Читать книгу Челноки - Александр Гусаров - Страница 3

– Пущай поспить, – прошептала Анна Михайловна, глядя на рассыпавшиеся по белой подушке русые волосы и сонное безмятежное лицо девушки. Сама она привыкла вставать ни свет ни заря. С раннего утра хлопотала по хозяйству. По избе скользила на цыпочках, боясь разбудить любимую внучку.

На подворье женщина ловко рассыпала корм для домашней птицы, бросив несколько пригоршней зерна прямо себе под ноги. Куры с громким кудахтаньем закружились вокруг неё. Она плеснула воды в низкое деревянное корытце и заспешила на участок набрать огурчиков к завтраку.

Не замечая ни жемчужной росы на листьях, ни повисшего платочком под сучковатой грушей белёсой полоски тумана, ни пятен золотистых лучей в форме сердечек, облюбовавших себе гнездом печную трубу над крышею. От множества повседневных дел и забот вырабатывается привычка к красоте. Перестаёт человек обращать внимание на то, что его окружает. Но попробуй, того, кто прожил не один десяток лет посреди алмазных россыпей ручейков, зелёного убранства лесов, кружева речных песчаных берегов, заснеженных тропинок в зимнее время года, что после обильно выпавшего снега поскрипывают вечерком под валенками, с войлочными подошвами, наступавшими прямо на светившиеся под ногами звёзды, оторвать от этой красоты. Пожалуй, и перестанет существовать этот человек на свете.

Бледно-розовой спиралью на востоке извивалось утро. Словно большим жёлтым ртом улыбалось солнце. В поросших сочной травой ложбинах, как предвестник будущего дня стелился молочной взвесью туман. Поначалу такой плотный, что хоть стаканами черпай, но вот показались в круглых блюдечках болот набалдашники камышей. Коричневые мохнатые наконечники, слегка покачиваясь на зелёных прутиках, потянулись к быстро светлевшему вдалеке на востоке небу.

Анна Михайловна вернулась в дом и увидела Настю за столом в горнице. Девушка пристально смотрелась в круглое на невысокой ножке зеркальце с розовым ободком. Глаза у неё были глубокие и чистые, но мыслей на взгляд бабушки в них отражалось пока не много. Они больше светились желаниями, чувствами и детскими заблуждениями.

Она принимала мир таким, каким он и окружал её, не делая до поры активных и безуспешных попыток взрослых людей изменить или подстроить его под себя. У неё оставался небольшой выбор – оставить всё как есть, меняясь отчасти самой или попытаться что-то поменять вокруг. Но эмоции и природный характер уже формировали в ней будущую жизненную позицию, по отношению к чужой беде и чужой радости, бедности и богатству, сильным мира сего и простому человеку. И выбор будет сделан в зависимости от природных данных и тех жизненных обстоятельств, что выпадут на её долю в виде любовных увлечений, потерь близких, встреч и разлук и подобных в большинстве своём горьких уроков судьбы.

– Проснулась, – ласково произнесла пожилая женщина. Она улыбнулась, невольно подчеркивая сеточку мелких морщинок вокруг внимательных, добрых глаз, освещая лицо внутренней теплотой, которая может исходить только из глаз женщины, повидавшей на своём веку немало трудностей и, несмотря на это, а возможно и благодаря этому не только не озлобившейся, но и ставшей добрее ко всем без исключения.

Не отводя взгляда от зеркала, Анастасия молча кивнула. О её ноги, требуя ласки, урча и толкаясь головой начала тереться разношерстная кошка. Настя опустила правую руку и погладила гибкую, пушистую спину, ощущая под рукою живое тепло. Кошка, продолжая издавать звуки с журчавшими интонациями, не поддававшимися переводу на человеческий язык, а, лишь пробуждая в людях скрытую нежность, сладко вытянулась, выгнула гибкую спину, приподнимая вверх и в стороны поочередно то передние, то задние лапы, выказывая из-под подушечек острые коготки.

– Ух, ты какая! – отозвалась девушка. Она взяла мягкое тельце под передние лапы и, поднесла белую усатую мордочку к своему лицу, потерлась лоб о лоб. Подняла на вытянутых руках.

– Ох, Мурка Мурковна, ты всё поешь? Ты уж извини, но мне пора заниматься делами. Бабушка, а который час? – опуская животное на пол, оглянулась Настя к застывшей у дверей Анне Михайловне. Бабушка поменяла халат на сиреневый сарафан и держала в правой руке вместительную авоську, сплетённую, будто жизненными путями суровыми нитками с многочисленными узелками.

– Десять доходить. Настя, ты сама тута командуй, а я дойду до магазина. Соседка сказывала сёдни привоз…

– Иди, бабуль иди, не переживай, – постаралась успокоить её девушка.

Анна Михайловна, пытаясь что-то вспомнить, опять задумалась. Она потопталась возле порога и, безнадежно махнув на свою память рукой, вышла за дверь.

Настя, придерживая за полы старенький халатик пружинисто встала из-за стола, шаркая обутыми на босу ногу тапочками, подошла к рукомойнику, подвешенному в углу возле окрашенной белой известью небольшой кирпичной печки и начала умываться.

Через десять минут, скинув обувь, минуя тёмные прохладные сени, она вышла на крыльцо. Солнце начинало припекать, хотя воздух кое-где особенно по уголкам сада в тени прятал остатки ночной прохлады.

Будучи небольшой вселенной, сад, обособленный от окружавшего мира, жил своей жизнью. От лёгкого прикосновения ветра густая крона пахучих яблонь шелестела, будто волны тихой речной заводи. Зелёная трава мягким ковром стелилась под ветерком, заманчиво поблескивая редкими каплями росы. Но точно раскалённым утюгом горячие солнечные лучи вбирали в себя последние выпавшие крупинки, словно капли округлого жидкого серебра.

Дом Анны Михайловны стоял на высоком пригорке. Если глядеть издалека видно лишь часть стены, белевшей в разросшейся вокруг садовой растительности. Муж когда-то вместе с ней выбирал это место. Много труда они вложили, чтобы поставить перед войной свой домик. После войны супруг пришёл с тяжёлым ранением и протянул недолго. Любил он выходить на лужайку перед избой и смотреть на открывавшиеся с пригорка виды. Настя своего деда на этом свете не застала, она видела его лишь на пожелтевших фотографиях, что висели на стене в горнице.

Раскинувшееся под горою село петушиным криком продолжало новый день. Скрипнула где-то калитка, прозвенело пустое ведро, промычала корова. Но не один звук не нарушал общего состояния тишины и покоя сельской жизни.

«Надо бабуле воды натаскать, а то скоро жара наступит», – решила она.

До возвращения Анны Михайловны Настя успела наполнить водой большую деревянную бочку, вросшую по самые края в отдалённом уголке сада под развесистыми вишнями.

За водой ей приходилось спускаться по узкой грунтовой стежке на заросшее репейником щетинистое дно старого оврага неподалёку от дома. Там притаился колодец, одетый в чёрный, потемневший от времени и сырости сруб.

Вода в нём всегда стояла чистая и свежая, отражая как в зеркале всякого, кто над ним склонялся. С самого детства неведомыми сказочными тайнами веяло на Анастасию из тёмной глубины сруба.

Анна Михайловна вернулась из похода в магазин в тот момент, когда Настя выплескивала последнее ведро в отдававшую сыростью круглую ёмкость.

– Ой, Настёна, какая ты умница! – опустив увесистую сумку к своим ногам, похвалила она внучку. Настя смахнула лёгкую испарину, выступившую на лбу и, довольная собой улыбнулась.

Девушка подошла к крылечку сполоснула ноги из второго ведра с водой, оставленного у порога, вытерла ступни, лежавшей на приступке чистой тряпочкой и, приняла у Анны Михайловны сумку с покупками. Вслед за ней прошла в дом. Она оставила ношу у входа в горницу. В переднем углу большой и светлой комнаты присела за покрытый белой скатеркой стол – под иконами, всё перед тем же круглым зеркалом. Над ней в лампадке желтел крошечный язычок пламени. Время от времени, когда из открытого окна веяло свежим воздухом, он словно живой мотылёк отклонялся из стороны в сторону.

Анна Михайловна за разделявшей горницу деревянной перегородкой начала выкладывать продукты, делясь последними деревенскими новостями:

– Теперича хлеб обещают на следующей неделе привезть. А Катька Гвоздева говорить – это потому, что скоро война. Бабы в очереди на неё накинулись, раскричалися – «Паникерша!», а она и есть паникерша. А так оно и, правда, у нас, то война, то неурожай, а то просто всё отберуть.…Но ничево, у нас запас есть – и соль, и спички, и мыло и керосину я в прошлый привоз купила. Хоть всё одно не напасешьси…

Настя обернулась:

– Бабуль, у тебя случайно туши для ресниц нету? Может мама оставляла? Я куда-то свою задевала найти не могу.

Женщина всплеснула руками:

– Господь с тобою, Настенька, я ей сроду не пользуюсь, кажный день дела. Перед кем-ка скажи на милость мне красоту наводить, кады в деревне остались три с половиной калеки – одни старики да старухи. Летом понаедуть студенты да школьники, а так… – она горько покачала головой с давно поседевшими волосами.

Настя вздохнула и начала копаться в косметичке:

– Куда она запропастилась?

– Ты к соседям сходи. У Таньки спроси, она, чай тоже студентка. У неё должна быть.

– Да неудобно, бабуля.

Тушь Настя обнаружила на подоконнике и обрадовано воскликнула:

– Нашла! Ура!

– Вот радость. Ну и радость, – доброжелательно проворчала бабушка.

Они сели завтракать.

В деревню Анастасия приезжала каждое лето. На этот раз она приехала погостить после окончания первого курса медицинского института. Бабушка не могла нарадоваться. Она поначалу то и дело заставляла привезённым Настей аппаратом измерять себе давление и, стараясь подольститься к внучке, повторяла на разные лады:

– Теперича свой доктор в доме есть. Теперича свой доктор… имеется.

Студенческие каникулы ласточкиным крылом махнули над двором, оставив в памяти Насти один лишь лёгкий тёплый след от беззаботной поры.

Целый день они занимались домашними делами. Перед отъездом Настя взялась помогать бабушке, чтобы напоследок сделать приборку в доме. В хлопотах они и провели весь день.

Вечером она опять устроилась перед зеркалом.

«Небось, к Валерке – агроному на свиданье пойдеть. Вишь, как прихорашивается», – искоса оглядывала Анна Михайловна внучку.

Нельзя сказать, что она, как и мама Анастасии, не одобряла выбор девушки. Перед соседями она всегда выгораживала любимое дитя. Усевшись по вечерам на скамеечке за оградой палисадника, женщина рассудительно произносила:

– Мужчина он, конешно, неплохой, пусть постарше, зато самостоятельный, у начальства на хорошем счёту – всё ж таки агроном и народ его уважаить. В нашей деревне, пожалуй, што лучше и не найтить.

Соседи в лице двух старушек, постоянных жителей деревни одобрительно поддакивали, имея, естественно на всё собственное независимое мнение. Как водится всегда отличное от мнения, с которым они только что соглашались.

Но из-за позиции дочери и у Анны Михайловны имелись небольшие сомнения.

Очень уж той не хотелось, чтобы Настя осталась жить в деревне. Приезжая на побывку, Валентина Прокофьевна стелила на ступеньки крыльца старую телогрейку, усаживала рядом с собою Анну Михайловну и, лузгая семечки, одновременно вглядываясь в темневшее с каждой минутой бездонное небо, втолковывала ей: «Вот поженятся, и хвосты на пару будут телятам крутить», – считая Валеру с самого начала знакомства с Настей почему-то ветеринаром. Сама она в своё время еле вырвалась в город. Добилась с бывшим супругом квартиры, и сегодняшняя жизнь с прежней деревенской не шла ни в какое сравнение.

Мыслила она здраво и по-житейски мудро, а по-женски расчётливо. Деревенским жителям, перебравшимся в город, приходилось поначалу выполнять самую чёрную и тяжёлую работу. Как могли, приспосабливались они к новым условиям, что в свою очередь заставляло многих из них в погоне за материальным благополучием забывать о прежних нравственных устоях деревенских жителей. Но зато имели они взамен нормированный рабочий день, стабильную заработную плату, отпуска и выходные дни.

– Ты старая, пойми, ежели выйдет за твово ветеринара – белого света не увидит. Работать будет, как проклятая с темна и до темна, а зарабатывать гроши. У тебя у самой – какая пенсия? Чё молчишь-то? – обращалась Валентина Прокофьевна с вопросом к матери, и сама же на него отвечала. – А я скажу, двенадцать рублей – курям на смех. Только четыре бутылки водки купить, чтоб дров привезть. И отчего это ты кажный раз в магазин, когда привоз, как на пожар несёсси. Да то, что в магазине в остальное время кроме черствого хлеба ничё не купишь. А в городе все магазины под боком. Выходные, празники. И будет она его обстирывать и обглаживать, а не угодит ежели што, так вечером придёт и в глаз даст, – дорисовывала она страшные картины будущей семейной жизни для своей дочери.

– Ну, уж ты Валентина куды хватила, – заступалась бабушка и за агронома, и за Настю. – Он парень самостоятельный. Агрономом работаить. Авось и слюбятся.

– Молчи, старая, – обрывала её дочь. – Агроном… Хрен редьки не слаще. Ты отжила своё. Сама терпела, а нам дай по-людски пожить. Ты мне девку с панталыку не сбивай.

Стараясь не перечить дочери, желая, как и все близкие родственники, детям и внучатам лучшей доли, чем та, что выпала им, Анна Михайловна при всех своих сомнениях в одной ей известные подробности отношений внучки и агронома Валентину Прокофьевну не посвящала. Любила она Настеньку и потакала отчасти. Рассуждала с высоты прожитых лет, что судьба поворачивается по-всякому: «и так, и эдак», что «жизнь прожить не поле перейти», что «покедаль дружатся – а дале видать будеть». «Жизнь в деревне само собой трудная, но пока и о свадьбе-то рановато думать. А он может зимой и дровишек подбросит и комбикорма завезет, да и по хозяйству пособит, ежили что».

Вот такие на первый взгляд малозначительные в масштабах государства проблемы волновали близких родственников Анастасии. Но для них они были куда важнее первого полета человека в космос, да и второго полёта, пожалуй, тоже.

Настя переоделась, подошла и чмокнула бабушку в щёку.

– Я к Тане зайду, мы на танцы пойдём.

– Танька-то одна в доме за хозяйку осталася. Мать на неделю в Москву к сестре укатила. Тожа, как муж помер, непутёвой сделалась, – вздохнула Анна Михайловна. – Так что ты долго с ней не засиживайся. Чтобы я до ночи в окно не гляделась. И себя блюди, – деланно строго нахмурилась женщина.

– Нет, нет. Мы всё равно к нашему дому придём, на лавочке посидим.

– Ну, ступай, ступай, – сказала Анна Михайловна, и перекрестила внучку.

Настя на дорожку глянула в зеркало, одёрнула платье, подчеркнувшее округлые формы её груди и вышла за порог на свежий вечерний воздух, тут же закруживший голову и наполнивший грудь свежестью и готовностью к счастью.

Стараясь идти по центру тропинки, она с опаской поглядывала на набухшую от росы траву, как бы вода, обильно усеявшая прозрачными каплями стебли и лепестки, не пролилась на её беленькие туфельки.

Ночью ей приснился странный сон. Она долго шла по залитой солнечным светом тропинке и вдруг очутилась в большом зале, разделённом на две половины толстой каменной стеной. Плача от бессилия она сжала пальцы в кулачки и принялась стучать по холодному массивному препятствию, но стена поглощала звуки, и ей стало очень страшно. Проснувшись в полной темноте, Настя поняла, что лежит на кровати, и прижимает кулаки к холодной стене…

Таня поджидала на крылечке своего дома, облокотившись на деревянные перила. Она громко поздоровалась:

– Настюша, привет!

– Привет, Татьяна!

– Что пошли? – девушка спорхнула по ступенькам вниз, подхватила её под руку, и они зашагали мимо выстроившихся в ряд высоких лип в сторону автострады, убегавшей вдоль домов сельских жителей мимо высокого старинного здания – места проведения культурного досуга молодёжи из окрестных деревень. Когда-то это была церковь. Лишённая куполов и внутреннего убранства, она была переделана под дом культуры. Узкие зарешеченные окна и толстые стены всё ещё продолжали веять покоем и стариной. Внутри, несмотря на электрическое освещение, всегда царил полумрак.

У входа девушек остановил молоденький белобрысый паренёк Витя Афонин: он шутливо раскинул в стороны руки и попытался обнять Анастасию.

– Цветочек ты мой ненаглядный…

Татьяна сразу же осадила кавалера:

– Щазз… Цветочек, да не твой. Убери руки.

Она бесцеремонно отодвинула парня в сторону и девушки вошли под высокие куполообразные своды. Витёк, оставаясь у дверей, пропел им вслед:

Все его старания обратить на себя внимание остались незамеченными. Девушки уже прошли вперёд. При входе в танцевальный зал было небольшое фойе. Трудно предположить, чем это место являлось в то время, когда здесь функционировал храм. Сейчас напротив входа в зал вдоль стены поставили стулья. На почётных местах, развалившись, восседали местные авторитетные молодые люди. Дом культуры стоял на территории села Коровино и парни этого села составляли костяк наблюдателей за пребывавшими на танцы девушками. Из Настиного Заречья ребята эти места занимали редко. Так повелось, что из-за отдалённости и малочисленности своей деревни приходили они на танцы позже и нравом отличались более спокойным, нежели коровинские. Но до стычек дело иногда доходило.

Когда Настя с Татьяной прошли через фойе, Колька Воронин – самый авторитетный из коровинских склонился к своему приятелю Борьке Сычику – молодому чернявому пареньку:

– Видал, Настюха Волюсанова как расцвела. Вдул бы ей?

– С ней агроном зареченский ходит. Зайкой её называет.

– Кем? Кем? – насторожился Колька.

– Зайкой, – уточнил Борька.

– Ни хера се зайчик? – удивился Ворон, – её уже дрючить пора. Давай ему вечерком накатим по полной. Может он от неё отстанет?

– Зареченские за него впрягутся. Разборки начнутся.

– Как хочешь. А я Таньку Репнину сёдни сниму. Она безотказная, – он посмотрел на сгрудившихся вокруг коровинских парней и повёл широкими плечами. Под рукавами его сорочки бугрились мощные мускулы. – Всем ясно, что я седни Таньку Репу забиваю.

– Да кто против Колёк, – поддакнул Лёха Пыжонков, что сидел от него по правую руку, угодливо называя местного авторитета по уменьшительной форме имени. За глаза Кольку прозвали Вороном, иногда называли даже ВорОной, но произнести кличку в глаза никто не осмеливался.

– А Борька со мной пойдет. Она и двоим, даст, – Ворон ещё раз оглядел присутствующих.

Татьяна и Настя вошли в танцевальный зал и решили присесть в затемнённый угол на свободные стулья, стоявшие двумя рядами по периметру танцевальной площадки. Из возвышавшихся на сцене динамиков лилась медленная танцевальная мелодия.

Едва девушки успели опуститься на стулья, как из царившего вокруг полумрака появился высокий радостно улыбавшийся молодой человек. Глаза у него светились озорным светом. Правильные черты лица украшали кудрявые тёмно-русые волосы.

Он кивнул Тане и, опуская голову, протянул руку Анастасии:

– Мадемуазель, вы разрешите?

Она поднялась со своего места и шутливо сделала реверанс. Он тут же подхватил её, придерживая за талию. Настя положила руку ему на плечо, и они поплыли в медленном танце. Валерий шепнул на ухо:

– Теперь мы можем и поздороваться…

Настя подняла на него большие с тёмной поволокой глаза:

– Здравствуй Валера!

– Здравствуй, зайка! Я так по тебе соскучился. Как ты провела сегодняшний день?

– В делах и заботах. Помогала бабушке по – хозяйству. Готовилась к возвращению. Скоро в институт на учебу. – Она вздохнула.

– Что неохота? – улыбаясь, спросил он. Настя, молчаливо соглашаясь, кивнула.

– Ещё, ты знаешь? – не отводя взгляда, возбуждённо продолжала она. – Ночью мне приснился сон. Я шла сначала по тропинке. Было так хорошо и светло на душе. И вдруг оказалась в большом зале. В нем всё было белого цвета. Пол, стены, потолок, окна, стулья. Он был перегорожен на две половинки, а передо мной была белая кирпичная стена. Я начала изо всех сил стучать по ней. Было так страшно. Проснулась, лежу на своей кровати и прижимаю кулаки к стене. Я так расстроилась, – она, ища поддержки, смотрела на него.

– Ты же проснулась у стены. Вот и объяснение, заулыбался Валера. – Я вообще во сны мало верю. Что было, знаю, что есть, узнаю, что будет, знать не хочу. Так, по-моему, гадалкам говорят. А у меня целый день дела и заботы, – он вновь улыбнулся. – То сеялки, то косилки …то семена…. Но они мне разве заменят тебя. Ты послезавтра уезжаешь?

– Да, Валера, каникулы кончились, – грустно вздохнула Настя.

– Я тут без тебя с ума сойду, – расстроенным голосом сказал он.

– Что поделаешь, потерпи немного.

– Ничего себе немного, – он нахмурился. – Тебе ещё пять лет учиться.

– Валера, ну я же не виновата, что ты раньше меня родился и успел окончить институт. Тебе и учиться всего пять лет надо было. А мне целых шесть.

На этот раз Валера посмотрел на неё с улыбкой:

– Ты права. Послушай, – сказал он, будто неожиданно что-то вспомнив, – может ну их эти танцы. Остался наш последний с тобой вечер, почто мы будем проводить его в этой духоте. Пойдём, лучше, погуляем? – он просительно смотрел на неё.

– Пошли, – согласилась Настя. – Я только Татьяне скажу. Хорошо? – Валера в знак согласия опустил голову.

В этот момент магнитофонная запись кончилась, и на сцене появились Женя Кулешов, Костров Сергей, Субботин Игорь ребята из деревенского самодеятельного музыкального ансамбля. Музыканты проживали в специально построенном для работников совхоза небольшом микрорайоне на окраине Коровино. Они принялись настраивать электрогитары.

– Ой, сейчас ребята совхозные играть будут, а мы уйдём!? – Настя робко взглянула на Валеру.

– Да мы их уже сто раз слышали, – нахмурился он.

– Ну ладно, пошли, – напуская на себя строгий вид, проронила Настя.

Она подошла к своей соседке. Татьяна стояла подле Кольки Воронова. Услышав Настины слова, что они с Валерой уходят, Таня сделала недовольные круглые глаза, но потом безнадёжно махнула рукой:

– Идите дети мои, чего уж там. Совет вам да любовь.

В фойе с мрачным видом продолжали сидеть Борька Сычик, Лёха Пыжёнков и ещё несколько коровинских ребят. Они с нескрываемой завистью покосились на Валеру с Настей. Больше конечно на Валеру. На девушку они смотрели другими глазами.

Выйдя из дома культуры, Настя сняла туфли и прямо босиком пошла по мягкой прохладной траве.

Валера шёл рядом, придерживая её за локоть. Вглядываясь, в ночное небо, проговорил:

– Смотри сколько созвездий. Вон полярная звезда, – он кивнул на усыпанное звёздами небо. – Такой удивительной луны я давно не видал. Большая и ясная. Только для нас с тобой зажглась.

Белый лик таинственным светом заливал тропинку и придорожную траву.

Настя прижалась к нему плечом. Он осторожно повернул её к себе и, начал целовать губы, щеки, глаза. Дыхание его стало частым.

Она, задрожала, в голове зашумело, будто при сильном ветре верхушками берёз и, припала к нему всем телом. Решительно отстранилась и, сказала:

– Пойдём к тебе.

Минуя ряды высоких лип с чёрными кронами, которые словно переговариваясь между собой зашелестели им вслед, они пошли, держась за руки, по краю широкой деревенской улицы в глубину притихшего села.

У одноэтажного кирпичного домика с затемнёнными окнами остановились. Зашли внутрь, не включая свет. Луна всего минуту назад светившая так ярко на улицу, а потом и в окно, будто застеснявшись, чтобы оставить влюблённых на время в полной темноте, спряталась за нежданно-негаданно возникшую на небе тучку.

Нежные слова сладко дурманили Насте голову. Её дыхание тревожило и увлекало Валеру. Всё произошло как порыв ветра, внезапно поднимающий волну на реке, или начавшийся дождь, вдруг застучавший по крыше и тут же прекратившийся.

При свете снова выглянувшей луны Валера никак не мог насмотреться в полные незнакомой раньше глубиной глаза Анастасии…

К дому Насти они шли как во сне… Касаясь друг друга кончиками пальцами, всё еще находясь под впечатлением произошедшего между ними, постояли у калитки, пока Настя не произнесла:

– Уже поздно иди, Валера.

Он взглянул на часы со светившимся в темноте циферблатом.

– Наверное, рано. Два часа.

Она улыбнулась:

– Пусть рано. Завтра придешь меня провожать?

– А сёдни нельзя к тебе зайти?

– Сегодня я буду отсыпаться, надо побыть с бабушкой, собраться. Ты лучше приходи завтра прямо на остановку – автобус в девять.

– Ладно, я отпрошусь.

Они поцеловались. Держа его за руки, Настя сказала:

– Ну, пока.

– Пока.

Её пальцы медленно разжались. Под тёмными окнами она прошла к входной двери. Дверь легко подалась. Настя подумала: «Какая бабушка молодец – догадалась не закрыть». Она проскользнула в сени, нащупала ковшик, лежавший на скамье у ведёрка с колодёзной водой, с жадностью сделала пару глотков, прикрыла дверь на засов и прошла в дом. Прокравшись к своей постели, она быстро разделась и нырнула под одеяло.

Валера не спеша шёл от дома Насти счастливый и одурманенный близостью с любимой девушкой, вдыхая полной грудью проколотый утренней свежестью воздух. Возле дома Тани Репниной на скамейке у невысокого заборчика он разглядел две тёмные мужские фигуры. Скрипнула дверь и из дома по ступенькам спустился Колька Воронин.

– Давай, заходи следующий, – шёпотом произнёс он.

– Я ещё раз схожу, – голосом Борьки Сычика проговорила одна из теней и скользнула вверх по ступеням.

Валерка подошёл ближе. Навстречу ему поднялся Ворон и протянул руку:

– Здорово.

– Здорово, – ответил Валера, пожимая руку сначала ему, а потом сидевшему на скамье Лёхе Пыжонкову.

– Вы чё здесь? – спросил он Ворона.

– Сам что ли не понимаешь, – хмыкнул Колька, – Да смотри не проболтайся, – он показал ему огромный кулак. – А то может с нами, – он кивнул головой в сторону крыльца Тани Репниной.

– Не, я домой попёр, – ответил Валера.

– Он влюблённый, – ехидно прошипел Пыжонков.

– Везёт недоделанным, – уже вслед услышал Валера голос Кольки.

Настя проспала часов до одиннадцати. Бабушка дала ей вволю отоспаться. После пробуждения остаток дня прошёл в пустяшных хлопотах, сборах в дорогу и разговорах.

Анна Михайловна наложила ей с собою целую сумку припасов: банки с вареньем, компотами и соленьями, помидоры и огурцы, яблоки и груши, картофель и капуста… многое из её «золотого запаса» не смогло поместиться. Она стояла с глубокомысленным видом, раздумывая, во что положить остававшуюся большую часть продуктов. Но и с того, что вошло Настя взялась добрую половину выкладывать обратно.

– Ты чево же ничего и не возьмешь? – укоризненно поинтересовалась бабушка.

– Да куда я с такой сумищею пойду? Я и не донесу столько, – попыталась оправдываться Настя.

– Твой агроном придёть провожать, небось донесёть. А приедешь там авось мать встренить.

– Бабушка не «встренить», а «встретит», – попыталась поправить Анну Михайловну Настя. – Валера придёт сразу на остановку. Да и как я с ней по городу потащусь? – Девушка кивнула на вместительную поклажу.

– Всё не покупать, – с житейской осведомленностью произнесла бабушка.

– Нам с мамой и так всего хватает. Мне и стипендию платят.

– Смотри, внученька. Ты умнее меня, образованная. Я то что? – Анна Михайловна зашмыгала носом.

Настя подошла и поцеловала сморщенное личико.

– Хватит. Хватит, всё будет хорошо.

Бабушка склонила набок голову и, не сдержав слёз, махнула на неё рукой. Со всей силой нерастраченной любви русской женщины она обняла и прижала Настю к себе. Тут они, как связанные неразрывными нитями родственные души заплакали обе.

На следующий день точно по расписанию к остановке подкатил регулярно совершавший рейсы до областного центра старенький «Пазик». Настя, попрощалась с Анной Михайловной, расцеловала подмоченные слезами щёки и подошла к Валерию. Постеснявшись поцеловать его при бабушке, она всего на мгновение прижалась к нему телом, почувствовав теплый свет, вспыхнувший в своей душе.

В автобусе было шумно как на большом городском рынке, пахло бензином, яблоками и расставанием. Она заняла место у окошка и, пока видела бабушку в беленьком праздничном платочке, а рядом с ней высокого чуть-чуть ссутулившегося Валеру, прижималась лицом к стеклу и махала им на прощание рукой.

Полтора часа пути пролетели за просмотром белоствольных рощ с клонившимися к земле длинными плакучими прядями листвы, голубыми ленточками рек, вплетавшимися в зелёные пятна лугов, замечательно смотревшихся с мостов и домиками с глазами-окнами в незатейливых деревушках.

Незаметно автобус подъехал к пригороду с вперившимися в небо дымящимися трубами у заводских корпусов и запыленными кронами лип у проезжей части. Листва висела на ветвях не промытой шевелюрой уставших от работы людей.

Город – особенный организм равнодушия к страданиям, бедам и несчастьям всех без исключения, встретил гулом, суетой, спешкой и множеством автомобилей, катившихся во всех направлениях.

Настя, всю дорогу думавшая про Валеру и мечтавшая о новой встрече с ним, невольно подслушала разговор двух пареньков. Они сели в автобус после неё на следующей остановке. Тот, что был постарше, как только показались пригороды, стал внушать приятелю.

– Ты здесь в городе житейскими проблемами не парься. Личные заморочки никого интересовать не будут. Это тебе не в деревне на свежем воздухе отъедаться, злых людей много и их не видать. Поначалу все на одно лицо. Настороже всегда надо быть, как бы не обдурили. Люди здеся как гуси – в любой момент ущипнуть могут. Думать надо, как лучше устроиться. Хитрить, уступать, на рожон не лезть, особенно на начальство. Тогда заживёшь неплохо. Кое-кто не выдерживает и назад в деревню прёться. Витька Клещ вон назад вернулся, а в деревне чё, только бухать.

Молодой парень со светлой челкой отмалчивался и улыбался, с интересом оглядывая заводские корпуса, каменные изваяния памятников, блестевшие витрины магазинов, мимо которых они проезжали. Лишь однажды уронил в ответ своему наставнику:

– Поглядим.

Этим молчанием он был Насте куда симпатичнее первого деревенского философа, видимо в избытке хлебнувшего из общего котелка человеческих отношений непростых городских проблем.

«С чего это надо всем угождать, приспосабливаться, а чтобы своей жизнью-то не жить», – думала Настя. Для неё, не смотря на все недостатки, проговоренные первым пареньком, это всё равно был родной город.

На автовокзале ждал неприятный сюрприз. Мама её не встретила. С мечтой о том, чтобы принять ванну тоже пришлось расстаться. В чугунной эмалированной посудине возвышался попахивавший подгнившими грибами бидон с брагой.

«Опять за старое взялась», – подумала она.

Мать часто подрабатывала на выгонке самогона. Продажей занималась тётя Клава из квартиры этажом выше. Валентина Прокофьевна отвечала за изготовление. После того как брага в большом молочном бидоне поспевала, на кухне начинал работать минизавод. Бидон водружался на газовую плиту, его окружали всевозможные трубки и змеевики. Всё скворчало и бурлило, а в стеклянную трёхлитровую банку по капле стекала прозрачная горячительная жидкость. Далее шёл процесс по устранению специфического запаха. В дело шла марганцовка и специально изготовленные фильтры.

Противостоять этому Настя никак не могла. Об отказе от дополнительного дохода не могло быть и речи. Спорить на эту тему с Валентиной Прокофьевной было то же самое, что пытаться пройти через железобетонную стену или требовать жалобную книгу в магазине.

Но когда мать вернулась с работы, ей всё-таки удалось принять ванну. Они с огромными усилиями вытащили на время из ванны бидон. Она понежилась в горячей воде и, вспомнив детство, даже попускала кораблики.

Настю сразу же завертела круговерть текущих дел и забот, которые были ей совсем не в тягость. Она взялась за подготовку к предстоящим занятиям. И вот уже лёгкой простудой её знобило первым сентября, а дальше – больше, Она с головою ушла в учёбу. Окружила себя грудами учебников и исписанными от корки до корки многостраничными толстыми конспектами.

…Однажды после лекций она вышла из учебного корпуса и увидела на широкой аллее идущего навстречу Валеру. На нём были костюм чёрного цвета с отглаженными брюками, белая рубашка и галстук. Начищенные полуботинки сияли в лучах солнца, будто заглядевшегося в происходящее на оживленных улицах города. В этот день оно отчего-то особенно ярко и празднично светило над её любимым институтом.

…Обрадованная Настя бросилась к Валерию.

– Привет, – распустилась полевой ромашкой радостная улыбка на её губах.

– Привет, – он склонился, чтобы поцеловать Настю.

– Как ты нашёл меня? – спросила она удивленно.

– Как нашёл? – польщенный вниманием отвечал Валерий. – «Язык до Киева доведёт», – так, кажется, твоя бабушка говорит. Я уже и домой к тебе заходил с подарками от Анны Михайловны. Она мне с собой маленькую тележку нагрузила, – он широко развел руки. – Вот такую. Валентина Прокофьевна даже за стол приглашала.

– Ах вот ты какой? Успел уже и бабушке, и маме в доверие влезть? – она погрозила ему пальчиком.

– Пришлось, – шутливо потупился Валерий.

Она смело взяла его под руку, и они пошли по тротуару вдоль залитой солнечным светом улице. Счастливый вид Валеры и Насти невольно вынуждал прохожих обращать на них внимание. Многие улыбались, как улыбаются детям, по своей наивности до поры до времени излучающим свет радости, не замечая ничего плохого вокруг.

Настя прижала его руку к своей щеке и, преданно глядя в глаза, сказала:

– Валера, не приезжай, пожалуйста, ко мне больше, как на парад в костюме, галстуке. Оденься проще: ну там джинсы, рубашку, ладно? Все смотрят на нас, как на жениха с невестой.

– А что плохого? Пусть смотрят, – пожал плечами Валерий.

– Ну, Валерочка… – обиженно протянула Настя.

– Хорошо, – хмуро проронил он.

– Не сердись, – она поднялась на носочки и коснулась губами его щеки. Была заметно, что после поцелуя взгляд у него сразу потеплел.

Возле кафе у больших стеклянных витрин со слоем месячной пыли Настя спросила:

– Может, зайдём? У меня с утра маковой росинки во рту не было.

– Зайдём, – согласился Валера, – он сунул правую руку в карман, чтобы нащупать несколько смятых денежных бумажек, делающих жизнь человека или веселее, или печальнее….

Из-за тёмно-зелёных штор на окнах в зале создавалось впечатление, что посетитель забрёл в густой лес. Подошёл официант ростом не намного выше стола и оглядел Настю и Валерия оценивающе с головы до ног. Особенно пренебрежительно и снисходительно он осмотрел Валеру.

– Что желаете? – спросил официант тоном, будто будет делать лишь то, что желает делать он сам.

Настя взяла меню в кожаном коричневом переплете, быстро пробежала глазами отпечатанный крупным буквами текст.

– Так, так, это не пойдёт…. Это дорого…. Это невкусно….. Пожалуй, вот что, принесите нам две порции жаркого с гарниром, два крабовых салата, – она посмотрела на Валеру. Тот, в знак согласия, кивнул и проговорил. – И ещё бутылку сухого вина. Отметим нашу встречу, – улыбнулся он Насте.

Официант, словно делая большое одолжение, с высоко поднятой головой удалился выполнять заказ. Минут через пятнадцать появились бутылка вина и салаты. Валера с появлением на столе спиртного оживился, хлопнул в ладоши и негромко пропел:

– Эх, пить будем, гулять будем,

А смерть придет, помирать будем!

Настя прыснула в кулак, оглянулась по сторонам. Несколько посетителей, что были в кафе, не обращали на них никакого внимания, но она строго посмотрела на него.

– Валера… все же смотрят….

Он взял бутылку и наполнил бокалы. Настя пригубила, а Валера сразу осушил свой бокал. Глаза у него радостно заблестели.

– Перед тем как к тебе ехать, Милок Зиньков – твой сосед, – всей деревне спать не давал. Ночью мальчишки привязали ему к окну нитку с грузом, постучали и стекло вдребезги. Милок с фонарём из дому выскочил, давай по всей деревне гоняться в окна светить. Разыскивать, кто ему спать не давал.

– Нашёл? – улыбнулась Настя.

– Да куда там.… Они как караси в тину ушли.

– А кто же постукалку ставил?

– Да Витёк Афонин наверняка.

– Вот сорвиголова. Попадёт ему когда-нибудь, – вздохнула Настя.

– Зиньков с матерью в Москву собирается. У него старший брат нашёлся. Тетя Варя до войны замужем была, жила в Карелии, а война всю семью разбросала, муж погиб. Столько лет прошло и, вот старший сын нашёлся, он с отцом оставался, когда она эвакуировалась. Но она старенькая, себя то еле-еле помнит. Счастье, и несчастье всё рядом, – зафилософствовался Валера

– Счастья больше, – возразила Настя. – Деревню только жалко, раньше столько народу жило. А теперь?

– От нас всё зависит, – Валера помолчал. С решительным видом показывая готовность к любому ответу, он неожиданно спросил, – Настя, как ты смотришь на то, чтобы стать моей женой?

Нисколько не удивившись его предложению, она радостно улыбнулась и, дурачась, спросила:

– Вы делаете мне официальное предложение?

Валерий нахмурился:

– Настя. Я говорю вполне серьезно.

Она задумалась и, вскидывая на него длинные вороненые ресницы, отводя глаза, произнесла:

– Спасибо, Валера. Но мне надо сначала окончить институт. И ты же знаешь, мама хочет, чтобы мы жили в городе.

Он удивлённо посмотрел на неё:

– Что я буду делать в твоём городе? – он с минуту помолчал. – Мама хочет… Чего хочешь ты?

– Я не знаю, Валера, – пожала плечами Настя. Она положила ладонь на его руку:

– Давай, не будем ссориться. Давай, подождём. Потом что-нибудь придумаем, – она продолжала ласково смотреть на него.

– Мы завтра с мамой мне куртку пойдем покупать.

Валера пропустил мимо ушей слова о куртке, наполнил свой бокал вином и залпом выпил.

Она отставила в сторону почти не тронутое горячее блюдо. Вино в её бокале было отпито наполовину.

Валера со своей порцией справился в одно мгновение. Он отложил вилку и поманил официанта:

– Рассчитайте нас.

Лицо официанта с невозмутимым лицом, на этот раз было более доброжелательное и если бы не его слегка надутые щеки выглядело даже симпатичным. Он положил перед ними исписанный неразборчивым почерком счёт. Итоговая сумма была выделена в красную квадратную рамочку, похожую на траурную ленту, подвязываемую в соответствующих случаях.

Валера посмотрел на цифры и побледнел:

– Настя, подожди меня, на улице.

Пока она шла к выходу, он стал лихорадочными движениями выгребать из карманов деньги, какие у него имелись, включая и прозвеневшую полным банкротством мелочь.

Официант собрал деньги со скатерти, небрежно пересчитал.

– Хватает? – с надеждой спросил Валерий.

– Спасибо, – тут уже с явной долей презрения в голосе сказал, точно выплюнул волшебное слово «спасибо» официант и, насколько это было возможно быстро, для его коротких ножек, стремительно скрылся за перегородкой в конце зала где, судя по запахам, аппетитно щекотавшим ноздри клиентов, находилась кухня заведения.

Валера смахнул выступившие на лбу росинки холодного пота, поднялся со своего места, допил остатки вина, остававшиеся в бокале Насти и, вышел на улицу.

– Денег хватило? Всё в порядке? – участливо спросила поджидавшая у выхода Анастасия.

– Всё нормально, – всего минуту назад бледный от страха самоуверенно ответил Валера.

– Всё или не всё? – требовательнее переспросила она.

– Всё. Настёна, всё – обнял он её за плечи.

– Подожди, – освободившись от объятий, она порылась в сумочке и протянула бумажную купюру:

– Держи.

– Настя, не надо, – он отвел её руку в сторону.

– Валера, прекрати, – она снова протянула деньги. – На что возвращаться будешь?

Он с неохотой принял деньги.

– За границей, если хочешь знать, парень с девушкой вообще пополам платят, – сказала Настя.

Валерий улыбнулся:

– Ты была что ли там?

– Не была, но от хороших знакомых слышала, – она чуть помолчала и обиженным тоном добавила, – и когда-нибудь обязательно буду.

– Ладно, – заулыбался он, – не будем принимать близко к сердцу, – Валера склонился и поцеловал девушку.

– Пошли, заграничная штучка.

Она в ответ на последние слова шутливо толкнула его в плечо. Они обнялись и обменялись поцелуем.

Настя поехала провожать Валеру на автовокзал. Посреди придорожной сутолоки, вечно снующих пассажиров они и распрощались. Теперь уже он смотрел в окошко того же самого деревенского автобуса, который можно было легко узнать по полустёртой красной полосе, нанесённой по диагонали на борту и, махал на прощание рукой.

Давно известно, что чем человек старше, тем скорее движется время. За делами и заботами оно вообще перестает замедляться. Нет, чтобы как когда-то в детстве, постоять жарким полуденным зноем, пролиться нескончаемым осенним дождём, томиться ожиданием новогоднего подарка. Так нет, оно начинает бежать, а потом и лететь со скоростью сверхзвукового истребителя, и поделать с этим, увы, ничего нельзя. Время можно перестать замечать во время случайной любовной связи, а также, если задержаться в забегаловке, чтобы потом глубоким похмельем связать его полной потерей сознания с частым посещением винно-водочного магазина. Оно не видимо также во время напряжённого трудового дня, но и то, и другое, да и третье рано или поздно плохо заканчивается. В зеркало на человека однажды посмотрят глаза, облепленные крупными мешками или шрамами морщин, отразится седина, перекрасившая цвет волос и весь смысл дальнейшей жизни. В отношении большой и настоящей любви это тоже применимо, но там хотя бы после того как человек очнётся, мнимая задержка времени компенсируется полученным счастьем. Так что время неудержимо, неумолимо и, по сути своей, бесценно.

…Внезапным снежным заносом подоспела сессия – горячая уборочная пора в беззаботной и довольно весёлой жизни студента, когда приходится рассчитаться за сон на лекциях, за прогулы и увлечения, заставившие забыть кое-кого про посещение занятий.

Анастасия особенно не переживала, таких грешков за ней не водилось. Всё свободное время она просиживала за учебниками. С лёгким сердцем шла она на экзамен к аудитории с массивными дверями, а те могли, не разбираясь, если чуть зазеваться придавить и отличника, и двоечника. Небольшое волнение относила на счёт желания получить отличную оценку.

Мария Филипповна – дородная полная женщина, принимала в этот день экзамен вместо ведущего предмет преподавателя. Она с важным лицом восседала под портретом академика Павлова и слушала скороговорку Анастасии с равнодушным отсутствующим видом. После ответа на последний вопрос билета, Мария Филипповна выпятила вперёд одну из чрезмерно накрашенных губ и, опустив взгляд на пальцы, унизанные золотыми перстнями и кольцами недовольно поморщилась:

– У вас, что не хватало полного конспекта лекций, чтобы в достаточной мере изучить предмет? Вам чуть ли не самый легкий вопрос достался про лекарственные растения. Вы что, про ромашку рассказать не можете?

– То, что нам давали на лекции, я изложила, – Настя с независимым уверенным видом посмотрела куда-то поверх головы Марии Филипповны, и зачастила. – Отличительным признаком лекарственной ромашки является полое дно корзинки, выгнутое в виде кегли, у нее мелкие листочки…

– Достаточно, – остановила скороговорку Анастасии женщина, – про пропорции в изготовлении настоев, вы ни слова ни сказали…

– Они все примерно по одной схеме готовятся… надо взять…, – заспешила Настя.

– Надо было на вопрос билета своевременно отвечать, а не тогда, когда я вас к этому подтолкнула.

– Но там, в билете… про настои… не было такого вопроса?

Мария Филипповна оставила без внимания замечание Насти и начала перелистывать лежавшую перед собой толстую синюю тетрадь с конспектами, исписанную от корочки до корочки ровным, мелким почерком.

– Лекция – это логическое, стройное, последовательное, систематическое и ясное изложение научного вопроса… я записала всё, что давал наш преподаватель … – сказала Настя, готовая лишний раз продемонстрировать свою эрудицию.

– Я разберусь, – тоном милиционера прервала её Мария Филипповна. – Идите, хорошо.

Зачётку вынесли через пять минут. К полному удивлению вместо запомнившегося ей слова «хорошо» соответствующего ожидаемой оценки, Настя увидела чистую незаполненную графу, означавшую только одно – экзамен она не сдала. У неё перехватило дыхание: «Я же всё ответила, – обращаясь неизвестно к кому, произнесла она вслух, – нам же больше ничего по этой теме не давали, и вопроса этого, как готовить настои в билете не было, – снова обращаясь никуда, – сказала она».

Староста курса пригласила «заваливших» предмет в освободившуюся после сдачи экзамена аудиторию. В разговоре между собой они прояснили, что предмет не сдали лишь те студенты, что не внесли деньги в качестве добровольного пожертвования на развитие материальной базы института. Список висел на доске объявлений перед входом в учебный корпус уже несколько месяцев. Это являлось нововведением администрации. На случайность всё то, что произошло с ними совсем не походило.

– В общем, так, – Светлана, круглая отличница девушка-монашка с весьма строгими глазами в тёмной юбке ниже колен, с опаской глянула в сторону дверей аудитории и, стараясь говорить как можно тише, произнесла.

– Эта кобра сказала: «Если они хотят учиться дальше, то должны в течение месяца сдать сумму эквивалентную тысяче баксов, а так о пересдаче не может быть и речи».

Она вздохнула и развела руками:

– Вот так девчонки и мальчишки, хотите – верьте, хотите – нет.

Из института Настю вынесло штормом возмущения в душе и потерей ориентиров в пространстве и времени. По пути к дому обычно внимательная к окружающим она вошла в троллейбус человеком-невидимкой, сторонясь людей, не замечая никого и ничего вокруг, напряжённо размышляя: «Где же раздобыть необходимую сумму? Спрашивать у мамы не имеет смысла. На работе ей и так зарплату урезали. Эти самые доллары она в глаза никогда не видела. На самогонке ей надо два года копить. Занять – у кого? Она мысленно перебрала в памяти своих знакомых. Нет – не получится. Найти работу и заработать за месяц самой? Нереально. Замкнутый круг».

Настя вспомнила про мать, как она смешно говорила, пропуская букву «л» и испуганно понижая голос при взгляде на дверь квартиры соседей, на глазах, разбогатевших на торговле мебелью: «У них ведь и долАры есть». Она улыбнулась своим мыслям и тут же горько вздохнула: «Попросить в долг у этих же соседей? Но нет, они как разбогатели – такие важные стали. Ходят, как будто в штанах что-то ценное носят (как будущий медик и начинающая женщина она уже знала, что ничего особенного там быть не может). Расстаться с мечтой о любимой профессии? Тоже ведь не выход. Занять у родственников? Те сами вечно от зарплаты до зарплаты перебиваются. У родного отца давно своя семья».

На следующий день она сказалась больной и до обеда провалялась на кровати. Мама с утра понеслась на завод, так что вникать в состояние здоровья дочери той было некогда. Под вечер, склеив из воли, разбросанной по душе в виде осколков что-то цельное, Настя, поехала в общежитие пединститута к деревенской подружке Татьяне Репниной. Как никогда хотелось поделиться своей бедой, облегчить внезапно отяжелевшую душу, избавится от оседлавшей её как загнанную лошадь несправедливости.

До девятиэтажного корпуса общежития пединститута она добиралась в переполненном пассажирами троллейбусе, который гудел растревоженным ульем о последних известиях по выплатам пенсий и пособий.

Татьяна спустилась к ней и, внимательно выслушав трагическую исповедь подруги, нервно тряхнула белыми крашеными волосами:

– Тысяча баксов? Круто. Круто. Сволочи, конечно, – она с минуту поразмышляла. – Но сейчас такая жизнь. Блядская одно слово. Ты не унывай. Денег таких я тебе, конечно, дать не могу, – она взглянула, в наполнявшиеся слезами глаза Насти, – у самой пока таких нету. Но ты можешь заработать сама.

– Как заработать? – заинтересовалась Настя.

– Как. Как. Обыкновенно. Раком. Ты девчонка видная. Я тебя сведу кое с кем.

– С кем это «кое с кем»? – с подозрением спросила Настя.

– О, Настюха, ты как малое дитя.

– С проституткой что ли?

– Нет, с директором банка, – ехидно ответила Татьяна.

Лицо у Анастасии после слов подруги сразу осунулось, почернело обугленным стволом только что зеленевшего деревца. Она растерянно произнесла:

– Я не знаю, Таня, как это делается, у меня Валера. Да и противно.

– У твоего Валеры есть деньги?

– Нет, наверное. Откуда у него? Да если и есть, я просить не буду.

– Что тогда делать будешь? Пойдешь пескоструйщицей, на завод?

– Не знаю, может, и пойду, – нахмурилась Настя.

– Ты ччё, подруга, там мужичьё, обман, уж лучше стать заслуженной лесбиянкой России, чем туда.… За эти деньги там полгода вкалывать будешь. Короче, я дам твой домашний номер телефона кому следует. До вечера у тебя мать на работе. В институте каникулы. За две недели ты легко деньги отработаешь. Потом можешь забыть, как страшный сон. Будешь брать по сто баксов с чел… да нет, не с человека. С кобеля. С какого побольше, с какого поменьше. Сама разберёшься…. Отстегнёшь потом человеку, который будет тебя рекламировать, остальные все твои. Думай. Ты не первая и ты не последняя, – она улыбнулась. – Может ещё и понравится.

– Да, иди ты …, – ответила Настя.

Татьяна с улыбкой посмотрела на неё и попыталась снова пошутить. – Надо же когда-нибудь начинать, – но видя выражение лица Насти, уже с серьёзным видом произнесла. – Ладно, ты решай, – Татьяна взглянула на часы. – А я побежала. Извини, мне пора.

Она поцеловала подругу в щёку, стерла ладонью, оставшуюся на лице губную помаду и заспешила на выход из вестибюля общежития.

– Пошли, пошли, – по пути она оглянулась на её осунувшееся лицо. – Духом не падай, жизнь на этом не кончается.

Чуть ссутулившись от навалившейся на плечи невидимой стороннему глазу тяжести, Анастасия шла следом. Татьяна шла быстро и скоро уже махала рукой с остановки на другой стороне улицы.

Ночь прошла в гадких раздумьях. Утро вливалось в окна квартиры рассветной бледностью. Настю окутала утомительная полудрёма. Она долго валялась на кровати, претворяясь спящей. После обеда мама ушла на работу.

Часов около пяти прозвенел телефон. Будто предчувствуя, что может последовать за тревожно вскипавшим в прихожей звонком, она долго колебалась: брать или не брать трубку. Но телефон продолжал верещать. Решение так и не находилось… а деньги были необходимы как пища после длительного проживания на необитаемом острове.

– Да, – тихо произнесла она.

Молодой решительный мужской голос проговорил в трубке:

– Это Алексей. Я по поручению Татьяны. Ваша ситуация мне известна. Так что вы решили? Будем зарабатывать, или будем продолжать дальше существовать? Да – да! Или нет-нет! – чувствовалось, говоривший человек умеет заставить подчиняться себе.

Она всего на секунду задумалась, но то ли решение уже созрело, то ли само из неё выпорхнуло:

– Да…

– Не слышу? – громко переспросил уверенный голос. – Смелее.

– Да!

– Вот это другое дело, – одобрительно проговорил звонивший молодой человек. – Через час на площади у памятника Ленину тебя будет ждать такси, – он с подчёркнутой фамильярностью перешел с ней на «ты», – жёлтая «Волга» с зелёными шашечками. Подойдёшь и спросишь номер заказа, тридцать три, не забудь… тридцать три, если этот, смело садись. Об остальном я думаю, ты в курсе. Всё пока.

Продолжая по инерции осмысливать происходящее: стоит или не стоит связываться с новым для неё способом добывания денег, – Настя добиралась до площади, но билет на поезд судьбы от прежней остановки домашней девушки до уличной девицы уже лежал в кармане.

Возле памятника с толстыми каменными ногами, возвышавшегося на высоком постаменте в нечеловеческий рост, она сразу заметила жёлтую машину такси. Анастасия подошла и нагнулась к дверце, оголив под короткой курточкой ноги в ажурных колготках. В глубине души оставалась вера в чудо – вдруг всё сейчас изменится, найдутся хорошие добрые люди и просто так за то, что она такая правильная и хорошая девочка дадут ей необходимую сумму. Тогда не придётся испытывать неприятное чувство стыда, подступавшее ощетинившимся комком к горлу. Она спросила в приоткрытое окошко:

– Это заказ тридцать три?

Никакого чуда не произошло. Водитель – молодой парень в кожаной куртке, повернул голову и кивнул Насте, как старой знакомой. Он открыл для неё дверцу позади себя:

– Да, присаживайся.

Настя опустилась на мягкое сиденье. В машине рядом с ней уже находился смуглый мужчина лет тридцати – тридцати пяти, одетый во все тёмное, начиная с рубашки до чёрных лаковых туфель. Из-под концов брючин, умышленно задранных вверх, напоказ выглядывали белые носки, резко контрастные с остальным одеянием. От него пахло пролитым в большом количестве дорогим одеколоном. Он приветливо улыбнулся. Возле водителя сидел второй смуглый пассажир, который толкнул таксиста в бок:

– Паехали!

– Куда ехать? – оглянулся на него водитель.

– А гастыница «Масква».

Пока добирались до гостиницы, Настя, смотрела прямо перед собой на укатанную снежную дорогу. Тяжесть, давившая всё это время, ушла; но пришёл страх до дрожи в коленях. Клиенты откровенно её разглядывали. Один наблюдал в зеркало водителя, второй, что сидел рядом бросал на неё косые, озабоченные половой неудовлетворенностью взгляды. Она чувствовала себя лабораторным подлежащим жуткому эксперименту существом. Автомобиль остановился возле шестиэтажной старой гостиницы. Она с клиентами вошла внутрь. В вестибюле стояли деревянные круглые высокие бочонки с комнатными растениями: фикусами и пальмами. Широкие толстые листья висели на стволах без обычной в таких случаях пыли. Её повели вверх по протёртой частыми подъёмами ковровой дорожке, кажется кое-где подгрызенной мышами. При входе на этаж она поймала на себе любопытный изучающий взгляд дежурной. Ей ничего не оставалось, как сделать непроницаемую маску принцессы, претендующей на королевский престол и с независимым видом пройти вперёд. Один из сопровождавших мужчин склонился над столом черноволосой тёти и, улыбаясь, начал негромкий разговор, состоявший из одних комплиментов. Он опустил голову ниже и что-то сунул той в руку. Женщина лукаво, будто готовая сама идти с ним в номер вместо Насти, взглянула в считавшие точно также, судя по их выражению, глаза мужчины и кивнула в сторону длинного узкого коридора:

– Проходите.

Настю завели в небольшой номер с розовыми стенами и двумя кроватями по бокам. Мужчина, сидевший в машине с ней рядом, закрыл за собой дверь, бросил ключ с пластмассовым номерком на столик справа у стены в углу номера, и без предисловий резко задрал на ней подол платья. Он снял с неё трусики и, прижавшись, вошел в неё. Она, нагнулась и, чтобы не упасть, едва успела, упереться руками в кровать. Другой, безумно моргая, стоял рядом и в порыве нахлынувшей страсти расстегивал брюки.

Настя, с трудом сдерживала готовый вырваться стон от причинённой боли. Когда всё закончилось, с неожиданным хладнокровием она про себя отметила, что вместо былого страха к ней пришло жуткое отвращение. Она поправила платье, подняла с пола красные трусики, купленные по совету Татьяны и одетые для такого случая, приняла от мужчины, что сидел с ней на заднем сиденье две смятые бумажки по сто долларов. Она обратила внимание, что он уже отбросил свои полуботинки, и белые носки у него были внизу совсем чёрные. От носок шёл неприятный запах пота.

Тот, что сидел в машине возле водителя с улыбкой протянул ещё пятьдесят долларов:

– Это от мэна лично. Ты нам понравился.

Подарок не вызвал в её душе никаких эмоций лишь ощущение будто хрустальный башмачок будущей принцессы она обменяла на двести пятьдесят баксов и судьбу простолюдинки. Настя вышла в узкий, с двух сторон сдавливавший клиентов гостиницы коридор. Стараясь ни на кого не смотреть, не поднимая головы, сжимая в кулаке ценности последнего часа жизни, свои трусы и деньги, она сбежала по запыленной продырявленной мышами ковровой дорожке вниз и словно пуля, выпущенная из ствола нарезного оружия, вылетела на улицу. До самого дома её неотступно преследовал запах двух потных мужчин. Добиралась она на том же такси. Молодой парень в кожанке дожидался её возвращения.

Всю дорогу он, поглядывал на неё, будто пытался найти повод, чтобы заговорить, но до самого дома они так и не обмолвились ни словом.

Она сразу же приняла горячую ванну. Долго терлась жёсткой мочалкой, стараясь всеми силами стереть следы от прикосновений особей другого пола. Одновременно пытаясь как можно меньше думать о том, что с ней произошло.

В полоскавшийся за окном мрачными тенями вечер, раздался очередной звонок. На этот раз в обставленной дорогой мебелью квартире её принимал женатый мужчина, похожий на виденных в деревне невысоких и толстеньких боровов. Но тех можно было почесать за ушком, от этого они довольно похрюкивали, а мужчина был весь какой-то недовольный. Он очень, как ему, наверное, казалось, страстно сопел становясь похожим на мощный вентилятор. Делая по совету подруги необходимые в таком случае телодвижения, Настя поймала себя на мысли, что почти точно такого же тучного хряка бабушка много лет назад откормила и сдала на мясо. Ей тогда купили зимнее пальтишко бордового цвета с беленьким пушистым воротничком, оно ей очень нравилось.

Похожий на борова мужчина сослался на семейные трудности и её неопытность, отстегнув от широты души всего пятьдесят долларов.

Дальше потянулась длинная цепочка половых проказ. Она научилась заранее оговаривать цену. Похамить, если требовали обстоятельства, при этом всегда чувствуя себя с клиентом, как подчиненный с руководителем, рассчитывавшим для неё сумму заработанной платы.

Настя так и не смогла выработать иммунитет от неприязни к заказчикам, приобретавшим во временное пользование её тело. Кроме того, чтобы мимолетные встречи не вошли в сладкую привычку, она и сама всеми силами подавляла в себе появлявшуюся иногда тягу к получению денег.

По подсчётам она уже подбиралась к необходимой сумме, когда прозвучал очередной звонок. «Сегодня всё должно закончиться» – твёрдо решила Настя.

У памятника Ленину подле высоких развесистых деревьев её поджидали первые клиенты. Мужчина, осчастлививший Анастасию пятьдесятью долларами, на правах старого друга обнял её за талию, пощекотав при этом шею жёсткими проволочными волосками над своей верхней губой.

– Пайдем, дэвочка тут нэдалэко, – заметив, как она испуганно смотрит по сторонам, произнёс он. – Нэ бойся табе ныкто нэ увыдит.

Настя безвольною, потоптанною петушками курицей шла рядом с клиентами, в очередной раз, подчиняясь обстоятельствам и, оправдывала себя: «Это в последний раз. Это в последний раз. На деньги если дадут как тогда куплю маме стиральную машину».

Вдруг на другой стороне неширокой улицы, облепленной всевозможными вывесками, украшенной живописно развешанными на деревьях гирляндами электрических лампочек, она увидела шедшего навстречу парня в знакомой курточке. Случайный прохожий подходил всё ближе и ближе. Сердце тревожно замерло: «Валерка». В тот момент, когда она поравнялась с ним, он остановился и, пока Настя в сопровождении новых знакомых, уходила всё дальше и дальше, он продолжал стоять на другой стороне улицы, глядя им вслед.

Неожиданно она резко сбросила руку, лежавшую у неё на талии.

– Да пошли вы…, – с возмущением произнесла она, развернулась и бросилась назад. Настя остановилась от него в каких-нибудь пятнадцати шагах. Она смотрела на другую сторону неширокой покрытой снежным полотном пешеходной улицы, как на берег быстрой реки, отделявшей их друг от друга, не решаясь подойти ближе. Она лишь чуть слышно прошептала:

«Валерочка».

За спиною один из клиентов подошёл к телефону-автомату набрал номер и стал раздраженно говорить в трубку.

А он стоял, не двигаясь и, смотрел прямо на неё.

Со всей очевидностью умудрённого небольшим жизненным опытом человека, она внезапно поняла, что ничего между ними больше не будет. Не будет прежних сиявших изумрудными гранями отношений, не будет того светлого и чистого чувства, возникшего между нею и Валерой. Не сможет она уже так беззаботно и весело смеяться и радоваться вместе с ним. Как камень, срываясь с края глубокой пропасти, летит вниз из-под ноги неуклюжего путника, увлекая за собою тысячу других, так и у неё что-то оборвалось внутри: упало и разбилось вдребезги на мелкие кусочки, разлетевшиеся по закоулкам души. И невозможно не собрать, не склеить, того, что было.

Валера посмотрел сквозь неё, будто она не живой человек, а манекен за стеклом магазина, повернулся и скоро пошёл прочь. Через некоторое время его фигура затерялась в безликой толпе прохожих. А она, опустив голову, побрела, сама не зная куда.