Читать книгу Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист - Александр Бедрянец - Страница 4

Начальника Веры Максимовны в глаза и за глаза подчинённые называли боссом. Он был руководителем ещё с советских времён, но догматиком управления не являлся. Именно поэтому Вера Максимовна, подменяя заболевших и отпускников, время от времени ездила в командировки, которые не имели прямого отношения к её служебным обязанностям, Отправляя её в такую командировку, босс употреблял странное выражение: «продуть ноздри». Его выбор диктовался серьёзным отношением Веры Максимовны к делу и не в последнюю очередь её семейным положением. Впрочем, особых трудностей не было. Вопросы с партнёрами решались рутинные, а география поездок не была обширной. Хватало одного рабочего дня, реже двух.

В этот день, несмотря на пятницу, Веру Максимовну с утра отправили в станицу Ленинградскую Краснодарского края оформить некоторые документы с поставщиками. Дело привычное, и к обеду она управилась. Быстрота объяснялась желанием их конторы подчистить дела к выходным. Просили остаться пообедать, но она торопилась, так как ждала приезда Даши.

В хорошем настроении Вера Максимовна уселась в казённую «Волгу» рядом с водителем Мишей, и они двинулись по широкой улице в сторону трассы на Ростов. Миша человек молодой, но серьёзный, возможно оттого, что, несмотря на юность, уже женат и имеет ребёнка.

До автострады оставалось совсем немного, когда под ногами раздался какой-то негромкий скрежет. Миша занервничал, свернул на обочину и, заглушив мотор, обречённо сказал: – Приехали. Кажись, коробка навернулась.

В технике Вера Максимовна разбиралась слабо, но, глядя на расстроенное лицо парня, догадалась, что поломка нешуточная:

– И что теперь делать?

– Да придётся вам на автобусе добираться, а я уж тут буду помощи ждать.

Осенняя погода вдруг стала казаться неприветливой, и захотелось есть. Она сказала:

– Ладно. Схожу в тот магазинчик, куплю что-нибудь съедобное, перекусим, а затем позвоню начальнику, и пусть решает, что нам делать дальше.

Они стояли за поворотом направо перед маленьким продуктовым магазином, куда Вера Максимовна и направилась. В дверях она столкнулась с выходящим мужчиной, в котором сразу опознала Родиона Алексеевича. Всё-таки к чертовщине трудно привыкнуть, и она растерялась. Он поздоровался первым и удивлённо спросил, какими судьбами её сюда занесло. Тут Вера Максимовна заметила его машину, стоявшую через дорогу. Разговаривать в дверях было неудобно. Они отошли в сторонку, и Вера Максимовна кратко поведала о командировке и о поломке «Волги». Родион Алексеевич проникся и сказал, что по мере возможности готов помочь. Тут подошёл Миша, отозвал её и спросил:

– Вера Максимовна, вы, что, знакомого встретили?

– Да.

– А не мог бы ваш знакомый нас выручить?

– Как?

– Да тут неподалёку, километров двенадцать, есть станица Атаманская, а там живёт мой двоюродный брат, который занимается автосервисом. Вот если бы попасть туда, то уже сегодня я бы дома был на исправной машине. Попросите своего знакомого буксирнуть нас туда. Недалеко ведь.

Она изложила всё это Родиону Алексеевичу и попросила о помощи. Он подумал и сказал:

– Я еду от дочки. По большому счёту время у меня есть, и если утрясти финансовую сторону, то войду в положение. Вы ведь здесь, как я понял, по казённой надобности, то есть на работе, и получаете за это зарплату. А мне придётся делать изрядный крюк, и с какой стати я буду катать вас на своём бензине?

Вера Максимовна сказала, что деньги на бензин есть, и тут же позвонила начальнику, которому объяснила ситуацию и план действий. Он дал добро и похвалил её за предприимчивость. Эта похвала значительно повышала шансы на следующую командировку. Всё уладилось.

Хозяйственный Миша достал буксирный канат из багажника, Родион Алексеевич подъехал, закрепил канат, а затем сказал Мише, что дороги он знает и поедет к Атаманской наименее загруженным маршрутом. Миша в свою очередь объяснил ему расположение мастерской. Вера Максимовна села в машину Родиона Алексеевича, и кавалькада двинулась в путь. Они действительно поехали каким-то объездным путём, но дорога была хорошей и довольно пустынной. Родион Алексеевич вёл машину аккуратно и без напряжения, что свидетельствовало о немалом водительском опыте.

До Атаманской и в самом деле оказалось недалеко. Доехали туда в молчании и без приключений. Оставив Мишу с «Волгой» в мастерской, Родион Алексеевич вырулил на дорогу в направлении станицы Павловской. Остановившись на обочине, он достал карту дорог и протянул её Вере Максимовне со словами:

– Я и так расстояния знаю, а это вам, чтобы убедились в том, что должны мне двадцать пять литров бензина. Заправляться будем в Кущёвке, там бензин хороший.

Вера Максимовна выразила согласие, и они выехали на трассу. Тут она вспомнила про диктофон и включила его. Разговор начал Родион Алексеевич:

– Вера Максимовна, помните ли вы нашу встречу? О чём тогда говорили?

– Да, помню. Но, простите, ведь я ничтожно мало знаю о вас и вашей жизни, чтобы делать какие-то выводы. Вы должны поподробнее поведать о себе.

– О чём конкретно? Когда всё это стало проявляться?

– Нет, просто о себе и своей жизни – кто, как и откуда. Что-то вроде автобиографии.

– С чего же начать?

– Давайте с самого начала. С рождения.

– Даже так? Что там могло быть интересного?

– Как знать? Иногда имеет немалое значение в дальнейшем.

– Наверное, вы правы. Все мы родом из детства. И в самом деле, я чувствую, что в моём характере есть что-то такое первобытное, сохранившееся с детства, только оно подшлифовалось цивилизацией. Ладно. Сам напросился, вилять не буду. Всего, конечно, не рассказать, никакой книги не хватит, а что интересное было, изложить попробую.

Биография моя довольно обыденна, и особого интереса не представляет. Как все учился, служил, работал. В общем, никакого детектива. А вот некоторые занятные моменты случались. Но надеюсь на ваш такт психолога. Вообще-то ничего такого потаённого я вам рассказать не смогу, потому что никаких душевных надломов у меня нет. Всё это скорее исследование непонятных явлений. Но все-таки мне трудновато, ведь вы практически первый человек, который услышит мои некоторые воспоминания.

Н-да. Рождение. Вот есть такой фильм, «Формула любви». Там у графа Калиостро есть плутоватые слуги – Джакоб и Маргадон. И там есть любопытный эпизод, где Джакоб интересуется у Маргадона о его родине. Тот отвечает, что родины у него нет вообще, потому что родился на корабле, а куда он плыл и откуда, все давно забыли. У меня, конечно, не такой тяжёлый случай, но чем-то похоже. Место моего рождения как бы размазано в пространстве.

Я появился на свет в поезде дальнего следования во время движения и вне каких-либо населённых пунктов. Запись в свидетельстве о рождении, однако, вносить надо, и местом рождения у меня обозначено название небольшой станции, на которой высадили роженицу, то есть матушку мою, и где ей выдали справку в местной больнице. На этой неведомой станции я никогда больше не бывал. Почему так случилось? Думаю, это оттого, что я был первенцем, и у матушки не было никакого опыта в подсчёте сроков. В результате я оказался типичным самородком, то есть, когда пришло время, то я сам по себе, без посторонней помощи появился на свет. Пока проводница бегала по вагону в поисках врача, всё и произошло природным диким образом. Наверное, это имело значение в дальнейшей жизни, так как лет до сорока я вообще ни разу не болел. Травмы не в счёт. Нет, вру. Лет в пять перенёс корь, но легко. Никаких родовых осложнений не случилось, хотя вес мой зашкалил за пять килограмм. Сохранилась фотография, впечатляет.

Вообще-то, вспоминать это время мне нелегко. Через много лет выяснилось, что с моим рождением не всё так просто. Имелась предыстория в духе мексиканских сериалов, и, боюсь, что не всё ещё и закончилось, хотя по иронии судьбы именно мне пришлось досматривать и хоронить основных фигурантов тех событий. Это отдельная тема, уводящая в сторону. Возможно, потом к ней вернёмся.

Сейчас, вспоминая раннее и школьное детство, я понимаю, что действительно чем-то отличался от сверстников. Чем конкретно, даже затрудняюсь точно определить, так как сам объект исследования, но попробую. Полагаю, что это был некий личностный недостаток. Дальтоник, к примеру, знает, что со зрением у него что-то не так, чего-то недостаёт, но чего именно, представить не в состоянии. Я, наверное, тоже в каком-то смысле дальтоник, но в иной области связей с миром. Внешне это выражалось в доверчивости и неумении врать. Каким-то образом это было связано с отсутствием некоторых страстей – зависти, честолюбия и стремления к лидерству. В частности, не было желания стать чемпионом, хотя спортивный азарт присутствовал. То есть я производил впечатление редкого простачка, если не малохольного.

Однако я вовсе не был глуп. Как бы в компенсацию, моё сознание стало развиваться в рационально-логическом направлении. Так бывает, например, когда при плохом зрении обостряется слух, и тому подобное. В четыре года я научился читать. Сам. По вывескам, упаковкам и газетам.

Уловил связь между буквой и звуком. Моё умение обнаружилось случайно, причём не родителями, а соседом дядей Лёней. Выбрав момент, я попросил его объяснить роль мягкого и твёрдого знака. Он исполнил просьбу и сильно удивился, услышав, как я шпарю тексты без запинки. Вечером он попенял моим родителям за то, что рано учат меня чтению. Те, в свою очередь, удивились не меньше и вначале даже хотели за своевольство дать ремня, но обошлось. Слава богу, я был из простой семьи, где никому в голову не пришло делать из меня вундеркинда. Моё умение рассматривалось, скорее, как фокус. Кто-то из детишек мог засунуть голову между ног, кто-то мог шевелить ушами, а вот я умел читать. Всё это повлияло на мой характер и в каком-то виде сохранилось. Причину могу только предполагать. Возможно, таким уродился, а возможно, и воспитание сыграло роль.

Я ведь себя помню лет с трёх, а то и раньше. Воспитывали меня исключительно методом кнута. Ремнём матушка, а розгами бабушка. Вы не поверите, но на видном месте на стенке висел пучок прутьев или на бабушкином языке «вичек», замоченных специально для меня. Это не было садизмом, а чтобы было больно, но не увечило, согласно теории бабушки. Не то чтобы я был недисциплинированный или озорной, уж скорее спокойный и послушный. А наказывали за всякую оплошность, порою просто, чтобы не надоедал и не путался под ногами. Впрочем, я не обижался, соседских ребятишек по случаю тоже лупили почём зря, и для меня это была норма бытия. Не мною установленные правила игры.

Матушка моя, царство ей небесное, была слабохарактерным, вечно унылым человеком. А вот бабушка Авдотья была моим злым гением. Характер имела деспотичный, властный и решительный или, как сейчас выражаются – упёртый. Несмотря на малограмотность, в войну была председателем колхоза. Понятно, что все у неё ходили по струнке и пикнуть не смели.

Они уже проехали Павловскую и двигались по федеральной трассе. Внезапно Родион Алексеевич съехал на обочину и остановился. Затем вылез и закурил. Вера Максимовна тоже вышла и спросила:

– Что-то случилось?

– Нет, просто перекур. Всё-таки не думал, что разволнуюсь от воспоминаний. Знаете, я ведь никому об этом не рассказывал, да и сам постарался забыть, однако, не забывается.

– Родион Алексеевич, то, о чём вы рассказали, вряд ли имеет прямое отношение к главной проблеме. Тут другое. Возможно, вас беспокоит старая обида, не переваривайте её в себе, расскажите, и вам станет легче.

Он выбросил сигарету, сел в машину, и они поехали дальше. Помолчав, Родион Алексеевич продолжил разговор, который больше походил на монолог, чем на беседу.

– Я понимаю ваши рассуждения, Вера Максимовна, и всё-таки не соглашусь, что дело в обиде. Обижаться можно на конкретного человека, его волю или бездействие. Вам не сделали желанного или сделали нежеланное. Природа, её явления не обладают свободой воли, и обижаться на них бессмысленно, а если всё-таки это делать, то нарушается логика. Как если бы некто горбатый стал обижаться на остальных людей за то, что они не горбатые. Нельзя обижаться на пенёк, о который споткнулся, и на собаку, вас укусившую. Это тонко подмечено ещё Сократом, когда своим отказом от мести он уравнял базарного хулигана с лягающимся ослом. Можно ли обижаться на осла? Любовь и её отсутствие – природные инстинктивные страсти, они вне воли человека, что давно отмечено даже в пословице «Насильно мил не будешь». А потому обижаться на отсутствие любви бессмысленно и глупо.

Да, я был нежеланным и нелюбимым ребёнком. Такое случается. Меня не ласкали, не рассказывали на ночь сказку, не звали нежными именами и не дарили подарков просто так. Не баловали вкусненьким и не устраивали дней рождения. Всё это было у других детей. Но я осознал это спустя годы, уже взрослым человеком. Было чувство запоздалой горечи, но никак не обиды. А сравнительно недавно пришлось ещё раз пережить это чувство, когда неожиданно для себя узнал причину. Вы уже, наверное, догадались, я был внебрачный, незаконнорожденный ребёнок. Как потом оказалось, великой тайны в этом не было, и кое-кто про это знал. Но эти люди из деликатности мне ничего не говорили. А самому такие мысли не приходили в голову.

А за что обижаться на родню? В целом хорошие люди, они в своём отношении ко мне не лицемерили и не играли фальшивой любви. Просто я оказался довеском, лишней деталью в их системе отношений, нарушил планы и течение жизни. Но мне ли их судить? Ведь всё могло быть гораздо хуже. Остаётся только благодарить за нормальное исполнение родительских обязанностей, которое означает доброжелательное отношение, во всяком случае не унижали и не издевались. За исключением бабушки Авдотьи. Наверное, своим появлением я изрядно попортил ей кровь.

И что с того? Оглядываясь назад, я считаю, что у меня было вполне счастливое детство. Я не рефлектировал и не задумывался о проблемах такого рода, так как не знал об их существовании и считал отношение ко мне естественным и нормальным. Иногда счастье в неведении. Вот если бы меня любили, а потом почему-то перестали, то был бы повод для раздумий, а так… Да, я наблюдал иное отношение к детям, но нисколько не ревновал. Объяснение на поверхности. Они маленькие, они слабые, они девочки, они маменькины сынки, для которых «телячьи нежности» и всякие послабления естественны и необходимы. Я рос среди грубых пролетарских и колхозных детей и вписывался в эту среду, где быть маменькиным сынком считалось крайне непрестижным. Всё это негативного влияния на мой характер не оказало. Я вырос не озлобленным хорьком, а добродушным, любящим природу и жизнь вообще человеком.

– А вы уверены, что всё так и было? Ведь не всегда по поведению можно судить о чувствах.

– Вы хотите сказать, что нежные чувства прятались под внешней суровостью? Нет, не тот случай, я уже думал над этим. Потому что были ситуации, которые не вписываются в эту схему.

Вот, помню, где-то лет в пять я упал на битую бутылку животом и серьёзно поранился. Бабушка Авдотья у нас уже не жила, и без особого скандала меня доставили в больницу. Впервые я пересёк её порог. Видимо кишки я повредил, потому что мне сразу сделали операцию под общим наркозом. Но на другой день я уже был на ногах. Лежал я во взрослой палате и по своей инициативе в меру сил помогал лежачим больным мужикам, подать или позвать кого-то.

В больнице мне очень понравилось, Да и я там стал любимцем. Никто меня не ругал и не прогонял. Мне позволяли участвовать в разговорах и вообще держали за человека, а главное – давали вкусненького и сами больные, и те, кто их навещал. Медсестры ласкали. Это был праздник, созданный болезнью. Я знал, что по выздоровлении меня ждут серые будни. Дело в том, что меня никто ни разу не навестил и даже не пришёл забрать домой. У меня всё зажило как на собаке, и через неделю швы были сняты. Доктору я сказал, что и сам дойду домой, не маленький, хотя и далековато.

Он помрачнел и сказал, что самолично доставит меня на санитарной машине. Затем, глядя мне в глаза, проговорил:

– Помни одно, Родион, с твоим здоровьем ты переживёшь и похоронишь всех уродов.

Я не очень понял сказанное, но воодушевился. Что он сказал родителям по приезде, не знаю, но неделю они смотрели виновато и даже купили карамели. Представьте аналогичную ситуацию с вашей дочерью, сравните, и вы меня поймёте.

Вера Максимовна представила и открыла окно, потому что ей стало душно.

– Вот ещё из детства. На ту пору мне было четыре года. Тогда в пятидесятые с товарами было туго. Их не столько покупали, как «доставали». У матушки был талант модистки, но со швейной машинкой было беда, точнее, беда была в её отсутствии. Кто-то её надоумил, и, прихватив меня, она отправилась на приём к большому торговому начальнику выпрашивать машинку. Таких умных была целая очередь, и мы уселись в коридоре ждать. От скуки я начал про себя читать попавшую в руки газету. Смысла я не очень понимал, да он меня и не интересовал, мне нравился сам процесс чтения.

В это время в коридоре появился самый главный начальник в районе, настолько главный, что все застыли на полусогнутых. Все, кроме меня. По малолетству я не сознавал начальственного авторитета, да и робостью в общении не страдал. Видимо, это и привлекло внимание важной особы. Он остановился, посмотрел на меня и сказал:

– Надо же, как мальчик подражает взрослым, газету держит так, как будто читает.

Матушка растерялась, но какая-то женщина, очевидно знакомая, сказала, что я и в самом деле читаю. Важный человек сильно удивился, но, вспомнив про дела, зашёл в кабинет. Вскоре он вышел оттуда и снова остановился возле меня. Спросил, чей я, и пригласил мать следовать за ним, не забыв прихватить меня с собой. На большой чёрной машине мы подъехали к зданию райкома. Начальник взял меня за руку и завёл в свой кабинет, велев матери подождать в коридоре на диване.

Посадив меня за стол, он устроил мне экзамен. Первым делом я назвал своё имя, возраст и адрес. Выяснилось, что я великолепно читаю вслух и про себя. Писать я не умел, так как не на чем и нечем было учиться. На вопрос об умении считать, я ответил, что с десятки сдачу в магазине сосчитаю. Он оторопел, узнав, что я хожу в магазин за хлебом. Умножение и деление я не знал, но сложение и вычитание производил, причём в уме, за неумением писать. Он задумался, встал и открыл сейф. Достал оттуда бутылку и хлеб с колбасой. Налил себе немного водочки, а меня угостил этой великолепной копчёной колбасой, вкус которой мне помнится до сих пор. Напоследок он показал мне на свои часы и спросил время. Я ответил, но приблизительно, потому что часы определял, а в показаниях минутной стрелки не разбирался, в чём и признался. Он растолковал мне принцип, я ухватил его на лету и тут же высчитал точное время. Затем он велел мне посидеть в коридоре, а матушку вызвал в кабинет. О чём они говорили, не знаю, но она вышла оттуда сама не своя с какой-то бумажкой. Суетливо схватила меня за руку и отвела домой. Затем без передышки побежала куда-то с этой бумажкой в руке, и вскорости нам домой доставили чудо – ножную швейную машинку Подольского завода. Это действительно чудо техники. За несколько десятилетий нещадной эксплуатации машинка ни разу серьёзно не ломалась и по сей день нормально функционирует. То есть, пошла баба просить курочку, а ей дали индюшку.

Затем был разговор между матерью и бабушкой о происшедшем. Выяснилось, что матушке предложили устроить меня в Суворовское училище вне всяких очередей и конкурсов, мол, нечего пропадать способному малышу среди забулдыг и тупой деревенщины. Мать растерялась и попросила время на решение, а также необходимость совета со старшими.

И вот держали совет. Впрочем, какой там совет. Решения принимала бабушка, быстро и бесповоротно:

– Ещё чего!

Этим она сказала всё. Потом добавила:

– Хлеб есть, горох уродил, прокормим. Да и с какой стати?

Мать робко сказала:

– Так ведь по документам он вроде как без отца.

– Ерунда! Завтра займёмся и оформим бумаги. Ишь чего удумали!

Полагаю, что это было эмоциональное решение. О моём будущем не то чтобы думали в последнюю очередь, о нём не думали вообще, и меня, как личность, в расчёт не принимали. Дело, наверное, в амбициях бабушки. Она почему-то сразу решила, что моё будущее – это алкоголизм и жизнь под забором. О чём постоянно мне и талдычила, а потому в упор не признавала во мне качеств, нарушающих её точку зрения.

На следующий день чудеса продолжились. С утра подъехала машина, и какие-то люди передали две упаковки, одна побольше, другая поменьше. Как потом выяснилось, предназначались они лично мне, но этот момент бабушкой был проигнорирован, и меня даже не поставили в известность. В большой коробке было нечто нереальное – детский педальный автомобиль. В той, что поменьше, были сандалики, ботиночки, два набора карандашей, альбом для рисования, книжка сказок и килограмм шоколадных конфет.

Через какое-то время возле двора остановился четыреста первый «москвич», и из него вылезла вальяжная дама, явно жена какого-то начальника. На переговоры с ней вышла бабушка. До меня доносились обрывки разговора:

– Машину мы заказывали… войдите в положение… пожалейте ребёнка… мальчик в истерике… заплатим хорошо.

Бабушка отреагировала на последние слова и начала торговаться. Вскоре согласие было достигнуто, и дама рванула за недостающими деньгами. На радостях она привезла в качестве бесплатного приложения подержанный трёхколёсный детский велосипедик и забрала почти все подарки. Мне достались сандалии, книжка и этот велосипед. Подозреваю, что если бы он был поновее, то бабушка его бы тоже загнала. Но я был рад и тому, что досталось. На этой операции бабушка и спалилась.

Спустя несколько дней возле двора остановилась большая чёрная машина, из которой вышел давешний большой начальник. Я как раз нарезал возле двора на велосипеде. Он поздоровался со мной, мы сели на лавочку, и, отвечая на его вопросы, я простодушно рассказал всё. Напоследок он спросил:

– Конфеты понравились?

– Да, целых три штуки!

Он потемнел лицом, встал и без разрешения, танком прошёл в дом мимо растерянной матушки. Там, скрестив руки, стояла бабушка. Она не испугалась, не дрогнула и выдержала тяжёлый взгляд начальника. Он, видимо, понял, что перед ним крепкий орешек, и спросил:

– Так это вы тут всем распоряжаетесь?

Бабушка нагло ответила вопросом на вопрос:

– А чё надо?

– Что решили насчёт мальчика?

– А ничё. У него есть родители, и он на их фамилии.

– Ясно.

Он повернулся уходить, но задержал взгляд на связке розог и спросил меня:

– Что это?

– Вички.

Видимо он знал толк в этом деле, так как спросил тоном знатока:

– Замачивают?

– Да. Каждый раз.

– Тебя кто наказывает? Родители?

– Нет, это забота бабушки.

– Ну, будь здоров, придумаем что-нибудь.

Он погладил меня по голове, не прощаясь, вышел и уехал. Больше я его не встречал.

Тут матушка не выдержала, и они здорово поругались, но бабушка взяла верх и подавила бунт. Однако на следующий день её вызвали в милицию. Что ей там сказали, не знаю, но через день она в спешке собрала вещи и уехала в Подмосковье к другой дочери, материной сестре тёте Вале, и несколько лет тиранила её семью. Значительной роли в моей жизни она больше не играла. При отъезде бабушки я не мог скрыть радости. А когда мать спросила о причине моего хорошего настроения, то я бесхитростно ответил, что всё время боялся угроз бабушки. Боялся я не розог, а того, что однажды она напоит меня водкой и отправит жить под забор. Теперь я избавился от этого страха и зажил в своё удовольствие, насколько позволяли обстоятельства. Когда бабушка Авдотья вернулась обратно, я уже был крепким подростком и к общему удивлению очень быстро поставил её на место.

Вскоре мы перебрались на усадьбу отцовой матери бабушки Фроси, построили там небольшой дом и много лет жили в нём все вместе.

Вам, наверное, интересно про отца? Почему я о нём не упоминаю? Он был хороший человек, дружелюбный, но в моей жизни участия почти не принимал, как, впрочем, и в жизни других людей, да и в собственной жизни тоже. Прошёл тенью. Эта отстранённость была не равнодушием, а скорее пустотой сломленного войной и репрессиями человека. Его измочалило настолько, что в свои тридцать лет он выглядел на шестьдесят. Инвалид второй группы, последние годы он не работал, а всё больше посиживал на завалинке или слушал батарейный приёмник «Родина». Не ругал меня, не хвалил, лишь иногда, по моей просьбе, рассказывал жутковатые истории про войну, плен и побеги из него. После одного из побегов его поймали и отправили в печально известный концлагерь «Бухенвальд», где он чудом выжил. Освободившие лагерь американцы агитировали советских пленных остаться на Западе и предупреждали, что в СССР их ждут репрессии. Кое-кто остался, но Алексей Коновалов не поверил американцам и вернулся на родину. Домой он не попал, а после недолгих разбирательств вместо санатория был отправлен на уральскую шахту, где работал проходчиком и подорвал здоровье окончательно. И только после смерти Сталина его дело было пересмотрено. Отца признали невиновным и полностью реабилитировали. Лишь после этого он смог приехать домой и увидеть маму. Уверенный во всеобщем вранье, он учил меня не верить в коммунизм, радио и газетам. Много повидавший и испытавший, он имел на то основания. Запомнились его рассуждения, что лучшая смерть в бою от пули в лоб или же заснуть и не проснуться. Именно так он угас однажды ночью, и в четвёртом классе я остался полусиротой. Сестра Нинка, естественно, тоже.

Что касается матери, то она, похоже, никогда и не задумывалась о своём отношении ко мне и считала, что всё в порядке. Родительский долг исполняла исправно – заботилась, кормила, одевала, а всякая лирика не имела значения. Она не была злой и бесчувственной женщиной, просто свою слепую материнскую любовь обратила на сестру мою Нину. Именно её она ублажала и сюсюкала над ней. По большому счёту мне на это было наплевать, если бы не одно но. Мне с детства внушалось, что моя главная обязанность – помогать сестре. И вообще, смысл моей жизни в бескорыстном служении близким родственникам. На этот счёт у меня с самого начала были сильные сомнения, которые переросли в открытый протест. Увы, мои доводы оказались бессильны против этой идеи, крепко засевшей в их головах. По сей день за мою помощь меня никто не благодарит, считая это исполнением долга. А уж если я отказываю, то такое начинается!

Случилось так, что именно мне пришлось ухаживать за умирающей матерью. Сознание у неё было ясное, и мы с ней переговорили о многом. Тогда-то она и рассказала о моём происхождении, и о многом другом. И вопреки всему, даже сознавая своё положение, она день и ночь беспокоилась о Нине и её благополучии. Тут я не выдержал и спросил:

– Почему вы, мама, Нинку любите, а меня нет? Ведь бросается в глаза.

И получил бесхитростный ответ:

– Ты, Родион, самостоятельный и умный. Сам всего добьёшься в жизни и не пропадёшь, а Нина глупенькая, ей помогать надо.

Вот так вот. Получается, что если существует слепая материнская любовь, то также существует слепое материнское отсутствие любви. Да к тому же ещё и глухое.

Тут Вера Максимовна почувствовала себя в своей стихии и спросила:

– Скажите, Родион Алексеевич, вы со всеми своими родственниками в таких холодных отношениях? Или есть исключения?

– Ну, если честно, то исключения есть. Бабушка Фрося любила меня, но как-то сурово. Она не была сентиментальна по природе. А вот бабушка Анфиса была ласкова ко мне сверх нормы. Ещё есть у меня тётушка Лена, младшая материна сестра. Могу сказать, что она моя любимая тётя. Видимся мы нечасто, живёт она далеко, в другом городе, но всякий раз при встрече обнимает меня, целует, гладит по голове как маленького и, похоже, не замечает, что я давно повзрослел. Её отношение ко мне совершенно бескорыстно. И у меня к ней какая-то необъяснимая и безотчётная симпатия.

– Скажите, после вашего рождения ваша мама работала?

– Да. В те годы это было в порядке вещей. Лет до двух меня нянчили, кто попало. Младшие мамины сестры, в основном тётя Лена, пока не уехала учиться, а потом наёмные девушки-няньки.

– Это всё объясняет.

– Что именно?

– Материнское к вам отношение. В нём нет ничего загадочного, более того, оно и должно быть таким.

– Даже так? Интересно.

– Именно так. Учёный по фамилии Пиз написал книгу «Азбука телодвижений», где аргументировано показал, что наши чувства симпатии и антипатии, любви, агрессии и равнодушия во многом зависят от пространственных уровней общения, которые он высчитал до сантиметра. В частности, материнская любовь, её сила и формы зависят от времени нахождения в интимном пространстве ребенка, то есть в непосредственной близости и прямом тактильном контакте. Акушерам давно известно воздействие кормления грудью на психологию женщины. Судя по всему, у вашей матери просто не было времени нянчиться с вами. Больше всех этим занималась тётя Лена – пеленала, купала, тетешкала и баюкала. Отсюда и чувства. И её, и ваши. А Нину ваша мама, судя по всему, вынянчила собственноручно, и для неё она всегда будет маленькой и глупенькой.

– Да-а! Виден подход специалиста. Скорее всего, вы правы. Я ведь об этих вещах знал, и с книгой этой знаком, только применить к себе не додумался. Наверное, потому, что этот Пиз никакой не учёный, а опытный торгаш. А книга его не более чем учебник по впариванию людям ненужных товаров. Своих идей у него нет. Пространство общения изучалось серьезными учёными, например, шведом Яном Линблантом, который ещё на мышах опыты ставил.

После недолгого молчания он продолжил свой рассказ:

– Бабушка Фрося жила ещё долго и умерла лет в девяносто, имея в наличии все тридцать два зуба и ни разу в жизни не побывав в больнице. Она была колоритной личностью. Родилась в конце девятнадцатого века, да так, похоже, в нём и осталась. Она была неграмотна и, возможно, поэтому обладала редкостной памятью. Она помнила людей и события многолетней давности так, как будто это было вчера. Видно сказывалась незагруженность мозгов образованием. Могла сказать, в каком году, в какой день, какая стояла погода, и что было на обед. Правда, календарь её требовал перевода, поскольку привязан был к церковным праздникам и прочим важным событиям – войнам, голодовкам, или, например, отсчётной вехой послевоенного времени был год, когда её «обобрали», то есть обворовали. По паспорту она была Евпраксией, но об этом мало кто знал. Если бы её звали Прасковьей, то уменьшительным было бы имя Параня или Парася, но Евпраксией и тогда крестили нечасто, а потому сначала её звали Просей, а потом более привычно Фросей, хотя это производное от Ефросиньи. Все к этому привыкли, в том числе и она сама. В те давние времена свобода выбора имени была небольшой, её ограничивал церковный регламент, зато именослов был разнообразнее современного. Распространенность некоторых имён вроде Ивана, Николая или Петра объяснялась не модой, а количеством дней в году с именами этих святых. Поэтому называние ребёнка при крещении, особенно в многодетных семьях, было своего рода лотереей. Бабушка Фрося по отчеству была Ивановна, но у отца её также имелись ещё два родных брата, которых тоже звали Иванами. Им поневоле пришлось давать прозвища, которые и стали бытовыми именами.

– Родион тоже редкое имя. Это результат церковного произвола?

– Скорее вопреки. Попытка назвать меня по церковному канону была, но не получилась, иначе был бы ужас. У матери было много сестёр и только один брат Митя. Вот этот дядя Митя и дал мне имя. Впоследствии он рассказал мне, как было дело. Я тогда ещё удивился его активному участию в процессе, но по молодости не обратил должного внимания на эту странность. Это теперь я понимаю, что за неимением отца некоторые формальности были возложены на него, как на единственного мужчину в семье. У матери каких-либо именных предпочтений не было. Они были у моих тётушек. Ими были предложены Александр, Валентин, Юрий и Валерий. Потом они назовут так своих сыновей. Точку в споре поставила бабушка Авдотья. Она подошла к делу основательно, наведалась в церковь и просмотрела святцы. Выбор был невелик, но он всё-таки был, и бабушка выбрала из имеющихся в списке самое неблагозвучное имя Пудион. Я думаю, она сделала это специально. По какой-то причине мать не смогла пойти в назначенный день в сельсовет. Событие не представлялось чем-то значительным, и бабушка послала туда одного дядю Митю с приказом записать меня Пудионом. И тогда, и после дядя Митя относился ко мне равнодушно, и ему было совершенно до лампочки, как меня назвать. И быть бы мне Пудиком, если бы по дороге он не забыл это допотопное имя. Подозреваю, что дядя просто был под хмельком. Ему запомнилось только окончание «он», в чём он и признался работнице сельсовета. Она дала ему список имён, и, ориентируясь на окончание, он выбрал имя Родион. Узнав об этом, бабушка рассердилась и отругала почему-то меня, хотя в этом не было смысла. Я ещё не мог оценить её проклятья и только пускал пузыри. Дяде Мите в наказание она приказала организовать крестины и стать моим крёстным отцом. Организатором дядя Митя оказался плохим, потому что уже в церкви обнаружилось, что крёстной матери нет в наличии. На скорую руку он попросил какую-то незнакомую женщину, стоявшую возле церкви, стать моей крёстной матерью. Она согласилась, но после ритуала ушла, и больше её никто никогда не встречал. Таким образом, я даже не знаю имени своей крёстной, и кто она такая. Однако со временем я понял, что дядюшка наградил меня хорошим именем. Оно вполне благозвучно и хорошо сочетается, к нему трудно придумать дразнилку, а его редкость ограничивает применение кличек. Называя ребёнка модным и распространенным именем, родители обрекают его на кличку. Сверстники обязательно его как-то обзовут и не всегда безобидно, чтобы выделить из многочисленных тёзок. У меня тёзок не было, и достаточно было назвать моё имя, чтобы стало ясно, о ком идёт речь. Впрочем, в детстве у меня была кличка, но временная. Я выделялся тем, что меня долго стригли под нулёвку, вот и прозвали Лысым. Но как только волосы отрасли, кличка была забыта. Однако, вернёмся к теме.

Бабушка Фрося была глубоко верующей православной христианкой, строго соблюдала церковные установления, и вера её не знала сомнений. Характер имела суровый и аскетичный. В общении была неприветлива и сплетен не любила. Но при этом, в действительности, была незлобивым существом. Вначале она меня не жаловала, даже по имени не звала, всё больше междометиями. Но очень скоро мы подружились, да иначе и быть не могло. Я оказался идеальным слушателем. В ту пору ещё не было радио и электричества. Долгими зимними вечерами мы с бабушкой жарили семечки, садились за стол в её комнате, и при свете керосиновой лампы она рассказывала мне былое, не делая скидок на возраст. Разинув рот, я с неподдельным интересом слушал всё подряд, лишь изредка задавая тему.

Бабушка была ходячей летописью событий двадцатого века – войн, революций и иных потрясений. Правда, в масштабе приземлено-бытового мировосприятия бабушки. Но именно это обстоятельство неожиданно делало историю живой, а людей и события показывало с непривычной стороны. Так, например, бабушка много рассказывала о генерале Деникине и его окружении. Одно время она была у него поварихой и естественно, что наблюдала его в быту. В сознании моих сверстников, и моём тоже, не было полутонов. После фильмов о Чапаеве и Щорсе было ясно – белый, значит по условию гад и подлец. К моему удивлению, бабушка не делила людей на красных и белых, которых она звала «кадеты», а судила по иному принципу – хороший человек или плохой. С её точки зрения Деникин был на редкость мужественным и порядочным человеком, бабушка говорила о нём с благоговением, а вот мнение о соратниках генерала было разным, вплоть до презрения. Бабушкины воспоминания сами по себе очень интересны, но это уводящая в сторону тема.

Бабушка меня вычислила. Вернее, мои качества, которым я не придавал значения, а кое о чём и не подозревал. Тут нужно отметить одну особенность.

Бабушка Фрося, как и любой православный русский человек, в некоторой мере была язычницей. То есть, наряду с основной религией, она всерьёз верила в домовых, ведьм, порчу, сглаз и другую чертовщину. Верила в гадание, приметы, а также соблюдала разные, порой странные табу. Для неё этот мир был вполне реален, она руководствовалась его правилами и, как ни удивительно, вполне успешно вписывалась в эту систему. Сглаз был для неё таким же явлением природы, как дождь или туман. Согласно её воззрениям, большинство людей в этом отношении нейтральны, не глазливые. Некоторые люди глазливые, то есть обладают «дурным глазом», свойством наводить порчу на всё живое, порою даже неосознанно. Все эти вещи – данность от рождения и независимы от воли. И уж совсем редко есть люди, обладающие «добрым глазом», некоей природной благодатью, свойством воздействовать на животных и растения в добром направлении. И вот оказалось, что мать моя и сестра глазливые, а я, к удивлению бабушки, обладаю добрым глазом. Поразительно, но всё это работало.

Вообще-то, я в сглаз не верю. Думаю, что это примитивное восприятие каких-то тонких связей в живой природе, внешнее проявление неосознанных воздействий человека на живое.

Возможно, я и не прав, но, думаю, что способность к этим воздействиям имеется у всех. Однако, как и всякая способность, развита в разной мере и в разных направлениях. Не знаю, атавизм это или новообретение, но у меня эти тонкие связи были выражены неплохо и, видимо, с рождения. Характерным признаком этого было отношение ко мне животных. Меня, например, никогда не трогали собаки. Любые. Не то чтобы боялись, а сразу и бесповоротно подчинялись.

У бабушки Фроси был огромный пёс дворняжьей породы по кличке Бурко. Этот злющий кобель практически был полудиким, никогда не знал ошейника, да и вряд ли кто мог похвастаться, что дотрагивался до него вообще. Он явно считал себя хозяином двора и вёл себя соответственно. Зайти к бабушке в гости было немалой проблемой. Даже её сестра, баба Нюра, живущая неподалёку, могла войти во двор только под охраной бабушки Фроси, вооружённой внушительной дубиной, которой приходилось отбивать атаки псины. Бабушку Фросю он, конечно, не трогал и более-менее слушался, но характер показывал. Во время кормёжки Бурко иной раз скалил зубы и рычал, если ему казалось, что бабушка находится слишком близко от миски.

Помню знакомство с бабушкой. Первое, что мы увидели, зайдя во двор, был несущийся на нас, остервенело лающий кобель, а за ним шкандыбала бабушка с дрыном в руках и кричала на Бурка. Я же, увидев собаку, с радостным воплем ринулся ей навстречу. Немного не добежав, пёс остановился и сел, продолжая лаять, но с каким-то жалобным оттенком. Я, не раздумывая, подошёл к нему и схватил за уши. Бабушка вскрикнула, но пёс лёг на брюхо и заскулил. Когда мимо проходили родители, он сделал, было, попытку броситься на них, но я, обхватив его за шею, удержал и сказал:

– Ты что, сдурел? Это же свои. Пошли знакомиться.

Подтащил пса к родителям и заставил обнюхать их. Бабушка, вероятно, перенесла шок, так как некоторое время была не в силах разговаривать. Поздоровавшись, отец спросил, чего это она встречает нас с дубиной. Бабушка только мычала и тыкала пальцем в меня с собакой. Мать на это сказала:

– Ой, извините, Родион любит играть с собаками, а они, паразиты, его и терпят.

И, повернувшись ко мне, отчитала:

– А ну-ка, перестань мучить собачку, сперва поздоровайся с бабушкой, хулиган.

И заметила бабушке:

– Смирный у вас кобелёк.

Можно представить смятение мыслей у бабушки, когда это исчадие назвали смирным песиком. Я же отправил кобеля в будку, пообещав, что теперь для него начнётся новая жизнь.

Потрясённый, он туда и отправился, и до утра не подавал признаков жизни. За несколько дней я приучил Бурка к дисциплине, и он стал нормальным дворовым псом, смирным днём и злобным ночью. Больше я себя ничем таким не проявил, разве что изрядным аппетитом и неразборчивостью в еде, то есть метал всё подряд, что давали.

Тем не менее, внешне неприветливая бабушка стала проявлять ко мне странный интерес. То попросит поймать и подержать в руках петуха, то нужно погладить яички в гнезде, то посадить в это гнездо квочку, и не просто так, а похвалив. При этом тщательно следила за моим настроением, чтобы в эти моменты я не был злым или расстроенным. Труда мне это не составляло, а злым и унылым я бывал редко. Все эти действия у меня удивления не вызывали, так как я считал их обычными правилами ведения хозяйства.

Дальше – больше. Со временем выявилось моё воздействие на растения. Всё, что я сажал в землю своей рукой, будь то рассада, семена или саженцы, стопроцентно приживалось, всходило и давало обильные урожаи. Похожим эффектом обладала вода, если я поливал своими руками. Отличие от того, что было посажено не мной, бросалось в глаза. Бабушка была крестьянкой по призванию и весьма усердной. У неё имелся немалый огород с поливным участком, небольшой сад и хоздвор со всякой живностью. Вычислив мои способности, она начала вовсю их эксплуатировать, и на несколько лет я стал её главным и единственным помощником по хозяйству. Всем прочим вход на территорию был просто-напросто запрещён.

После меня у матери рождались дети, но они были квёлые и быстро помирали. Выжила сестра Нинка, моложе меня на пять лет, существо бесцветное, с противным и балованным характером. Ей было не то два, не то три года, когда она впервые увидела вылупившихся цыплят и восхитилась ими. На следующий день цыплята все до единого передохли. С этого момента и вышел приказ Нинке, а заодно и матери моей, не приближаться к огороду и хоздвору. Нарушения пресекались яростной руганью, метлой, а то и брошенным камнем. Мне она коротко объяснила, мол, глазливые, и от них один вред.

Я, конечно, понимаю, это всё дикие суеверия, но вот как объяснить то, что Нина, сама давно уже бабушка, живёт в соседнем районе много лет, и они единственные в посёлке покупают яйца, так как у них не водятся куры. Что они только ни делали. И инкубатор запускали, и квочек сажали, и больших цыплят покупали, и взрослых курей пытались развести, результат был один – в течение месяца все дохли. Смирились.

Надо сказать, что за птицей и скотиной я ухаживал с удовольствием, а вот с огородными работами бабушка переборщила, и я их крепко невзлюбил, да и по сей день терпеть не могу, хотя всё умею. Да и то – ребята на глазах гоняют мяч, а тебя заставляют руками землю для лунок рыхлить и воду таскать. Как-то я попытался намекнуть бабушке на свою тяжкую долю. Для этого прочитал ей вслух газетную статью о страданиях детей в странах капитала и о зверской эксплуатации детского труда. Тогда таких статей печаталось много. Но намёк не был понят. Она пожалела «бедных деток», даже всплакнула и сказала:

– Слава богу, Родя, ты-то живешь как у Христа за пазухой.

Открытый бунт был плохим решением, в первую очередь для меня самого. Я здраво рассудил, что за всё надо платить. Работа на огороде, хоть и нелюбимая, была не так уж и трудна. Взамен я имел нечто более ценное – покровительство бабушки и исходящие из него преимущества. Да что там! Говоря по современному, это была «крыша». Экзотическая, но надежная и непробиваемая крыша. Бабушка стала моей защитницей где надо и где не надо. Она коршуном бросалась на любого, включая матушку, кто вздумал бы меня обидеть, наказать за что-то или, не дай бог, ударить. Даже если ей только мнилось, что кто-то желает учинить мне зло, то приходила в ярость, грозно и выразительно ругалась, а при сопротивлении легко переходила к рукоприкладству, невзирая на статус противника. Для этих случаев у неё под рукой всегда был любимый дрын, некогда укрощавший Бурка. Мне не раз доводилось наблюдать эту дубинку в деле, и надо заметить, бабуня умело пользовалась своим оружием, которого боялась вся округа. Согласно её понятиям, всё, что я делал, не подлежало критике, любые мои поступки и действия считались правильными и хорошими. А ругать меня имела право только бабушка, и никто другой. Да и какая это была ругань? Так, укоризненное бурчание без грубых и, боже упаси, матерных слов.

Родион Алексеевич приоткрыл окно, закурил и, помолчав, продолжил:

– Я к чему всё это рассказываю. Вовсе не из желания потрепаться о светлых годах детства, хотя оно и в самом деле было светлым, вспоминать приятно. Это чтобы вам было понятно, как складывался мой характер и из чего. Не зная этого, про меня можно думать чёрте что. Окружающие всегда видели во мне всё, что угодно, но не меня. Приписывали способности, которых у меня не было, и ждали от меня того, чего я не мог дать. А, честно говоря, я и сам сравнительно недавно понял, кто я есть. Да толку-то? Железно сказано: «Судьба человека в его характере».

Что есть характер? Некий набор врождённых качеств плюс привитые в раннем детстве стереотипы образуют своего рода психологический скелет, который со временем обрастает жизненным опытом. Этот скелет сломать, наверное, можно, а вот изменить?.. У животных тоже имеются характеры. Основные типы – лидеры-вожаки и подчинённые. В высокоразвитых стаях есть ещё парии. В каком-то смысле характер лидера можно считать векторным, направленным, а прочие – скалярными. Человеческие характеры также исходят из этих животных типов, но разумное начало, накладываясь на них, создаёт как бы новое измерение, объёмность, где линейность, однозначность вектора расщепляется, подобно свету в призме, и проявляется в многозначности форм. Векторные характеры в большинстве проявляются с детства и руководят действиями человека. Вот говорят иногда, что человек не на своём месте, мол, попал на него случайно. Чепуха. Я уверен, что каждый человек находится там, где ему определено быть его характером. Роль случайности тут иная. Если человек родился с характером президента, то лишь случайности помешают ему занять этот пост. И он не успокоится в душе никогда, и по мере возможности будет стремиться к цели. А главное – никогда не станет рядовым исполнителем. Как правило, в характере больших и не очень начальников всегда присутствует в явном или замаскированном виде животное стремление к лидерству. Для людей с творческим вектором лидерского характера тупое стремление к власти не имеет ценности. Поэтому от века нами управляют солдафоны и карьеристы, а не философы. Творцы реализуются в самых разных сферах. Склад характера направляет человека стать композитором, художником, артистом, космонавтом, экскаваторщиком, учёным, писателем, чемпионом по шахматам или бегу.

Но большинство населения составляют рядовые исполнители, и это во благо. Именно от них зависит стабильность любого общества. Довольно трудно представить общество из одних лидеров, всеми силами рвущихся к власти и прочему. Еще Платон предлагал для благоденствия государства изгонять из него поэтов. В его словах имеется определённая логика.

Исполнителей отличает отсутствие стремления к какой-либо абстрактной цели. Он привязан к конкретности бытия. И это есть свойство характера. В нём нет того внутреннего посыла, направляющего действия для достижения чего-либо, выходящего за рамки простого жизнеобеспечения. Этот внутренний стимул не зависит ни от ума, ни от образования, то есть кандидат наук может быть исполнителем, а полуграмотный Филька Косой из подворотни лидером. Исполнитель, не имея собственных мотиваций, с удовольствием пользуется чужими и в социальной жизни комфортно устраивается, передав право решений лидерам. В быту, за неимением иного, возводит животные стимулы к питанию и размножению в ранг социальных ценностей и ревностно их исповедует. И это нормально. Хороший пример исполнителя – подкаблучник. Однако можно быть подкаблучником не только у жены, но и у начальника, и у чего угодно.

Масса исполнителей вовсе не однородна. В ней есть россыпи «спящих», людей, у которых по разным причинам творческие и прочие лидерские способности имеются, но не проявляются. Но под влиянием чего-то эти люди иногда как бы просыпаются. В один прекрасный день тихий алкаш вдруг бросает пить, плюёт на устоявшийся быт и семейные ценности и начинает строить вертолёт или уходит проповедовать какую-нибудь религию.

У меня был приятель Толя, работавший инженером на одном задрипанном предприятии. Звёзд с неба не хватал, негулящий и непьющий, он тянул лямку простого семейного благополучия. Но однажды я встретил его жену в растрёпанных чувствах и спросил о причине. Расплакавшись, она поведала, как накануне Толя собрал чемодан и заявил, что бросает всё – семью, работу, и начинает новую жизнь. Оставив жене и сыну дом, деньги, машину и всё нажитое, он ушел в чём был, и больше его не видели. Она не могла этого понять, ведь не было скандалов, да и других поводов не было тоже.

Спустя время, я встретил Толю на базаре в соседнем районе. На пару с дебелой молодухой, которую он представил женой. Без всякого стеснения они торговали оренбургскими платками. Глаза его сияли, он явно был доволен жизнью, о чём открыто мне похвастал. У Толи открылся талант дельца. Расторговавшись, он удачно занялся финансами и сейчас владеет банком в Воронеже.

Характер и дарования не всегда совпадают. Удручает, когда явно одарённый человек не использует свой талант. Да, у него характер исполнителя. Не менее удручающее явление обратного порядка, когда балбес добивается учёных званий. С этой точки зрения графоманы, например, есть яркие творческие личности, но бедные талантом. А среди печатающейся братии полно исполнителей.

Или вот ещё печальное явление, когда рьяные родители пытаются сделать из ребёнка звезду или гения, то бишь лидера. Иногда бывают и попадания, но ведь большинство людей исполнители, и насильно делать из них лидеров занятие трудное и чаще всего безрезультатное. Это давление на формирующийся характер не всегда кончается благополучно.

Или вот, например, революционеры. Это – характер. Характер лидера, но с обратным знаком, антипод творца. У творцов характер даёт посыл к созиданию, у революционеров к разрушению. А иными они быть не могут, и причины этого в области психиатрии. Все революции, радикальные реформы и перестройки начинаются с главной фазы – разрушения существующего. Иначе это не революции. Конечно, революционеры обещают возвести потом взамен нечто совершенное, но, как правило, туманное и малопонятное. В реальности же их интересует сам процесс разрушения, который и становится целью. Когда созидатели начинают это понимать, то революционеров тихо или с треском убирают. Всё, революция пожрала своих детей. В этом плане их психология схожа с психологией пироманов. Но ведь это задержавшееся детство. Если бы хороший психолог проанализировал их поведение, то нашёл бы там немало от подростковой психологии – максимализм, скоропалительность, наивная жестокость, драчливость от неумения общаться и даже клички. Это подметил и Ленин, назвав свою известную работу «Детская болезнь левизны в коммунизме». Советская власть, сажавшая диссидентов в «жёлтые дома», действовала вполне логично. Взять того же Буковского. Боролся с советской системой. Попав в Англию, начал критиковать британскую систему. Сейчас недоволен демократической Россией. Характер. Попади он в рай, и там найдёт недостатки, достойные критики.

И, наконец, парии. Не без оснований этих людей считают бесхарактерными. Я с этим согласен. Они не лидеры и не исполнители, просто никто, но хотелось бы заметить… Генерал Лебедь однажды заметил: «Глупость – не отсутствие ума, это такой ум». По аналогии с этим, бесхарактерность есть особый тип характера. В нём нет того, что создаёт мотивационный посыл к действию, как нет и самих целей, кроме примитивного поддержания существования, ибо называть жизнью это трудно. Этот сорт людей, маргиналов, отличается цинизмом и равнодушием ко всему, в том числе и к собственной личности. Но оно идёт не от разочарования, а от изначальной пустоты, то есть у париев вообще отсутствуют человеческие разумные желания, а для удовлетворения биологических цивилизация не нужна, можно обойтись. Это и образует духовную пустоту, и диктует поведение. Что это так, можно видеть на примере отношения к алкоголю. Среди нормальных людей немало любителей приложиться к бутылке, а порой даже хороших пьяниц. Всё дело в том, что у обычных людей это лишь одно из увлечений, иной раз сильное, но никогда не главное. Но если жизнь ставит перед выбором, то нормальные люди всегда отказываются от алкоголя в пользу иных желаний и ценностей – самоизлечиваются. У маргинала-алкоголика этого выбора нет вообще. У него за душой нет того, ради чего он смог бы отказаться от спиртного. Даже если насильно его заставить соблюдать трезвость, то образ жизни он не изменит. Оставаясь в душе маргиналом, он не ударится в творчество, его не потянет к работе и не возникнет желания создать семью. А также он будет равнодушен к любой, даже ничтожной властной карьере. Когда парию просят изменить свой образ жизни, исправиться, то, как правило, звучит ответ: «А зачем?» Здесь нет философской глубины. Это искреннее непонимание. Примерно так Иоланта из одноимённой оперы не понимала, зачем ей зрение. Конечно, можно сослаться на разрушенный алкоголем мозг, но ведь полно физически здоровых и молодых отщепенцев, которые говорят «зачем». Далеко не все парии обитают на вокзалах и свалках. Они рассыпаны по всем слоям общества. Вначале, благодаря поддержке родственников, они держатся на плаву, но природа берёт своё, и рано или поздно они выпадают в осадок.

Знавал я одного бомжа-алкоголика, который в самом деле был сыном одного министра. Вначале у него было всё, но он добился того, что в конце концов его вычеркнули из списков не только живых членов семьи, но и мёртвых. Никакого сожаления по этому поводу у него не было. Наблюдая этих людишек, я сделал вывод, что их поведение формируется духовной пустотой. В массе своей они безвредны, но это не от внутреннего стремления к добру. А всякие мерзости они делают не из злонамеренности, а от непонимания общепринятых ориентиров добра и зла. Просто они никакие.

Вот жил в станице один алкоголик. Имени его люди не помнили, а звали по кличке – Ватный. Этот Ватный с детства был безразличный и к работе, и к хулиганству, а поначалу и к хмельному. Но пустота требует заполнения, а выпивка для этого в самый раз. Смолоду он даже женился, и у них родился мальчик. Наивная жена думала его перевоспитать – заставить бросить пить и пробудить у него серьёзное отношение к работе и семье. Но это продолжалось недолго. Страдающему от домашнего сухого закона Ватному был перекрыт финансовый кислород. Тогда однажды, воспользовавшись отлучкой жены, он продал своего младенца цыганам за литр водки. Баба чуть с ума не сошла, возвращая ребёнка. Тут-то у неё глаза и открылись. Без промедления она убежала от него, как от зачумленного. Ватный же не испытывал угрызений и сожалений. Он зажил удобным для него гнусным образом. Свою хату превратил в смрадный гадюшник, приют для забулдыг. Просуществовав отпущенные ему алкоголем годы, он сдох как безвредная бродячая собака. В этой истории есть штришок. Сын Ватного, тот самый, оказался с головой и характером. Вырос, выучился и занял немалую должность в столице. Как-то, будучи у матери в гостях, он решил взглянуть на биологического отца. Надо думать из чистого любопытства. Дело было во времена горбачёвского полусухого закона, но он, человек небедный, прихватил с собой три бутылки водки в подарок. Знал, к кому идёт. Пришёл по адресу вечерком, но Ватный его не узнал и укрыл матом. Тот плюнул и ушёл. Когда Ватному рассказали о том, кто к нему приходил и с чем, он расплакался. Вытирая слезы, он приговаривал: «Да почему ж он не сказал, что принёс три бутыля. За водочку я б ему и ботинки вылизал». Тут можно сказать, что я привёл в пример редкого урода. Вовсе нет. Это обычный рядовой член данного сословия в его, так сказать, незамутнённом виде.

На эту тему у меня бывают крамольные мысли. Вот за каким чёртом лечат наркоманов? Ведь в этом нет смысла, потому что они за редким исключением парии. Это самохотная болезнь, как выражались во времена Петра первого. Наркоман идёт к врачам для того, чтобы снизить дозу, а не завязать. Наркомания всего лишь симптом пустой души, и священники поступают гораздо логичнее, пытаясь повлиять на причину. Разве могут уколы и гемодиализ изменить характер? Да ни в жизнь! А нормальный человек, случайно попавший в эту трясину, выберется оттуда своей волей.

Если трезво посмотреть на вещи, то не трудно понять, что наркомания и наркомафия порождены законодательными полузапретами. По закону нельзя, а с другой стороны, как бы и можно. Россия – страна полузапретов. Личное оружие, самооборона – да куда ни глянь. Это унижает личность и делает её реально несвободной. Система полузапретов много хуже полного запрета или его отсутствия. Плюс ориентация на европейский псевдогуманизм, который только внешне похож на гуманизм, а копнёшь…

На ум приходит опыт некоторых азиатских стран, где наркоторговлю подавляют драконовскими методами. Тоже вариант, но это всего лишь удержание уровня. Искоренить явление таким способом практически невозможно. На мой взгляд, гораздо эффективнее обратный подход – снятие всех запретов. Кое-где это существует, например, в Амстердаме. Но эти полумеры есть проявление псевдогуманизма, когда права социальных отбросов ставятся выше интересов нормальных граждан. Политика в этом вопросе должна быть активной. То есть государство должно взять в свои руки производство и распределение тяжёлых наркотиков и выдавать всем нуждающимся без ограничений. Желательно бесплатно, как это происходит с инсулином. Это еретическое предложение имеет много плюсов как морального, так и социально-экономического характера. Обанкротится и исчезнет незаконный наркобизнес, а также связанные с ним преступления. Прекратится вовлечение молодёжи в наркоманию, так как происходит оно не по злобе, а ради прибыли. Не будет воровства, грабежей и убийств, совершаемых наркоманами ради дозы. Для населения эта свобода большого значения иметь не будет, ведь нормальному человеку дорогостоящий или бесплатный порошок одинаково без надобности. Примерно так для здорового человека инсулин не имеет ценности. Но чтобы эта политика сработала, необходимо условие – употребляющих зелье следует признать недееспособными и тем самым ограничить в правах. Запрет на участие в выборах и на вступление в брак вряд ли вызовет у наркоманов протест, а для общества это важно. Обозначится наглядная граница. Молодёжь увидит в них париев, больных неудачников, а не героев и бунтарей. И в этом настоящий гуманизм – дать каждому желаемое с наименьшим ущербом интересам общества. У крыс тоже имеются парии, так они их используют для дегустации пищи на предмет отравы. Ну, а кто соблазнится существованием в наркотическом зазеркалье, значит, туда ему и дорога. Верно сказано у Ницше: «Падающего подтолкни».

Они ехали уже по Кущёвской. Родион Алексеевич прервал лекцию, свернул к заправке и стал в очередь машин. Вера Максимовна заметила:

– Сейчас заправочных станций много, мы даже проехали мимо пустой, так зачем же стоять в очереди?

Родион Алексеевич усмехнулся:

– Где мухи, там жизнь, как сказал грузин из анекдота. Местный житель давно вычислил место, где без обмана. А за хорошим товаром постоять не грех.

Когда они снова поехали, Вера Максимовна не выдержала:

– Родион Алексеевич, у вас нестандартная теория психологии характера, в каком-то геометрическом аспекте.

– Я понимаю. Всё это выглядит дилетантски, но я никому не навязываю свои взгляды. Это, так сказать, для внутреннего употребления. И знаете, в реальности всё подтверждается.

– А как вы себя самого определяете по вашей системе?

– Ну, однозначно ответить трудно. Посторонний человек определил бы меня как рядового исполнителя, да таковым, честно говоря, я и был. Однако всю жизнь я ощущал в себе некие лидерские задатки, но весьма неопределённые. Наверное, это было заметно, потому что, сколько себя помню, на меня всегда пытались навесить ответственность и продвинуть на должность в самых разных сферах деятельности. Будь у меня хоть немного честолюбия, то я наверняка сделал бы успешную карьеру. И неважно где. С равным успехом я мог выдвинуться на производстве, на службе, в творчестве или в политике. Перспективы были везде. Но я предпочёл личную свободу. Вначале интуитивно, а затем сознательно я придерживался некоего принципа, определяющего суть этой свободы. Не так давно я прочитал в книге Аркадия Арканова его определение свободы. Точно не процитирую, но суть в следующем – истинная свобода по Арканову выражается формулой: «Чего не хочу, того не делаю», а не формулой: «Что хочу, то и делаю». Мне показалось, что эти слова у меня украли, так как я всегда старался придерживаться именно этого принципа.

Смолоду я не знал своего призвания, а потому плыл по течению, занимаясь всяким ремеслом, которое по возможности не вызывало отвращения. Но знал точно, чего я не хотел. Куда меня только ни манили? Даже в шахматные гроссмейстеры, но мне этого не хотелось, грозило погружением в трясину узкой специализации. А ведь это есть гнусная форма рабства, когда человек добровольно занимается нелюбимым делом. И я всячески отлынивал и увиливал от якобы заманчивых путей. Своё призвание я понял поздновато, но, слава богу, что это произошло вообще. Должен заметить, что умение сказать «нет» – очень непростая наука. В этом деле я уже достиг немало, но не уверен, что всего.

В личностном плане на мой характер, безусловно, повлияли некоторые врождённые данности. Горько сознавать, но никуда не денешься от правды: мой характер формировался не столько наличием, сколько отсутствием некоторых личностных качеств. Хотя иногда возникает сомнение: отсутствие ли это, недостаток или просто иное состояние? Имеется в виду воображение. Не скажу, что я был начисто его лишён, оно имелось и в некоторых направлениях хорошо развито. И в то же время оно было каким-то механически-линейным. Я был умным, но у меня не было того, что называется гибкостью ума. А гибкость ума в конкретности исходит из гибкости воображения, которой я вначале не обладал. Из-за этого моё эстетически-чувственное восприятие мира было каким-то урезанным, что порождало не очень приятные следствия.

Вот, к примеру – рисовать я не умею и в картинах разбираюсь неважно, но в чтении и изготовлении всяких чертежей и схем силён. Но это полбеды. Я долго не понимал пословиц, иносказаний и аллегорий. Бабушка Фрося знала чудовищное количество пословиц и поговорок, но я воспринимал их как не имеющие смысла словесные формулы – присловья-присказки. Из-за своего прямолинейного восприятия я потерпел немало насмешек и неприятностей. Из него же происходит мой педантизм. Он не от воспитания и дисциплины, а, похоже, родился со мной. Даже сейчас я от него до конца не избавился, наверное, это невозможно. Формы, конечно, уже не те, но нечто сохранилось. Где-то в восьмидесятых работал я в одном колхозе и педантичным отношением к делу возбудил к себе лютую ненависть целого трудового коллектива – от рядовых до начальства. В их воспоминаниях я стал эпохой, время делилось до меня и после меня.

Есть ещё следствие, вроде бы и незначительное, но оказавшее определённое влияние. Это крайне слабое религиозное сознание, если не его отсутствие. Подавляющее большинство людей обладают религиозным сознанием. Область религиозного сознания – вера. Вера – эмоциональное состояние, независимое от разума. Разум может влиять только на формы, направления, объекты и субъекты веры, но не на саму систему. Для религиозного сознания безразлично, во что верит человек: в бога или квантовую механику. Или не верит. Неверие имеет ту же эмоциональную основу, что и вера, и те же свойства. Это та же вера, но с обратным знаком. Иначе говоря, если можно верить в абстракции – науку, бога или в конкретные объекты – человека, предмет, то с тем же напряжением можно во всё это не верить. И как есть фанатики веры, так имеются фанатики неверия, которых, кстати, куда больше. Я каким-то образом оказался в стороне от веры и неверия. Это как-то сказалось и поначалу даже приводило к курьёзам. Сразу и не объяснить. К примеру, читаю некий труд и соглашаюсь с автором. Потом на эту же тему читаю другого автора, опровергающего первого, и… тоже с ним соглашаюсь. Это сильно меня удручало. Со временем я понял, что на самом деле я не верил никому, а соглашался с предпосылками, а не концепциями. Впрочем, неприятностей это не приносит, лишь изредка в некоторых вопросах бывает взаимонепонимание, но я не иду на принцип, и всё входит в колею. Спорить с инстинктом нет смысла.

Всё это, видимо, сказалось и на так называемом «чувстве юмора», восприятии смешного. Я понимаю «соль» анекдотов, но далеко не всегда эта «соль» мне кажется смешной. Что делать? Постепенно привык. Привыкают же люди к американскому юмору, и закадровый смех перестаёт раздражать как вначале, хотя и не смешит.

Пока я был маленький, то на общем фоне не выделялся. Но, подрастая, стал замечать подковырки и насмешки сверстников. Граница, конечно, была, За откровенные издёвки я запросто мог дать по сопатке, но это был не тот путь. Я начал всерьёз работать над собой и учиться тому, чего не дала мне природа. За дело взялся основательно – перерыл доступные библиотеки в поисках толковых словарей, пособий и прочей литературы. Не стеснялся спрашивать и учился у всех, порой даже у бывших зеков. Любил беседы с пожилыми людьми. Обычные школьные предметы давались мне очень легко, по иным дисциплинам я и учебников не заводил. Зато эстетическое восприятие учил так, как иные учили физику и химию. Не поверите – одно время я корчил рожи у зеркала и учился врать. Правда, толку из этого не вышло.

Продолжалось это несколько лет, но старание принесло плоды, и постепенно, годам к шестнадцати я стал обычным нормальным человеком. Полной победы не было, пробелы остались, кое-что осилить не удалось, но на общий уровень это уже не влияло, и жить не мешало.

Например, музыка. Несмотря на старание и прилежание, я остался музыкальным балбесом. Научиться чувствовать красоту музыки оказалось труднее, чем штудировать словари, и я застрял где-то на уровне «Ой мороз, мороз» и «Гоп со смыком». Между тем, у меня приличный музыкальный слух, что зафиксировано скрипачом профессионалом, на пенсии подрабатывавшим учителем пения в нашей школе. К делу я подошёл серьёзно и основательно. Начал с консультаций у этого преподавателя и строго следовал его рекомендациям, даже пел в школьном хоре, правда недолго. Человек он был добрый и пытался искренне помочь, но что-то не клеилось. Сокрушенно вздыхая, он, бывало, говорил:

– Деревянный ты, Родион. Вот есть художник, а есть фотограф, так ты в музыке фотограф, внешнее схватываешь. Память у тебя хорошая, и слух имеется, ты даже можешь научиться играть на чём-нибудь, но играть ты будешь механически, попугайски, без души.

– А что же делать?

– Слушай классическую музыку, да любую, впрочем. Много слушай, возможно, понимание пробудится и почувствуешь.

Источников настоящей музыки было не густо. Радиопередачи и музыкальные фильмы я старался не пропускать, но самым доступным и простым средством оказались грампластинки. И всякими путями я начал из них создавать свой фонд. В ту пору у народа этого добра было навалом. Стоили пластинки недорого, и их частенько выписывали целыми партиями через посылторг. Я их выменивал у знакомых ребят на резину для рогаток, пули, порох и прочий дефицит. Вот диалог моих приятелей:

– Привет, Юрка!

– Здорово, Мерин.

– Слушай, у тебя дома пластинки есть?

– Имеются.

– Много?

– Да. Немало всяких.

– Так, может, там есть этот… Брамец, нет, Брамс?

– Не знаю. А чё это? Танец?

– Нет, это человек. Композитор. Классный, нет, классический. Сходи домой, посмотри.

– А зачем он тебе?

– Да это не мне. Это Родьке. Он пообещал мне за этого Брамса новый отражатель на «Даймона». У него уже много этих, классических. А какие у них фамилии чудные! Хочешь – верь, хочешь – нет, но сам читал. Только подумай – Мусорский. Ну, Глинка и Сметана еще куда ни шло, так есть Страус, Глюк, Бах, а один так совсем Глист. Или Лист? Не, наверно, Глист. Вон по Кирова Червяковы живут, фамилия понятная, а что за фамилия Лист? Таких и не бывает.

– Много ты понимаешь, какие фамилии бывают. Если б я тебя не знал, то тоже подумал бы, что не бывает фамилии Мерин.

– Тут особый случай, потому что моя фамилия искусственная.

– Это как?

– Да вот так. Дед мой старый ещё при царе жил. Он мне и рассказал про этот дурацкий случай. Все наши предки от века были Тюрины. А когда дед паспорт выправлял, то у писаря с похмелья буквы в глазах мельтешили, вот он их и перепутал, и вместо Тюрин получился Мерин. Ошибку заметили, и на другой день дед пошёл к нему и попросил исправить. Писарь сказал, что документ исправлять не положено, а за новый запросил три рубля. Деньги по тем временам немалые, и дед пожадничал. А теперь из-за тех зажиленных трёх рублей мы все стали Меринами.

– Подожди, а у тебя самого разве дома нет пластинок?

– Есть, только к ним доступа нету. Как-то я набрал их штук двадцать, и мы с Колей Чернопузом стали на выгоне эти пластинки запускать – кто дальше. Красиво летают. А мать застукала, палки дала и заперла пластинки под замок.

– А Родиону-то они зачем? Тоже запускать? Так не всё равно ему – Брамс это или кто другой?

– Да не, он их слухает.

– Во, дела! А зачем?

– А кто его знает? Это ж Родион! Я видел, как он крутился возле учителя пения. Наверное, хочет выучиться на скрипке. А сейчас того… вникает.

– Так, может, он не только Брамсом интересуется?

– Конечно. Неси что есть, он всё подряд возьмёт.

– Слушай, а может, он и на марки будет меняться? У него классные имеются.

– Наверно, будет. У него сейчас пластинки на первом месте.

– Ну, тогда я побежал за ними, пока он не передумал.

– Подожди, Юрка, если Брамс попадётся, то отдай мне. Я за него старую монету отдам.

– Ладно.

И я действительно вникал, вернее, пытался вникнуть в музыку. Изнывал перед проигрывателем, а для более полного погружения читал биографии композиторов и прочие сведения о музыкальной культуре. Но, увы, количество не перешло в качество. Чувство не пробудилось. Тем не менее, усилия дали свои плоды, правда, в неожиданном направлении. Незаметно для себя я вовлёкся и стал коллекционером грампластинок и прочего в этой области. Сейчас в моей скромной коллекции около четырёх тысяч самых разных пластинок и дисков, не считая соответствующей проигрывающей аппаратуры.

Видимо из-за недоступности содержания, я увлёкся формой. То есть, пластинки я собираю примерно так, как филателисты собирают марки. Для меня оригинальный конверт имеет не меньшую ценность, чем вложенная в него пластинка. За многие годы я приобрёл некоторую известность среди подобных мне любителей, а их не так уж и мало. В связи с этим увлечением я поневоле стал музыкальным эрудитом. В моей памяти отложились имена авторов и исполнителей многих лет, а также их произведения. Всё это создало мне славу авторитетного меломана. Да, на слух я легко отличаю романс от баллады, Моцарта от Дебюсси, «Смоки» от «Бич Бойз», но досуг предпочитаю проводить в тишине.

Однако врать не буду. Я всё-таки не полный эстетический ноль в музыке. Есть произведения, в основном лёгкого жанра, и исполнители, которые мне нравятся. Правда, есть подозрение, что приятны они моему слуху не сами по себе, а по ассоциации. Ну, вот, представьте – приглашаешь девушку в кино и в полутьме зала как бы смотришь его. А потом как бы невзначай берёшь девушку за руку и гладишь её. Девушка от волнения деревенеет, и это волнение передаётся тебе. Выпучив глаза на экран, она сопит, но руки не отнимает, что без слов говорит о многом. Ногу, которую ты начинаешь поглаживать, она тоже не отдёргивает, что говорит о многом ещё больше. А в это время с экрана звучит песенка о медведях с глупейшим текстом.

Пройдёт время, лицо и имя девушки могут забыться, но память чувств сохранится, а песня, даже случайно связанная с этими чувствами, всегда будет звучать приятно для души.

Или, скажем, иной вариант. Все танцуют под модный шлягер, а в кустах, возле танцплощадки вам в это время бьют морду по полной программе. Вряд ли в будущем этот шлягер войдёт в число ваших любимых произведений. Скорее, наоборот.

Мой моральный облик возник из разных источников. Нравственные принципы сложились под влиянием улично-полузековских понятий, наставлений учителей, прочитанных книг, увещеваний бабушки Фроси и христианских заповедей, которыми меня потчевала бабушка Нюра, сестра бабушки Фроси. Она была грамотна и имела немало священных книг. Под её началом я выучил церковнославянский и некоторые тексты из Евангелия, а также, с её подачи, чуть ли не до шестого класса верил в бога и посещал церковь.

Тем не менее, мои принципы не являются строго христианскими. К некоторым правонарушениям я отношусь либерально и не люблю подставлять правую щёку хулиганам. Но некоторые общепринятые принципы соблюдаются мною пуритански строго.

Тем временем вдали показался Батайск. Родион Алексеевич продолжал:

– Что ещё? Моё положение в коллективе. Этакий середнячок. Вперёд не лез, но и в задних рядах не числился. В больших храбрецах не ходил, но и откровенным трусом не был. Честно говоря, иной раз случалось и дрейфить, но когда обстоятельства не оставляли выбора, то приходилось проявлять доблесть. Имея миролюбивый нрав, я первым никогда не задирался, но на сдачу не скупился. Умел хранить секреты, что обеспечивало немало друзей, но дело не только в этом. Я считался своим пацаном, но несколько туповатым, из тех, до кого доходит как до жирафа или вообще не доходит. А простачков всегда любят больше, чем тех, кто умнее. Вот меня и любили за бесхитростность и неумение подставить ножку. С годами житейский опыт накапливался, я становился всё менее откровенным, и от былого недотёпы во мне почти ничего не осталось. Со стороны окружающих отношение ко мне тоже изменилось, причём во многих случаях в худшую сторону, а кое-кто и сейчас держит меня за мошенника или даже злодея.

Силушкой меня бог не обидел, но я ею не хвастал. Были ребята и поздоровее. Как и многие мои ровесники, уже лет в десять я уверенно управлялся с молотком, топором, пилой, стамеской и прочим инструментом, не говоря о сельхозорудиях. Ремонтировал велосипед и другие домашние предметы, включая электроприборы. А также грамотно управлялся с отцовой двустволкой, умел собирать её, чистить, набивать патроны, заряжать и прилично стрелять. Уникального в этом ничего не было, многие ребята обладали подобными умениями. Стыдно было не уметь.

Способность укрощать и приручать животных тоже не считалась чем-то выдающимся. Некоторые ребята тоже могли кое-что в этом деле, хотя мой диапазон был несколько шире. Один мой приятель, Вовка Ярко, умел ловко обращаться со свиньями. Впоследствии он стал удачливым вором свинокрадом. Свинья – чуткое животное с очень пронзительным визгом, слышным за километр. Украсть без шума поросёнка, чтобы он не пикнул, это целое искусство. Как-то раз я даже сходил с ним на дело, как вы понимаете, не из корысти, а из любопытства.

Впрочем, я и сам не считал своё умение чем-то особенным. Человек судит по себе, а потому я полагал, что и другие тоже на это способны, но не делают этого из лени, а чаще всего из-за банального страха перед животными. Тогда я ещё не знал, что страх имеет запах.

Вот, Вера Максимовна, можно сказать исходные данные в общем виде я вам изложил. Понимаю, что без описания конкретных случаев они мало дают, но мы, считай, приехали. По городу колесить я не хочу, а домой вам проще добраться на городском транспорте. На въезде в город высажу вас на остановке, да и двину к себе.

Когда они остановились, Вера Максимовна не стала вылезать из машины и спросила:

– У вас есть немного времени? Хотелось бы задать пару вопросов.

– Да ради бога!

– Вот эти ваши способности, они что, с возрастом исчезли?

– С чего бы? Нет. Всё при мне, куда им деваться? Применять особо не на чем. Образ жизни не тот.

– А, вот, скажите, как-то развивать эти способности вы пробовали?

– Вера Максимовна, похоже, вы плохо представляете то, о чём идёт речь. Качество либо проявляется, либо нет, развивать его невозможно. Ваш вопрос несколько нелеп, это как если бы вы спросили о возможности развития папиллярных узоров или формы ногтей. Куда и зачем?

Она не очень поняла логику ответа, но спросила:

– А вы не пробовали своё воздействие на людях?

Он помолчал, а затем она впервые услышала его негромкий смех:

– Вот вы о чём. Я понял. Нет, я не могу воздействовать на людей так же, как на животных. В этом плане человек отличается от животных сильнее, чем вы думаете. Сознание животных крайне примитивно и открыто. Моё воздействие только внешне кажется властью над ними, это скорее некий канал понимания. Общение идёт на низком уровне, уровне эмоций или чего-то близкого к ним. Я и сам не могу объяснить, как это происходит. Чувства и ощущения на логос непереводимы, их нельзя разумно объяснить.

Сознание человека качественно иное и в этой сфере закрыто, во всяком случае для меня. Вот вам пример – я хорошо плаваю, возможно, от рождения. Во всяком случае, я не помню, когда этому учился. Движения отточены до автоматизма, и, находясь в воде, я о них не думаю. Но все эти навыки и автоматизм движений абсолютно бесполезны в иной сфере деятельности. Например, в игре на гармошке.

Способности мои находятся в довольно узкой области. Я не экстрасенс, не телепат и не волшебник. Моё общение с людьми идёт обычным образом. Мне не интересна власть над людьми, и, честно говоря, я больше стараюсь избежать власти других над собой. Но всё равно, время от времени кто-то пытается мной манипулировать. Иногда успешно, но всё реже – опыт-то накапливается.

Мне, конечно, приходилось и людей укрощать. Редко, но бывало, и не только кулаком в ухо, но и, так сказать, вербально. Но это всегда было воздействие на сознание, то есть не так, как это происходит с животными. Хотя. Хотя, если честно признаться, то были случаи, которые трудно объяснить воздействием обычной ругани, угрожающих взглядов и поз. Возможно, это было спонтанное проявление направленной суггестии, возможно, ещё что-то, но оно действовало. Я чувствовал это по изменению своего состояния, своеобразному внутреннему напряжению. Но сознательно, по желанию я это состояние вызвать не могу. Лишь когда обстоятельства вынуждают, оно возникает как проявление стресса. Слава богу, что это бывает очень редко.

– И последний вопрос: встречаемся через два месяца опять неведомо где?

– Да.

– А вдруг, подчёркиваю, вдруг какая-то случайность помешает встрече? Болезнь или ещё что? Разве кто застрахован от всего?

– Ну, Вера Максимовна, с вами-то уж точно ничего не произойдёт, а я действительно не застрахован. В таком случае вместо меня будет вестник.

– Какой такой вестник?

– Откуда я знаю? Да любой носитель информации – радио, телевизор, но это маловероятно, я личность незначительная. Газета, журнал – шансов больше, но ненамного. Скорее всего, это будет человек. Да вы сразу поймёте, что это вестник.

На этом они распрощались и разъехались по домам.

Домой Вера Максимовна попала вовремя, даже с учётом попутного захода в магазин. Переодевшись, она села и тупо уставилась в окно. Мыслей не было, а голова как будто была набита ватой. Похоже, Родион Алексеевич её перегрузил. Не лишённый логики бред, органично перемешанный с правдой и приправленный псевдонаучным апломбом, угнетал и сбивал с толку. И непонятно было, что со всем этим делать. И вообще – зачем это ей?

Тут появилась жизнерадостная Даша и занялась приготовлением кофе. Когда сели за стол, Даша обеспокоено спросила:

– Мама, с тобой все в порядке? Какая-то ты не в себе.

– Ничего, пройдёт.

– Всё равно что-то не так. На работе?

Пришлось Вере Максимовне рассказать о встрече с Коноваловым. Даша удивилась стечению обстоятельств и попросила рассказать подробнее. Тут она вспомнила про диктофон, достала его и предложила Даше послушать. Даша как-то недоверчиво прослушала голос Родиона Алексеевича, выключила аппарат и погрузилась в молчание. Выглядела она несколько растерянной. Помолчав, сказала:

– Как странно. Получается, что этот человек реально существует.

– У тебя были сомнения в его реальности?

– Любой засомневается, пока не пощупает. А ты на моём месте?

– Пожалуй, да.

– Знаешь, мама, я рассказала эту историю ребятам, и шутка шуткой, они надумали организовать нечто вроде Фан-клуба Родиона Алексеевича. Решили, что это будет персонаж вроде Козьмы Пруткова, только в другом стиле, а теперь даже и не знаю. Ну, представь – творцы литературного персонажа однажды встречают живого Козьму Пруткова.

– А что вы обсуждаете в своём этом клубе?

– Фантазируем. На основе этих случайностей придумываем варианты биографии и всё такое. Стараемся посмешней и почудней.

– Эх, Даша! Думается мне, что реальная жизнь этого человека куда занятней всех ваших фантазий.

– Да, мама. Удивлю я ребят.

– А кто они?

– Нас немного. Мой Андрей, дружок его долговязый Сергей с девушкой своей, да Ботаник. Это кличка. Юра умный, но застенчивый и деликатно воспитанный. Очкарик интеллигентный невесть в каком поколении. С виду вылитый Ботаник и есть. И фамилия у него в тему – Ботанцов.

– А почему он к вам прилепился?

– Кто знает? Возможно потому, что мы водку не пьём и его не заставляем. Паренёк он хороший, порядочный, и я сильно подозреваю, что он неравнодушен к Лизавете. Я ей как-то намекнула, а она только посмеялась.