Читать книгу Геростратова слава, или Занимательный бюрократизм - Александр Гиневский - Страница 6

Здравствуй, Танюшка, дорогая подруженька босоногого детства. Долго не могла решиться. И вот надумала, пишу тебе письмо. Пишу, хоть и боязно, что станешь смеяться надо мной. А вдруг поймёшь меня? Вдруг не осудишь и смеяться не станешь? Может, даже присоветуешь как мне быть. А уж я-то была бы тебе век благодарная. Ты мою мамашу знаешь, не ей же писать… На тебя одна надежда. Эх, Танюша, далёкий родной человек!

Веришь ли, познакомилась и я наконец. Не спрашивай, где, когда, как… И сама толком не помню, до сих пор всё как в тумане. Парень ничего. И с виду, и так. Росточком повыше меня будет. Зовут Валерой. Выглядит молодо, хоть армию давно отслужил. Был он там танкистом. Серьёзный такой. Не шибко говорливый, но родом городской. Сам чуть конопатенький. Усики у него. Рыженькие. Топорщатся так, видать, колючие. Мы ещё, честно тебе скажу, не целовались. Ох, не о том я… Четыре года в городе живу, а всё дурёха дурёхой. Пишу тебе о нём, а сердце бух-бух. Ровно на выпускных экзаменах в ПТУ.

В общем, Танюшка, предлагает он мне руку и сердце. Словом, берёт в жены, а я боюсь. Не веришь? Честное слово! Ведь дурёха, правда?

Я вот всё присматриваюсь к нему и вижу – странный он какой-то. Вот придёт к нам в общежитие. Войдёт в комнату, со всеми вежливо так поздоровается. Девчонки, конечно, засобираются, а он: «Сидите, девочки. Вот когда мы с ней распишемся, вот тогда попрошу всех оставлять нас наедине. А пока занимайтесь своими делами, вы нас не стесняете». Представляешь? Сидит молча. На меня с улыбкой смотрит. Глаза у него ласковые становятся. И тоже – рыженькие, ровно спелый крыжовник. Вдруг нагнётся, пощупает своей волосатой ручищей подушку на моей кровати. Глаза зажмурит, носом потянет, говорит: «Девичеством пахнет…» И громко так. И серьёзно так. Все слышат. Вроде чего такого сказал, а мне стыдно. Хоть провалиться… Так и вспыхну. Краснеть всё никак не отучусь.

А парень, Танюшка, вроде ничего. Знаешь, не пьёт, не курит. Представляешь? И на фабрике мне все уши прожужжали. Мол, такого днём с огнём поискать в наше-то время. Радоваться бы, а у меня на душе кошки скребут. Не иначе как я и вправду дурёха, своего счастья не понимаю.

Не подумай, что с рождения он такой положительный. Он раньше и пил, и курил. Молодой, говорит, был, глупый. Но, говорит, изжил из себя эти человеческие недостатки. Прямо, говорит, калёным железом вытравил. Ещё в армии. Рассказывал, был он сержантом, младшим командиром. Как поймает курящего солдата в строю, наказывает по-особому. Построит подчинённых, перед тем как им спать ложиться. Всем в руки по лопате и – шагом марш в лес. А до леса, почитай, километра три будет. Тот окурок закапывать. По-ихнему – «хоронить». Закопают окурок в глубокую яму и обратно в казарму. Да ещё с песней. Это-то когда спать давно пора… Говорил, сам он и бросил-то курить, чтобы, значит, с курильщиками бороться «на полных моральных основаниях». Так говорил он. Странно, правда?

И не пьёт тоже. Представляешь? А ведь работает в автопарке слесарем. Как он там среди шоферов крутится, ума не приложу. И, между прочим, на хорошем счету у начальства. Говорит: «Меня начальство уважает. Бывает и побаивается. Так что, кто как, а я, – говорит, – себе светлое будущее построю». Представляешь?

Иной раз проходим мимо пивного ларька. Ну, стоят мужчины, пиво пьют. Пройди себе мимо, не водку же хлещут. И ведут себя смирно. Так нет. Как посмотрит на них, желваки на скулах нальются, губы побелеют. Говорит: «Скоты, так и дал бы по кружке кулаком, чтоб в глотке застряла, а зубы в крошево…»

Прямо страшно на него смотреть в такую минуту. Глаза стеклянные делаются, и сам вроде сатанеет. Видишь какой? Вот что делать, а? Ведь он всё пристает: распишемся да распишемся. А я боюсь. Говорю ему, мол, давай так сперва поживём, а там видно будет. А он всё на своём стоит. И ведь, надо сказать, особо не цепляется, особо рукам воли не даёт. Говорит: «Распишемся, тогда, – говорит, – держись. У меня пороха на десятерых…» Я от его таких слов краснею. По спине мурашки бегут. Страшно становится. И ведь вроде человек со всех сторон положительный. Прямо голова кругом. Вот что, подруженька, делать?

Да, забыла! Он же у меня и в институте учится. Заочно, на третьем курсе. Говорит: «Я далеко пойду. Меня никто не остановит. С дипломом-то кого надо за жабры я крепко возьму. Так что в слесарях засиживаться не намерен…» И верно, ведь далёко пойдёт, по нему видать.

Живёт он с матерью-старушкой. У них однокомнатная квартира. Если выйду замуж, мне от работы тоже жильё обещали. Я ведь, сама знаешь, тоже в передовиках хожу. Но вот не знаю: идти или не идти за него? Боязно чего-то. Вот ей-богу, был бы выпивохой немного. Всё легче было бы. Верно говорю, сразу бы пошла. Подумаешь, пьяница!.. Сейчас, сама знаешь, в каждом райцентре этих наркологических кабинетов, как грибов в нашем березничке по осени. Уговорила бы. Вместе пошли бы туда. Начал бы лечиться. Как все нормальные люди. Вышел бы человеком. Уж я бы помогла бы. А так – не знаю, что делать. Рассуди, подруженька, посоветуй. Ты ведь замужняя, с опытом. И меня знаешь вон с каких пор. Помнишь, в куклы играли? Господи, когда это было!..

Пиши, дорогая Танюша. Жду не дождусь твоего ответа, ведь жизнь решается. Ты уж про мою кручину никому пока, ладно?

Привет всем. Особенно бабе Мане.

Как ты там со своим Николахой, всё воюешь?

Танюш, отсеялись хоть? Или Томилинские пустоши опять ещё не вспаханы?

С городским приветом Вера Котомина.