Читать книгу Степь 2. Расцвет. Часть вторая - Александр Берник - Страница 3

Первый раз Кайсай очнулся в полузабытьи и не понял, где находится. Осознал только, что ему совсем хреново, и он чуть ли не при смерти. Успел лишь стиснув со скрежетом зубы заставить себя бороться за собственную жизнь чего бы ему это ни стоило, после чего опять впал в беспамятство.

Потом ещё несколько раз вываливался в этот болезненный мир и вновь падал во мрак обратно, словно камнем на дно шёл в кромешную темноту. Наконец рыжий пришёл в себя. Вроде как проснулся и при этом хорошо выспался, только шевелиться не мог по непонятной причине. Ни то что боль или ещё что, просто тело не слушалось. От слова «совсем» до слова «полностью». Одни глаза открылись и то кое-как и лишь узкими щёлками, хотя в голове мысленно себя чувствовал бодро и легко.

Ощущение какое-то странное, будто он такой молодой и здоровый сидит в чужом и дряхлом теле как запечатанный в скорлупу. Вот чувствует, что он – это «он», а тело не «он». Голову повернуть не может, а глаза из стороны в сторону в щёлках бегают. Стал вглядываться в полумрак и пришёл к пониманию, что находится в каком-то ветхом жилище. Даже сначала показалось что оно нечеловеческое. Стены, потолок и всё докуда дотягивался взгляд, увешано пучками разных трав, вениками, букетами давно завядших и высохших цветов.

Тут размазанной тенью промелькнуло светлое пятно. Кайсай не смог поймать его плавающим взглядом, оттого не понял, что это. Но когда пятно лёгкой поступью скользнуло обратно, рыжий отчётливо разглядел голую задницу уплывающей от него бабы.

Видел только округлый зад, так как белый волос скрыл спину полностью. Он сначала подумал про седину и древнюю вековуху, вот только задница с выросшими из неё ногами твердила обратное. Ни на старуху седую и дряхлую она указывала, ни на бабу от лени жиром заплывшую, да и на кутырку – воблу сушёную не походила. Задница явно принадлежала молодухе, где-то между бабой и девкой навыдане. Что-то среднее. А волос скорей всего не седой, а цветом пересушенного на солнце сена.

Подобное видение с одной стороны его озадачило, но с другой, вроде как-то даже подвигло к жизни. По крайней мере, по телу пробежала сладостная дрожь, отчего почувствовал собственные руки, шевеля потихоньку пальцами. Голая молодуха опять прошла мимо, только на этот раз передом, вот тут-то он почти смог различить черты лица красавицы.

Она действительно оказалась молодая и, кажется, симпатичная, но разглядеть особо лик хозяйки не удалось и на этот раз, так как почти сразу ошарашенными глазами зацепился за обалденно красивые груди. С первого мутного взгляда подросток оценил завораживающую красоту этих дарованных бабе от природы выпуклостей. Ни маленькие, ни большие, как раз то что нравилось Кайсаю и какими грезил в мечтах. Стояли упругими шарами, не обвисая ни капли под своей тяжестью. Светлые ореолы, призывно топорщившиеся соски, только ещё больше украшали своей не броскостью и соразмерностью общую картину совершенства.

Залюбовавшись ими, он и не успел разглядеть как следует лицо, поэтому сначала воспринял лишь общие контуры, но даже по ним понял, что не чё так молодуха, ладная. Вот лишь как только взгляд отцепился от прелестей, Кайсай до оторопи замер в ступоре, узрев на её точенном теле разноцветные колдовские росписи, сплетённые в хитрые загогулины. Это зрелище невиданной живописи заставило даже зажмуриться от испуга, а взбесившееся сердце в раз попыталось выброситься из груди.

Наслышался он с полна от своего наставника про этих «меченых» ведьм – колдовское отродье бабьего мира, и от осознания того, к кому попал в загребущие руки, как-то сразу расхотелось оживать, рисуя для себя мрачные последствия от пробуждения. Лучше сдохнуть ни понять от чего, чем стать игрушкой для издевательств вот у такой.

Некоторое время спустя он всё же заставил себя успокоиться, решив, что если хотела бы что-нибудь с ним сделать, то давно бы сделала, и продолжая прикидываться полудохлым вновь приоткрыл глаза-щёлочки, наблюдая за хождением голой красавицы туда-сюда.

Кайсай даже не задался естественным вопросом, почему эта дева перед всем честным народом, то есть перед ним разгуливает голая, будто так и надо. Потому что как глубоко озабоченный, рыжий занимался тем, что тайком подглядывал за развратной ведьмой в щёлки собственных глаз, оставаясь, как ему казалось не замеченным для неё.

Подобное постыдное деяние привело к ожидаемым результатам. Вторая часть тела, осознанная после оживших пальцев, стало его мужское достоинство, что в отличие от рук проявило себя сразу и в полную силу. Да и как понял Кайсай по его положению, возлегал он почему-то тоже полностью голый.

Заходя на свой очередной круг странного обхода, ведьма вдруг резко остановилась и пристально уставилась на ту часть предательского тела, что так неожиданно ожила у «полупокойника».

Сначала «меченая» с любопытством рассматривала оживший отросток, даже чуть наклонилась приглядываясь, а потом взяла и пожулькала его своей нежной ручкой, как бы проверяя, а не грезится ли ей. Лишь убедившись, что это всамделишное чудо, перевела взгляд на лицо горевшего от стыда страдальца, и узрев прищуренные щёлки глаз, вполне мило улыбнулась.

– Ни как очухался? – спросила дева журчащим голосом, и отпустив отросток, уже сходивший с ума от её прикосновения, погладила Кайсая по щеке ласково добавив, – красавчик. Погодь, пить подам…

Прошёл всего день, а он уже смог самостоятельно сесть. Правда, встать пока не удавалось. Ноги не слушались. Странно, но при больной спине лечащая его ведьма заставляла рыжего лежать именно на позвоночнике, не позволяя даже переворачиваться, притом лежак оказался жёсткий будто каменный. За это время он себе уже всё отлежал, что возможно. Кайсай к этому времени уже знал где находится. Знал и то, что с ним случилось. И кто есть хозяйка, по-прежнему расхаживающая голышом.

А произошло следующее. После того как он вырубил Шушпана и наклонился над его обмякшим телом, подлый Морша, про которого он в азарте избиения совсем забыл, практически в упор всадил рыжему в спину стрелу, как раз под задравшуюся при наклоне кожаную бронь.

Притом чуть ли не по самый хвостовик вогнал. Кайсаю дико повезло каким-то чудным провидением, что та прошла лишь вскользь по рёбрам вдоль хребта. Кулик, тоже захваченный потасовкой, вовремя не заметил, что Морша уже давно наготове держал лук и целился, вот только рыжий стремительно крутился и он никак не мог поймать момент для выстрела.

А вот после того, как тот ублюдок выстрелил в спину замершего и наклонившегося Кайсая, Кулик впал в неописуемую ярость, себя ни помня от бешенства. Рассказывал он всё это в красках и постоянно размахивая руками, то и дело твердя, что сам от себя подобного не ожидал. Словно в беспамятство впал. Помнил только, что кричал: «Нечестно так!» и вместо того, чтобы меч с пояса выдернуть, выхватил из-за спины плотницкий топор и ткнув коня пятками в два прыжка подскочил к подлецу.

Тот видать от неожиданности и ошалелого перепуга закрыл голову вытянув руки крест-накрест, а Кулик так и рубанул по тому «кресту» топором со всего маха. И лук разрубил и обе руки окультяпил будто ветки дерева.

Как в дурмане находился, постоянно твердил при рассказе белобрысый заступник правосудия, поэтому тот момент тоже помнил плохо, отрывочно. Только когда с коня соскочил и кинулся к Кайсаю, объявился рядышком какой-то старичок-недомерок. Мелкий такой, как не настоящий, а игрушечный. Но тогда в том состоянии Кулик не придал этому значения. Старичок матерно ругался да так загибочно, что белобрысый рукоруб с трудом понимал, что это могло значить по-простому.

Дедок визгливо кричал, верещал создавая панику и заражая ею и без того ошарашенного Кулика, требуя, чтобы он «такой-растакой-сикой» быстрей тащил убитого, каким видимо посчитал раненного Кайсая. «Тащи в лес!» – орёт, обкладывая матом Кулика, то и дело тыкая ручонкой куда-то в чащу. Ну, Кулик и потащил за шиворот волоком в лес куда этот «недодед» указал.

Уже совсем выбился из сил, а тут глядь, в лесу избушка стоит и дева при ней голая. Дед на Кулика орёт, тащи мол быстрей и опять «а-та-та», матершинник недоделанный, а Кулик деве орёт мол, что стоишь, дура голая, давай помогай.

В общем, все орали, все метались, но только Кулику так никто и не помог волочить неподъёмную тушу. А когда дотащил до избушки и заволок внутрь, то по словам белобрысого спасителя сам чуть не сдох от нехватки воздуха и полностью обессилив.

Еле отдышался и от кругов в глазах избавился. А как голожопая дева за нож схватилась и принялась заядлым мясником полосовать рыжему спину чтобы вынуть оттуда стрелу, залезшую целиком под кожу, Кулику вообще сделалось плохо от обилия крови, и он там же у стеночки себя потерял.

Колдовская дева, бегающая голышом, оказалась ни-кабы-кто, а посаженная еги-баба. Самая настоящая! Не сказочная! И кликали её Апити. Только откуда она здесь взялась, Кулик не знал, хотя этот лес пацан с малолетства излазил вдоль и поперёк по грибы и ягоды. Никакой еги-бабы в их лесу отродясь не водилось.

Да и дед тот, «недодед» пропал, как сквозь землю провалился. Чуть ли не на глазах Кулика в воздухе растворился. Белобрысый, придя в себя даже засомневался, а был ли он. Кулик рассказывал Кайсаю всё это почти шёпотом, постоянно намекая что тут ни всё чисто, и нежитью смердит на полёт стрелы, а у Апити вообще ничего не стал спрашивать, понадеясь на авось, что всё как-нибудь обойдётся.

Только к вечеру как еги-баба всё сделала и обнадёжила что раненый будет жить, решил украдкой наведаться к развилке. Только ни Шушпана, ни Моршу там уже не нашёл. Костёр потушен. Их коней в поле след простыл, а вот его конь, конь Кайсая и пристёгнутая к нему заводная лошадь с мешками, гуляли по степи дружной троицей, но ходили от леса поодаль, пришлось шлёпать за своим пешим ходом, так как окликать голосом побоялся, а вдруг ещё какую беду накличет.

Он вспомнил про золотой пояс, что Кайсай бросил на траву перед побоищем, но поискав его на том месте, не нашёл. Видать ушёл в чужие загребущие руки. Своего коня он забрал и к избе привёл, а вот конь Кайсая не дался, даже на попытку заводную отвязать, чуть Кулика не покусал. Так и остались они пастись сладкой парочкой. Кулик несколько раз ходил к ним, издали уговаривая животину топать к хозяину. Конь Кайсая смотрел будто выслушивая, но идти категорически отказывался, сразу убегая и уводя за собой подругу, как только белобрысый подъезжал ближе.

На следующее утро при солнечном свете Кулик увидел на перекрёстке отчётливый след крови, уходящий по дороге в лес в сторону их поселения. Он поехал по следу и на полпути к дому обнаружил дохлого Моршу, прижимающего культяпками отрубленные руки к груди. Видать истёк кровью, сволочь. Ума не хватило культяпки в костре прижечь. Вместо этого рванул в поселение, даже про коня забыв. Да только далеко не убежал. Расплата настигла гниду…

Как только Кайсай смог самостоятельно двигаться, он тут же стал порываться сходить за конём, коего кликали Васой, но еги-баба сразу осадила «нетерпёжного» торопыгу, притом довольно спокойно, но очень убедительно:

– Не переживай, касатик, – прожурчала молодуха, хитренько улыбаясь, – никуда твои коняги не денутся. Там за ними присмотрят кому надо. Пусть походят, травку пощиплют. От тебя дурня маленечко отдохнут.

Как ни странно, но её слова подействовали самым волшебным образом. Кайсай сразу успокоился и уверовал в то, что говорит странная хозяйка, притом уверовал безоговорочно и даже спорить не хотелось с голой девой. Как будто именно так всё и должно было быть.

Вообще эта ведьма производила на него странное и непонятное воздействие. Сначала, пока лежал, она всякий раз как появлялась, одним видом без зазрения совести безжалостно возбуждала. Рыжий отчаянно боролся с этой постыдной напастью, только всё тщетно. Даже глаза зажмуривал, чтобы не видеть её прелести. Так этот предатель возбуждался от одного её шороха и лёгкого дуновения воздуха, что молодуха создавала прохаживая мимо.

Потом толи привык к её оголённому виду, толи ведьма ослабила своё колдовство, а он больше склонялся к последнему варианту, еги-баба перестала Кайсая возбуждать как бывало и если на ней не задерживать внимание, то вообще ничего с его предательским органом не делалось.

А когда рыжий стал самостоятельно ходить, эта напасть навалилась с новой силой. Правда тогда он уже штаны одел, и это выделялось не так заметно, хотя местами и топорщилось, но эта пакостная колдунья с титьками, видать всё про него знала, поэтому всякий раз проплывая мимо молодца ехидно ухмылялась.

Странное какое-то возникало чувство. К самой деве, что вообще никогда не одевалась Кайсай относился настороженно, откровенно побаиваясь, а вот его мужское достоинство будто ему не принадлежало и жило своей самостоятельной жизнью даже очень реагируя на «меченую колдовку».

Наконец Кайсай не выдержал и решил разобраться с этим раз и навсегда без недомолвок, и не кривя душой.

– Апити, – вполне приветливо обратился он к ней, – вот скажи, зачем ты это делаешь?

– Чё? – переспросила та, осматриваясь по сторонам, всем видом показывая, что не понимает о чём речь.

– Зачем ты заставляешь «это самое» при виде тебя вечно вскакивать как у бешеного жеребца? – спросил он бесстыжую напрямую, глядя в её маслянисто серые глаза и не желая больше ходить вокруг да около.

– А чё? – повела плечиками местная колдунья, взаимно решив поиграть в предложенную игру, и так же вперила наглые зенки в глаза рыжему дознавателю, – тебе чё жалко чё ли? У тебя не убудет, а мне нравится.

С этими словами соблазнительно крутанулась и пошла дальше по своим ведьминым делам, расплывшись в ехидной улыбочке. Вот и поговорили, называется. Вот и разобрался со своими проблемами.

– Прекрати! – заковылял он в след издевательнице, буквально крича бесстыднице в спину, – он у меня уже болит.

– Гляньте на него, – тут же отреагировала белобрысая на его страдальческие вопли, не останавливаясь и не оборачиваясь, – болит он у него, видите ли. Не тереби руками вот и не будет болеть.

– Ничего я не тереблю! – чуть не заорал обиженный Кайсай.

Она остановилась. Кокетливо обернулась. И всё с той же ехидной улыбкой уставилась ему на кожаные штаны, как раз в то место куда он прижал обе руки, как бы удерживая «торчок» чтобы не выскочил. Заметив пристальный взгляд ведьмы, рыжий тут же отдёрнул руки от надоедливого «позорища» и поднял вверх, показывая пустые ладони. Кайсаю вдруг стало стыдно до безобразия, будто еги-баба поймала его на месте преступления, хотя это было совсем не то что она подумала. Он просто.… Ну, в общем, опять облажался.

Следующий раз Кайсай набрался смелости и решил подойти к проблеме с другой стороны.

– Апити, – обратился он к голой ведьме, как бы между прочим, нейтральным и абсолютно безразличным голосом, – а почему ты никогда не одеваешься? Тебе не холодно?

Он надеялся где-то в глубине души, что если вынудит одеться бесстыжую колдунью, то его ненавистный отросток, наверное, прекратит реагировать на еги-бабу. Но не тут-то было.

– Я у себя дома, гость. Как хочу, так и расхаживаю, – ответила дева также запросто и обыденно, – я всегда так хожу. Удобно и ничего не мешает. Сам попробуй, глядишь понравиться.

Какая бешеная муха укусила Кайсая, он тогда не знал, и после случившегося не мог объяснить, но толи из принципа, толи от безысходности тут же взял и разнагишался. Полностью. И как только в психе скинул с себя последний сапог, зашвырнув его с ноги в разросшиеся кусты и стараясь себя всего продемонстрировать с презренной ухмылкой, чтобы та подавилась его хозяйством, ну естественно в переносном смысле, как утомившийся «позор» его обмяк, повис, а чуть погодя и вовсе скукожился.

А эта белобрысая дрянь принялась хохотать, тыкая пальцем в измельчавшее мужское достоинство, да так заливисто и обидно, что Кайсаю захотелось чем-нибудь прибить эту сволочную ведьму притом самым изощрённым способом и несколько раз подряд.

После этого так и ходил по округе всё то время, что гостил у еги-бабы поправляя здоровье и откармливаясь на дармовых харчах, и больше этот «огрызок позора» даже ни разу не дёрнулся, похоже, вообще забыв, как это делается.

Кулик о своих переживаниях на эту щекотливую тему помалкивал и старательно делал вид будто голая и соблазнительная молодуха его железную психику совсем не задевает, но всякий раз старался держаться подальше от непредсказуемой ведьмы, то и дело уезжая на своём коне кататься в поля и проведывать парочку скакунов, всё это время так и пасшихся на том поле как привязанные.

Кайсай шёл на поправку быстрее чем ожидалось, и он даже не считал это за чудо, понимая кто занимается его лечением. Отношения с «меченой» еги-бабой после того, как он разделся, урегулировались сами собой. Голая ведьма стала для него привычным делом и реагировал рыжий на раздетую деву как на ободранную от коры берёзу. Только дерево жалко, а эту, ни разу. А вот отношения с Куликом Кайсая наоборот почему-то стали напрягать, но не в смысле, что рыжей поменял ориентацию, здесь дело оказалось в другом.

С одной стороны, этот парень считай ему новую жизнь подарил, и он пацану признателен, и чувствовал, что чем-то даже обязан. Но с другой, рыжий всю жизнь провёл в одиночестве, предоставленный сам себе. Даже дед, что его учил и воспитывал в душу никогда не лез, да и в свою не пускал. Так и жил с ним всю жизнь почти с самого малолетства как ни с родным. Да они в общем-то такими и были.

В точности Кайсай про своё родство с дедом никогда не спрашивал. Отца вообще не знал, а мать уже почти не помнил. Так лишь в общих чертах. Маленьким ещё бегал, когда её не стало, а куда делась, не понятно. Чуть-чуть помнил тётку, что его подобрала. Детей её помнил, но тоже плохо, только мельком вспоминая какие-то детали, потому что вскоре пришёл дед и его забрал.

Сначала они долго ездили вдвоём. Вот эту постоянную кочевую жизнь рыжий уже помнил, а потом вдруг осели в этих краях за рекой, обустроились и стали жить. Кайсай сначала думал тоже ненадолго, временно, а оказалось навсегда.

С самого раннего детства, когда он что-то начал осознавать в собственной жизни, дед никогда не проявлял к нему даже капли родительской теплоты или хоть какой-нибудь родственной заботы. Рыжий вообще не знал, что это такое, лишь изредка вспоминая странную теплоту мамы и тётку с её детьми, и то в большей части во снах.

Дед всегда обращался с ним холодно и жёстко, воспитав в пацане точно такое же отношение к окружающему миру. Кайсаю не было знакомо ни чувство доброты, ни чувство жалости и тем более понятие чего-то родного. Когда подрос до начала понимания, творящегося вокруг него, то узнал от пьяненького деда, что, воспитывая и уча его боевым премудростям, этот старый хрыч просто выполняет какой-то особенный зарок, отвертеться от коего не мог при всём желании.

Кайсай вырос диким и нелюдимым, злым и беспощадным ко всему миру, к тому, который он абсолютно не знал, впитывая в себя как губка познания о творящимся за пределами забора их заимки лишь с рассказов деда, отзывавшегося о большом мире исключительно негативно. Наставник даже себя заставлял его ненавидеть, пресекая в корне малейшую привязанность.

Даже когда провожал Кайсая в путь, по сути, прощаясь с воспитанником навсегда, сделал это с неким облегчением. Будто избавился наконец от рыжего как от чего-то тягостного.

Прожив с дедом всю свою недолгую жизнь, рыжий так и не узнал, как его по-настоящему звали! Он всегда так и обращался к нему – дед, и ни как иначе, а тот по-другому и не откликался.

Кулик совсем не соответствовал его пониманию людей и казался каким-то мягким и светлым. К Кайсаю относился уважительно, даже услужливо, стараясь во всём раненому угодить, но вместе с тем, тут же мучаясь стыдом от излишней как ему казалось навязчивости.

Рыжий привыкшей всё делать самостоятельно и никогда ни в чём не испытывая помощи со стороны, от его заботливости в глубине души раздражался. Но держал себя в руках и вида не показывал, что ему не нравится такая обходительность. В то же время постоянно чувствовал себя обязанным, абсолютно не понимая мотивов поведения белобрысого.

Да и ведьма, несмотря на свою, казалось бы, пагубную сущность, вела себя с ним совсем не соответствуя стереотипу, заложенному в голову рыжего с детства. По сути дела, только что начав по-настоящему жить, вырвавшись за приделы дедовой заимки, Кайсай сразу столкнулся с реальным миром, о котором, как оказалось, он вообще ничего не знает. Мир предстал перед ним не таким, каким себе представлял. Рыжий неожиданно понял, что дед либо его обманывал, либо его стараются обмануть эти двое. Но чем больше Кайсай наблюдал и анализировал Кулика и Апити, тем больше склонялся к тому, что врал дед, притом сознательно.

Положение в отношениях с белобрысым сложилось нестерпимо тягостным и Кайсай решил, что надо бы об этом с приятелем потолковать по душам. В конце концов он ничего не потеряет, а вот приобрести или разобраться в себе может получиться.

– Слышь, Кулик, – начал он как-то разговор, присев к белобрысому на поваленное дерево, – тут такое дело. Нам с тобой надо почестному поговорить и разрешить наши отношения.

– А какие у нас отношения? – переспросил Кулик, явно напуганный его словами, видимо решив, что товарищ хочет его прогнать.

– Да понимаешь, – замялся рыжий, вытягивая из себя тяжёлые слова, – благодарствую в общем тебе за спасённую жизнь. Глупо было помирать, даже не начав как следует жить.

– Да не за что, – потупился Кулик, почему-то покраснев и закусив губу, – разве ты поступил бы иначе?

– Не знаю, – тут уже рыжий замялся, и натужно усмехнувшись вполне искренне добавил, – я даже как-то об этом не задумывался.

Они замолчали. Разговор не клеился. Та беседа что он начал для снятия напряжения, только ещё больше добавила напряга.

– Понимаешь, – наконец решительно проговорил Кайсай, соображая, что раз уж начал говорить, всё равно придётся сказать, как не оттягивай, – я воин, Кулик. Воином воспитанный с детства. Притом непростой рубака – ратное мясо, а бердник из «особого» сословия. Понимаешь, бердник я! Меня с детства учили быть таким и никаким другим. Дед сказывал, что я вырос в настоящего, умелого почти как он… Хотя какой я настоящий после того, как в первой же стычке с малолетками, даже не в сражении на бранном поле словил стрелу в спину. Позорище.

И он с отчаянием рубанул рукой по воздуху.

– А кто такой бердник? – неожиданно спросил Кулик со всей своей нескрываемой наивностью.

Кайсай посмотрел на товарища с неверием, с таким видом мол, как можно такого не знать, но увидав по-детски заинтересованные блестящие глаза разом осёкся указывать ему на дремучесть. Немного подумал, а стоит ли объяснять? А если стоит, то как? В конце концов, махнул рукой.

– Да не важно, в общем-то. Воин такой – одиночка. Способный в стан врага пробраться никем не замеченным и один биться с целой оравой. Хотя у хорошего бердника до такого дело доходить не должно. Но если случится, то он из любого окружения может вырваться и при этом живым остаться. Тьфу ты! – рыжий тут же сплюнул от досады за ранение, при этом не желая того машинально пощупал поясницу.

– Да ладно тебе из-за этого себя корить, – постарался поддержать его Кулик, – тот урод не по-честному тебе в спину стрелял.

– Ты о какой честности говоришь? – неподдельно удивился рыжий, – какая честность может быть в бою? Там или ты его, или он тебя.

– Но вы ведь просто дрались, как все, по-пацански на кулаках и без оружия. Какой тут бой насмерть? Какое тут сражение?

– Ты о чём? – Кайсай непонимающе уставился на Кулика, – не бывает просто драки. Как и не бывает просто жизни. Любая жизнь – это бой на смерть с другими жизнями, – принялся он поучать белобрысого тому, что вдалбливал всю жизнь в его голову наставник, – или ты их для своей отберёшь или они твою схавают. Только так можно выжить в этом грёбанном мире.

– Не согласен с тобой, – неожиданно выдал ему Кулик после короткого размышления, – жизнь – это жизнь, а бой – это бой. Зачем их мешать в общую кучу. Живём мы среди людей, а бьёмся с врагами. Ни все люди враги. Так не бывает.

Эти слова совсем выбили уверенность из рыжего, потому что полностью противоречили его мировоззрению. Он что-то лихорадочно по соображал, а затем сдавшись, вспомнив свои выводы, что мир не такой, каким он себе его представлял, проговорил упавшим голосом:

– Вот и я о том же. Я с детства натаскан быть воином. Среди людей получается и не жил. Для меня все люди враги без исключения. От любого надо ждать нападения и быть готовым любого сожрать.

– Но я же не такой, – обиженно прервал его сосед по стволу.

Кайсай лишь неуверенно пожал широкими плечами.

– Ты не такой, наверное. Поэтому я не знаю, как с тобой себя вести. Я вообще не понимаю, как в поселении люди меж собой живут. А ведь как-то живут и при этом друг друга не убивают. Меня этому дед никогда не учил, а я не спрашивал.

– А что тебе мешает научиться людской жизни. Или кто запретил воину быть человеком? – неожиданно встряла в их натянутый разговор, непонятно откуда взявшаяся Апити, пристраиваясь рядом с Кайсаем на бревно.

Полная неожиданность её появления видно перенапрягла рыжего, от чего в нём что-то лопнуло и понесло Кайсая по стремнине нешуточных эмоций, напрочь забыв с кем имеет дело.

– А ты вообще кто такая? – накинулся он на оголённую «меченую» выплёскивая накопившееся вёдрами на голову, – ты-то откуда здесь взялась такая умная?

– Да, – тут же поддержал его притязания Кулик, переводя своё собственное напряжение на влезшую в их разговор еги-бабу, используя хозяйку в качестве эмоционального громоотвода, – откуда ты взялась в нашем лесу такая вот? Я с детства тут всё знаю. Я тут всё излазил. Никогда тебя тут не было раньше.

– О, приехали, – тут же взвилась расписная молодуха, тоже переходя на повышенные тона и всплёскивая руками, – вы чё на меня орёте, окаянные? Да я тута почитай всю жизнь сижу как неприкаянная. А коли ты слепошарый по лесу бродишь и ни хрена не видишь, так я тебе глазёнки протирать не обязана.

– Врёшь, ведьма, – Кулик выпалил чуть не взвизгнув, – не было тебя тут. Я весь лес излазил от дерева к дереву.

– Тута я жила, а вот тебя в моём лесу ни разу не видела, – тоже перейдя на крик выдала еги-баба.

– Ведьма, – тут же втиснулся в их перепалку плюгавенький старичок, – как есть ведьма размалёванная.

– А хоть и ведьма, – вскакивая на ноги и уперев руки в боки ехидно взвизгнула Апити, – тебе то чё? Коль ты слабоумный не способен узреть обычного, простенького даже не колдовского отвода глаз.

– Стой! – заорал Кайсай, тоже вскакивая на ноги и в упор уставившись на белобрысую деву.

Наступила тишина. Все замерли.

– А это кто? – спросил рыжий почти шёпотом, медленно растягивая слова и указывая пальцем в сторону непонятно откуда взявшегося плешивого «недодеда».

Апити скосила глаза в том направлении куда он указывал. Снова вернула взгляд на Кайсая и пожав плечиками, с видом, мол дурак совсем что ли, просто ответила:

– Так, леший здешний, а что не так?

Кайсай медленно перевёл взгляд на мелкого деда, стоявшего вкопанным столбиком, вытянув длинные руки вдоль щуплого тела и отведя широко открытые глаза в сторону как нашкодившая собачонка.

– Леший? – переспросил опешивший Кайсай.

– Ну да, – так же просто, но с удивлением ответила дева.

– А ты ведьма, – тут же огрызнулся непонятно на что обидевшийся старичок, всё также отводя большие печальные глаза в сторону.

– А я вообще живой или умер уже? – неуверенно спросил Кайсай ни к кому не обращаясь, но при этом переведя взгляд на парализованного Кулика, распахнувшего глаза и рот, при этом замерев взглядом на старичке.

– Ладноть, – печально вздохнул обиженный «недодед», видно ожидая несколько другую реакцию на своё появление, – пойду я от вас.

И стал поворачиваться уже, как его остановил Кайсай странной фразой, казавшаяся совсем ни к месту:

– Дать бы тебе в ухо.

– За что это? – растерялся леший от таких речей в свою сторону.

– А кто меня надоумил тому придурку глаз подбить?

– Так это… – вдруг стушевался «недодед», явно не зная, что соврать в своё оправдание, но тут же нашёлся и выпалил, – так сам виноват.

– Я? – недоумевал Кайсай.

– А кто ж? Надо было сразу глаз гасить, – распалился резко дед, подскакивая к рыжему и помахивая кулачком, – а потом уж пинай сколь хошь, коль решил потешиться.

– Так это ты недомерок учудил кровавую заваруху? – отодвигая Кайсая рукой в сторону, буквально вклинилась в их разборку взвизгнувшая ведьма, разом перехватив инициативу у рыжего уже открывшего рот для достойного ответа.

– Молчи баба! – топнув маленькой ножкой, заверещал дедок уставившись ей в пуп.

Но дело до драки не дошло. Кулик разрядил обстановку своим истеричным хохотом. У того видно напряжение тоже лопнуло и излилось вот таким своеобразным образом. Все трое стоящих посмотрели на него как на полоумного дурачка, катающегося по траве из стороны в сторону и при этом драться, передумали. Кайсай с Апити тоже улыбнулись, заражаясь веселием, а грозный «недодед» сложив ручки на щупленькой груди, злобно смотрел на катающегося по траве белобрысого человека.

Наконец Кулик откатался положенное время, снова сел, вытирая слёзы и со словами «Вот умора!» посмотрел на рыжего воина.

– Вот видишь, Кайсай, какая у нас интересная жизнь, а ты всё бой да сражения.

Но Кайсай ни подумать не успел, ни ответить на высказывание, так как его мысли тут же перебил самым беспардонным образом вечно вмешивающийся не по делу «недодед», притом перевернув тему разборок с ног на голову.

– Кайсай, а ты чё эт голожопым-то скачешь перед девой? Воще чё ли стыд потерял, срамота рыжая? Аль эта дрянь сисястая тута тоже балует своим колдовством?

– Ой. Помолчал бы, старый пень! – рявкнула на него грозная ведьма.

– Тихо! – пресёк Кайсай очередную затеянную перебранку, поднимая при этом руки в знак примирения, – вы, что тут постоянно цапаетесь?

– Ну почему же, – вдруг резко сменив грозный тон на загадочный, томно проговорила еги-баба, подступив к лешему и нежно погладив его по маленькой голове, от чего тот в раз округлил глазки, сверкнувшие слезой, и расцвёл в блаженной улыбке на всё лицо.

– Понятно, – подытожил Кайсай с усмешкой, – пойду, надену штаны. Не тягаться мне в этом деле с лешим.

– А то, – самодовольно крякнул дедок, горделиво взглянув на улыбающуюся деву.

С одной стороны, разговор Кайсая с Куликом вроде бы как оказался не удачным, но с другой, несмотря на всё произошедшее они стали общаться как равные.

Кайсай с удивлением отметил для себя, что попутчик волей судьбы, приставленный к нему в начале пути, оказался интересным и не глупым собеседником. В отличие от Кайсая он много знал об обычной жизни и с удовольствием рассказывал. Кайсай же поучал его воинским премудростям, что белобрысый впитывал в себя как высохший песок и в конечном итоге от слов они постепенно перешли к ратному делу.

Спина у рыжего ещё болела и плохо двигалась, отчего в полную силу показать мастерство бердника он не мог, но Кулику и того за глаза хватало выше маковки. Даже с покалеченным Кайсаем у него ничего не получалось, как ни старался и ни пыжился, хотя кидался биться со всей дури.

Один раз Кулик увлёкся настолько, что не заметил, как откровенные издёвки молодого бердника вывели его из себя и с белобрысым случился самый настоящий приступ помешательства.

Находясь в этом состоянии и не отдавая отчёт своим действиям разъярившись до состояния бешеного быка, Кулик выбросил ненавистный акинак, выдернув из пня воткнутый топор, подвернувшийся под горячую руку, и бросился рубить обидчика. Он с яростным воплем и похоже ничего не видя перед собой залитыми кровью глазами неистово заметался средь молодых берёз с осинками, то и дело снося тонкие стволы с одного замаха как травины.

Кулик не помнил, как долго это бешенство продолжалось, но холодная струя колодезной воды, прилетевшая в лицо, в раз остудила пыл приводя к адекватности, и рубщик леса тяжело дыша огляделся с видом будто ничего не узнаёт вокруг и понять не может как сюда попал.

Прямо перед ним стояла встревоженная и как всегда голая Апити с ковшом в руках, а чуть поодаль тяжело дыша загибался Кайсай, держась за берёзу обеими руками и прогибая в мучениях больную спину.

– Кулик, – проскрипел загнанный до потери сознания воин, постанывая от боли, – бердника из тебя никогда не получится.

Белобрысый опустил ослабшие руки, всё ещё державшие топор, и поник головой осознавая свою полную никчёмность, даже кажется собираясь заплакать от обиды.

– Потому что ты берсерк от Троицы, – тем временем закончил Кайсай, дружески улыбаясь, – мне про таких как ты дед рассказывал.

– Я не хотел, – начал оправдываться Кулик, – какое-то затмение нашло. Сам не пойму, как случилось. Я не сумасшедший. Ты не думай. Я нормальный в общем-то.

– А кто сказал, что ты съехавший с ума? – продолжил рыжий, не прекращая мучительные прогибы у берёзы, – берсерки – это такие особые воины. Топорные тараны на поле брани. Они в бою боли не чувствуют и проламывают собой любую наглухо запечатанную оборону. Притом дед не раз говорил, что в бою к ним ни в коем случае близко подходить нельзя. Они бьют всех без разбора. Чужих, своих им без разницы. Теперь я на собственной шкуре прочувствовал, что действительно без разницы.

Кайсай наконец отпустил берёзку, подошёл к товарищу и улыбаясь обнял мокрого Кулика. Тот зарделся, застеснялся как красна девица, но тоже улыбнулся довольный похвалой.

– И выбрось ты этот меч. Для тебя он просто не нужная тяжесть, а вот с топором ты мастак. Вот, правда, топор тебе надо другой. Эх, кабы знал, прихватил бы у деда. Имелся у него в загашнике такой.

Тут он вдруг встрепенулся, заозирался и неожиданно позвал:

– Леший, а леший. Ты где?

– Чего орёшь, – пробурчал плюгавенький старикашка, выходя из-за спины еги-бабы.

– Слышь, леший, – обратился он к нему с видом будто застал последнего с поличным на месте преступления, – у тебя случаем боевого топора нигде не спрятано? Такого обоюдоострого…

– С чего эт ты, – сделал поначалу недоумённый вид «недодед» выпучив глазёнки, а потом резко прищурился и спросил с надеждой в голосе, но казалось вовсе невпопад, – а вы чё, уже уходить собрались, охальники?

– А ты уже и гонишь нас, гостей засидевшихся?

– Да кто ж вас гонит, – в раз замялся леший, отводя глазки в сторону, а всем видом своим показывая, мол валили бы вы побыстрее отсюда по-хорошему, надоели дармоеды, всю жизнь ему мирную взбаламутили.

– Давай уговор заключим, – предложил Кайсай, напирая на хозяина леса, – ты даёшь ему боевой топор, ну сам знаешь какой, и учишь как ему по желанию становиться берсерком без дёрганья за уши и пинания под зад. Он ведь не из-за этого перешёл в боевое состояние. Как мне кажется, без тебя здесь не обошлось?

– Ах ты… – встрепенулась Апити и отвесила смачный подзатыльник лесной нежити, – он ведь чуть рыжего не зарубил, по твоей милости.

Тот лишь крякнул, но ничего на затрещину не ответил, только быстро как зверёк почесал ушибленное место.

– А мы честь по чести двинемся восвояси, – закончил Кайсай хитро улыбаясь и закидывая свою рыжую косу за спину.

– А ежели нет? – проскрипел «недодед» с эдаким вызовом, выставляя зачем-то перед собой босую ножку.

– А ежели нет, – заговорщицки продолжил разошедшийся в наглости Кайсай, подходя к Апити и обнимая её за голые плечи, видимо в порыве наезда на лешего совсем забыл за кого с дуру хватается, – мы ещё погостим чуток у приветливой хозяйки. Надо же спинку подлечить как следует, да и в конце концов мы ж в гостях у еги-бабы как-никак, а самой бабой не попользовались.

С этими словами войдя в кураж ему захотелось самым наглым образом ущипнуть ведьму за торчащий и подманивающий сосок, только рыжий тогда ещё реально не знал с кем имеет дело и кого следует бояться больше: нежить или «меченую». Колдовская дева среагировала моментально и наглеца так шарахнуло молнией по рукам, исключив даже возможность прикосновения, что у бесстыжего пацана вообще все мысли из головы вылетели не только пакостные, но и здравые, поставив все волоски на теле топорщится дыбом. А тут и «недодед» чуть не добавил:

– Не трошь, – зашипел он угрожающе и в его глазах нехороший такой огонёк сверкнул уже не шуточной злобой.

Но Кайсай ничего не соображая после ведьминого удара отшатнулся от Апити, будто его чем отбросило, и собирая глаза в кучу угрозы лешего не заметил и тем более его испепеляющего взора видеть не мог.

Руки-ноги затряслись словно у припадочного и так что в конце концов вообще слушаться отказались. Голова гудела, и единственное, что рыжий осознал в тот момент, что ведьма его прибила колдовством, от коего тряска по всему телу до сих пор волнами каталась.

Он попятился от «меченой» расплываясь в растерянной улыбочке. Ну, дурак дураком. Что взять с болезного. Только отступив на несколько шагов, скорчившись присел, обхватив колени и начал потихоньку приходить в себя.

Увидев, что Апити смотрит на него не зло, а веселясь своей проделке как малое дитя, а леший возле неё принял довольный вид словно обожрался жареных лягушек, Кайсай, чуя, что проигрывает лесовику этот почти выигранный дипломатический поединок, попытался вновь кинуться в атаку, но на этот раз издали.

– Но леший, – принялся он восстанавливать сданные позиции, делая вид что ему колдовская молния как воды попить, – посуди сам, ты ж грамотный по жизни. А что нам ещё с Куликом делать пока я выздоравливаю? А она отказать не имеет права, по обычаю. Ведь не сможешь же? Дед мне про лесные законы сказывал, – умоляюще требовал ответа рыжий от улыбающейся белобрысой еги-бабы, – ты ведь по законам живёшь, аль ты тут не еги-баба, а лишь прикидываешься? – но тут же переключившись от греха подальше вновь на лешего, кого от чего-то не так боялся, как эту ненормальную, – а коли занятие устроишь нужное, так нам и некогда будет тебе жизнь лесную портить своим присутствием.

Леший, несмотря на всю абсурдность сказанного, призадумался. Все молчали в ожидании.

– Ладноть, – неожиданно решился плюгавенький «недодед», но вместо того, чтобы ответствовать рыжему наглецу, посмотрел снизу-вверх на Апити и погрозив ей своим крючковатым пальчиком, тихо предупредил, – не шуткуй мне тута, баба.

– Ути, какой грозный, – засюсюкала расписная красавица и наклонившись над смурным нахохлившимся лесовиком смачно чмокнула его в редковолосую маковку.

Тем не менее это притворное лобызание ни растопило напускной злобы лесной нежити. Он ещё раз недобро зыркнул на рыжего, одним взглядом предупреждая соперника о последствиях и обратился наконец к стоящему столбом Кулику.

– Айда, бешеный. Только топорик свой выбрось, чтоб не видел я больше эту мерзость у себя в лесу, а то ишь сколь малых деток загубил да повырубил. Коль не считался бы гостем, так прибил бы уже за такое.

Кулик топором швыряться не стал, а просто выронил и тот упал к его ногам, глухо стукнувшись о срубленный ствол берёзки.

Оставшись один на один с «меченой» ведьмой Кайсай с безопасного расстояния, как ему показалось, осторожно принялся спрашивать или просто зубы ей заговаривать.

– И что это было, Апити?

– Ты про чё? – прикинулась дурой довольная чем-то ведьма.

– Вот про это, – выставив пред собой сильно дрожащие руки уточнил молодой бердник.

– Ах, про это, – веселясь, проговорила местная еги-баба и повела рукой будто отмахиваясь от мухи, и очередная «нервная плеть» больно стегнула Кайсая по левому бедру, от чего он глухо взвыл, выгнулся и чурбаном повалился в траву на болезную спину хватаясь за ногу.

Ведьма, подойдя к нахалу вплотную и нависнув над ним словно хищная птица, но при этом мило улыбаясь, начала рыжему читать прописные истины:

– Я тебя отучу, наглец ты эдакий, ручками-то шаловливыми лазить, где не попадя.

Кайсай до скрежета стиснул зубы, но отточенный с заречными девками язык без костей спокойно умереть не дал молодому берднику.

– А чё тебе жалко, чё ли? Может я хочу тебя до умопомрачения?

И тут же получил очередной удар «нервной плетью», но уже по зубам. Зубная боль пробила во всей челюсти одновременно и оказалась такой лютой, что искры посыпались из глаз. Когда через несколько ударов сердца, боль чуть-чуть отпустила, и он разжал сомкнутые в слезах веки, то вновь увидел над собой улыбающуюся голую деву. Воин собрал в кулак силы ненавидя проигрывать, и настырно, словно упрямый баран пробурчал под нос, готовясь к окончательной смерти:

– Всё равно хочу.

И тут же зажмурился. Сжался в клубок всеми мышцами ожидая неминуемого удара, но того не последовало. Она не стала больше лупцевать его бес толку, а просто горделиво выпрямилась, покровительственно улыбнулась и ушла, оставив взмокшего от перенапряжения Кайсая валяться в траве и отходить от нервного потрясения.

Все последующие дни Кулик сиял словно начищенная золотая бляха, расхаживая по округе и не выпуская из рук огромного обоюдоострого топора. Из каких закромов леший его выкопал, осталось загадкой за семью печатями. Кулик рассказал, что они дошли до старого дуба. Он велел подождать и не подглядывать. Затем «недодед» зашёл за дуб, а вышел уже, с другой стороны, таща за собой тяжеленую железяку. А вот секрет перехода в бешеное состояние Кулик умолчал, мотивируя, что на секрет наложен зарок молчания и коли скажет кому-нибудь, то потеряет дар.

Так как уговор лесовик выполнил полностью и быстрей чем ожидалось, то молодцам ничего не оставалось как благодарить хозяев за доброе гостеприимство, пообниматься, прослезиться, откланяться и пуститься в дальнюю путь-дорогу.

Уже взобравшись в седло и собираясь тронуться в путь, Кайсая остановил недовольный окрик лешего:

– Эй ты, рыжая бестия.

Воин развернул коня и шагом подошёл к нежити, что стоял, потупив глазки в высокую траву, а затем «недодед» вынул из-за спины золотой пояс с акинаком и серебряным кинжалом и протянул молодому берднику:

– На, дарю.

У Кайсая аж в зобе дыханье спёрло не струганным колом, и он дар речи потерял.

– Так это ж моё… – чуть не задыхаясь от несправедливости, выдавил из себя рыжий, буквально сверля вора бешеными глазами.

– Не твоё, а моё, – тут же заерепенился «недодед» местного леса, – какой-то дурень выбросил, а я подобрал. Чё думаю добру валяться, лес загаживать. А раз нашёл, значит моё. Чур11 в свидетели.

Кайсай неимоверной, нечеловеческой силой воли подавил в себе праведный гнев и не подавая вида что взбешён как укушенный коровой бык, медленно наклонился к дарителю и буквально вырвал пояс из рук лешего. Но тут же устыдился собственного поступка и потупив взгляд, теребя в руках расшитый золотом пояс, смиренно покаялся:

– Прости хозяин. Запамятовал. Благодарствую тебе за подарок, лесной дедушка. Больше без надобности никогда не брошу.

– То та, – хмыкнул довольный раскаяньем леший и махнув в сердцах рукой выпалил, – да валите вы отсель. Надоели словно недоеденные с голодухи поганки…