Читать книгу А гоеше маме - Александр Фрост - Страница 8

Степан проснулся затемно, злой и невыспавшийся. Всю ночь ворочался и мучили кошмары. От изрядно выпитого накануне мутило и раскалывалась голова. Зачерпнул кружкой воды из ведра, жадно выпил. Повело в сторону. Постоял с минуту с закрытыми глазами, держась за стену, потом скинул дверной крючок и вышел на порог. Утренняя прохлада слегка отрезвила, в памяти медленно начали всплывать события вчерашнего дня. Вспомнил, как ввалились Приекулис, весь перемазанный в крови, и с ним этот живодер Цукурс. Заставили взять лопату и вместе с другими мужиками на подводах отвезли к озеру. Всплыли в памяти лежащие друг на друге трупы евреев. Потом, уже вечером, когда вернулись, Колюня Косой заходил с бутылкой. Помянули – а как не помянуть, все-таки жизнь бок о бок прожили. Позже Ванька с женкой зашел, тоже поминали…

– Хоть бы на кладбище отвезли да похоронили по-людски. Все б греха меньше было, – Степан тяжело вздохнул, перекрестился и пошел отпирать сарай. – Ох, не ведают, что творят… ох, не ведают. Ведь перед Богом ответ придется держать, если раньше с них не спросят…

– Ну мать твою, Дашка, хоть кол на голове теши! Сколько ни талдычу – как об стенку горох, – увидев незапертую сарайную дверь, в сердцах выматерил жену Степан. – Сколько раз говорил: закрывай на щеколду. Ей-богу, однажды вожжами перетяну.

Ступив внутрь, пошарил рукой по стене, ища висящий на крюке хомут, и вдруг замер.

– Кто здесь? – обернулся Степан на шорох за спиной, но рассмотреть в кромешной темноте ничего не смог. Выскочил из сарая, задвинул щеколду, побежал в дом.

– Случилось чего? – увидев испуганное лицо мужа, застыла на пороге кухни Дарья.

– А хер его знает, случилось или нет. В сарае кто-то.

Степан схватил со стола лампу, прихватил топор в сенях и выскочил за порог. Следом с ухватом выбежала Дарья. Присутствие за спиной жены придало духу, и, отодвинув щеколду, он резко распахнул дверь. Из темноты на него смотрели два испуганных глаза.

– Ах ты ворюга! Ты что здесь делаешь? – высветив лампой мальчишку лет восьми-девяти, грозно надвинулся на него Степан, схватил за шиворот и выволок из сарая. – Я тебе покажу, цыганское отродье, как на чужое зариться! Я тебя, мать твою…

И вдруг осекся на полуслове, разглядев пришитую на вымазанной в грязи рубашке желтую шестиконечную звезду.

– Ты это… чей будешь, малец? – смягчив тон и ослабив хватку, спросил Степан. – Силенский, местный?

– Я… из… Даугавпилса… приехал к дяде Йосе… в гости… – заикаясь и всхлипывая, ответил Яшка.

– Йоськи-сапожника племяш, что ли? – спросил Степан и, увидев, как мальчишка кивнул головой, помрачнел. – Вот горе-то! Сапожник он от бога был, царство ему небесное… Всех порешили изверги – и его, и женку с ребятишками. Так ты, получается, у меня все эти дни прятался?

– Нет, я со всеми… сначала… в синагоге сидел, а потом… когда на озере всех убили, я убежал…

– Как убежал? – округлил глаза Степан. – Там же всех…

– Дядьки когда проверяли – подумали, что я убитый, потому что дядя Йося на меня упал и из него кровь прямо на меня текла. Вот они и подумали… а потом, когда они ушли, я убежал. Я сначала в лесу сидел, а когда темнеть стало, я волков забоялся. Вот я и пришел сюда. Но я, дяденька, спал, я ничего не воровал… Я хотел только до утра побыть, а утром идти домой, в город. Меня дома мама с папой ждут и бабушка.

– А дорогу-то домой знаешь?

Яшка отрицательно покачал головой.

– Ох, что делается-то, боже ж ты мой, – перекрестилась за спиной мужа Дарья. – Ты сведи его, Степушка, от греха подальше, до Тимбергса, пусть они там разбираются, а у нас своих забот полон рот. Не дай бог прознают…

– Не прознают, если язык прикусишь, – сверкнул глазами на жену Степан. – Совсем свихнулась, что ли? Ты что, дура, не понимаешь, что они с ним сделают?

– А с нами что сделают, коль прознают? – Не сдавалась Дарья. – Вона – как с цепи сорвались…

– Да что ты мне заладила – прознают, не прознают, – оборвал жену Степан. – Плевать я хотел на них. А мальца не сдам, греха на душу не возьму. Умоем, накормим, и я его в город свезу. Все одно на базар с утра собирался. Так что давай живо плиту разжигай и воду грей, помыть его надо, а я пока коня запрягу и ящики в телегу погружу. И не греми там сильно, пацанов разбудишь.

Дарья завела Яшку в дом, но тут же выскочила назад и позвала Степана:

– Что делать, Степушка? Я по темноте-то подумала, он в грязи где-то вывалялся, а он весь в кровище засохшей с головы до ног. Его б самого отмыть, а одежку его день кипятить будешь – и то не отстираешь. Ох ты, господи боже мой… Чего делать-то?

– Ты, Дашка, не паникуй. Вот что, его самого помой, а портки дай ему Пашкины старые и рубашку какую найди. А его тряпки за сараем закопай, да поглубже, дабы собаки не разрыли. Объясняй потом… Да, и голодный он, поди, собери ему в дорогу поесть чего. И чтоб ни одна живая душа не знала. Поняла?

– Да поняла я, поняла. Сам спьяну Колюне своему не сболтни… – огрызнулась Дарья и пошла в дом.

Когда Яшка, наспех помытый и одетый в застиранную рубашку с заплатками и подвязанные веревкой на поясе штаны, держа в руке узелок с едой, появился в сопровождении Дарьи на пороге, он был похож на обычного крестьянского паренька. Не к месту были разве что курчавые черные волосы да грустные карие глаза. Порывшись в сундуке, Дарья отыскала Степанову старую кепку, и Яшкины волосы вместе с ушами и глазами надежно укрылись от любопытных взоров.

– Ну давай, малец, залазь, поехали, – скомандовал Степан и тронул со двора.

– Ты там, Степушка, поосторожней будь, – крикнула вслед Дарья и перекрестила телегу. – И на базаре не дешеви: яблок нонче мало.

– Сам знаю, не впервой, – пробурчал в ответ Степан и сильней дернул вожжи.

Яшка пристроился сзади на сене, между бидоном со сметаной и ящиком с ароматным ранним белым наливом. Страшно хотелось есть, и, развязав узелок с едой, он в один присест проглотил пару холодных картофелин, большой кусок черного хлеба с салом и свежий огурец. Сало Яшка ел первый раз в жизни. Дома даже упоминание о свинине было наказуемо, но сейчас, после трех голодных дней, Яшка мог бы поклясться, что ничего более вкусного, чем сало, на свете не существует.

– Ты там яблоки бери, ешь, не стесняйся, – предложил Степан, и, поскольку голод еще не был полностью утолен, Яшка с удовольствием съел, не оставив даже огрызка, два больших сочных яблока.

Ехали молча, и Яшка вскоре уснул. Сказались бессонные ночи и пережитый ужас последних дней. Он проспал крепким, безмятежным сном всю дорогу, и Степан растолкал его уже на подъезде к городу.

– Вот что, малец, там будка на мосту. Если остановят и будут спрашивать, скажешь, мол, на дороге меня встретил и попросил под везти. А так ты меня знать не знаешь. Понял?

Яшка кивнул.

– Ну, с богом! – Степан перекрестился и дернул вожжи.

На мосту был установлен пост и проверяли всех проезжающих, но Степану с Яшкой повезло. Когда они остановились перед закрытым шлагбаумом, из будки вышел толстый немец с автоматом. Второй, тоже с автоматом наперевес, подстраховывал, стоя у шлагбаума. И неизвестно, чем бы закончилась эта проверка, если бы сзади не подъехала офицерская машина с кем-то очень важным внутри, ибо водитель беспрерывно сигналил, требуя освободить дорогу.

Не желая злить начальство, толстый дал знак напарнику, и шлагбаум взлетел вверх, открывая въезд на мост.

– Ну, слава богу, кажись, пронесло, – отъехав на приличное расстояние, вытер пот со лба Степан и обернулся к Яшке. – Ты где живешь-то?

– На Новостроении, на Либавской.

– Ну так далеко я не могу, на базар опоздаю, а до Вокзальной довезу. Оттуда дорогу найдешь?

– Да, дяденька, я там с мальчишками много раз бегал.

Выехав на Вокзальную, Степан остановился у обочины и повернулся к Яшке.

– Ты, малец, того… будь осторожней. Немцы кругом, да и полицаев полно, а они вашего брата не жалуют. Так что беги домой, спрячься и не высовывайся без надобности. И погодь, с пустыми руками нехорошо, яблок возьми, – Степан нашел в телеге старую газе ту, свернул кулек, набросал в него яблок и протянул Яшке.

Яшка поблагодарил и, прижимая к груди яблоки, помчался в сторону Дворянского переезда, пересек пути и выскочил на Варшавскую, нос к носу столкнувшись с марширующей прямо ему навстречу колонной немецких солдат. Опустив голову, с колотящимся от страха сердцем, пробежал мимо. Никто не обратил на него внимания, и Яшка немного успокоился, даже перешел на шаг, но, дойдя до Мирной, откуда до Либавской было уже рукой подать, снова побежал. Ему не терпелось скорей добраться до дому. Он представлял, как все обрадуются ему и как удивятся, узнав, что он, как взрослый, сам приехал и нашел дорогу домой. Его распирала гордость за себя, ведь он столько пережил. Конечно, все очень расстроятся, когда узнают, что всех убили – и Йосю, и Ривку, и Беньку с Зямкой, и всех-всех-всех в Силене, – но зато как обрадуются, когда он им расскажет, как он спасся и убежал. А как будут ему завидовать Пашка с Юзькой и Левка, когда узнают, что с ним приключилось…

Уже на Либавской, сам не зная, почему, Яшка вдруг остановился. В душу медленно заползала какая-то смутная тревога. Он еще не до конца осознал, что произошло, но комок уже подступил к горлу, мелко задрожал подбородок и на глаза навернулись слезы. Медленно подойдя к дому, сквозь пелену, застилающую глаза, он увидел плотно закрытые ставни и забитые крест-накрест досками ворота. На запертой калитке был приклеен лист бумаги, на котором было что-то написано по-немецки, но немецкого Яшка не знал.