Читать книгу Из варяг в греки. Исторический роман - Александр Гусаров - Страница 5

Поздним вечером Воислав, взяв с собою младшего сына, направился к древнему капищу. Там они встретились с Ярилко. Высокий старик с длинной седой бородой приветливо приобнял старого знакомого.

– Здраве буде, Воислав!

– Здравия и тебе, Ярилко! – отвечал вновь утвержденный тысяцкий на приветствие старого волхва.

– Слыхал, новый князь у нас объявилси?

– Была справа, – согласился Воислав. – Сегодни поутру на Вече Рюрика князем избирали. Супротив никого не было.

– Я-то не смог притить, – ответил старик и закашлялся, – прихворнул малость. Да нас, волхвов, усё мене слушают – усё сами ведают. Да и Святомир у Жданы ныне в почете. А вскорости, гляди, и новая вера наступит. В Суроже, кода жил, славны были времена, – старый волхв, продолжая, устремил свой взгляд поверх головы Воислава в сторону реки. – С князем Буревоем древни земли тады русские вои возвернули от града Корсуни24 до града Корчева25 и град Сурож26. Владения внове стали от моря Варяжского до моря Русского. От полудня до полуночи. От восхода до заката. И венды, што возле готов обитали, коих долго ждали, тода явилися на поддержку. Славяне усе заново сплотились. Ну, лады, – оборвал он разговор, но взглянув на Воислава и, видя его заинтересованность, вернулся к прежней теме. – Так тады и посадил воев своих Буревой на ладьи и повел на Цареград. Многи сотни и сотни ладей шло. Ты малой тода в походе был.

Воспоминания перенесли старого волхва вместе с автором этой книги во времена прежних побед.

…Молодой византийский император Михаил III в те годы был полновластным хозяином империи. Три года прошло, как он по совету дяди заточил регентшу – свою собственную мать, своенравную и властолюбивую Феодору, в монастырь. Михаил вот уже несколько месяцев с войском усмирял сарацинов27 в Малой Азии. Из воспоминаний о Феодоре он больше помнил не материнские ласки, а ненавистного ему логофета Феоктиста – хитрого и ловкого приближенного, от её и его имени, управлявшего гражданскими делами империи и проявлявшего полное невнимание к нему. Однажды он внял совету все того же дяди Варды и с помощью наемного убийцы навеки убрал логофета из своей жизни. Теперь Михаил мог отыграться за прошлый недостаток власти, а более всего за недостаток материнской любви.

Его собутыльник и соратник Имерия Грила, водя длинным, загнутым книзу носом, в привычной для себя роли шута, возглавлял обряженную в монашеские одежды многочисленную свиту императора, бродившую в поисках развлечений по прибрежному городку, где остановилось на ночлег войско. Сам Имерия накануне, когда вся свита гуляла за столом, осушая бокалы с вином, отличился тем, что поднялся и, испуская газы из заднего места, затушил сразу десяток свеч. Восхищённый император пожаловал ему за это сто литр золотом. И вот с раннего утра хмельная ватага, воодушевлённая новым развлечением, угощала всех без разбору из горшка, наполненного доверху перцем и горчицей. Михаил в длинной черной сутане подносил каждому встреченному на пути человеку ложечку жгучих приправ. Путник, увидев перед собою императора, с готовностью принимал из его рук, называемое Имерией святое причастие. После того, как человек начинал кривиться от жгучей боли, свита громко и дружно гоготала.

Всадник на белом коне на полном скаку остановился перед захмелевшею толпою. Оставив седло, он подбежал к Варде, что-то быстро шепнул тому на ухо и, вскочив на коня, быстро умчался.

– Варвары осадили Новый Рим! – громогласно провозгласил Варда.

Молодой император оглядел свиту и вытянул руку в направлении места своей ставки. Все последовали за ним. В просторной палатке Михаил подошел к столу. На нём остывали приготовленные блюда из мяса пятимесячного ягненка, а также трехгодовалой, откормленной особым способом курицы и вымени молодой свиньи, вперемежку с множеством фруктов и сладостей. Рядом с мясными блюдами стояло множество кувшинов с вином и вазы с другими обильными яствами. Он плеснул себе в кубок из кувшина темно-красной жидкости и залпом выпил. Затем бросил кубок на стол, отошел в угол палатки и, взгромоздившись на ложе, застеленное прошитыми золотыми нитями покрывалом, мгновенно уснул.

Все с улыбками переглянулись, но дядя императора тут же взял руководство на себя. После короткого совещания он поручил стратигу – своему родному брату Петрону, во главе конной фемы28 спешить на выручку в столицу.

В это время на виду жителей Константинополя вдоль всего берега и возле бухты «Золотой Рог» стояли сотни ладей и загружались добычей. Часть судов удалось перетащить по довольно крутому берегу в саму бухту. Ладьи с более мелкой посадкой самостоятельно преодолели цепь, преграждавшую вход в узкий изогнутый залив. К судам подносили простое и богато отделанное благородными металлами и драгоценными камнями оружие, ткани, посуду, провизию.

Со стен крепости за незваными гостями со страхом наблюдали воины гарнизона, возглавляемые эпархом Орихом, пожилым и осторожным градоначальником. Как и многие византийцы, он считал, что опыт и изучение проблемы излишни. Задача человека состоит не в том, чтобы развивать истину, а в том, чтобы ее усвоить, и усвоить на основе уже изложенных догм или указаний сверху. Истина, провозглашённая авторитетом, была для него непоколебима. Поэтому решительных действий он не предпринимал, полагая, что извещенные им вышестоящие начальники должны вот-вот отдать ему необходимые распоряжения.

В этом был свой резон, потому что город имел внушительные укрепления. Общая протяжённость крепостных стен была шестнадцать вёрст29. По периметру стояли четыреста башен. Самыми мощными были стены Феодосия, пересекавшие Босфорский мыс от Мраморного моря до залива. Они были возведены в три ряда. Первый ряд защищал глубокий и широкий ров с водой. Второй ряд усиливали башни высотой около восьми саженей30. Третий, толщиною около трёх сажень, обороняли ещё более высокие башни. Башни имели устройства для метания камней и поливания неприятеля горячей смолой. Вдоль стены находились помещения для стражи. Основания стен Феодосия уходили глубоко под землю, что исключало возможность подкопа. Лёгкие деревянные мостики через ров легко убирались на ночь. Остальные стороны города окружала морская вода. В сочетании с высокой крепостною стеною на берегу она делала его почти неприступным.

Рядом с эпархом на высадившихся славян взирал и патриарх Фотий. Полчаса назад он вернулся из собора Святой Софии, где вознес не одну молитву за избавление столицы от варваров. Перед посещением собора ему доставили из монастырской библиотеки, писанные на пергаменте записи Прокопия Кессарийского – знатного вельможи прошлых лет. Со всем внимание он вникал в текст:

«Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве, и поэтому у них счастье и несчастье в жизни считается делом общим. Равным образом и во всем остальном, можно сказать, у обоих этих вышеназванных варварских племен вся жизнь и узаконения одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они по большей части меняют места жительства. Вступая в битву, большинство из них идут на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек, ни плащей, а одни только штаны, и в таком виде идут на сражение с врагами. У тех и других один и тот же язык, довольно варварский, и по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый и не совсем черный, но все же они темно-красные. Образ жизни у них, как и у массагетов31, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они неплохие люди и совсем незлобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами („рассеянными“), думаю, потому, что они жили, занимая страну „спораден“, „рассеянно“, отдельными поселками. Поэтому-то им и земли приходится занимать много. Они живут на большой части берега Истра32, по ту сторону реки. Считаю достаточным сказанное об этом народе»33.

Он откладывал одну книгу в сторону и, поразмыслив, брался за следующую, вместе с первой, поднесенной к нему монахом. Это был «Стратегикон» – труд императора Маврикия, сочинённый позже записок Прокопия Кесарийского. Патриарх выборочно пробегал взглядом по срокам:

«Славяне и анты сходны по образу жизни любви к свободе; их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению тем паче в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу… Пленных своих они у себя вечно не держат в рабстве, как прочие племена, а лишь только время определенное… Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые (с места на место). Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом… Скромность их женщин превышает всякую человеческую природу, так что большинство их считают смерть своего мужа своею смертью и добровольно удушают себя, не считая пребывание во вдовстве за жизнь… Если среди них много предводителей и нет между ними согласия, неглупо некоторых из них привлечь на свою сторону речами или подарками… Как только он (гипостратег) подойдет к первому поселку, он должен отделить от своего войска один или два отряда („банды“), так чтобы одни могли грабить, а другие охранять грабящих…»34

Вспоминая прочитанное, ему внезапно пришла в голову мысль, что если удастся спасти себя и царствие, и все на этот раз обойдется, непременно нужно будет переманить славян под свою руку.

Городские жители: казначеи, привратники, портные, садовники, повара – притихли в домах своих хозяев и были готовы при первой возможности разбежаться, а торговцы захлопнули свои лавки. Гончары, сапожники, свечники и прочие мелкие ремесленники империи затворились в мастерских. Даже стражники, часто наведывавшиеся в заведения мелких собственников, чтобы поживиться чем бы то ни было, и, видимо, именно поэтому, считавшие себя оплотом справедливости, перестали бродить по улицам, а были заняты захоронением своих сбережений и объяты общим страхом. Участь сия не минула и сильных мира Византии: аристократов, землевладельцев, чиновников и богачей.

Со стороны бухты крепостные стены были не такими высокими, как везде. Под ними прохаживались рослые, большей частью светловолосые воины с открытыми лицами. Греческие лучники, боясь разозлить незваных гостей, придерживали стрелы в колчанах. Впрочем, в руках у славян были щиты. Они могли легко укрыться за ними и быстрее, чем ожидалось, пойти на штурм. Многие русы, в отличие от тех, что описывались в записках, были одеты в хитоны35 и вооружены мечами, а на некоторых были даже металлические доспехи.

«Видно, так скоро время меняет многое», – про себя думал Фотий.

Казалось, совсем недавно суда империи с войском высадились у Корсуни и привели под свою руку города славян в Таврии36, основательно перед этим их разграбив. Но вот пришел и неожиданный ответ оттуда. Осада продлилась около месяца. Высланное императором войско было предупредительно встречено другой частью русов и спешно ретировалось. Стратиг Петрон напасть не решился. Отойдя на безопасное для себя расстояние, он послал к императору гонца за новым подкреплением. Князь русов, не желая тратить силы и время, а главное, жизни своих воинов, посчитав наказание для греков достаточным, посадил соплеменников в ладьи и отплыл к родным берегам.

…Полное поражение нанесли мы тады грекам-ромеям, – продолжил волхв, как бы возвращаясь из прошлого в настоящее. – Тута, силы нашей испугавшиеся, явилися к нам в Корсунь посланцы от императора и патриарха Фотия. Поначалу прятались они в домах наших. Штоб мы не проведали, почто наши письмена учат и выведывают – каким богам мы славу воздаем и детей наших хотевши учить. Письмо нашенское и грамоту тайком познавали. Опосля них засуха была и голод великий. Через то греки ромейские Русь знова топтать зачали. Сюда я перебралси, и князь наш умер от ран…

Помолчав, он добавил:

– Гляди, и тута они окажутся. Не сами, так через веру под императора ихнего деланную, а то и в подданство загонят. Данью обложат. А кода путь нам силою навязывают, то чернобожие исть.

– Етому не бывать, – твердо возразил Воислав.

– Усе предопределено свыше. Немногое мы можем поменять. Твердая воля надобна, дабы на своём стояти, – рассудительно проговорил Ярилко.

Он пристально посмотрел на сына Воислава.

– У меня к тебе будет наказ, не отдашь ли мне в учение Смешка своего. Чай десять годов ему, пора вызнать будущее. Мой-то Лад, тому хоть и пятнадцатый пошел, непригож для науки божеской, усе боле к оружью склонность имеить, и звезды супротив такой дороги глаголют. Твой боле подходит для ентого. Златогором наречен будить, коли согласье дашь. Он и сам к божеским наукам тянетси.

Воислав задумался. Спустя время он произнес:

– Решати мне, токо и его след проведать. Што скажешь, сын? – спросил он, поглядывая с высоты своего роста на Смешка.

– Соглашуся, отче, – ответил мальчик.

– На том и порешим, – подвел итог разговору Воислав.

Ярилко канул в сгустившейся темноте. С восточной стороны святилища, окруженного неглубоким рвом в форме восьми лепестков, пылал костер. Языки пламени взлетали кверху, озаряя окрестности и отражаясь в черных водах Волхова. Посредине капища возвышалась высокая деревянная статуя с ликами на каждую сторону света. У ее подножия лежал большой и гладкий камень-жертвенник. Воислав с сыном и еще несколько человек подошли к нему и положили на отполированную поверхность принесенные дары: хлеб, овощи, мед.

Внезапно вспыхнули ещё семь костров по разным сторонам, на каждом очерченном рвом лепестке. Сразу стало светлее, но темнота вокруг святилища ещё больше сгустилась и почернела.

Из темноты появился высокого роста молодой волхв. Он встал напротив статуи и воздел руки к небу.

– О-о! Боже! Слава богам! Слава!

После его воззвания зазвучал твердый, напевный голос старого волхва. Куда подевалась недавняя слабость в голосе – Ярилко заговорил нараспев:

Все стояли молча и слушали прославления богов. Каждый наедине со своими мыслями вглядывался в яркое пламя костров. Но вот стихла песня волхва, и медленно потухли семь костров, за исключением восьмого, который пламенел днём и ночью. Люди поклонились низко статуе и стали медленно расходиться. Что им готовил новый день, трудно было предугадать. Воислав со Смешком направились к своей избе.