Читать книгу XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин - Страница 12

В Краснодаре мы появились в начале августа. Назначение не заставило себя ждать: город Хадыженск Нефтегорского района. Меня будут рекомендовать народным судьей первого участка этого района. Выборы – 20 сентября. Нора отправилась в свою Александровскую. А я – тоже в свой Хадыженск. На машине из Краснодара несколько часов.

Нефтегорский район – это покрытые лесом предгорья Восточного Кавказа. Нефть (пять промыслов треста «Хадыженнефть») и лес (два крупных леспромхоза – Хадыженский и Комсомольский – и много небольших ведомственных). Сельское хозяйство – один совхоз под названием «Заря № 2». Столица района – город Хадыженск. Благодаря нефтяникам – хороший Дворец культуры, несколько покрытых асфальтом улиц, частичная газификация. Есть еще один город – Нефтегорск. И есть железнодорожная станция Хадыженская, хоть в Сочи езжай, хоть в Москву.

Предвыборная кампания – как положено. Поездки по станицам, встречи с избирателями, «программные» выступления, ответы на вопросы. Все было вполне казенно, но как-то без удушающей нудности. Возможно, мой возраст и не совсем судебный вид, некоторая претензия на юмор, либерализм станичного начальства добавляли какие-то человеческие флюиды в стандартную обстановку. Иногда слово предоставлялось добровольцам. Они, как правило, были уже навеселе, и, соответственно, навеселе были их речи. Почему-то запомнилось: «Товарищ Бовин, как молодой месяц, всходит на нашем станичном небе…» И хорошо запомнились испытания на прочность, которым меня подвергали по всему предвыборному маршруту.

19 сентября 1953 года районная газета «Вышка» была украшена редакционной статьей «Завтра – все на выборы!».

Статья эта – своего рода классика. В ней представлен весь набор примитивных пропагандистских штампов сталинской эпохи. «Правда», наверное, написала бы тоньше, умнее. Но «Правда» была одна, а «Вышек» – сотни. На «Правду» ориентировалось начальство. Народ усваивал «марксизм-ленинизм», азы партийной политики, читая «Вышки». И даже не усваивал, а запоминал. И всегда был готов к всеобщему «одобрямсу».

Вот еще что важно. Реальная жизнь миллионов людей и жизнь газетных слов проходили в разных плоскостях. Что бы ни говорили, что бы ни писали наверху, большая часть «советского народа» жила по другим, доставшимся от истории правилам. Это спасало. Иногда указанные плоскости пересекались. И тогда слова побеждали людей.

Теперь – статья.

«Завтра, 20 сентября, в нашем районе по 70-му и 71-му избирательным округам состоятся выборы народных судей. Выборы народных судей в районе проходят в дни нового политического и трудового подъема, когда весь советский народ встретил постановление пленума ЦК КПСС «О мерах дальнейшего развития сельского хозяйства СССР» всеобщим одобрением. Колхозники, рабочие, служащие знакомятся с постановлением пленума. На собраниях они заявляют о том, что не пожалеют сил, чтобы успешно выполнить задание партии по дальнейшему развитию сельского хозяйства.

Выборы в нашей стране являются всенародным праздником. Сталинская Конституция предоставила трудящимся широкие демократические права, каких нет ни в одной капиталистической стране. Советские люди имеют право на труд, на отдых, на образование, на материальное обеспечение в старости и при утрате работоспособности.

По-иному выглядит «демократия» в странах капитала, особенно в цитадели империализма – США. Права личности в капиталистических странах признаются лишь за теми, у кого есть капитал. Это можно показать на примере недавних выборов в Западной Германии. Подготовка к выборам в западногерманский бундестаг и их проведение проходили в обстановке запугивания населения и террора, в обстановке открытого давления и вмешательства иностранных оккупантов. «Американские выборы в Западной Германии» – так именует немецкая демократическая печать выборы в боннский бундестаг.

Советский суд является самым демократическим, защищает интересы народа, стоит на страже советской законности и правопорядка.

В районе на всех избирательных пунктах в основном закончена подготовка к выборам. Помещения избирательных пунктов оборудованы, готовы к приему избирателей.

Товарищи избиратели! Завтра, 20 сентября, все как один явимся к избирательным урнам и отдадим свои голоса за кандидатов в народные судьи – Бовина Александра Евгеньевича и Митюшина Михаила Ивановича.

Все на выборы!»

Избиратели не подвели. Демократия, как и должно быть, оказалась на высоте. Меня и моего коллегу выбрали почти единогласно.

Приехала Нора. Адвокатом она не могла здесь работать (муж – судья). Устроилась в школу учителем истории. Дали нам двухкомнатную квартиру. Газ, холодная вода. «Удобства» во дворе. Обрастание бытом началось с кровати и вилок с ложками. Потом из Ростова прислали мою библиотеку. «Жить стало легче, жить стало веселей…»

Здание суда – своеобразное строение, то ли большая изба городского типа, то ли усадьба деревенского типа. Аппарат – солидные, по моим тогдашним представлениям, тетечки лет под тридцать и один мужчина – судебный исполнитель.

Первое дело. Должностное преступление. Человек уже под стражей. Изучив материалы, пришел к выводу, что квалификация неправильная и нет оснований для лишения свободы. Судебный процесс подтвердил этот вывод. Народные заседатели со мной согласны. Читаю приговор. Стандартная фраза в заключение: «Из-под стражи освободить из зала судебного заседания». Милиционеры отходят, человек свободен.

Вообще дел было не очень много. Так что в неделю было всего три судебных дня: один по уголовным и два по гражданским делам. Это давало возможность внимательно штудировать данные предварительного следствия. Правда, больше 90 процентов дел составляла всякая мелочовка. Но попадались сюжеты, дававшие богатейший материал для логического анализа и психологических изысканий. В зависимости от характера дела приходилось изучать специальную литературу самого разного профиля. Это было интересно. До сих пор иногда пижоню, встревая в разговор о законтурном обводнении или внематочной беременности.

В этом контексте хочу сказать несколько добрых слов о народных заседателях. Их тоже выбирали (70 – в нашем участке). Но сначала их подбирали партийная и профсоюзная организации. Подбирали, как правило, из достойных, основательных людей, специалистов в разных областях. Если дело касалось транспортных проблем, в качестве заседателей я приглашал шоферов, если проблем медицинских – врачей и т. д. Это обеспечивало высокий профессиональный уровень подхода к материалам дела. Это делало «народный суд» действительно народным, ибо наши клиенты видели за столом судебных заседаний своих сослуживцев и соседей.

При подготовке приговоров и решений часто возникали споры. Моя задача была относительно проста: четко обозначить юридическую сторону. Сложнее была оценка доказательств, личности подсудимого (если это уголовное дело), всякого рода обстоятельств, влияющих на конечные выводы суда. Тут у заседателей были большие преимущества передо мною. Они лучше знали жизнь. Поэтому сидение в совещательной комнате можно было рассматривать как курсы повышения квалификации.

Судебный процесс – это и прокурор, который, само собой, обвиняет, и адвокат, который защищает. Прокурор – государственный чиновник на твердом окладе. Проводник государственной политики. Адвокат – член своеобразного адвокатского кооператива, заработок которого зависит от юридической грамотности, способности убедительно говорить, от умения вертеться в рамках установленных правил игры. Поэтому адвокаты были, как правило, умнее, образованнее, культурнее, чем прокуроры. Но прокуроры были «главнее». При прочих равных (а иногда и неравных) дело решалось в пользу прокурора. Традиционно советская юстиция отличалась суровостью наказаний. Оправдательные приговоры встречались очень редко.

Разумеется, я работал в такой системе координат. В то же время что-то стало меняться. Или точнее: что-то стало позволять меняться, если ты хочешь меняться. Не могу сказать, что я видел картину так, как вижу ее сегодня. Но к адвокатам относился с подчеркнутым вниманием. Возможно, сказывалось влияние жены. Возможно, сказывалось и то, что с нашим хадыженским адвокатом, Эриком Овчаровым, мы учились вместе. В общем, я больше симпатизировал адвокатам, чем прокурорам. И слыл либеральным судьей: чаще, чем другие судьи, оправдывал, давал щадящие сроки[3].

Зарплата у меня была 880 рублей (у районного прокурора – 1400). Не развернешься. Мудрый читатель думает о взятках. Сталкивался с взятками. Обычно так было дело. Бабуля какая-нибудь приходила на прием и дрожащими руками протягивала сверток: «Возьми, сыночек! Курочка тут, яички, сметанка своя свежая. От чистого сердца!» В наборе продуктов возможны варианты. Два раза (помню точно!) приносили (домой) свертки с деньгами. Не брал. Воспитание не позволяло. Хотя от свежей сметанки трудно отказываться…

Судьи обычно описывают экстраординарные случаи из судебной практики. Были и у меня случаи.

После одного приговора с тюрьмой и крупной конфискацией получил по почте послание, где меня приговаривали к смерти. Взял в милиции пистолет. Неделю, наверное, носил его. Неудобно, тянет. Потом ночью клал под подушку. Потом в сейфе он лежал. Отделался испугом.

Еще один испуг. Проводил выездную сессию, то есть не в здании суда заседали, а в клубе одного из участков моего родного Хадыженского леспромхоза. Когда, зачитывая приговор, я дошел до слов «десять лет лишения свободы», подсудимый вскочил, схватил длинную лавку, на которой сидел, размахнулся и пытался до меня дотянуться. Конвой, видимо, дремал. К счастью, лавка зацепилась за припотолочную балку. Я даже испугаться как следует не сумел и закончил чтение приговора.

Просто случай. В маленьком городке на каждом доме, на каждых воротах обязательно флагшток. Однажды утром идущие на работу могли видеть, как на одном из флагштоков развеваются фиолетовые дамские рейтузы. Это одна учительница отомстила другой, к которой заглядывал муж первой. Оштрафовал на 50 рублей за оскорбление действием.

Еще случай. Муж привлекался к уголовной ответственности за избиения жены. До суда решили оставить его на свободе. Он, получив обвинительное заключение, взял ружье, застрелил жену, тещу и, кажется, сестру жены. Пришел в милицию и сдался. ЧП краевого масштаба. Вызывали на бюро крайкома. Прокурор получил выговор. Я по молодости был помилован.

Судья – в отличие от знаменитой киплинговской кошки – не гуляет сам по себе. Он – элемент, частица районной «элиты». Впрочем, в те времена слово это считалось почти ругательным. Был партийно-хозяйственный актив района. А центральным светилом, вокруг которого вращались все и всё, являлся райком партии и его аппарат.

С райкомом у меня сложились хорошие отношения. Там, за редкими исключениями, работали толковые люди, знавшие район вдоль и поперек. Никто в мои дела не вмешивался, рекомендаций и советов мне не давали. 15 октября на 27-й районной партийной конференции я был избран кандидатом в члены РК КПСС. Вел отнюдь не отшельнический образ жизни. Много и с интересом ездил по району, читал лекции, выступал на встречах с избирателями, разбирался в каких-то склоках районного масштаба. И скоро это стал «мой» район, где меня все знали и я всех знал.

Все течет, все меняется. Через год я уже вырос до члена РК КПСС. В октябре 1954 года первый секретарь райкома Константин Александрович Панцырев предложил перейти в райком – заведующим партийной библиотекой (он же – заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации). Я согласился. Через несколько месяцев стал заведовать указанным отделом. Отдел, естественно, ведал всем, что относилось к партийному просвещению, к утверждению советской идеологии. Плюс – «курировал» образование, здравоохранение, культуру и спорт в районе.

Работать было интересно. Носился по району, встречался с десятками достойных людей, выступал на партийных собраниях, вникал в добычу нефти и заготовку «кубиков», помогал школам и больницам… В конце концов партийное руководство на «низовом» уровне, на уровне конкретных дел и задач сводилось к тому, чтобы что-то или кому-то стало лучше. Вместе с неизбежным крахом КПСС рухнула и вся система партийных органов и партийного руководства. Место диктатуры партии заняла диктатура чиновников. И, по моим наблюдениям, «трудящимся» стало хуже, они стали беззащитнее. Выход – формирование гражданского общества…

Во время работы в райкоме я поступил в Ленинградский заочный политехнический институт. На радиотехнический факультет. Стал жертвой партийной пропаганды. Тогда было модно говорить о том, что технический прогресс требует хорошей технической подготовки партийных работников. От моды отставать не хотелось, и я оказался в ЛЗПИ. Учился с удовольствием. С особенным удовольствием два раза в год (в мае и ноябре, если память не изменяет) ездил на сессии в Ленинград. Проучился три курса. Все экзамены сдавал на пятерки, а по начертательной геометрии имел твердую двойку: не хватало пространственного воображения. Поступив в аспирантуру философского факультета МГУ, хотел перевестись из ЛЗПИ на мехмат МГУ. Но академик Колмогоров А.Н., который был деканом мехмата, не уважил…

Познакомившись с заочным образованием изнутри, я стал многого бояться. А что, если мост, по которому я еду, или лифт, в котором я поднимаюсь, или машина, за рулем которой я сижу, сделаны инженерами-заочниками? Мы ищем какие-то глубинные, чуть ли не мистические причины техногенных катастроф. А может быть, все гораздо проще – заочная тройка, она ведь не только в Африке, но и в России даже и не тройка вовсе…

Была еще одна хрущевская «мода»: каждый руководитель должен уметь водить машину. Собрали все начальство, распределили по группам и поехали. В кабинете изучали матчасть. А ездили в поле на травке. Довольно быстро эта мода выдохлась. Но с тех пор запомнил, что есть карбюратор… Машину все-таки освоил, но через сорок лет. Разъезжаю на «Оке»…

Накануне 30-й районной партийной конференции до меня стали доходить слухи, что ряд коммунистов намерены предложить мою кандидатуру на пост третьего секретаря РК КПСС. Но я знал, что у крайкома есть другая кандидатура. Да и потом, очень уж хлопотное это дело – секретарь райкома. И хотя я не страдал комплексом неполноценности, все же казалось, что опыта не хватает. Только что перевалил через 25-летие.

Просил энтузиастов не устраивать представление. Но нефтяники народ упрямый. Выдвинули. Пришлось мне два раза давать самоотвод. Потом почти до утра шумели на тему внутрипартийной демократии.

Здесь, в Хадыженске, меня застал XX съезд партии. Доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» был разослан во все райкомы и зачитывался на открытых партийных собраниях. Мне тоже пришлось читать этот доклад в нескольких организациях. К чему-то я был внутренне готов. Но трагедия оказалась масштабнее. И не все осознавалось сразу. Мы тогда еще не понимали, что этот съезд перепахал не только историю нашей страны, но и историю всего коммунистического движения. Мы еще не понимали, какие открылись бездны бесчеловечности, злодейства, цинизма и лицемерия. Но и то, что было понятно, заставляло людей плакать.

В начале 1956 года судьба сделала неожиданный зигзаг.

При райкоме действовала вечерняя партийная школа, где я вел «курс» «Внешняя политика СССР». Одной из студенток была жена судьи второго участка Михаила Митюшина. Но в этот вечер из Краснодара приехали какие-то гастролеры, и занятия были отменены. Жена, не обнаружив мужа дома, явилась в здание суда. А там, используя дарованную райкомом паузу, Михаил находился с дамой. На глазах у изумленной публики дама выпрыгнула в окно. Скандал. На следующий день дама (кажется, она работала в сберкассе) наглоталась каких-то таблеток. Даму откачали. А Митюшин погорел.

На бюро Краснодарского крайкома наш райком ругали за неправильное использование кадров: зачем Бовина, специалиста с высшим образованием, выдернули из суда… Решили вернуть Бовина.

Возникла финансовая проблема. Базовый оклад судьи, как я уже упоминал, был 880 рублей. Но поскольку это выборная должность, то судья, если до выборов он получал больше этой суммы, сохраняет свой прошлый оклад. Если бы меня избирали с райкомовской должности, я бы получал 950 рублей. Однако в райкоме решили компенсировать мне моральный ущерб и тут же назначили меня заместителем по кадрам директора Хадыженского леспромхоза с окладом 1400 рублей.

Дальше – демократия по известной схеме. 11 марта 1956 года я становлюсь народным судьей второго участка.

На этот раз здание было поаккуратнее. Типовой финский домик. «Команда» состояла из семи симпатичных существ женского пола в возрасте от 17 до 25 лет. Нагрузка на мою нервную систему… Но все относительно. Девочка Майя, которой 17, в ответ на мое замечание о сонном виде стала рассказывать о вчерашних танцах, которые кончились поздно. И о парне, который ее приглашал все время.

– Ничего парень, вежливый, только очень старый, ну, как вы!

Коллектив оказался дружным. Особенно сплачивали поездки в совхоз «Заря № 2». Нас вооружали серпами. И мы убирали хлеб. Потом веселились на природе.

Все шло своим чередом. Но стал скучать. Томление духа началось. Что-то назревало внутри.

Ради точности: стало назревать еще в райкоме. Написал письмо на философский факультет МГУ, просил сообщить условия приема в заочную аспирантуру. В декабре 1955 года получил ответ: надо сдать экзамены и выдержать конкурс. Почему собрался на философский? Уже забыл ход тогдашних мыслей. В общем, хотелось, несмотря на жизненную круговерть, научиться думать, размышлять, смотреть на себя и всю эту круговерть с философской высоты.

Никому, окромя жены, ничего не сказал, взял очередной отпуск и отправился. По дороге в Москву проезжал Ростов. Поезд стоял минут тридцать. Мама с папой приехали. Дождь был проливной. Отец втолковывал мне, что зря я все это затеял: там небось все схвачено, своих много, не пропустят со стороны… Но не смог сбить меня с пути.

Бег с препятствиями начался сразу. На факультете отказались принять у меня документы, ссылаясь на отсутствие философского образования. Но я уже не был мальчиком из Горького. Пробился в отдел науки МГК и потребовал вмешаться и навести порядок. Поскольку нигде в документах нет никакого ограничения, связанного с образованием.

После примерно недельного перезвона документы взяли. Долго изучали мой реферат (он был посвящен горячей тогда теме: «XX съезд КПСС и теория социалистической революции»). Допустили к экзаменам.

Первой шла история КПСС. В билете был вопрос о XI съезде РСДРП. Ну, думаю, повезло. На память цитирую Ленина: палка была выгнута в эту сторону, чтобы ее выпрямить, надо выгнуть в другую сторону.

– Ленин так не говорил, – возражает председатель комиссии.

– Нет, говорил, – нахально настаиваю я.

Председатель просит принести соответствующий том сочинений Ленина.

– В собрании сочинений этого нет, – замечаю я, – надо обратиться к стенограмме съезда.

Обратились. Палку нашли. Мне поставили «отлично». Хотя могли ведь рассердиться и завалить…

Следующий экзамен – собственно философия, диалектический и исторический материализм. Тут я был подкован прилично. И в университете и после читал немногочисленные тогда книги по философии, следил за журналом «Вопросы философии». Тоже – «отлично».

На следующий день меня пригласили в деканат и предложили переписать заявление – с заочной аспирантуры на очную. Это была уже крутая ломка жизни. Позвонил в Хадыженск Норе. Так, мол, и так. «В Москву!» – сказала жена.

Предстоял еще экзамен по английскому языку. А накануне, 30 сентября, – Вера, Надежда, Любовь и матерь их Софья. Поскольку у одного из моих дядьев, Александра Ивановича Борисова, жена была Вера, а дочери – Надежда и Любовь, все московские родичи собирались у них. Гвоздем программы было ведро соленых грибов.

Мы с братом Сашей и братом Жорой недобрали и решили продолжить праздник в «Балчуге». Продолжили. Но природу обмануть нельзя: чем лучше вечером, тем хуже утром. На экзамен я ехал с Ленинских гор в настроении препохабном. Дыхну, думал, на преподавательниц, а им плохо станет… Но свое «отлично» кое-как заработал.

Вернулся в Хадыженск. Приступил к работе. Молчу. Долго тянется октябрь. Наконец получаю выписку из приказа ректора МГУ № 691 от 18 октября 1956 года о зачислении в аспирантуру. Иду к Панцыреву. Полный скандал с матом и топаньем ногами. Мне неловко, так как понимаю, что причиняю человеку лишние беспокойства. Но в смысле мата я спокоен, поскольку моя позиция неуязвима. Не отпустить не могут. Вместо себя предлагаю временно одного из народных заседателей – И.А. Поповича.

31 октября направляю председателю Краснодарского краевого суда заявление об увольнении.

«Были сборы недолги…»

9 ноября сажусь в поезд на станции Хадыженская. Нора – до прояснения бытовых условий в Москве – возвращается в Ростов.