Читать книгу Русь моя неоглядная - Александр Федорович Чебыкин - Страница 12

Июнь 1948-го. Средняя школа за прудом. Нас в классе девять человек. Отправляют на экзамены в районный центр.

Утром пьем чай, заваренный лепестками шиповника, с черным хлебом, посыпанным крупной солью. В обед торопимся в заводскую столовую.

На первое – грибовница из волнушек, в которой кое-где плавают дольки картофеля. На второе – пшенная каша на воде, сверху посередине чайная ложка растительного масла. Запах масла радует душу.

На третье – настойка шиповника с квадратиком сахара вприкуску. Усиленно занимаемся.

Изредка в класс заглядывает уборщица тетя Марта. Поработает, потом долго стоит, опершись на швабру, с опущенной головой и взглядом в никуда. Вечерами приходит убирать с дочкой лет восемнадцати. Обе всегда аккуратненькие, чистенькие, в передничках. Мне – семнадцать. Большеголовый, тонкошеий, светло-русый, с завитками волом за ушами.

Вечерами ужин: чай и по три картофелины на брата, сваренные в чугунке. Директор школы Федор Владимирович где-то достал мешок картошки. После ужина полчаса отдыха.

За день сидения немеют ноги, заболевает спина, голова становится тяжелой. Выбегаю во двор. В закутке достаю городки, биты, начинаю играть один. Подходят нытвенские десятиклассники. Тетя Марта с дочерью стоят в стороне, любуются, как мы суетимся. Как-то подошла дочка тети Марты, спросила:

– Можно я с вами поиграю?

– Буду рад.

Зардевшись, она протянула мне руку:

– Анна.

Я застеснялся, несмело взял ее руку:

– Шура.

Она заулыбалась:

– Интересное имя. А как оно пишется в паспорте?

– Александр.

– Хорошо, значит, Саша.

Это было для меня ново: дома и в школе Шура да Шура. Аня попросила:

– Подожди играть, переоденусь.

Минут через пятнадцать она вышла в коротких штанах, как потом узнал, назывались они шорты, в спортивках и голубенькой облегающей майке. Голубые глаза с крапинками, как весенние незабудки, смотрели на меня нежно и приветливо. Две косички, перевязанные голубой лентой, пшеничными метелками топорщились по сторонам. По щекам маленькими искорками разбросаны веснушки. Я очумело смотрел на нее и молчал.

– Я тебе нравлюсь?

– Угу.

– Ну что значит это «угу». Можно я буду звать тебя Сашенькой?

Разыгрались. У Анны получалось неплохо. Когда удачно разбивала фигуру, от радости высоко подпрыгивала, хлопала в ладоши, кричала:

– Попала, попала!

Наигравшись, мы садились на лавочку. Она рассказывала смешинки, крутила головой. Косички, от которых шел запах цветущей черемухи, щекотали мои плечи. Глаза ее в такие минуты лучились. Анна рассказывала, что они выселенные из Поволжья немцы. Там у них остался большой дом, сад. Отец, коммунист, был директором совхоза. Дед в гражданскую был комиссаром продотряда, мама – завбиблиотекой.

В первые же дни войны отец ушел добровольцем. В декабре 1941 года погиб под Москвой. Глаза у Анны повлажнели. Она прошептала:

– Каждый вечер мы с мамой плачем, не пойму, почему нас выселили. Я была активной пионеркой. Окончила семь классов, из-за переезда пришлось идти в ремесленное училище. Полгода работаю на заводе токарем, план выполняю, а вечерами помогаю маме, хотя она и не старенькая, но ей тяжело. Она очень тоскует по папе.

Я прикипел к Анне. Если вечером ее не было, то тосковал, игра не ладилась.

Неожиданно меня вызвала завуч школы Бэла Яковлевна:

– Чебыкин, должна поставить тебя в известность, что Анна и ее мать – репатриированные. Будь осторожен, не кончились бы твои встречи объяснением в особом отделе.

Я был взволнован и перепуган. «Каким врагом народа может быть Аня, эта девчушка, которая работает на заводе, а мать моет полы в школе?

Она такая нежная, веселая – и вдруг враг. Чушь какая-то».

Я стал относиться к ней нежнее, заботливее, жалел за ее исковерканную судьбу. Расставаясь, Аня обычно чмокала меня в мочку уха и убегала. Как-то раз перед вечером началась гроза. Я вышел из класса в коридор, открыл окно и наблюдал, как к горизонту уходили черные тучи, в которых то и дело вспыхивали молнии. Кто-то сзади обхватил меня. Спрашиваю: «Катя? Лида?»

– А почему не Аня?

Два тугих мячика прижались к лопаткам. Ее губы у шеи. В затылке застучали молоточки. В глазах поволока, молнии сливаются в одну алую полосу. Я хватаю Анины руки, обхватывающие мою голову, но она вырывается и убегает. После экзаменов нас отпустили на три дня домой. Готовились к выпускному вечеру.

Мама сшила белую рубашку в голубую полоску, отутюжила костюм брата, который погиб в сентябре 1941 года.

Прибыл на выпускной цивильным парнем. Аня увидела, подбежала, радостно воскликнула:

– Сашенька, какой ты красивый!

– Пойдем со мной на выпускной, – предложил я.

Анна прижалась лбом к моей челке и заплакала:

– Не разрешит мне директриса, я же репатриированная. Ты потом напиши мне, куда поступишь, как твои дела.

Пришли нытвенские ребята, потащили в столовую, где их мамы накрывали столы. Угостили большой кружкой пива. На банкете с первым тостом выпил еще кружку, и все это на пустой желудок.

Мне стало плохо. Выбрался во двор школы к колодцу.

Черпал воду и пил, пил. Тошнило. Внутри горело, как будто туда высыпали ковши горячих углей. Откуда-то появилась Аня:

– Сашенька, что с тобой?

Аня побежала в поселок, принесла бидончик молока.

Вскипятила, стала отпаивать.

На улице темнело. Когда стало чуть лучше, она завела к себе в комнату. Шептала: «Никуда я тебя больше не отпущу…».

На Каме в июне заря с зарею сходятся. Рано утром Аня, прижавшись к моей спине, целовала мочку уха, тормошила:

– Сашенька, вставай! Ребята ищут тебя, через час поезд.

Вскочил, но тут же свалился на кушетку. Земля кружилась. Аня принесла ведро холодной воды, мокрым полотенцем обтерла грудь, лицо.

Налила в стакан нашатырных капель. Еле пришел в себя. Зашел в класс, уложил в чемодан книги, вещи и вместе с Аней отправился на вокзал.

Поезд набирал скорость.

Через окно я видел Аню с ладонями, прижатыми к вискам.

Прошлая жизнь отодвинулась куда-то далеко – надо было думать, что делать дальше, как жить.

Вскоре я поступил в военное училище в Перми. Писал Ане, но ответа не было. После Нового года узнал, что мать Ани получила отцовские награды и им разрешили вернуться в свой дом, на Волгу.

Еще долго передо мной стояли незабудковые глаза Ани, и в ушах звенел ее голосок: «Сашенька».

И с кем бы я потом ни знакомился, всегда сравнивал с ней – нежной, стройной белокурой синеглазкой.

Поэтому и женился поздно – все искал похожую на Аню.