Читать книгу Желтый Эскадроль - Александр Галиев - Страница 6

23 мая 1821 года. 10 часов утра

Я прибыл в гляд. Никогда не любил долго ездить на поездах. Даже в первом классе с отдельным купе, другое дело – быстрый самолет. Но авиация действовала только в северо-западном районе и вокруг важнейших военных заводов: аэропорты были только там. Уже лет тридцать все говорили о необходимости развития инфраструктуры центра и даже дальнего востока перед сибирскими пустынями, но на разговорах все заканчивалось. Фронт убежал слишком далеко, и подвоз из богатого центра продовольствия и ресурсов замедлялся. И при этом никто не думал развивать центральные губернии, строить там аэропорты и увеличивать количество железных дорог. Весь Эскадроль сосредоточился за полторы тысячи верст от Централиса, сосредоточился на линии фронта. Центр сам собой занимался.

А что до меня – я прибыл в гляд.

Гедонис не обещал для меня разрешения всех вопросов, а был лишь источником раздражения на центральное командование и «всемогущее» глядовское отделение Фонда. Однако я до последнего был уверен, что приватный разговор с Генерал-Губернатором сдвинет этот вопрос с места. Он должен был оставить Централис мне.

Я вышел из поезда на многолюдный перрон. Но не я успел насладиться атмосферой чужого города, как ко мне пошли два офицера рядовой внешности.

– Добрый день, господин генерал! – они козырнули.

– Добрый, господа.

– Господин Генерал-Губернатор Ювелиров осведомлен о вашем прибытии и ваших намерениях его посетить.

– О, как лестно с его стороны приветствовать старых знакомых. Но не поверю, что вас прислали лишь поздороваться, – я медленно двинулся в сторону выхода. Офицеры пошли за мной.

– Генерал-Губернатор назначил время встречи, но не ранее, чем через три дня.

Мне понравилось. Я не удивился.

Офицеры сказали и о том, что никакими средствами встречу нельзя ускорить, потому что Ювелиров сейчас очень занят проблемами военных поставок на фронт и спит по три часа в день, не имея никакой возможности для внешних встреч. Видя по моему лицу, как я доволен таким поворотом событий, они даже начали взывать к «таким свойственным каждому эскадрольцу чувствам милитаризма», намекая на то, что моя спешка со встречей может повредить целому фронту. Мол, один генерал менее важен, чем успех всей войны. Они еще многое мне сказали, но я их не слушал, окончательно убедившись, что у Ювелирова с Фондом есть какая-то связь против меня. Я смог отвязаться от них и быстро затеряться в большой вокзальной толпе. Думаю, эти офицеры были даже рады тому, что я сбежал. Безусловно, они хотели от меня более органичной и мягкой реакции, неких примирительных слов, но и побег их не разочаровал.

Побродив немного по ближайшей местности, я убедился, что офицеры ушли. Я успел налюбоваться на прекрасный штамповочный ландшафт местности вокруг вокзала – чувство было такое, будто Централис я не покидал, на окраине гляда все было таким же, как и там. Черные монолитные военные здания, бежевые, светло-желтые здания гражданские, тоже с намеком на военщину, буйное разнообразие маленьких частных заведений. Было скучно. Я побывал во множестве городов Эскадроля. Любое яркое оригинальное пятно рано или поздно обрастало мелочным частным безвкусием или военными монолитами. Но единственным не просто ярким, но сверкающим пятном была главная глядовская улица.

Пробежавшись глазами по ближайшим вывескам, я быстро нашел гостиницу и вошел внутрь.

– Номер, пожалуйста, – сказал я сходу.

– Добрый день! Вы бронировали?

– Нет.

– А какой номер желаете?

– Любой. Какой не жалко.

– В таком случае выберите номерок наугад, – на стойку передо мной выложили несколько маленьких табличек. Я выбрал. Оказался номер 59.

Я отсыпал маленьких золотых монеток и поблагодарил. На стойке лежали газеты. Пока мне оформляли номер, я успел заметить важный заголовок на титульном листе: «Индустриальный крах!» Заголовок меня взволновал. Я взял свою табличку, чтобы не забыть номер, и скорее пошел заселяться. Вещей со мной не было никаких.

Я подошел к двери с номером 59 и толкнул ее – открыто. Зашел, скинул сапоги, мундир и прыгнул на кровать. Скорее, скорее узнать, что же в газете!

«Крупнейшая машиностроительная фабрика была разрушена в ходе подавления восстания сбоистов. Фабрика была оперативно передана Фонду для наискорейшего восстановления. Сбоисты из «Зеленого движения» были уничтожены. Военная машина, построенная на этой фабрике, называется хорошим средством возвращения территорий».

Маленькая статья. Никого не обвиняли, не было никаких точных данных. За звонким заголовком ничего не скрывалось. Значит, волноваться было не о чем.

Я бросил газету на пол и полежал несколько минут, глядя в потолок. Голова была пустой. Я не устал. Пора было отправляться на встречу, которая была назначена уже давно, но могла воплотиться только сейчас.

Через десять минут я зашел в модный милитаризированный культурно-художественный центр гляда «Элизиум». Он стоял неподалеку от вокзала. «Элизиум» был открыт самим Императором и назывался на старом языке вымершей расы. Император почему-то любил давать названия на мертвых языках, примерно по тому же принципу он назвал гляд. «Элизиум» снаружи напоминал груду серебряных блестящих камней, фигуру крайне непропорциональную и ломаную; все его стены были покрыты стеклом. Центр, несомненно, тоже отличался от типичного вида наших городов, но тем, что всех тошнило от одного взгляда на «Элизиум». Внутри меня встречал приличных размеров гостевой зал, который отличался чистейшим белым цветом и фонтаном лучей света, что рассекали стекла, которыми было облицовано здание.

Я подошел к стойке администратора, множество которых было расставлено в огромном зале, и обратился к стоящей там девушке в форме подпоручика:

– На каком этаже будет проходить презентация новых работ художника Емельяна Кудесникова? – произнес я и оценивающе осмотрел девушку. Наверняка многие бы сказали, что она красива, но я ничего примечательного в ней не увидел.

– На третьем этаже, господин генерал-майор! – девушка вытянулась, увидев мои погоны. Но улыбка на ее лице была типичной улыбкой для администраторов ее рода – слишком переигранная и раздражающая, механическая.

– Благодарю, – спокойно ответил я.

– Начало через сорок минут, вы прибыли как раз вовремя. Позвольте мне вам все показать!

– Прошу простить великодушно, я жду свою спутницу. Она скоро придет, вот нам двоим все и покажете, – я привычно улыбнулся одной стороной лица, наклонив голову. – Хотя нет, даже этого не стоит делать.

Девушку, видимо, эти слова расстроили, от нее не укрылась и моя усмешка.

– Позвольте хотя бы расс…

– О нет, я, пожалуй, пройдусь по залу. Тут так много картин и назидательных надписей. Ведь не зря вы их вешали?

– О, их не я вешала… Как вам угодно, – девушка сникла еще сильнее.

– Не волнуйтесь, мы вернемся именно к вашей стойке, – девушка вновь подняла голову, – но учтите: будете вести себя так мерзко, господин подпоручик, – предадите Эскадру. Солдату Воинства не подобает пресмыкаться ни перед кем. Но в вас есть и хорошее – ваша улыбка. Враг, которому вы вспорете живот, должен видеть перед смертью вашу красивую механическую улыбку. Ожидайте, – я махнул рукой и отправился бродить по залу, не узнав ответа подпоручика.

Я подошел к первому портрету от входа. Судя по надписи, это был Император Михаил Второй в мундире вице-адмирала. Он подбоченился рукой с адмиральским жезлом (всегда не любил эти палки) и тревожно смотрел куда-то вдаль, за грани портрета. Весь корпус его тела был вытянут в сторону его взгляда. Под ним было написано витиеватым подчерком часто встречаемое изречение из диалога с каким-то генералом, по совместительству, кажется, другом Императора. «Знаешь, доктрина ромейских царей – вещь основополагающая. Хватило одной мельчайшей мысли, не подкрепленной ничем, кроме жажды крови самой Ромеи, чтобы показать, что доктрина верна. Вот и жажда пришла к нам вместе с доктриной. Ко всем нам». До сих пор не ясно, зачем Император врал близкому другу об истинной цели доктрины. Но мы и не узнаем, Михаил Второй, как говорят, был слишком хитер. Впрочем, никому даже дела нет до того, как выглядел предок нынешнего Императора и про то, были ли вообще какие-то предки. Император есть сейчас, а остальное мелочи.

Далее был изображен Карканский. Генерал с чудовищным нравом, но удивительными боевыми талантами и познаниями в стратегии. Победы при Смольне и Вильне над Ликонией, а также при Луцке над Волынем, что немного западнее павших ромейских земель, возвели Карканского до небес, а он на этих небесах вырезал все население княжества Волынь за 18 месяцев. Расти было уже некуда, но он и не хотел, ибо был уже стар. По слухам, умер своей смертью лет пять назад, работая в Военной Администрации. Посидел спокойно за столом, и хорошо.

Картина отражала характер Карканского – темный фон с бурей и буро-черным небом. Генерал смотрел вдаль, хмуро сдвинув брови, его левая рука покоилась на карте, правая символично показывает кулак кому-то за гранью картины.

«От крови солдат пьянеет. Несется вперед с горящими глазами, весь раненный и вообще мертвый. Добежит до вражеской крепости, всех убьет, знамя водрузит и подумает: «Так ведь я умер на том холме. Точно! Мне же в сердце пуля влетела!» Посмотрит – из груди кровь хлещет. Крикнет: «Слава Эскадре!» да помрет».

Символично, конечно, но можно иронически вставить другую фразу Карканского: «Наши солдаты не заканчиваются».

Третьим был некий господин в строгом сером костюме. Он сидел на краю мягкого кресла. Высокий и тощий, с небольшой залысиной и впалыми глазами. Человек выглядел отчаянным и глядел с холста будто бы со слабой надеждой. Он глядел на меня так, будто только я один смогу выполнить его просьбу. Я никогда его раньше не видел, а потому он заинтересовал меня несколько больше. Его левая рука поддерживала голову, упираясь локтем в колено, а указательным пальцем правой руки изображенный просил тишины, прислонив его к губам. Рядом с портретом стояло очень много народа, благо он был подвешен довольно высоко и посетители «Элизиума» хорошо видели этого господина. Серая металлическая стена позади оттеняла сиренево-голубой тоскливый фон портрета, но рядом с ним было явно как-то неуютно. Я прошел сквозь толпу, плавно лавируя и толкая упорно стоящих, и оказался рядом с картиной.

«Реон Первый Ромейский», – прочитал я надпись.

Кажется, я не сразу сообразил, что стою недвижимо, вытаращив глаза, как и вся толпа. Страх! Ужас! Бездна! Ромейский царь! Я рассмеялся, сразу выводя из транса всех окружающих, которые неодобрительно на меня покосились. Но мой смех был нервным и больным, словно мне дали по зубам и я смеялся от боли. Я начал медленно отходить спиной от картины, мучительно глядя на тоскливое выражение Реона. Под ним не было цитаты, но она не была нужна: картина все лаконично высказывала. Хотя ромейских царей не каждый день увидишь. Но тут я на кого-то наткнулся. Этот кто-то остановил мое храброе отступление.

Я обернулся.

– Что, Искандар, боитесь давно умерших? – Елисса смотрела на меня, мило улыбаясь, без тени сарказма.

– Но вы же знаете, кто это, сударыня моя! – произнес я, сразу забывая про Реона.

– Знаю. Давно умерший, – она улыбнулась шире. – Я не виновата в том, что не знаю поучительных басен, которые вам в штабе рассказывают. Поэтому для меня великий и ужасный, – Елисса кивнула головой на картину, – Реон Ромейский, гордый ромейский царь, ничего не значит.

– Вам и хорошо, Елисса, что вы не знаете правды про нашего дорогого Реона.

– Я и не хочу. Простите, что опоздала. Мы договаривались за сорок минут встретиться, я помню, но…

– Не стоит. В конце концов, где это видано, чтобы вы не опаздывали? Лишь сами всегда думаете, что я опоздаю, а в итоге я брожу вокруг нашего места по полчаса. Но не думайте, я лишь ностальгирую, – я хитро поводил взглядом по потолку над ее головой.

– Да когда такое было последний раз, Искандар? Почти год прошел с того раза.

– Потому что мы не виделись этот «почти год». А точнее, восемь месяцев, – сказал я, а она отвела глаза.

За восемь месяцев Елисса совсем не изменилась, но это было несомненным плюсом, потому что любое изменение идеала может быть лишь отклонением. На ней был черный плащ, весь облепленный белыми волосами.

– Кошки – друзья человечеству, – я убрал с ее воротника пару волос.

– О чем вы? А, плащ, – она немного смутилась, – на нем просто кошка спала, а я не успела почистить.

– Ничего, мне будет чем сегодня заняться, – я засмеялся.

– Будто, герр генерал, вам не нравятся работы Кудесникова, – она пыталась меня укорять, но сама светилась и улыбалась.

– Ох, какая грубость обращаться словом «герр» в высшем обществе.

– Император так любит.

– Это его причуды, нам не стоит повторять то, что почти органически запрещено.

– Запретов в Эскадроле не существует, – отрезала она.

– Ладно, мы друг друга поняли. Как вы здесь живете? Впрочем, сами знаете, терпеть не могу вопросы типа «Как дела?» Просто знайте, что я, вероятно, даже рад вас видеть.

– Иногда мне кажется, что вы такими фразами хотите меня оскорбить.

– Что вы, совсем нет.

– Да, я понимаю, что не хотите, уже привыкла… И у меня… все замечательно. Да, все замечательно, Искандар. И я тоже рада вас видеть. Да, ваша, эм, просьба выполнена. И я знаю, что вы пришли выяснить конкретное дело, а не спрашивать, как у меня дела, – Елисса помрачнела.

– Не волнуйтесь, я пытаюсь заботиться о каждом члене танского общества. По мере моих возможностей и их нужд. А вы – самый особенный член общества. И вы знаете, что заботиться о вашем благе – цель всей моей жизни, – иногда стоит превысить в речи допустимую норму пафоса, чтобы речь становилась похожей на саркастическую. Однако до конца никогда не ясно, насколько искренне такая речь произносится. Ради шутки ли, ради обиды ли?

– Вот видите, вы ставите все в систему, делаете из всего анкету с галочками «позаботился», «еще не позаботился». А люди не галочки, Искандар.

– Есть много людей-галочек, Елисса. Но это явно не вы, друг мой, – я неожиданно для себя искренне улыбнулся, наполнившись теплотой.

– Будем надеяться, – на этот раз Елисса улыбнулась, как я. Половиной лица. Интересные метаморфозы. – Но все же я недовольна. Вы прекрасно знаете, что я не люблю картины Кудесникова и архитектуру «Элизиума», и вы все равно меня сюда позвали.

– Зато люблю я, Елисса. Берите мое царство и мою корону, что может быть дороже для мира?

Я не успел увидеть ее реакцию, ибо направился к стойке.

– Еще раз здравствуйте, господин генерал! Здравствуйте и вам! – девушка-администратор обратилась к нам, когда мы подошли. Он выглядела более спокойно и уверенно, хотя улыбка не покинула ее лицо.

– Еще раз добрый день, да, – ответил я, пока доставал из кармана мундира два билета, – вот, прошу.

Администратор посмотрела на билеты и поставила на них печать.

– Все верно, благодарю, – протянула билеты мне, – требуется сопровождение?

– Никак нет, господин подпоручик. Отбой, – произнес я и уже отошел на некоторое расстояние, но остановился и обернулся. – На этот раз я доволен вами. Помните, что нужно от вас Эскадролю. Всего доброго.

– Премного благодарна, господин генерал! – девушка козырнула.

– Чем вы довольны? Вы с ней знакомы? – недоуменно спросила Елисса.

– Позже расскажу, в этой истории нет ничего интересного.

Мы сели в зале и ждали презентации. До начала показа работ Кудесникова было минут пять. После я планировал переговорить с художником лично, был у меня именно к нему один заказ. Зал представлял собой поднимающиеся ряды кресел из синего бархата, внизу – сцена с проектором. Вокруг было темно и тихо, слышался лишь шепот ожидающих людей.

– Знаете, Елисса, Флор усиленно жалуется на разрушение танского общества. Оно и понятно, мы с вами уже давно не живем на земле обетованной, а остальные сильно растеклись по центральным губерниям. Но разве это препятствие для собрания? Как вы думаете?

– Мы же все на вас работаем, какой разрыв связей, Искандар? – возмущалась Елисса. – Это должно лишь укрепить связи. К тому же Флор звонил мне позавчера, он сказал, что вы дали согласие на новое собрание общества всем составом. Да, я думаю, что это возможно.

– Я связывался с остальными только через Флора. Я не видел никого уже много лет, а вас я вижу пару раз за год, заезжая в гляд. Если смотреть на ситуацию откровенно, какой смысл сейчас в танском обществе? Дружеские посиделки под дубом? Ностальгия по лучшим временам? Реинкарнация и возрождение некогда великой силы? Чушь. Если руководствоваться только этими мотивами, то на едином собрании все и окончится. Наши милые друзья просто не сольются вновь без хорошей причины и повода, нам уже не по шестнадцать лет.

– Странно. Флор сказал, что вы более позитивно настроены. Пусть мы и говорили всего минуту.

– Быть может, я действительно настроен сомнительно. Еще несколько дней назад я был в восторге от мысли о новом собрании. Пока утомительно ехал в поезде, эта мысль показалась мне наивной глупостью. Какая польза от встречи?

– Польза есть, но… понятие это глупое. Мы не должны думать о пользе, она обычно приходит сама. Встреча должна как минимум принести радость. Вот и все.

– Ох, радость… Мы все делаем ради радости. Пользуемся любой возможностью, ожидая радости, а потом…

– Вы опять про свою старую историю? Да. Вы приехали в Гедонис, поступили в Военную Академию, потому что у вас была возможность. У вас больше не было ничего. Вам не понравилось здесь учиться, но вам нравится то, что вы имеете сейчас. Думаете, зря поступали в Академию?

– И действительно. Не зря. Но вы не жаловались ни в Академии Художеств, ни в Культурно-Историческом Обществе не жалуетесь. У меня несколько противней.

– Дружеское единение, Искандар. Разве не естественно такое устремление? Особенно для вас?

– Конечно, естественно. Ладно, Елисса вы моя свет Михайловна, вы меня убедили. Просто не буду об этом думать.

– Вам наверняка стыдно встречаться с людьми, которых вы не видели десять лет?

– Возможно.

– Кстати, Флор не сказал даты собрания, – сказала Елисса тихим голосом, – и я даже не знаю, зачем вы приехали и когда вы уезжаете.

– Уезжаю недели через две. А приехал переговорить с Ген-Губом. Не бойтесь, Елисса, мы с вами хоть каждый день будем видеться. А потом я заберу вас, и мы поедем домой. Соберемся нерушимым братским обществом…

– Как раньше не будет, – в глазах Елиссы зажглись черные костры.

– Конечно, не будет, – я наклонился к ней, – будет лучше. А теперь…

– А теперь? – она сказала тихо, будто ждала чего-то.

– А теперь… – я наклонился к ней.

– Да? – еще тише.

– Можно мне документы, которые вы должны были принести?

– Ах, да, сейчас! – она засмеялась и засуетилась, открывая сумку.

Засмеялся и я. Ситуация должна быть приятной до конца.

Елисса достала пару листиков, завернутых в файл.

– Это все?

– Я больше не нашла. Вряд ли вам интересна культура, простите.

Я пробежал глазами по листику. Интересно.

– Давно видели Флора? – я убрал файл и должен был как-то продолжать разговор.

– Года три не видела, честно говоря. Он и сам не очень стремится к встрече. Был ведь недавно у нас в Гедонисе и даже не позвонил.

– С возрастом он становится более раздражительным. Каждая поездка в Гедонис его сильно расстраивает и выматывает, сами знаете, он терпеть не может гляда. Хотя разве у него есть здесь фабрики? Не знаю. И зачем же он сюда ездит?

Елисса пожала плечами.

– В любом случае Флору очень сильно претит общественность. Гляд его выводит из себя, он безразличен к общественной деятельности, а здесь занимаются только этим. Ну и прогулками по улице.

– Я его знаю и понимаю, но думаю, что здесь есть иные причины, – ответила Елисса.

Я прекрасно осознавал, что Флор просто ревнует меня к Елиссе, но, конечно, вслух я этого не высказал.

– Флор прост и откровенен. Всегда знаешь, как он поступит и как отреагирует, всегда можно предугадать его действия. Ему на все плевать. Ему даже лень задумываться о жизни, мое влияние на него почти закончилось. Да, раньше мы, что называется, творили друг друга, полностью знали все наши сокровенные мысли и имели одни интересы. Флор еще с юного возраста приучился всегда вставать на мою сторону в спорах, ибо ни один предмет ему не был интересен, а моя сторона всегда приносила дивиденды. За это я его и люблю. А вы не Флор.

– Надо же, – усмехнулась Елисса.

– Вас сложнее разгадать, сложнее и интереснее. Ваш мир закрыт, и ключа к нему нет. А я не такой искусный взломщик, как можно думать, я вскрываю двери лишь тяжелой артиллерией. Тонкий, чувственный, таинственный и атмосферный мир скрывается за вашими глазами уже многие годы. Он не исчерпан, он не разгадан. Он притягателен и изящен. Вы не Флор, Елисса, – кажется, ей нравилось, что я говорил.

Она не успела ответить. Экран загорелся белым светом, и на сцену вышел человек в смокинге.

– Дамы и господа, – начал он возвышенным тоном, – сейчас перед вами предстанет знаменитый художник Емельян Андреевич Кудесников. Все мы знаем его вклад не только в развитие эскадрольского искусства, но и в развитие эскадрольского фронта. Просим вас не реагировать слишком бурно на внешность почтенного художника и не вызывать у него раздражения. Мы начинаем.

На сцену вышел сам Кудесников. Мы сидели довольно далеко от сцены, и его лицо сложно было разглядеть, а вот экран смотрелся хорошо. Кудесников, как и многие, воевал в Ликонии. Мало кого интересуют подробности того боя, все лишь знают, что там ему оторвало нижнюю половину лица, вследствие чего он потерял возможность говорить и питался через трубочку. Сознание и руки художник сохранил в полном порядке и обычно общался надписями в тетради.

Его показы были частым явлением в Эскадроле. Показ в «Элизиуме» был моим четвертым посещением официальной выставки Кудесникова. Если я выбирал одного представителя искусства, то был верен ему до конца при бесконечном разнообразии других талантливых людей. Этот показ был в первую очередь предаукционным действием. Покупатели картин должны были заранее увидеть работы на экране, чтобы знать, стоит ли их потом купить.

«Картина первая, – гласила надпись на экране, – «Братья».

Разумеется, зал был полон лишь на четверть, ибо даже суровая ироничная культура наших людей иногда не справлялась с картинами старого доброго творца. От них временами тошнило больше, чем от архитектуры «Элизиума».

На экране возникли две большие уродливые головы. Головы животных, гуся и оленя. Голова оленя была отделена от туловища и наполовину освежевана, ниже глаз белел крепкий длинный череп. Кожа и грубая шкура местами клочьями свисали с оленьей головы. Взгляд у животного был, однако, живой и блестящий, даже вразумительный, похожий на взгляд человека. Глаз было не два – несколько десятков, раскиданных произвольно по всей уцелевшей голове. Справа от оленя на картине помещался гусь. У него уже была шея, а взгляд его остыл, застекленел и заплыл голубым гноем. Глаз также было много, но еще больше было ртов, они росли друг из друга в его пасти, оказавшейся больше головы соседнего оленя. Из пасти жирным мясным потоком струились языки и торчали ровные мелкие зубы. Обе головы заплыли желтой жидкостью, которая сочилась из пор и отверстий зверей. Я решил, что эта жидкость являлась жиром.

Елисса напряглась, поджала губы и покрепче взялась за подлокотники. Я не понимал смысла «Братьев», но желание купить эту картину всплыло мгновенно. Конечно, я ее не купил. То было лишь сиюминутное восхищение красочным образом. Елисса точно могла рассказывать о картине, ее жанре и смысле столько, что хватило бы на приличный том. Причем рассказывать не хуже художника. Но я не стал ее спрашивать, увидев ее напряженное лицо. Показ шел дальше.

Второй картиной была уже знакомая мне работа. «Рука хочет Солнца» возилась по Эскадре уже второй раз, но почему-то ее никто не покупал. Насчет эстетизма этой картины у меня не было сомнений, «Рука…» казалась мне воплощением идеала. Как в плане написания, так и в плане сюжета. Чего еще можно желать абстрактной руке, чем не нашего чудесного органического Солнышка?

Из зала уже начали выходить люди. Глупые люди, которые будто не знали, на что пришли. Кудесников расхаживал перед экраном, склонив голову и заложив руки за спину. Я знал, художнику нет дела до отдельных личностей, он жаждет не увидеть реакцию большинства, а продать картины меньшинству.

Внизу холста лежал человек в обычной одежде. Кажется, рабочий. Серая рубашка, холщовые штаны. Он лежал на животе без движения в статичной, казалось, неудобной позе. Быть может, он был мертвым, может, спал, это не важно. А его рука, правая рука, жила своей жизнью. Изогнувшись под невозможным углом, так, что торчала сломанная кость, рука тянулась к органическому Солнцу. Безличное тело человека лежало, скучало и не реагировало ни на что. Рука тянулась и тянулась к органическому Солнцу, желала достать его своими пальцами. От близости органического Солнца кожа начала таять и стекать по пальцам, за кожей поджаривалось мясо. Указательный палец вообще представлял собой голую кость. Это ли не красота? Человек, лежащий статичным мешком картошки, рука, желающая того, что ее убивает, вечное органическое Солнце, которое вообще никак не связано с этим человеком и его рукой… Идиллия. Особенно если учитывать, что золотая звезда занимала почти все пространство картины. Было бы оно действительно таким большим…

Из зала вышло еще человек пять, Елисса уже демонстративно отвернулась и закрыла глаза. Я был рад, я был доволен. Сколько еще оставалось картин? Думаю, несколько десятков. А все-таки нужно бы было уйти пораньше, а то бы я довел своего спутника до самоотречения.

Ага, третья картина.

– Дамы и господа, самое последнее творение нашего мастера! – произнес человек в смокинге дребезжащим голосом и начал поправлять «бабочку». Он явно волновался от ухода людей, не привыкнув к такого рода показам. Кудесников угрюмо ходил позади него и смотрел в пол, «смокинг» то и дело на него оглядывался. Совсем недавно работает, дилетант. – Картина под рабочим названием «Создатели». В соображениях безопасности настоящее название произведения будет озвучено только для покупателя на предстоящем аукционе.

На экране и появились «создатели», думаю, мало кто понимал, о ком речь. Черные веселые тени людей, пляшущие в хороводе вокруг костра. Не сказал бы, что от картины исходила мрачная атмосфера, которую наверняка хотел передать Кудесников. Да, она почти вся была черной, костер в ночи смотрелся угрожающе, тени совершали порой ужасающие пируэты в воздухе, подпрыгивали и противно кривлялись, но страшного в картине ничего не было. Чувствовалось даже нечто обреченное и грустное, но в тот же момент нежное и доброе. У теней не было ничего, кроме их костра. Я даже заскучал от этой картины. На показ каждой уходило минуты по три.

Но, думаю, эскадрольцы любили свои сказки, купить «Создателей» пожелает множество людей.

Перед показом четвертой картины я вырубился. Вырубился так же, как перед фабрикой два дня назад, неожиданно для себя и своего спутника. Беспокоила ли меня впоследствии тенденция терять сознание так часто? Разумеется, нет, я и не вспоминал никогда об этих случаях.

Очнулся я через какое-то время, как оказалось, за кулисами. Елисса насмерть перепугалась, но врачей вызывать не стала, чему я был очень рад. Скорее всего, прошел уже не один час, и все это время я лежал на кушетке художника. Сам Кудесников тихо и самозабвенно сидел рядом, а Елисса сходила с ума от моего состояния и лица Кудесникова, которое немного виднелось из-за его многочисленных повязок.

– Доброе утро, – проговорил я, приподнимаясь с кушетки, как ни в чем не бывало, – как мне кажется, показ уже окончился. Очень жаль, очень жаль.

– Искандар! Наконец-то вы очнулись! Замечательно! – Елисса для чего-то подбежала ко мне, но я остановил ее рукой и быстро встал.

Она действительно выглядела взволнованно, и, возможно, у нее даже тряслось лицо. Как занимательно! Кудесников сидел рядом, обхватив руками спинку стула, и спокойно наблюдал за мной.

– Чего замечательного или удивительного в том, что я очнулся? В смерти столько же красоты, что и в жизни. Поэтому со мной любой результат был бы равноценен.

Кудесников медленно покачал головой.

– С вами хотя бы все в порядке? Ничего не болит?

– Это тело ничего не чувствует, в том числе собственную боль.

– Да что вы такое говорите! А если бы вы тут умерли, что бы я делала?

– Раз не позвали врачей, значит, вы подобного результата не боялись.

– Емельян Андреевич убедительно попросил никого не вызывать. Он утверждал, что вы сами очнетесь. Знали бы вы, сколько добрых людей сразу захотело вам помочь, отнести вас за сцену…

– Да, люблю этих добрых людей. После того, как меня отнесли за кулисы, добрые люди спокойно сели по своим местам и продолжили смотреть презентацию, сразу забыв обо мне. В этом больше красоты, чем в жизни и смерти, Елисса. От этого мы и вечны, – я энергично кивал себе, произнося это.

Кудесников же закивал мне в такт, чем сумел меня почти взбесить.

– И чем вы тут занимались несколько часов? Или сколько?

– Меньше часа. Я пыталась смотреть картины… Оказывается, все холсты с работами спокойно лежат за сценой. И аукцион будет проходить здесь же. Странно, что находятся люди, готовые покупать эти работы.

– Находятся и достаточно. И, кстати, что же вы ждали меня? Господин Кудесников утверждал, что я просто очнусь, а у вас не нашлось других дел, кроме как ждать восстания будущего трупа? Простите, Елисса, друг мой, но вам пора. Не хочу, чтобы вы меня видели в таком, еще туманном состоянии. Это зрелище не для ваших милых глаз.

– Что? Вы выгоняете меня? После того как я волновалась и ждала, когда вы очнетесь!

– Да, вероятно, так.

– Ладно, – бросила она так, будто я ее не оскорбил, затем быстро встала и колкими стучащими шагами ушла прочь.

Я сознавал, как она напрягает стройные икры и сжимает кулаки в наивной обиде. Глупые люди. Люди, люди, торт на блюде. Каннибализм какой-то.

Кудесников протянул мне тетрадь. «Зря вы так, Искандар. Милая девушка», – гласила надпись.

– Ах, господин Кудесников, опять вы будто меня не знаете. Приветствую! – я протянул художнику руку и напрямую на него уставился.

Высокая тощая фигура, угловатые плечи и скулы, сведенные вместе колени, тяжелый взгляд. Настолько тяжелый, что ему приходилось принимать усилия для того, чтобы держать его на мне, а не уронить на пол. Лицо ниже носа обвязано различными тряпками и бинтами, из-под которых местами текут маленькие красные капельки. А местами из-под белых тряпок выглядывает целое и голое мяско. Захотелось сорвать неаккуратные повязки и насладиться этим видом до конца, но я сдержался.

Кудесников сжал мне руку. Мне показалось, что я вложил ее в пасть акулы.

«Как вам Создатели?» – гласила следующая надпись.

– Довольно хороши, учитывая их смысл. Но вам не кажется, что в них нет ни аллегории, ни метафоры, ни метонимии? Вы написали создателей почти в прямом смысле. Впрочем, у картины найдутся и другие покупатели. Я хотел бы заказать у вас другую работу. Думал, что попаду за кулисы после показа. Впрочем, показ закончился, и я за кулисами. Все произошло, как я хотел, верно?

Наверняка Кудесников бы улыбнулся, если бы у него был рот. Но сейчас он лишь утвердительно покачал головой. А потом кивнул на меня, вероятно, спрашивая, какую работу я от него хочу.