Читать книгу Книга царей - Александр Жигалин - Страница 6

Звягинцев служил в милиции более двадцати лет. До перехода в органы учился в университете, служил в армии, работал в Горкоме комсомола, три месяца в Обкоме партии. Причиной перелома в жизни стала перестройка общества – как в прямом, так и в переносном смысле. Надо было начинать сначала, а так как выбор был небольшим, Дмитрий Константинович остановился на милиции.

«Какая-никакая, а все-таки власть, – думал Звягинцев. – К тому же возможность сделать карьеру. Не КГБ, конечно, зато не так строго».

Привычка выполнять команды от и до была воспитана в Звягинцеве с детства. Отец развивал в сыне исполнительность с такой скрупулезностью, словно заранее знал – служить тому в следственных органах, и не где-нибудь, а в Московском уголовном розыске.

Подъезжая к дому Мытника, майор думал о том, с какой тщательностью будет вести досмотр квартиры. За полчаса до отбытия группы позвонил Мостовой и попросил взять обыск квартиры под личный контроль. Что это значило, Звягинцев знал как никто другой.

Дмитрий Константинович и сам был не против еще раз пройтись по хате. В тот день, когда вывозили картины, удалось заныкать табакерку, которая, судя по клейму, принадлежала князю Голицыну.

«Не бог весть, какая вещь, – думал Звягинцев, – зато стоит больших денег. Страсти утихнут, знакомому скупщику снесу, тот и пристроить поможет, и с баблом не обманет. Знает шельма, майора МУРа на бабки развести – что клеймо на лбу поставить».

И вдруг такая удача – арбалетчица залезла в хату Мытника. Зачем? Непонятно. Может, поживиться хотела, но не знала, что вывезли все давно? В таком случае, зачем арбалет? Нет, прав полковник, в истории с убийством еврея тайн не то, чтобы много – завал. А где тайны, там навар.

Звягинцев знал: как руководителю ему пыхтеть не придется. Пусть молодые землю роют, а он понаблюдает со стороны, каморку проверит. Что-то подсказывало, что начинать надо именно с нее.

Последний раз, когда хату шмонали, комнатушка была на очереди последней, а так как рабочий день подходил к концу, осмотр провели поверхностный – вынесли вещи, простучали пол, прощупали стены. На том и закончили.

«Нет, – думал Звягинцев. – На сей раз все будет выглядеть по-другому. Проверим косячки, дверь осмотрим, пол – все, как надо. Не найдем – стены просветим. Не может быть, чтобы ничего не было».

––

Шел шестой час обыска. Ничего такого, что могло заинтересовать следствие: ни тебе тайника, ни мест, где можно было спрятать хоть что-то.

Майор был вне себя. Осмотр каморки так же не дал результатов, прибор не обнаружил не единой пустоты.

Данный факт бесил до такой степени, что Звягинцев хотел, было отдать команду начать вскрывать полы. Спасли показания прибора – оказалось, что пол залит слоем бетона.

О результатах обыска надлежало сообщить Мостовому. Звягинцев, зная, что отвести гнев начальства поможет только чудо, тянул время. Чудо произошло, когда группа перебазировалась из гостиной в кухню на кофе и перекур.

Дмитрий Константинович, будучи человеком некурящим, решил еще раз пройтись по комнатам. Подойдя к каморке, не хотел открывать дверь, рука же потянулась к ручке. Окинув помещение взглядом, Звягинцев закрыл и уже собрался перейти к осмотру балкона.

Мысленно он был вне квартиры, теша себя надеждой, что свежий воздух и солнце разбавят начинающую давить на сознание тоску. Выручили глаза. «Задняя стена толще, чем боковые, – оглядываясь, подумал Звягинцев. – Странно, стены должны быть одинаковыми».

Распахнув дверь, майор ощупал боковые стороны. Прибор не показал пустот, но и не показал, поскольку внутри монолит.

«Какой к черту монолит?! – пронеслось в голове. – Зачем укреплять часть общей стены, да еще в каморке? Нет, здесь определенно что-то есть. Но что?».

Дмитрий Константинович хотел было позвать криминалиста, чтобы тот проверил стенку, но, сам не понимая зачем, вышел, прикрыв за собой дверь.

«Позову и что из этого? Придут, прозвонят, найдут пустоту, начнут долбить».

Представив внутри каморки набитый произведениями искусства тайник, Звягинцев испугался.

«Найдут, опишут, передадут в музей. А мне что, грамоту? Хрен вам. Я, может, этого момента всю жизнь ждал».

Глянув в сторону кухни, откуда раздавался молодецкий смех, Звягинцев попытался взять себя в руки.

«Не надо гнать лошадей. Продумать, взвесить все за и против. Доложу, что ничего не найдено. Криминалист подтвердит. Квартиру опечатают, охрану снимут. Охранять-то будет нечего. Останется прийти и расковырять стену».

«Расковырять стену! – Прошумело в голове, подобно ворвавшемуся в форточку ветру. – Легко сказать. По-тихому не получится, потому что придется долбить. Когда долбишь, всегда грохот. Господи, о чем я думаю!»

Отойдя от двери, Звягинцев присел на край стула. Из пике размышлений помог выйти голос криминалиста.

– Куда пропали, товарищ майор? Ждем-ждем, вас все нет.

Собрав волю в кулак, Звягинцев встал.

– Чего ждете?

– Как чего? Рабочий день закончился полчаса назад. Пора и честь знать.

– Честь? Причем здесь честь?

– Не причем. Но мне еще в контору ехать, прибор сдавать.

– Ладно, – глянув на часы, произнес Дмитрий Константинович. – Половина шестого!

– А я что говорю.

Криминалист, покачав головой, направился в сторону кухни. Глядя лейтенанту в спину, Звягинцев благодарил бога за то, что тот так вовремя подослал к нему парня.

––

Гладышев схитрил: мастеров, способных изготовить арбалет, в списке числилось не два, а восемь. Шестеро проживали в Москве, двое в Подмосковье. Четверых Антон посетил до того, как они с Черкашиным попали в переделку.

Результат был равен нулю. Никто из специалистов по изготовлению средневекового оружия к мини-арбалету не имел никакого отношения. Когда-то что-то мастерили – в основном, для баловства, для постановки театральных действий, во время которых дяди и тети, переодевшись в средневековые одежды, изображали Робин Гудов.

Проклиная себя за то, что соврал, Гладышев понимал: растяни он посещение оставшихся четверых на сутки, а то и надвое, полковник мог не понять, как можно потратить столько времени на выяснение причастности к убийству двух человек. Тем более, когда известны их адреса и фамилии.

«Он, как с ума сошел, – возмущался в душе Антон. – Думает, если опера начнут носиться подобно гончим, преступления будут раскрываться сами собой».

Решив, что начать следует с тех, что жили в Подмосковье, Гладышев позвонил Матвею в больницу.

– Прийти не смогу. Мостовой загрузил так, что пожрать некогда.

Тут же посыпались вопросы: что, как, почему? Расстраивать не хотелось, поэтому Антон не нашел ничего лучше, как проорать в трубку: «Потом расскажу. Завтра, к обеду постараюсь вырваться. По поводу совещания – полковник стрелял глазами так, будто хотел изрешетить. Тебя пообещал придушить лично. Так что готовься».

– Готов… – Простонал в ответ Матвей.

Первым в списке мастеровых стоял Егор Ермилов. Слесарь высшего разряда семидесяти четырех лет проживал в Ступино, что по Каширскому шоссе в ста километрах от Москвы.

«Два часа, чтобы добраться, полчаса на разговор, два, чтобы вернуться. К пяти буду в Москве. Хватит времени, чтобы посетить еще одного», – думал Гладышев, не подозревая, какой сюрприз готовит ему судьба.

––

Сюрприз состоял в Ермилове, точнее, в простоте человека. Выслушав, тот попросил показать список мастеровых. Долго изучал листок, затем, сняв очки, протянул Гладышеву.

– Бумажку эту можешь выкинуть в печку.

– Как это – выкинуть? – Глянув на пенсионера, произнес Гладышев.

– Очень просто. Вещь никчемная, а значит, в деле твоем бесполезная.

Понимая, что задавать вопросы – пустая трата времени, Антон решил подыграть старику, тем более что тот, упиваясь значимостью произнесенных им слов, жаждал увидеть в глазах гостя растерянность.

– Я столько времени потратил, чтобы добраться…

– И правильно сделал, что потратил, – не дал договорить Ермилов. – Те, кто значатся в списке, к арбалету отношения не могут иметь в принципе. Это я тебе говорю, Егор Ермилов, знающий толк в средневековом оружии так же, как Калашников в своем автомате. Почему? Объясняю. Смолянин два года не держал инструмента в руках. Не потому, что он плохой мастер или потерял остроту зрения – парализовало мужика на всю правую половину. Клоков – болтун и пустобрех, изготовил пару арбалетов, гонору выше крыши. Да и не по его мозгам машинку такую сотворить. Здесь не просто подход требовался, порыв души и знание дела. Ни того, ни другого у Клокова нет.

– А Дербенев?

– Серега-то? Тот мог. Тот слесарь от бога. Только алиби у Дербенева такое, что покрепче арбалета будет – три года общего режима, два из которых отбыл в местах не столь отдаленных.

– За что?

– За любовь. Жену с любовником поймал в собственной кровати. Вместо того чтобы отпустить, пустил голыми по двору гулять. И все бы ничего, только Сереге показалось мало. Приковал голубков наручниками к качелям, сам сел рядом с ружьем и давай орать: «Гляньте, люди, изменников изловил!». Приехала милиция, несчастных освободили, Дербенева в каталажку. Поначалу все думали, срок будет условный, но, как выяснилось позже, у любовника папаша в больших начальниках числился, Старик позора сына простить не смог. Сереге три года дали. Когда все закончилось, судья так и сказала: «Тронул бы кого другого, мог бы рассчитывать на условное, а так, извини, мне мое место тоже, знаешь ли, не за спасибо досталось.

Взяв в руки список, Гладышев пробежался по нему глазами.

– Выходит, из восьмерых вы один остались.

– Выходит, что так, – перехватив взгляд гостя, улыбнулся Ермилов. – Только сразу скажу – арбалет я этот не делал, мало того, никто никогда с заказом таким ко мне не обращался.

– Но если не вы, тогда кто?

– Не знаю.

На протяжении всего разговора Егор Ефимович ни на секунду не выпускал из рук рисунок с изображением мини-арбалета. Он, то рассматривал, то прикладывал фотографию стрелы и при этом постоянно цокал языком. Вот и сейчас, сказав, что никто с подобным заказом не обращался, взял рисунок и давай изучать.

– Что-то не так? – Спросил Гладышев.

– Сомнения меня гложут, – цокнув, ответил Ермилов. – Причем такие, что в пору мозгам начать кипеть.

– Что за сомнения?

– По поводу арбалета. Налицо рука мастера, я бы даже сказал – художника.

– Художника?

– Да. Приклад каждого изготовленного им арбалета украшался копией известной картины. Прикол у мастера был такой – разрисовывать приклады. Представь, в руках у тебя созданное по канонам прошлых веков оружие, а на прикладе «Джоконда» улыбается. Впечатляет?

– Впечатляет, – вынужден был согласиться Антон, хотя представить себе «Мону Лизу» на прикладе арбалета так и не смог. – И как же звали этого мастера?

– Басманов Иван Федорович. По прозвищу Басман.

– Почему звали?

– Потому, что умер Басман полгода назад. Вышел в сад, сел в кресло…. Там и остался сидеть с улыбкой на устах.

– Да… – Многозначительно произнес Гладышев. – Люди для того и рождаются, чтобы, исполнив возложенный богом долг, умереть.

– Как ты сказал? Исполнив долг?

Лицо Ермилова покрылось бледными пятнами.

– А разве не так?

– Так. Только как определить, где долг, а где обязанность? Тебя, к примеру, что заставило пойти работать в милицию?

– Я сам.

– Сам ты не мог, потому, как в 18 лет человек не в состоянии самостоятельно принимать столь серьезные решения. Родители создали в твоем понимании образ, который пришелся тебе по душе.

– Можно сказать и так. Я милиционер в третьем поколении. Только причем здесь долг и Басманов?

– Притом, что арбалет этот только Басман и мог изготовить. Его это рука, а значит, и мысль тоже его. Я бы сказал, воплощение мечты в дерево.

Арбалет ведь не просто оружие, это нечто особенное – живущая между прошлым и настоящим реальность, где прошлое заложено на генетическом уровне. Взять тебя, к примеру. Проживаешь первую или вторую жизнь, соответственно, память мозговых клеток ниже второго уровня.

У Басмана та превышала пять, а то и шесть уровней, чем и объясняется тяга к прошлому. Изготовленные рукой Ивана арбалеты являлись точными копиями тех, что использовались в сражениях с 11 по 16 века. Прежде чем взяться за работу, Басман часами просиживал в читальных залах, выискивая информацию не столько об арбалете, сколько о человеке, которому тот принадлежал.

Гладышев, пребывая в состоянии недопонимания, не мог сообразить, зачем Басманову понадобилось устраивать испытания самому себе, когда арбалет – всего лишь оружие.

Ермилов будто прочитал его мысли.

– Хочешь знать, зачем?

– Хочу, – вынужден был признаться Антон.

– Затем, что для Басмана каждый изготовленный арбалет был состоянием души. При проектировании больше всего внимания он уделял силе натяжения тетивы, что, в первую очередь, влияло на убойную силу стрелы. Отсюда и форма арбалета, и изгиб излучин. Про приклад я не говорю. При прижатии того к плечу создавалось ощущение, что арбалет есть продолжение руки. Кстати, по фотографии стрелы можно набросать эскиз арбалета.

– Как это?

– Очень просто. Каждая стрела изготавливается под конкретный арбалет.

– Хотите сказать, что через стрелу можно доказать причастность Басманова к убийству Мытника?

– Косвенную. Басманов не мог быть причастен к убийству по одной простой причине: на момент изготовления арбалета не было в живых. Он мог только придумать, в крайнем случае, изготовить чертежи.

– Используя состояние души?

– Душа здесь ни причем. Расчет, желание создать нечто новое. Для чего Басману это надо было, непонятно. В тоже время отрицать, что мини-арбалет – изобретение его рук, я не могу.

– Басманов придумал, кто-то другой изготовил.

– Выходит, что так.

– Но кто? Кто мог изготовить, если чертежи никогда никому не передавались? И вообще… Вы сами сказали, что с каждым арбалетом Басманов проживал жизнь?

– Верно, Иван был не из тех людей, которые доверяются первому встречному.

– Но ведь доверился же.

– В том-то и дело.

Ермилов терялся в догадках. Необходимо было помочь. Но как?

Подумав, Гладышев не нашел ничего лучше, как увести разговор в иное русло.

– Скажите, а какой он был, этот ваш Басманов? Имеется в виду внутреннее состояние.

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Егор Ефимович секунд пять не мог произнести ни единого слова. Преодолев эмоции, вникать в смысл услышанного начал, когда в глазах появился свет.

– Иван слыл человеком простым, в то же время невероятно сложным. Простым, потому что было легко общаться. Сложным – по причине, что никогда не открывался до конца. Представь отдыхающую на пикнике компанию, где Басманов – главное действующее лицо. Прибавь к уже имеющемуся образу образ человека, который не терпел гостей. Получается что-то вроде нелюдима.

– И что, никто не пытался поговорить с ним об этом?

– О чем?

– О внутреннем содержании.

– Нет. Чужая жизнь есть чужая жизнь. Лезть в нее – значит выглядеть невежей. Случись такое, Басман не только не стал, бы разговаривать, но и не подал бы руки.

– Допустим, – приняв ответ, Антон решил идти дальше. – Басманов оригинал в поступках, в образе жизни, но ведь рядом должны были быть люди, не имеющие столь жесткого характера: жена, дети.

– Про жену ничего сказать не могу. Видел пару раз. Скажу, что впечатление оставляла весьма и весьма благоприятное. Красивая, стройная…. Первый раз встретились в Москве, в театре. Пошли с женой на «Жизель», смотрим – навстречу Иван с супругой. Познакомились, пару минут поговорили, разошлись. Когда места в зале заняли, моя мне говорит: «На герцогиню похожа». «Кто?» – не понял я. «Жена твоего знакомого, будто с экрана фильма «Война и мир» сошла».

– Что, и вправду выглядела как герцогиня?

– Не то слово. Интеллигентка голубых кровей. Второй раз встретились на пикнике, устроенном Басмановым по поводу представления нового арбалета. Во время пикника Басманов познакомил нас с дочерью. По чертам лица, манере держаться – копия мать. После смерти родителей Анна уехала жить за границу.

– После смерти родителей?

– Да. Анна Варламовна скончалась за полгода до смерти мужа. Долго хворала. Иван возил по разным докторам. Бесполезно. Богу угодно было призвать душу страдалицы. Он и призвал.

– Басмановы жили в Москве?

– Нет, в Чернецком, в двадцати километрах от Чехова. От нас – шестьдесят пять. У Басмановых там дом. В свое время дед Ивана построил, отец расширил. Басман пристроил веранду, гараж.

– Я так понимаю, уезжая за границу, дочь Басмановых дом продала?

– Не знаю. По поводу дома ничего сказать не могу.

Новость относительно дома Басмановых настолько озадачила Гладышева, что тот даже не пытался скрывать этого. Требовалось время, чтобы полученные данные смогли образовать череду фактов. И хотя существенных изменений в настроении не произошло, изменилась настройка мышления: от арбалетов к личности, от личности к семье, от семьи к дому, от дома…

Глянув на часы, Гладышев хотел было поблагодарить Ермилова за гостеприимство, однако взгляда хватило, чтобы понять – не все сказано, не все услышано.

– Думаю, следствию будет полезно знать, что Басман, кроме того, что слыл искусным мастером, был еще и превосходным стрелком, – произнес Егор Ефимович, явно настроенный продолжать удивлять гостя.

– Стрелком?

Мысль о дороге, о поездке в Чернецкое испарилось быстрее, чем Гладышев смог понять, что означали слова Ермилова.

– Да. Иван владел арбалетом так же, как победитель Уимблдонского турнира владеет ракеткой. Мог десять раз подряд выстрелить в цель с расстояния сорока метров и ни разу не промахнуться. А то и того лучше, стреляя навскидку, цель поражал с первого выстрела. Помню, однажды зашел спор, сможет Басман попасть в мишень с расстояния пятнадцати метров на звук и в темноте. И что ты думаешь? Трижды стрелял – трижды в «яблочко».

– Прямо-таки в «яблочко?» – не смог удержаться, чтобы не выразить сомнений, Антон.

– Не веришь?

Выйдя из-за стола, Ермилов направился к книжному шкафу, достав похожий на амбарную книгу фотоальбом, вернулся на место.

На предложенных вниманию Гладышева снимках были засняты группа людей, машины, лес, щиты с мишенями. Последних Антон насчитал пять. В каждой торчало по стреле.

Выбрав несколько снимков, Ермилов разложил их перед Гладышевым.

– Здесь все наши. Это мишени. Это стрелы. Это я с арбалетом. Это Басман целится. Это…

– Басманов? Где?

Перехватив руку хозяина дома, Гладышев взял в руки альбом и углубился в изучение фотографий. Лицо стрелка можно было разглядеть наполовину, зато был виден арбалет.

– Сколько вам тогда было лет? – откладывая в сторону снимок, спросил капитан.

– Мне 63. Басману 61. Мы ведь почти ровесники, отсюда и общие интересы, и понимание жизни.

– А воспитание?

– Воспитание разное. Он – выходец из интеллигенции, я – из рабочих-крестьян.

– Об этом вам сам Басманов рассказывал?

– Нет. Родители, происхождение, семья – темы запретные, поэтому особо никто не интересовался. Общались, развлекались. По душам не исповедовались, в этом Басманов – скала. От вопросов уходил, не напрягаясь, а когда цепляли, говорил: «Не люблю распространяться о том, что других должно волновать меньше всего». Все сразу затыкались, переводя разговор на тему, в которой Басман чувствовал себя как рыба в воде.

– Тему арбалетов?

– Не только. Оружие средних веков.

Переворачивая страницы, Гладышев выбрал три фотографии и вопросительно глянул на Ермилова.

– Можно возьму? С возвратом, конечно.

– Можно, – вынимая снимки из альбома, произнес Ермилов. – Вот только помогут ли? Десять лет прошло.

Непонятно почему, но слова «десять лет прошло» засели у Гладышева в голове настолько прочно, что на протяжении всего пути от Ступино до Чернецкого он не мог избавиться от ощущения недосказанности.

Вроде бы, говорил старик непринужденно, в отдельные моменты даже больше, чем желал услышать Антон, но это создавало ощущение преднамеренности. Такое бывает, когда человек в словах преследует цель.

«Зачем Ермилову понадобилось подводить меня к разговору о Басманове? – думал Гладышев. – Написал адрес дома и даже нарисовал план проезда, при этом вид был такой, словно сорвал джек-пот».

Вопросов было много, ответов – ни одного. В обычной ситуации должно было расстроить, в крайнем случае, подпортить настроение. Однако Гладышев не ощущал ни того, ни другого, хотя в глубине души, интерес был. Партия, что разыграл Ермилов, была знакома. Единственное, что удручало – давно не играл в шахматы. Настолько давно, что стал забывать комбинации.

––

Чернецкое предстало огромным утонувшим в зелени пространством. Крыши домов купались в кронах дубов. Неширокая, но невероятно красивая река змейкой протекала вдоль берегов, виляя, то вправо, то влево. Создавалось ощущение, будто сам бог, стоя за мольбертом, придавал этому пейзажу особую красоту.

Улицу Зои Космодемьянской Гладышев пересек, проезжая по Набережной. Пришлось вернуться. Бросив машину в двадцати метрах от проулка, Антон направился вдоль улицы, изображая туриста, нуждающегося в приюте.

Останавливаясь то у одного дома, то у другого, искал, у кого спросить. Не найдя, продолжал движение дальше.

Согласно нарисованной Ермиловым схеме, дом Басмановых должен был быть седьмым от поворота.

Гладышев уже видел забор и часть крыши, как вдруг со двора, мимо которого он проходил, раздался женский голос.

– Кого-то ищете?

Обернувшись, Антон увидел средних лет женщину в переднике с дуршлагом в руке.

– Ищу, – улыбнувшись, произнес Гладышев.

– Кого, если не секрет?

– Какой уж тут секрет – ищу, где комнату снять.

– Комнату?

Удивление хозяйки выглядело настолько естественным, что у Антона возникло сомнение, не переборщил ли он с комнатой.

– Да. Захотелось, знаете ли, от суеты городской отдохнуть. Сел в машину, поехал, куда глаза глядят…. Вот, приехал.

– А вы кто? – пропуская мимо ушей слова Гладышева, спросила женщина.

– В смысле?

– Писатель или художник?

– Почему сразу писатель? Обычный человек.

– Обычные люди из Москвы в деревню не бегают. Только писатели или художники. Про них в кино показывают. День-два живут, на третий влюбляются в дочь хозяев, получают прилив вдохновения и начинают творить.

– Такое кино не про меня. Я не художник и не писатель, обычный клерк обычной компьютерной фирмы.

– Вот я тебя и поймала, – стукнув дуршлагом по забору, расхохоталась женщина. – Никакой ты не простой. И деревня тебе наша побоку. У клерков свои дачи имеются. И тишины там столько, что кричать хочется.

– Верно. И дача имеется, и речка, и сад. Все как у людей. Только там мать, отец и бабушка. Представляете, каково мне, когда только и слышишь: «Антоша, тебе чая налить? Антоша, оладушек принести?» И так постоянно. Вот уже где… – Приставив ладонь к горлу, Гладышев, как мог, изобразил тоску.

– Представляю, – пожала плечами женщина. – И надолго к нам?

– Дней на пять, максимум на неделю.

– Тогда придется прогуляться. За поворотом дом с зеленой крышей, на заборе табличка «Сдаем комнату». Только имей в виду, хозяева цену деньгам знают, могут такую назначить, что стыдно сказать.

Посмотрев в указанную женщиной сторону, Гладышев поморщился.

– Терпеть не могу торговаться.

– Что сделаешь. Люди многое чего терпеть не могут, однако же, терпят.

– А может, вы приютите? – зная, что получит отказ, спросил Антон, не забыв при этом польстить. – Уж больно уютный у вас двор и дом такой ладный.

– Нет, – приняв слова незнакомца за комплимент, улыбнулась женщина. – Сами ютимся. Нас двое, внуков трое, дети на выходные приезжают.

– А в том? – развернувшись лицом к дому Басмановых, Гладышев постарался придать голосу как можно больше безразличия. – Ни света нет, ни движений. Может, не живет никто? Так я бы весь дом снял.

– Не живут, но и сдавать не сдают.

– Почему?

– Потому что хозяева умерли, дочь укатила неизвестно куда. За домом наняла следить соседку, наказав, чтобы не пускала ни своих, ни чужих.

– Сама не живет и другим не сдает?

– Так и есть. Люди поначалу недоумевали, потом привыкли. В конце концов, это дело каждого, сдавать или не сдавать, жить или не жить.

– И давно пустует?

– Почти год.

–И что, за год так никто и не приехал?

– Почему не приехал. Пару раз дочь наведывалась. Ни с кем не общалась, из дома не выходила. Маленькой была – ребенок как ребенок, выросла – не узнать.

– Так говорите, будто лично общались.

– Общалась. Пошла поговорить насчет дома, хотели, чтобы у сына дача рядом с нами была. Даже слушать не захотела. Через дверь сказала, что дом не продается. Что? Как? Почему? Ни слова, ни полслова.

– Может, не вовремя подошли? Может, у человека настроение плохое было?

– Да какое там настроение, если даже в дом не пустила.

Судя по тому, насколько негостеприимным стал взгляд женщины, продолжать удерживать разговор в прежнем русле не имело смысла.

Поблагодарив, Гладышев дождался, когда женщина удалится вглубь двора, после чего, пройдя мимо дома Басмановых, зашагал дальше, проигрывая в голове все, что удалось узнать.

Дойдя до машины, сел за руль. Задумался: «День насыщен событиями. Ермилов со своим хитроватым взглядом. Басманова – младшая, которая ни в какую заграницу не отбывала, живет в Москве или близлежащем городе. Вопрос, что заставляет ее не продавать дом и почему вокруг фамилии Басмановых столько всего таинственного?».