви, свергнутым с престола и завершившим свою жизнь в заточении.

И вот спустя два года все тот же достохвальный посол Федор Курицын принес из Вильно весть о том, что великий князь литовский сильно желает завести разговор с великим князем московским о сватовстве к его старшей дочери. Тогда государь поблагодарил дьяка за хорошую весть:

– Спасибо, преданный мой человек, что одарил меня надеждой. Породнение с Литвой для всей Руси благо. Даст бог, полюбовно решим судьбу русских земель, что под пятой у Литвы.

– Истинно глаголешь, государь-батюшка, – ответил дьяк Федор.

Исчезновение Елены рушило и эту надежду. Но не только от этих дум душа великого князя источалась болью, а сердце разрывалось на части. Он в большей степени страдал от потери дочери из-за отцовской любви к ней. В его воспаленной голове бродили самые ужасные мысли. Он был убежден, что ее похитили сыновья хана Ахмата, смертно битого на полях брани, как твердо был уверен в том, что злочинцы сыновей хана Ахмата подожгли стольный град.