Читать книгу В этой книге «Всё» написано! - Александр Каменецкий - Страница 4

Владимир Рудольфович Соловьев, телевизионный светоч нашего непростого времени, на одной из своих передач заявил примерно следующее: «За последние 50 лет философская мысль ничего толком не создала». Цитируем мы по памяти и заранее просим уважаемого светоча не серчать на слабость наших скромных нейронов. Возможно, его собственные мозговые клетки в тот незабвенный вечер тоже дали маху: в одном лишь Отечестве нашем следовало бы упомянуть как минимум Мамардашвили с Пятигорским – но это так, к слову.

Тем не менее, вопрос остается: а чего, собственно, еще способна начудить философская мысль, когда вокруг сплошной Трамп, коронавирус, взбесившиеся пигментоиды, ректально-радикальные меньшинства и славянопитеки без намордников? Разве что в энный раз погнать человека на какие-нибудь баррикады вместе со Славоем Жижеком, – так он, этот человек, и без Жижека лезет туда с поразительным упорством. Можно, конечно, для разнообразия отправить клиента в теплые края медитировать над непостоянством и иллюзорностью нашего дорогого бытия – но лафа способна продлиться строго до тех пор, покуда в тропический парадиз не нагрянет инфекция или тайфун «Малютка».

Как быть? Сбросить философию вовсе с корабля современности, оставив в утлом челне лишь грантоедов и беллетристов на хлебе и воде? Ну уж дудки! Не для того Сократ пил свою цикуту. Наплевать, что мир с тех пор превратился в одну сплошную таверну «Корфу» с видом на пляжные лежаки. Мы тоже способны отхлебнуть яду – и пусть даже нету у нас под рукой диогеновой бочки, мы сядем за стол, мы включим компьютер и – трепещи, Соловьев!

Но покуда мы тут шутим, системы ценностей обваливаются быстрее, чем цены на нефть. Либерализм заканчивается гей-парадами и свержением памятников (странно, что эти увеселительные мероприятия до сих пор еще не слились в один инфернальный перфоманс). Консерватизм (там, где он пока напрямую не ведет к джихаду) радует нас новой редакцией Домостроя и кумачовым победобесием. Еще есть Китай, где веруют не то в дао, не то в Мао и под шумок прибирают к рукам весь остальной мир, которому явно не хватает чего-то… только вот непонятно чего. Точнее, понятно, и даже весьма: и на Западе, и на Востоке одинаково не хватает устойчивых, однозначных смыслов – таких, которые не девальвируются сразу и навсегда после чьего-нибудь шального твита.

Это началось не вчера, это началось давно. Очень давно.

Между 800-м и 200-м годами до нашей эры на бескрайнем пространстве «ойкумены» от Египта до Индии полыхал тяжелый кризис, очень похожий на нашу недоброй памяти перестройку и девяностые. Привычный, комфортный – хотя и всем до тошноты надоевший – родоплеменной строй начал давать трещины рушиться на глазах вместе со своими общинными, коллективистскими ценностями и смыслами. Жречество к тому времени выродилось в жадную до власти и роскоши «партию», во главе которой стояли корыстолюбивые старцы; в древних богов верили не больше, чем в «дедушку Ленина»; народ роптал и ждал перемен.

И они, перемены, настали – да такие, что мало не показалось никому. Огромные территории погрузились в кровавую смуту. Каждый местный падишах вдруг пламенно возжелал для своего огорода «незалэжности» – для конституционного утверждения которой желательно было к тому же спалить хату соседа, а самого соседа с семьей и домочадцами порубить в капусту и увести в рабство. Новые элиты занялись классическими бандитскими разборками, деля общие дотоле территории и общее племенное добро. Все грабили всех – притом все вместе грабили еще и народ. Короче говоря, наступила пора классового общества, прекрасно известная из учебников.

Из уютного (хотя и довольно-таки вонючего) родоплеменного гнезда, до боли напоминавшего советскую коммуналку, человек вдруг был вышвырнут в буквальном смысле «на улицу», оказавшись не только без средств к существованию, но и без ценностей и смыслов. Он обнаружил себя – в первый раз за всю тогдашнюю историю – в полном одиночестве, в компании одной лишь своей собственной перепуганной экзистенции. Кроме маленького индивидуального «я» у человека эпохи «осевого времени» не оказалось в сущности ничего вообще.

Мало-помалу народы все же кое-как оправлялись от армагеддона, ища спасения в новых идеях. Три из них (хорошо известные, впрочем, и ранее) приобрели трендовый статус, который затем сделался планетарным мэйнстримом и является таковым и по сей день. Эти идеи определили по сути все дальнейшее развитие человечества вплоть до появления смартфона и движения по защите черных жизней от белой нежити. Вот они – три идеи, которым мы, к сожалению, обязаны буквально «всем»:

Бог есть мужчина – Отец; Он творит и контролирует мир посредством «вертикали власти».

Бог сам в Себе трансцендентен, принципиально непостижим и полностью отделен от мира «имманентности».

При сотворении мира случилась роковая ошибка, вследствие которой все пошло «не так» и которую человеку для достижения счастья и покоя надлежит исправить.

Эти три постулата курсировали довольно долго, будоража умы и переплетаясь с иными идеями, – до тех пор, покуда христианство не отформатировало их в единый и строгий «тройственный канон». Его результатом стало новое «форматирование» человеческого сознания, носителями которого, увы, являемся все мы. Зигмунд Фрейд был его первооткрывателем; психологическая наука обогатила открытие Фрейда бесчисленным количеством новых граней.

Бог-Мужчина стал всесильным Родителем, Сверхсознанием, или Палачом (согласно «Треугольнику Карпфмана»). Человек, навеки отделенный от Бога в «посюстороннем», сделался страдающим Взрослым, Сознанием, или Жертвой. «Изначальная ошибка» превратилась в Ребенка, Бессознательное, или Спасателя. Интерпретаций можно привести еще много, но смысл один: в человеке был разожжен очаг конфликта, который в сущности определял его как индивидуума, а на свет родилась невротическая личность, страдающая притом экзистенциальным неврозом, – грубо говоря, таким, который не лечится.

Непрекращающаяся фрустрация и чувство тотальной вины сделались подспудными «двигателями прогресса»: невротическая цивилизация стремилась хоть как-то компенсировать груз страдания в нарастающей экспансии, в экстенсивном развитии производственных отношений, технологий и сугубо материалистической, прагматической науки. Апофеозом всего этого стало нынешнее глобализированное «общество потребления», которое трещит по всем швам, поскольку производит и потребляет уже слишкоммного, а толку все равно мало.

Но это все еще только полбеды. Три злополучных догмата – а вместе с ними и та «ментальная модель», которой мы пользуемся и в которой мы живем, были созданы мужчинами. В «осевой период» сильному полу удалось окончательно «приватизировать» религию и метафизику – по сути, создать их заново на месте матриархальных, «материнских» культов, которым и «вертикаль власти», и «трансцендентность», и «ошибка Творения» (тем паче, «первородный грех») были более чем чужды. Именно мужчины описали мир как «обитель страдания», а человека – как несчастное, физически и мета-физически угнетенное существо, вынужденное мучительно бороться за свою вечно недостижимую свободу.

Пагубная идея изначальной недостаточности человека, которую так тщательно, почти любовно культивировало христианство, привило Западу навязчивое, болезненное стремление к «свободе, равенству и братству», к освобождению от «уз» и «пут», революциям и несбыточным демократическим идеалам. За ними – бессознательная попытка освободить себя самого, пылающая в каждом сердце, – и можно ли упрекнуть человека в том, что виновным в собственных бедах он по незнанию постоянно норовит сделать другого?..

Новое невротическое мировоззрение было всецело обязано своим появлением «первородному» страху мужчины перед женщиной – страху, уходящему своими корнями в первобытно-общинную древность. Этот страх побудил мужчин вести с женщинами непрекращающуюся борьбу за власть – борьбу, где «ахиллесовой пятой» сильного пола была и оставалась эрекция, подобающее качество и длительность которой нельзя было гарантировать никогда. Мужчинам в этой борьбе требовался отнюдь не собственный ненадежный член, но Фаллос – нечто такое, что не обмякнет по попределению никогда. Этим Фаллосом и стала «вертикаль власти» – судьбоносное для человечества «ноу-хау».

Фаллос символизировал не только власть как таковую – он символизировал отдельность, «самостiйность» мужчины, его с таким трудом завоеванную независимость, которая затем превратилось в то, что мы сегодня знаем как «эго». Чувство отдельности от Бытия, которым надлежало гордиться, имело, к сожалению, и свою обратную сторону. Словно мальчишка, укравший у матери деньги и накупивший сладостей, мужчина подспудно понимал, что подобная его «самостiйность» глубоко ложна – и, проявив ее, он совершил предательство. За этим следовало уже реальное (а не ритуальное) чувство вины и стыда, который мужчина спрятал очень глубоко под мышечным панцырем и железными воинскими доспехами, в которые обязана была теперь быть навеки закована его душа.

Чтобы мама не смогла нашкодившего паршивца хорошенько отшлепать, ее следовало – как и душу, что в сущности одно и то же, – держать взаперти. Сперва христианство, а затем и функционирующий по сходному принципу ислам объявили женщину существом второго сорта со всеми вытекающими последствиями. Мизогиния стала еще одним болезненным трендом, обогатившим и без того острый «экзистенциальный невроз». Ее кульминацией в 20-м веке стал феминизм – борьба женщин за право быть мужчинами, а обратной, не менее курьезной и абсурдной стороной – ЛГБТ как борьба мужчин за право быть оскопленными, поскольку «согрешили».

Агрессивность обоих движений не вызывает сомнения в их явной невротичности: и тем, и другим чего-то болезненно не хватает для достижения удовлетворенности и покоя. Одним нужен член, другие хотят от него избавиться – решения нет. Либералы Запада предлагают обмякший пенис в качестве сакрального эталона, российские неоконсерваторы, в свою очередь, грезят об отечественном х-е в форме межконтинетальной баллистической ракеты. Увы: и на Западе, и на Востоке все мысли вращаются вокруг одного: как удержать свою метафизическую отдельность от Целого и избавиться притом от комлпекса вины за это.

При подобном раскладе решения, разумеется, нет и быть не может.

Последним прибежищем измученного человека стали в итоге социальные сети, анонимность которых позволяет что называется «дать себе волю». Лишив себя физического тела и сделавшись «аватаром», пользователь соцсетей обрел уникальный шанс быть без бытия. В этом состоянии оказалось возможным безнаказанно обрушивать на головы таких же «аватаров» тонны грязи, не опасаясь реальной пощечины, – именно поэтому интернет (созданный, кстати, тоже мужчинами) превратился в самое грязное место на земле, похлеще любых калькуттских трущоб. Лавинообразно нарастающая по всей планете цифровизация и массовое втягивание в нее людей с самого раннего возраста говорит об одном: мир реальный становится все более невыносимым, а цифовое избавление от себя превращается в ту единственную универсальную ценность, которая все более сплачивает народы и отдельных индивидов. Впрочем, «сплачивает» она их по-своему: ведь у «аватара» нет ни пола, ни цвета кожи, ни национальности, ни гражданства. У него вообще ничего нет, поскольку никакое «бытие» в виртуальной реальности и не ночевало. Существование в форме собственной нереальности, умноженное на стремительный рост технологий, сулит человечеству по сути одну-единственную очевидную перспективу: «цифровое самоубийство».

Смартфон – это револьвер, из которого мы каждый день прицельно выстреливаем себе в голову.

Сама по себе тематика «причин» требует, безусловно, отдельного глубокого исследования – быть может, когда-нибудь мы его предпримем. Но в этой книге нас интересует нечто совсем иное, а именно: как могла бы выглядеть и функционировать метафизическая картина мира, полностью исцеленная от «трех невротических заблуждений»? Во что бы мы верили, на что бы надеялись и что любили? Можно ли представить себе иную религию и иную метафизику – без гендерной «вертикали власти», без «непостижимого Бога» и без «первородного греха»? И способна ли такая религия и такая метафизика хотя бы отчасти опереться на данные естественных наук, которые описывают наш бренный мир как умопомрачительный «квантовый хаос» и нечто подобное?

Где строить шаткий мостик и чем его укреплять?

Теперь немного о жанре этой книги. Мы приглашаем читателя разделить с нами философский трип. Мы намерены экспериментировать с самыми разными комплексами идей, верований и представлений – от научных до откровенно мистических. Мы будем составлять из них новые цепочки смыслов – и смотреть, насколько они могут быть интересны и жизнеспособны. Нас не должны пугать ни противоречия, ни нелепицы, ни такие факты, которые откровенно не укладываются в концепт. Научная точность изложения при этом, конечно, существенно пострадает – но нам ее, говоря откровенно, совсем не жаль. Будда учил: если кому-то очень надо переплыть реку, плавсредство неважно. Мы сколотим наш утлый философский плот из подручных материалов и отважно спустим его на воду. А уж там останется полагаться лишь на великий русский «авось».

И последнее. Этим текстом мы рискуем (и, вероятно уже успели) обидеть множество самых разных приличных людей. Что ж, из песни, как говорится, слова не выкинешь. В качестве слабого оправдания скажем одно: мы твердо убеждены, что человек гораздо больше любых своих верований и самоотождествлений. Он настолько больше их, что оскорбить человека в сущности совершенно невозможно – притом чисто технически. Что же до разнообразных пестрых одежд, в которые мы рядимся, – на вкус и цвет товарища нет.