Читать книгу Все приключения мушкетеров - Александр Дюма - Страница 11

Сделав визит де-Тревилю, д’Артаньян в задумчивости отправился домой самою дальнею дорогой.

О чем же задумался д’Артаньян, до того, что свернул с прямой дороги и шел, смотря на небо, то вздыхая, то улыбаясь.

Он думал о г-же Бонасиё. Для новичка из мушкетеров эта молодая женщина была почти идеалом любви. Хорошенькая, таинственная, посвященная почти во все интриги двора, отражалось на приятных чертах лица ее столько очаровательной важности; она слыла притом не совсем нечувствительною, а это составляет неодолимое привлечение для новичков в любви, притом д’Артаньян освободил ее из рук злодеев, хотевших обыскать ее и оскорбить, и эта важная услуга произвела между ними чувство признательности, которое так легко переходит в другое, более нежное, чувство.

Мечты летят быстро на крыльях воображения. Д’Артаньяну уже представлялось, что к нему подходит посланник от молодой женщины с билетом, приглашающим на свидание, с золотою цепью, или с бриллиантом. Мы говорили уже, что молодые люди не стыдились принимать подарки от короля; прибавим, что в то время, не отличавшееся строгою нравственностью, они не больше стыдились и в отношении к своим любовницам, которые всегда оставляли им какие-нибудь драгоценные и прочные воспоминания, как будто старались укрепить непостоянство чувств их прочностью своих подарков.

Тогда не краснея выходили в люди через женщин. Те из женщин, у которых ничего не было, кроме красоты, награждали своею красотой, и от того, вероятно, произошла поговорка, что самая прекрасная девушка в свете может дать только то, что у нее есть. Те же, которые были богаты, давали кроме того и денег, и можно назвать многих героев того времени, которые не получили бы шпор и не выиграли бы потом сражение без набитого кошелька, привязанного любовницами к луке седла их.

У д’Артаньяна не было ничего; нерешимость провинциала, невинность и застенчивость – все исчезло от не совсем нравственных советов, даваемых тремя мушкетерами своему другу. Д’Артаньян, по странному обычаю того времени, считал себя в Париже ни больше, ни меньше как в походе, напр. во Фландрии; гам война с Испанцами, здесь с женщинами. Везде неприятели, и везде следовало брать с них контрибуции.

Но надо сказать, что в то время д’Артаньян был еще под влиянием чувства более благородного и бескорыстного. Хозяин сказал ему, что он был богат, и молодой человек угадывал, что у такого простака, как Бонасиё, кошелек верно был в руках у жены. Но это не имело никакого влияния на чувство, родившееся в нем при виде г-жи Бонасиё, и интерес почти не участвовал в начале любви, бывшей последствием этого чувства. Мы говорим почти, потому что мысль, что молодая, прекрасная, грациозная и умная женщина в то же время богата, ничего не отнимает у любви, напротив еще укрепляет ее.

В довольстве бывает много аристократических забот и прихотей, которые возвышают красоту. Тонкий и белый чулок, шелковое платье, кружевной вуаль, красивый башмак, свежая лента на голове, не делают некрасивую женщину хорошенькой, но хорошенькую женщину делают прекрасней, не считая рук, которые, особенно у женщин, должны быть праздными, чтобы не потерять красоты.

Притом д’Артаньян, как известно читателю, от которого мы не скрыли состояние его, не был миллионером: он надеялся им быть в последствии; но время, назначенное им самим для этой счастливой перемены, было еще далеко. А между тем какое отчаяние видеть, что любимая женщина желает иметь тысячи безделушек, составляющих ее благополучие, и быть не в состоянии дать ей эти безделушки! Когда женщина богата, а любезный ее беден, то по крайней мере она сама покупает то, чего он не может ей предложить; и хотя обыкновенно она доставляет себе это удовольствие на деньги мужа, но редко он пользуется за это признательностью.

Притом д’Артаньян, расположенный сделаться самым нежным любовником, был пока самым преданным другом. Среди любовных мечтаний о жене хозяина, он не забывал своих друзей. С хорошенькою г-жей Бонасиё можно было с удовольствием прогуляться в равнине Сен-Дени и на ярмарке в Сен-Жермене, в компании Атоса, Портоса и Арамиса, перед которыми д’Артаньяну хотелось бы похвалиться такою победой. Потом, после большой прогулки, приходит голод, – д’Артаньян заметил это с некоторого времени, – тогда можно бы составить один из этих очаровательных обедов, при которых с одной стороны пожимаешь руку друга, с другой ногу любовницы. Наконец, в крайних случаях, д’Артаньян все-таки мог бы помочь своим друзьям.

А Бонасиё, которого д’Артаньян, отказавшись от него, отдал в руки полицейских и которому обещал спасти ого? Надо признаться, что д’Артаньян вовсе не думал об этом, или если и думал, то уверял себя, что ему хорошо, где бы он ни был. Любовь есть страсть самая эгоистическая.

Впрочем если д’Артаньян забыл о своем хозяине. или притворился, что забыл, под тем предлогом, что не знал, куда его увели, то мы все-таки не забыли о нем и знаем, где он. Но пока последуем примеру влюбленного гасконца. Что касается до достойного лавочника, мы поговорим о нем после.

Д’Артаньян, мечтая о будущей любви своей, разговаривая с ночью, улыбаясь звездам, шел по улице Шерш-Миди или Шасс-Миди, как называли ее тогда. Так как он был недалеко от квартиры Арамиса, то ему пришло в голову сделать визит другу, чтоб объяснить ему причины, побудившие его послать Планше с приглашением придти немедленно в мышеловку. Если Арамис был дома в то время, когда пришел к нему Планше, то он, вероятно, побежал в улицу Могильщиков, и не найдя там никого, кроме, может быть, других двух товарищей своих, ни тот, ни другие не знали, что бы это значило. Это беспокойство надо было объяснить, думал д’Артаньян.

Притом он думал также, что это был случай поговорить о хорошенькой малютке, г-же Бонасиё, которою были наполнены уже все мысли его, если не сердце. От первой любви нельзя требовать скромности. Она сопровождается таким восторгом, что его необходимо изливать наружу, иначе он задушит.

Было уже темно, и Париж начинал пустеть; било одиннадцать на всех часах Сен-Жерменского предместья; вечер был теплый. Д’Артаньян шел по переулку, бывшему тогда в том месте, где ныне проходит улица д’Асса, вдыхая ароматические испарения, приносимые ветром из улицы Вожирар из садов, освеженных вечернею росой. Издалека доносились сквозь закрытые ставни кабаков песни запоздалых пьяниц. Дойдя до конца переулка, д’Артаньян повернул налево. Дом, в котором жил Арамис, находился между улицами Кассет и Сервандони.

Д’Артаньян перешел улицу Кассет и приближался уже к дому своего друга, видневшемуся из-за густой зелени сикоморов и каприфолий, как вдруг заметил какую-то тень, выходившую из улицы Сервандони. Неизвестный закутан был в плащ, и д’Артаньян думал сначала, что это мужчина, но по маленькому росту и по нетвердости походки он скоро заметил, что это была женщина. Она как будто отыскивала какой-то дом, смотрела вверх, останавливалась, ворочалась назад, потом опять шла вперед. Это заинтересовало д’Артаньяна.

– «Не предложить ли ей мои услуги» подумал он. «Видно по всему, что она молода; может быть хорошенькая. О, да. Но женщина в такое позднее время выходит на улицу только в таком случае, если она идет к любовнику. Черт возьми, если я помешаю свиданию, то это дурное начало знакомства.

Между тем молодая женщина приближалась, считая дома и окна, что, впрочем, было не трудно, потому что в этой части улицы было только три дома и только два окна на улицу: одно из павильона, параллельного тому, в котором жил Арамис, другое из самой квартиры Арамиса.

– «Забавно было бы» подумал д’Артаньян, вспомнив о племяннице богослова, «если б эта запоздалая голубка отыскивала именно дом нашего друга. А в самом деле похоже на то. А, любезный Арамис, на этот раз я узнаю в чем дело».

И д’Артаньян, прижавшись, спрятался в самой темной части улицы, за камнем, в глубине ниши.

Молодая женщина продолжала идти вперед; кроме легкости походки, по которой можно было узнать женщину, она слегка кашлянула, и в этом кашле слышался самый свежий голосок. Д’Артаньян счел этот кашель за сигнал.

Между тем, или она слышала какой-нибудь знак, отвечавший на ее кашель и уничтоживший ее сомнение, или без всякой посторонней помощи узнала место, которого искала, только она с решительностью подошла к ставню Арамиса и сделала три ровные удара пальцем.

– Она в самом деле стучит в ставень к Арамису, пробормотал д’Артаньян. – А, господин лицемер, вот как вы занимаетесь богословией!

Едва только послышалось три удара, как окно отперли изнутри и сквозь ставни показался свет.

– А, говорил д’Артаньян, – не в дверь, а в окно; значит визит был условлен. Теперь ставень отворится и дама влезет в окно; хорошо!

Но, к великому удивлению его, ставень не открывался. Даже свет, показавшийся на минуту, опять исчез.

Д’Артаньян подумал, что верно этим не кончится, и продолжал смотреть во все глаза и слушать обоими ушами.

Он был прав: через несколько секунд два резкие удара раздались изнутри.

Молодая женщина с улицы отвечала одним ударом, и ставень открылся.

Можно судить, с какой жадностью д’Артаньян смотрел и прислушивался.

К несчастию, свечу перенесли в другую комнату. Но глаза его привыкли уже к темноте. Притом, глаза Гасконцев, как говорят, имеют свойство видеть ночью как кошачьи.

Д’Артаньян видел, что молодая женщина вынула из своего кармана что-то белое, в роде платка, и быстро развернула его. Потом показала своему собеседнику угол этого платка.

Это запомнило д’Артаньяну платок, найденный им у ног г-жи Бонасиё, и тот, который он поднял из-под ног Арамиса.

Что же значил этот платок?

С того места где стоял, д’Артаньян не мог видеть лица Арамиса. Молодой человек не сомневался, что разговаривавший с дамой изнутри был именно его друг; любопытство взяло верх над благоразумием, и, воспользовавшись вниманием, в которое погрузились оба действовавшие лица, при рассматривании платка, он вышел из засады, и с быстротою молнии, ступая как можно легче, подошел к углу стены, откуда мог совершенно ясно видеть внутренность комнаты Арамиса.

Взглянув туда, д’Артаньян едва не вскрикнул от удивления: с ночною посетительницей разговаривал не Арамис, а женщина. Но д’Артаньян мог различить только форму одежды ее, черты же лица рассмотреть было невозможно.

В ту же минуту женщина в комнате вынула из своего кармана другой платок, и переменила его на тот, который ей показали. Женщины обменялись несколькими словами, потом ставень закрылся; женщина, бывшая снаружи, обернулась и прошла в четырех шагах от д’Артаньяна, опуская вуаль; но предосторожность эта была взята уже поздно, – д’Артаньян узнал г-жу Бонасиё.

Г-жа Бонасиё! Подозрение, что это она, пришло ему уже тогда, когда он увидел, что она вынимает платок из кармана; но вероятно ли было предполагать, что г-жа Бонасиё, которая посылала за ла-Портом, чтобы он отвел ее в Лувр, ходила по парижским улицам одна, в половине двенадцатого вечером, рискуя быть снова похищенной.

Поэтому надо было полагать, что дело было важное, а какое бывает важное дело у женщины в 25 лет? Разумеется, любовь.

Но для себя ли, или для кого другого она подвергалась таким опасностям? Этот вопрос задал себе молодой человек, которому ревность грызла уже сердце как настоящему любовнику.

Впрочем было очень простое средство узнать, куда шла г-жа Бонасиё: стоило только пойти за ней. Это средство было так просто, что д’Артаньян воспользовался им инстинктивно.

Но, при виде молодого человека, отделившегося от стены, как статуя от ниши, и при шуме шагов его, г-жа Бонасиё вскрикнула и побежала.

Д’Артаньян побежал за ней. Ему не трудно было догнать женщину, закутанную в плаще, связывавшем ее движения. Несчастная задыхалась не от усталости, а от страху, и когда д’Артаньян, догнав ее, положил ей руку на плечо, она упала на одно колено, крича глухим голосом:

– Убейте меня, если хотите, но вы ничего не узнаете.

Д’Артаньян поднял ее, взяв рукою за талию; но как по тяжести ее он заметил, что она готова была лишиться чувств, то начал успокаивать ее выражениями преданности. Эти выражения ничего не значили для г-жи Бонасиё, потому что можно говорить подобные вещи, имея в то же время самые дурные намерения; но ее успокоил голос. Молодой женщине показался этот голос знакомым: она открыла глаза, взглянула на того, кто причинил ей столько страха, и, узнав д’Артаньяна, вскрикнула от радости.

– А, это вы! сказала она, – слава Богу!

– Да, это я, сказал д’Артаньян, – Бог послал меня, чтобы охранять вас.

– Вы в этом намерении и бежали за мною? спросила с кокетливой улыбкой молодая женщина которой насмешливый характер возвратился, когда страх исчез, и когда она узнала друга в том, которого приняла за врага.

– Нет, сказал д’Артаньян, – признаюсь вам, нет; случай привел меня к вам, я видел, что женщина стучит в окно одного из моих друзей…

– Одного из ваших друзей? прервала г-жа Бонасиё.

– Без сомнения; Арамис лучший друг мой.

– Арамис! Что это такое?

– Что вы спрашиваете? Неужели вы будете уверять меня, что вы не знаете Арамиса?

– В первый раз слышу это имя.

– Так вы в первый раз приходите к этому дому?

– Да.

– И вы не знали, что в нем живет молодой человек?

– Нет.

– Мушкетер?

– Вовсе не знала.

– Так вы не к нему приходили?

– Нисколько. Впрочем, вы видели, я разговаривала с женщиной.

– Это правда: но эта женщина в дружбе с Арамисом.

– Не знаю.

– Потому что она живет у него.

– Это до меня не касается.

– Но кто она?

– О, это не моя тайна.

– Любезная г-жа Бонасиё, вы прекрасны, но в то же время вы самая таинственная женщина…

– Разве я от этого хуже?

– Нет; напротив вы очаровательны.

– Ну, так дайте же мне руку.

– Очень охотно. Потом?

– Потом проводите меня.

– Куда?

– Туда, куда я иду.

– А куда вы идете?

– Увидите, потому что вы проводите меня до дверей.

– Надо будет подождать вас?

– Это будет бесполезно.

– Так вы возвратитесь одна?

– Может быть да, может быть нет.

– Но особа, которая будет провожать вас после, мужчина, или женщина?

– Ничего еще не знаю.

– Я узнаю.

– Каким образом?

– Я подожду, пока вы выйдете.

– В таком случае прощайте!

– Как так?

– Мне вас не нужно.

– Но вы просили…

– Помощи дворянина, а не надзора шпиона.

– Это слово немного жестоко.

– Как же называют тех, которые следят за людьми против воли их.

– Нескромными.

– Это слово слишком мягко.

– Ну, хорошо; я вижу, что надо делать все, что вы прикажете.

– Жаль, что вы об этом не догадались прежде.

– За то я и раскаиваюсь.

– А вы действительно раскаиваетесь?

– Я вас не знаю. Но я знаю, что обещаю делать все что вам будет угодно, если вы позволите мне проводит вас туда, куда вы идете.

– И потом вы меня оставите?

– Да.

– И не будете подсматривать, когда я выйду.

– Нет.

– Честное слово?

– Слово дворянина!

– В таком случае давайте руку и пойдемте.

Д’Артаньян подал руку г-же Бонасиё, которая взяла ее, вместе и смеясь и дрожа, они пошли вместе до конца улицы ла-Гарп. Дойдя туда, молодая, женщина, казалось, была в нерешимости, как это было и в улице Вожирар. Но, по некоторым признакам, она узнала дверь, которую искала, и, подойдя к ней, сказала:

– Вот сюда мне нужно. Очень благодарна вам за компанию вашу, избавившую меня от всех опасностей, которым я могла бы подвергнуться, если бы была одна. Но теперь пора вам сдержать слово: я пришла, куда мне было нужно.

– А вам нечего будет бояться на обратном пути?

– Мне надо будет бояться только воров.

– А разве этого мало?

– Что они у меня возьмут? у меня ничего нет с собой.

– Вы забываете прекрасный платок с вышитым гербом.

– Какой?

– Тот, который я нашел у ваших ног и положил к вам в карман.

– Молчите, пожалуйста, отвечала молодая женщина, – вы меня погубите.

– Вот видите ли, есть еще опасность, потому что одно слово заставляет вас дрожать, и вы сами признаетесь, что если услышат это слово, то вы пропали. – О, сударыня, сказал д’Артаньян, взяв ее за руку и страстно смотря на нее: – будьте великодушнее, вверьтесь мне. Неужели вы не прочли в моих глазах, что сердце мое полно преданности и симпатии к вам.

– Да, отвечала г-жа Бонасиё, – и потому если бы вы спросили меня о моих тайнах, я вам сказала бы их, но тайны других – это другое дело.

– Хорошо, сказал д’Артаньян, – я их открою; так как эти тайны могут иметь влияние на вашу жизнь, то я должен участвовать в них.

– Берегитесь, отвечала молодая женщина, так серьезно, что д’Артаньян невольно вздрогнул. – Не мешайтесь в то, что касается до меня, не старайтесь помогать мне в том что я делаю; я прошу вас об этом во имя участия, которое вы во мне принимаете, во имя заслуги, которую вы мне оказали и которой я не забуду во всю жизнь. Верьте мне. Не обращайте на меня никакого внимания; я больше не существую для вас, каяк будто бы вы меня никогда не видали.

– Должен ли и Арамис также поступать как я? спросил огорченный д’Артаньян.

– Вот уже два или три раза, как вы произнесли это имя, и между тем я вам сказала, что не знаю его.

– Вы не знаете человека, в окно к которому вы стучали? Вы считаете меня уж слишком доверчивым.

– Признайтесь, что вы выдумали эту историю и это лицо для того, чтобы заставить меня что-нибудь сказать.

– Я ничего не выдумал, я говорю одну истину.

– И вы говорите, что в этом доме живет один из ваших друзей?

– Я сказал и повторяю в третий раз, что это тот дом, в котором живет мой друг и что этот друг Арамис.

– Все это объяснится после, пробормотала молодая женщина, а теперь молчите.

– Если бы вы могли видеть в моем сердце, сказал д’Артаньян, – вы прочли бы там столько любопытства, что вы сжалились бы надо мной, и столько любви, что вы сейчас же удовлетворили бы моему любопытству. Нечего бояться тех, кто вас любит.

– Вы очень скоро заговорили о любви, милостивый государь, сказала молодая женщина, погрозив ему пальцем.

– Это потому, что любовь скоро пришла ко мне и в первый раз, а мне нет еще двадцати лет.

Молодая женщина взглянула на него украдкой.

– Послушайте, я попал на след, сказал д’Артаньян. – Назад тому три месяца, я едва не вышел на дуэль с Арамисом за платок, похожий на тот, который вы показывали женщине, бывшей у окна; точно с такими же метками, это я знаю наверное.

– Милостивый государь, сказала молодая женщина, – клянусь вам, вы утомляете меня вашими вопросами.

Но вы, вы так благоразумны, подумайте, что если вас задержат с этим платком и отнимут его у вас, не подвергаетесь ли вы опасности?

– Отчего, разве на нем не мои начальные буквы: К. Б., Констанция Бонасиё.

– Или Камилла де-Буа Траси.

– Молчите, еще раз прошу вас, молчите. Если вас не останавливают опасности, которым я подвергаюсь, подумайте о тех, которым вы можете подвергнуться.

– Я?

– Да, вы. Если вы будете продолжать знакомство со мной, то можете попасть в тюрьму, а может быть, лишитесь жизни.

– В таком случае я вас никогда не оставлю.

– Именем неба умоляю вас, уйдите, сказала молодая женщина, сложа руки; вот бьет полночь; это час, в который меня ожидают.

– Сударыня, отвечал молодой человек, кланяясь, – я не могу ни в чем отказать, когда меня просят таким образом; будьте спокойны, я ухожу.

– Вы не будете следовать за мной и подстерегать меня?

– Я сейчас же иду домой.

– О, я знала, что вы благородный молодой человек, сказала г-жа Бонасиё, протягивая ему руку и хватаясь другою за молоток маленькой двери, едва заметной в стене.

Д’Артаньян взял протянутую ему руку и горячо поцеловал ее.

– Ах, лучше бы было мне никогда не видеть вас, сказал д’Артаньян, с наивной грубостью, которая часто больше нравится женщинам, нежели жеманная вежливость, потому что она высказывает всю глубину мысли и доказывает, что чувство взяло верх над рассудком.

– А я, отвечала г-жа Бонасиё почти ласковым голосом, пожимая руку д’Артаньяна, не выпускавшего ее руки, – я не сказала бы этого: что потеряно сегодня, то может быть найдено после. Кто знает? может быть, когда я буду свободна, то и удовлетворю вашему любопытству.

– И любви моей? спросил д’Артаньян с восторгом.

– О, в этом отношении я не хочу ничего обещать; это будет зависеть от чувств, которые вы мне внушите.

– А теперь…

– Теперь я чувствую к вам только признательность.

– О, вы слишком прекрасны, сказал д’Артаньян печально, – и употребляете во зло мою любовь.

– Нет, я только пользуюсь вашим великодушием. Но, поверьте, что некоторые услуги не забываются.

– О, вы делаете меня счастливейшим из людей! Не забывайте этого вечера, не забудьте этого обещания!

– Будьте спокойны, в свое время и в своем месте я вспомню все. Ну, идите же, идите, умоляю вас. Меня ждали ровно в полночь, и я уже опоздала.

– Разве пятью минутами.

– Да, но в некоторых обстоятельствах пять минут все равно, что пять веков.

– Да, для влюбленных.

– А кто же вам сказал, что я не имею дела с влюбленным.

– А, так это мужчина вас ожидает, Сказал д’Артаньян, – мужчина!

– Ну, вот, опять начинается рассуждение, отвечала г-жа Бонасиё с полуулыбкой, смешанной с некоторым признаком нетерпения.

– Нет, нет, я ухожу; я вам верю и хочу, чтобы преданность моя была полная, хотя бы она походила на глупость. Прощайте, прощайте!

И потом, как будто чувствовал себя не в силах спокойно оставить руку, которую держал, он удалился бегом, между тем как г-жа Бонасиё сделала, как и в ставню, три ровные медленные удара; добежав до угла улицы, д’Артаньян обернулся: дверь отворилась и опять заперлась, хорошенькая лавочница исчезла.

Д’Артаньян продолжал свой путь, он дал слово не подсматривать за г-жей Бонасиё, и если бы ее жизнь зависела от того места, куда она пошла, или от того лица, кто должен был провожать ее, д’Артаньян возвратился бы домой, потому что он это обещал ей. Пять минут спустя он был в улице Могильщиков.

– Бедный Атос, рассуждал он, – он не узнает, что это значит. Или он уснул, ожидая меня, или возвратился домой и там узнал, что приходила женщина. Женщина у Атоса! Впрочем, продолжал д’Артаньян, – и у Арамиса тоже была женщина. Все это очень странно, и мне очень хотелось бы знать, чем все это кончится.

– Худо, худо кончится, отвечал голос, по которому молодой человек узнал Планше; в это время рассуждая вслух сам с собою, как обыкновенно бывает с людьми очень занятыми, он вошел в аллею, оканчивавшуюся лестницей, которая вела в его комнату.

– Как, худо? что ты хочешь этим сказать, глупец? спросил д’Артаньян, – Что же такое случилось?

– Много несчастий.

– Какие?

– Во-первых, Атос арестован.

– Арестован! Атос! арестован! за что?

– Его нашли у вас и приняли за вас.

– А кто его арестовал?

– Полиция; ее привели черные люди, которых вы прогнали.

– Отчего он не назвал себя? отчего он не сказал, что он не участвовал в этом деле?

– Он с намерением не сказал кто он; напротив, он подошел ко мне и сказал: «Твоему господину теперь свобода нужнее, чем мне, потому что он знает все, а я ничего не знаю. Подумают, что он арестован, и это даст ему время, а через три дня я скажу, кто я, и меня должны будут отпустить».

– Браво, Атос! благородная душа, сказал про себя д’Артаньян, я его знаю! А что делали полицейские?

– Четверо увели его, не знаю куда, в Бастилию или Форт-л’Евек; двое остались с черными людьми, которые все перерыли и взяли все бумаги. Наконец остальные двое, во время этого обыска, караулили у дверей; потом, когда все кончилось, они отправились, оставя пустой дом и не заперли дверей.

– А Портос и Арамис?

– Я их не нашел, они не приходили.

– Но они могут еще придти, потому что ты велел сказать им, что я их ожидал?

– Да.

– Хорошо, не уходи же отсюда; если они придут, предупреди их обо всем, что со мной случилось, и скажи, чтобы они ждали меня в кабаке Помм-де-Пен; здесь опасно, может быть, будут наблюдать. Я бегу к де-Тревилю рассказать ему все это и потом приду туда.

– Слушаю, сказал Планше.

– Ты останешься, не струсишь? сказал д’Артаньян, возвращаясь.

– Будьте покойны, отвечал Планше, вы меня еще не знаете; я храбр, когда решусь на это; главное только решиться; притом – я из Пикардии.

– Ну, так решено, сказал д’Артаньян, ты скорее дашь убить себя, чем оставишь свой пост.

– Да, сударь; я сделаю все, чтобы доказать вам мою преданность.

– Хорошо, сказал сам себе д’Артаньян, кажется, что я подействовал на этого молодца; при случае я опять употреблю этот способ.

И хотя немного утомленный уже беготней этого дня, д’Артаньян со всех ног пустился по улице Голубятни.

Де-Тревиля не было дома; его рота была на дежурстве в Лувре, и он был с ней.

Надо было как-нибудь пробраться к де-Тревилю, потому что очень важно было предупредить его обо всем, что случилось. Д’Артаньян решился попробовать пройти в Лувр. Его костюм гвардейца роты Дезессара должен был служить ему паспортом.

Он пошел через улицу Маленьких Августинов и вышел на набережную, чтобы пройти к новому мосту. Сначала он хотел переехать на пароме, но, дойдя до берега, машинально опустил руку в карман и заметил, что у него нечем было заплатить за перевоз.

Дойдя до улицы Генего, он заметил выходивших из улицы Дофина двух лиц, походка которых поразила его.

Один из этих людей был мужчина, другой женщина.

Женщина походила на г-жу Бонасиё, мущина же, как две капли воды, похож был на Арамиса.

Притом на женщине был черный плащ, который д’Артаньян видел у ставни – в улице Вожирар и у дверей – в улице ла-Гарп.

Мужчина же был в мушкетерском мундире. Женщина была с опущенным капюшоном, а мужчина закрывал лице платком; эти предосторожности показывали, что они оба не хотели быть узнанными.

Они пошли на мост; д’Артаньяну предстояла та же дорога, потому что он шел в Лувр; он пошел за ними.

Сделав не больше двадцати шагов, он убедился, что женщина была г-жа Бонасиё, а мужчина Арамис.

В ту же минуту он почувствовал ревность, волновавшую его сердце.

Ему вдвойне изменили: и друг и та, которую он любил уже как любовницу. Г-жа Бонасиё клялась ему, что не знала Арамиса, и через четверть часа, после этой клятвы, он встречает ее под руку с Арамисом.

Д’Артаньян не думал о том, что еще только три часа, как он познакомился с хорошенькою лавочницей, что она ему ничем не обязана, кроме небольшой признательности за освобождение ее от черных людей, хотевших увести ее, и что она ему ничего не обещала. Он считал себя оскорбленным любовником; кровь бросилась ему в голову, и он решился все узнать.

Молодая женщина и молодой человек заметили, что их преследуют и удвоили шаги. Д’Артаньян обогнал их бегом, потом повернулся к ним в ту минуту, когда они были пред Гамаритянкой, освещенной фонарем, свет от которого падал на всю эту часть моста.

Д’Артаньян остановился перед ними; они также остановились.

– Что вам угодно, милостивый государь? спросил мушкетер, отступая на один шаг.

По иностранному произношению его, д’Артаньян узнал, что он ошибся в одном из своих предположений.

– Это не Арамис, сказал он.

– Нет, я не Арамис; я вижу, что вы приняли меня за другого и потому прощаю вас.

– Вы меня прощаете! сказал д’Артаньян.

– Да, отвечал незнакомец. Пропустите же меня, так как не я вам нужен.

– Это правда, я не с вами имею дело, а с этою госпожой.

– С этою госпожой! вы ее не знаете, сказал иностранец.

– Вы ошибаетесь, я знаю её.

– Ах, сказала г-жа Бонасиё, с упреком; вы дали мне слово дворянина, – я думала, что могу верить этому.

– А вы, сказал смущенный д’Артаньян, вы мне обещали.

– Дайте вашу руку, сударыня, сказал иностранец, и пойдемте.

Между тем д’Артаньян, изумленный всем, случившимся с ним, стоял, сложа руки, перед мушкетером и г-жею Бонасиё.

Мушкетер сделал два шага вперед и отвел рукою д’Артаньяна в сторону.

Д’Артаньян отскочил назад и обнажил шпагу.

В то же время, с быстротою молнии, незнакомец также вынул шпагу.

– Ради Бога, милорд! вскричала г-жа Бонасиё, бросаясь между сражающимися и хватаясь за шпаги.

– Милорд! сказал д’Артаньян, озаренный внезапною мыслью; – извините, милорд, вы…

– Милорд герцог Бокингем, сказала вполголоса г-жа Бонасиё; вы всех нас погубите.

– Милорд, мадам, прошу вашего извинения; но я люблю ее, милорд, и я ревнив; вы знаете, что значит любить, милорд; извините меня и научите, как могу я пожертвовать жизнью за вас.

– Вы храбры молодой человек, сказал Бокингем, протягивая д’Артаньяну руку, которую он пожал почтительно; – вы предлагаете мне свои услуги и я принимаю их; идите за нами до Лувра за двадцать шагов сзади, и если кто-нибудь будет нас преследовать, убейте его.

Д’Артаньян взял под руку свою обнаженную шпагу, пропустил г-жу Бонасиё и герцога на двадцать шагов вперед и пошел за ними, готовый буквально исполнить инструкцию благородного, изящного министра Карла I.

Но, к несчастию, молодому воину не представилось случая доказать герцогу свою преданность и молодая женщина и прекрасный мушкетер спокойно вошли в Лувр чрез калитку лестницы.

Что касается до д’Артаньяна, он тотчас отправился в кабак Помм-де-Пен, где нашел ожидавших его Портоса и Арамиса.

Но не объяснил им причины беспокойства, причиненного им его приглашением, он сказал им только, что один окончил дело, для которого считал нужною их помощь.

Теперь оставим трех друзей наших, возвращающихся по домам, и последуем по извилинам Лувра за Бокингемом и его путеводительницею.