Читать книгу Убить Гертруду - Александр Фирсов - Страница 3

Дождавшись выходного дня, наш герой отправился в одно широко известное место, в котором, впрочем, сам он никогда и не был. В подмосковный городок устремлялись паломники со всего белого света, настолько притягивал их монастырь, возведенный в раскольничьи времена как обитель покаяния и спасения. Антон постарался заранее собрать информацию: родители, педагоги, даже и друзья по очереди рассказывали ему, какой красоты там подземная церковь и хоровая ротонда в главном храме. Сокурсники вспоминали, как ездили туда петь, и уверяли, что никогда прежде не слышали такого чистого классического звучания. Городок находился в часе езды от Москвы на электричке по Nn-ой дороге. Утренняя дремота побуждала соскальзывать в сон, но не мешала замечать за окном живые, стройно заполнявшие это направление леса, манившие безлюдной глубиной.

Пристанционная вокзальная площадь была усеяна разноцветными утюжками такси, и парень быстро сговорил машину. Благо цены были вполне демократичные, а таксисты, в большинстве своем местные жители этого же самого городка, на первый взгляд проворны и скоры. К подходу электропоезда они уже дежурили на выходе с платформы, крутили ключами и зазывали клиентов.

– Эй, дембелек, тебе куда? – окликнул Антона крепкий парень в песочном прикиде защитной куртки, которую обычно надевают в деревнях на рыбалку, и таких же штанах, позаметней истрепанных, со вздутыми коленками, но все-таки годными для извоза.

– Мне… Да тут недалеко… В Дом культуры местный, он где-то в километре от станции, как мне объяснили. – Антон не хотел, чтобы ему накрутили двойной тариф.

– Садись, – приветливо кивнул ему парень и двинул к машине. – Он у нас один в городе, а если надо в какой-то другой Дом культуры, то за тридцать верст найдешь поселковый рассадник ночных дискотек. Так тебе какой? – Он с пол-оборота раскусил пассажира, догадался, что тот прибыл первый раз в их городок и что можно слупить теперь втрое. «Нехорошо», – подумалось Антону, но он покорно поплелся к зеленой шестерке. Водила уже щелкал ключами зажигания, вдетыми в брелок, рубиновую капельку сердечком. Открыл водительскую дверь, сел в салон авто и воткнул ключи в замок зажигания. Парень еще раз взглянул на этот брелок, раздумывая, ехать ли с этим местным героем гонок за хорошей жизнью. И подивился манящей странности брелока, что его даже слегка развеселило: в набегавшей на него нерешительности капелька сердца все сомнения устранила и уговорила. Человек, можно сказать, доверился магии сердечного огонька в новой обстановке и новых обстоятельствах с новыми людьми.

В зеленой шестерке замок зажигания, в отличие от всех современных машин, находился слева. Это так удивило и поразило Антона, что он помялся еще с какое-то время возле водительской двери, взирая непонимающим взглядом на водителя, вальяжно выжидавшего в защитном камуфляже, он придерживал добротным полевым ботинком нараспашку открытую дверь, так что она выгибалась даже немного к левому крылу машины. Петли двери были обильно смазаны родным дедовским способом – пушсалом, с застывшими в веках клочьями черно-мутной мазутной смеси.

– Тебя как зовут, братан?

– Антон.

– Ты что, вчера слез с бронепоезда? Ну и тормозной. А меня Серега зови. Мы же не банк едем грабить. Садись!

– Да в электричке, видно, укачало… – И Антон скорехонько вместил себя в сиденье рядом с Серегой.

За пять минут крутых виражей по разбитой дороге Серега успел рассказать о жарких разборках местных Монтекки и Капулетти, – но не подумай чего! – до первой крови. О своем заветном слогане «эй, прокачу!», лишившем не одну подросшую блондинку девичьей скромности, о коварстве соперников-таксистов, так что пассажир не успел зевнуть, как таксист развернулся возле широких ступеней искомого Дома культуры.

Архаичный махровый купеческий стиль начала прошлого века, прилизанный бело-розовой известью, предъявлял претензии на дворянское гнездо, призванное облагораживать здешнее население. Возле ступенек расчерченная стоянка для подъезжающих машин, как в аэропорту, более-менее дисциплинировала господ владельцев автомобильных кредитов. Серега в два счета высадил Антона и мгновенно вильнул задком своего жигуленка. А наш герой, задрав голову на монументальные колонны, так и казалось, готовые обрушиться на доверчивого искателя культурных ценностей, пытался разобрать на фронтоне надпись, по которой можно было определить, что это все-таки тот самый Дом культуры. Взглянул на часы: запаса времени до назначенной встречи оказалось еще около часа. Куда деваться? Посчитал ступени парадной лестницы и открыл тяжелую дубовую дверь ДК. Просторное холодное фойе подмигнуло тусклым софитом. Огляделся и заметил вахтершу, сидевшую за внушительным столом эпохи пленумов и съездов. Просверлившая вошедшего насквозь взором профессиональной гадалки, она жеманно произнесла:

– Новенький что ли? В оркестр? Тебе назначено?

Антон поспешно с поклоном ответил:

– Да, – с какой-то ни с того, ни с сего всплывшей на поверхность бронхитной хрипотцой. Самозваная гадалка дружелюбно взмахом руки очертила направо:

– Поднимайся, там уже один из ваших сидит, беспрерывно занимается, один!

Он решился подняться по лестнице, схожей с подъездной, не спеша, считая ступени, прошел первый пролет, увидел перед вторым пролетом площадку, откуда просматривался скромный зал с зеркалами для юных танцовщиц. Не заглядывая, поднялся выше и через пару схожих пролетов уже входил на самый верхний этаж, кстати, темный и тревожный, без признаков освещения. Почему в таких заведениях на самом верху повсеместно не горит свет, это никому непонятно. На площадке прорисована одна дверца, будто из сказки Буратино, и ведет она в кабинет администратора, а дальше уже идет деревянная лесенка, мансардная, на дополнительный этаж, похоже, достроенный для персонажей Карабаса Барабаса. Деревянная лесенка одним шажком упирается в дверь, за которой упрятан настоящий зал для репетиций духового оркестра. Репетиторий! Антон остановился возле этой двери и невольно стал прислушиваться к звукам, которые доносились сквозь ее тщедушную фанеру Собственно, дальше нужно было бы войти, но некоторое время он пребывал в странном оцепенении, будто следующий решительный шаг выкинет его в некое неведомое и опасное инобытие.

«Стою… Почему стою? Что мне мешает войти? – спрашивал Антона его неуверенный ум и сам отвечал: – Слушаю звуки… – Не прибегай к отговорке. – А ты не толкайся, успеем!» – и беседа с самим собой вызывала у него облегченную улыбку.

– На чем, на чем там играют, за дверью, гобое или английском рожке? У них тембр очень похожий…

– Да что со мной?.. – Всего лишь потянуть дверь за ручку и войти.

Неужели я не отгадаю? Нет, надо приложить ухо к двери, надо еще раз хорошенько прислушаться.

Предчувствие, томящее своим немеряным колодцем, куда улетали, слабея, и возвращались навстречу мысли и звуки, зацепило где-то в области диафрагмы. Антон не раз мысленно нырял в этот колодец, заведомо зная, что нет у него ни конца, ни начала, нет чистого защитного пространства, подсказки, с которой можно и нужно было продвигаться вперед. Вот и здесь он стоит и судорожно ищет причины, которые могли бы его оправдать за робость на ровном месте…

Он так бы и держался один в полутьме коридора, сгорбившись на деревянной лесенке с низким потолком для марионеток. Но всё-таки попытался чуть продвинуться вперед и еще сильней согнулся. Зато удалось приложить ухо к двери, послужившей наушником, и напряженно вслушаться.

Долетал звук неровный, не в меру колеблющийся. Низкие ноты постоянно срывались, было понятно, что музыкант не дотягивает длинную ноту и рассыпает звучание. Выдох обрывался придавленным визгом, а он берет и берет инструмент в зубы и продолжает играть, уже в другой октаве, повыше, в надежде исправить положение, но и там звук долго не тянется, нота срывается в более высоком тембре. Слышно, как воздух колеблет звуковой невроз, кто-то одиноко закипает от неудач. Если бы еще кто там находился рядом, то исполнитель вел бы себя сдержанней, спокойней, а теперь просто распыляет себя по пустяшным своим оплошностям!

Прошел уже десяток минут, а Антон всё так же стоял и слушал, слушал, слушал, пытаясь мысленно подсказать и исправить звук…

– Эй, – вдруг неожиданно полушепотом донеслось из-за спины, в него вонзился молниеносный вопрос. – Кто там, кто это?

От неожиданности и страха он резко обернулся:

– Ой…

– Ай, больно!

Столкнулись нос к носу. Она вздрогнула, всмотревшись в визави тем неподготовленным взглядом, какой вылетает в редкие минуты откровения наедине с собой.

Но они тут же отстранились, отпрянули друг от друга, каждый быстро нащупав свое личное защитное поле.

У Антона влетело в извилины: я где-то уже видел это лицо, эти глаза… Глаза очень знакомы…. Откуда они мне знакомы? Видимся первый раз в жизни, а кажется, будто только что вынырнули из прошлой забытой судьбы. «Такое бывает», – последние два слова он проговаривает вслух…

– Что, простите? – Она услышала фразу, вернее, прочитала по губам. – Я к вам на… пару репетиций. Буду участвовать в концерте.

«Запинаюсь? Я? Откуда такой неуверенный тон?»

– Новогодний? – она спрашивает с легкой улыбкой.

– Да… откуда узнала?.. – Черт, черт, черт, как всегда невпопад!

Смеется…

Очарование ее улыбки и желание удержать этот смех подбодрили его в этот миг. Рассказать бы всё-всё про себя и даже больше: что играет на кларнете; что приехал в их Дом культуры из Москвы на электричке; что только летом пришел из армии, а теперь ищет работу; что всё ему в этой встрече по нраву!

Тут он услышал шорох барабанных палочек. Знакомство прервали с десяток башмаков, россыпью стирающих по ступенькам пыль с подошв.

Антон стоял спиной к двери и первым увидел, как толпа музыкантов поднималась по детской лесенке. Бойко и весело на ходу они приветствовали девушку, и он успел пожалеть, что ему не хватило пяти минут закрепить знакомство, притопали так не вовремя. А она отвлеклась и больше его не слушала. Он неловко посторонился, вжался в перильца и пропустил всех, склонявших головы перед низкой дверью.

Наконец, пришел и его черед поклониться перед входом в зал. Первое, что хотелось рассмотреть, – инструмент, который звучал за дверью.

Гобоист – первое, что пришло на ум. Точно! Усердно занимается… На разложенном металлическом пульте стоит стеклянный пузырек, наполненный водой и тростями, он то и дело касается раструбом края пульта, и от покачиваний пузырек должен вот-вот упасть, разбиться; но этого не происходит, а на его колебания неприятно смотреть.

Антон отвел от него взгляд, нашел глазами свое рабочее место и поспешно к нему прошмыгнул как опоздавший школьник, положил пока что зачехленный инструмент на стульчик, рядом с которым стоял пульт, где уже ждала его папка первого кларнета.

Повесил куртку на крючок самодельной вешалки и уже смело стал осматривать репетиторий.

Это была не такая уж большая комнатка, тем не менее вмещавшая тридцать человек духового оркестра. По периметру громоздились распахнутые шкафы, как в армейской казарме, но висела в них сценическая форма. Сверху, над каждым из комплектов форм, лежала фуражка, с синей ленточкой и с бронзового цвета кокардой. Еще выше над формой висели шкафчики с плохо закрученными петлями, дверки не держались, были расшатаны, а кое-где их и вовсе не было. Все нижние полки были забиты нотами.

Никакого особого знакомства с музыкантами и тем более с девушкой-гобоисткой не произошло, первая мимолетная встреча на лестничной клетке была скомкана. Волнение улеглось, спряталось куда-то вглубь запомнившихся впечатлений. Музыканты кивнули друг другу формально, как принято в начале занятий.

Репетиция длилась два часа, разделенная двадцатиминутным перерывом, воспринималась вполне себе плодотворной. Молодой, но, сразу видно, амбициозный дирижер уверенными взмахами обеих рук направлял за собой оркестр.

Сидя в первом ряду напротив дирижерского пульта, вгрызаясь в нотный текст, краснея за допущенные ошибки, Антон играл на кларнете, таком родном и до боли знакомом ему инструменте. Но в этот раз что-то мешало: не давал сосредоточиться неизъяснимый подъем в груди, рожденный непривычным смущением, поднимавшимся из глубин позвоночных нервов, он обрастал и вырывался наружу неровным звуком.

Дирижер посмотрел на новичка еще раз, не останавливая оркестр; это помогло, Антон овладел собой.

– В чем причина?.. – Со школьных уроков сложившаяся привычка задавать себе вопросы подбрасывала Антону камней. Может быть, из-за классической посадки оркестра? Нет, это вздор!

Впереди по правилам сидели кларнеты, по левую руку валторны, по правую флейта и многострадальный гобой. Ну а за спиной, в самом последнем ряду, бас, ударные и трубы. А кто в середочке смотрит сквозь первый ряд на дирижера и сигналит новичку? Как бы с намеком подводил он сам себя к ответу. Конечно же, это могла быть только она – на саксофоне.

Воображение обжигало! «Я уже на что-то рассчитываю? Я уже начал играть в свои фантазии? Приехал в оркестр всего на две репетиции, чтобы сыграть единственный концерт, а уже нацелился на некое интимное знакомство с той, к которой, похоже все липнут. Может быть, поэтому она так поспешно складывает саксофон и убегает вниз?»

«Наплевать и забыть; отыграть один концерт, уехать, убежать без оглядки», – думал Антон, стараясь не оборачиваться в ее сторону.

«Уеду обратно, постараюсь не вспоминать, забуду! Но почему, почему так маниакально восстает перед глазами ее улыбчивое лицо? А если она так же взволнованно думает о том же, что и я? Влечение в плену моих иллюзий занимает меня настолько, что почти непобедимо, я не могу с ним бороться. Случай, известный всем, ищущим свои половинки. Нечаянный испытующий взгляд, обращенный к тебе, как островок сердечной надежды, записывает в память полунамеки: что вот она, она непременно!

Взгляд ее синеющих глаз – образ, прорвавшийся наружу из далекого детства, я его помнил в реальной жизни, в движении детских полузабытых ласковых впечатлений. Взгляд, думающий и побуждающий думать.

Боюсь его и вожделею. Ощутимо пережитая мечта, которую оставляю потаенной, загадочной, кроткой, интимной…»

Антон уехал, отказавшись от банкета в честь уходящего года, которому по традиции был посвящен отчетный концерт. Быстренько сложил инструмент, переоделся и, получив у дирижера причитавшийся за две репетиции и один концерт гонорар, благополучно сбежал. Сбежал со всех ног, унося с собой легкое сожаление от одержанной над собой победы. Чтобы потом себя не раз упрекать за это.

И уже без всяких такси успел на последнюю московскую электричку…