Читать книгу Жизнь житомирского еврея - Александр Койфман - Страница 7

Действительно, как и в Ленинграде, я не отказывался тогда от «маленьких радостей жизни». Но на Преображенке женщины у меня бывали чаще. Обычно это были крупные женщины с полными плечами и широким тазом.

Возможно, это было связано с моим первым сексуальным опытом. В школьные годы летом я обычно не меньше месяца проводил у бабушки в Троянове. Троянов – небольшой поселок (когда-то еврейское местечко) на речке Гнилопять на юг от Житомира. Гнилопять – маленькая речка, в зависимости от времени года шириной от пяти до пятнадцати метров, но около Троянова она разливается из-за запруды до тридцати-сорока метров.

После войны Роза Исааковна Рогозина вернулась из эвакуации в Троянов. Долго спорила в сельсовете и в райисполкоме, грозилась, что дойдет не только до Киева, но и до Москвы, и добилась, что ей как вдове погибшего старшего лейтенанта Максима Рогозина вернули ее дом, в котором с 1941 года жила другая семья. Бабушкины огороды спускаются практически до реки, а на противоположной стороне небольшая рощица, за которой прячется одинокий домик, тоже когда-то окруженный огородами. Я любил переплывать речку (правда ее можно было просто перейти вброд или по мосту) и лежать на песке перед рощицей.

Это произошло в летние каникулы после девятого класса. Вечером перед закатом я перебрался на другую сторону речки, чтобы погреться в лучах заходящего солнца. В домике обычно никто не жил, но в этот раз я увидел на лужайке перед домиком женщину, которая загорала на одеяле в открытом купальнике. Тоже, поди, приехала из города в семейную хату на летний отдых. Я подкрался поближе и во все глаза уставился из-за кустов на незнакомку. Так продолжалось два дня: вечером я перебирался на другой берег и разглядывал эту крупную, статную женщину. Она, конечно, заметила меня, но позволяла смотреть на себя, совершенно не смущаясь. Наконец, однажды она мне сказала:

– Ну и что ты пялишься на меня? Женщину, что ли, не видел?

Я хотел убежать, но она остановила:

– Да иди ты сюда, вылезай из кустов, расскажи что-нибудь. Скучища здесь у вас. Не бойся, не съем тебя.

– Я не боюсь.

Я встал в полный рост, перелез через низкий тын и остановился около одеяла.

– Тебя как зовут?

– Мишка.

– Ты здесь живешь?

– Нет, мы живем в городе, в Житомире.

– Да, конечно, центр цивилизации. Да садись ты рядом, не загораживай солнце. А меня зовут Соня, Соня Тимофеевна, я из Киева.

Соне, наверное, было смешно смотреть на растерянного парнишку, на его раскрасневшееся лицо.

Я присел на краешек одеяла и молчал, немного отвернувшись, чтобы не видеть эти полные белые плечи, широкие бедра, выпирающие из купальника, и все остальное.

– И в каком ты классе учишься, в восьмом?

– Нет, я уже в десятом.

– Ну, совсем большой, наверное, уже пятнадцать лет тебе?

– Нет, семнадцать, – соврал я и еще больше покраснел. – А что у вас тут вечерами бывает, какие развлечения? – В субботу вечером кино показывают, но сплошное старье, неинтересно.

– Да, скучно здесь. Ладно, мне пора ужин готовить. Приходи завтра, поболтаем, только расскажи что-нибудь интересное.

Я сорвался с места, крикнул на ходу «пока», перепрыгнул через тын и с размаху бросился в воду, хотя лучше бы было перейти речку вброд.

На следующий день с трудом дождался вечера, перешел речку по мосту и подошел к домику Сони с другой стороны. Но во дворе не было ни одеяла, ни Сони. Я потихоньку прошел через калитку и заглянул в раскрытое окно. Соня в махровом халате сидела за столом и что-то писала. Я тихо постучал по подоконнику. Соня встала и подошла к окну.

– А, это ты, Мишка. Что стучишь? Заходи. Рассказ о вашей деревушке приготовил? Я тут сижу, пытаюсь набросать хоть что-нибудь, но что о вашем Троянове или о Гнилопяти можно написать?

Она наклонилась над подоконником, и меня бросило в жар от близости видневшейся из-под халата полной груди. Я пытался что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Соня рассмеялась и выпрямилась.

– Опять глазеешь, да заходи ты.

Я зашел и сел за стол, стараясь не глядеть на Соню, которая разгуливала по комнате и говорила о том, что должна написать очерк в газету о сельском труде. Ходила на свиноферму, на овощные поля, но ничего примечательного не видит. Серость и унылость. Если писать так, как оно есть, то в газете это не одобрят, а выдумывать красивую сказку душа не позволяет. Она вдруг обратила внимание на мою съежившуюся фигуру, на поникшие плечи, рассмеялась, подошла сзади и прижала мою голову к своей груди.

– Что ж ты такой растерянный, такой молчаливый? Никогда с взрослыми женщинами не разговаривал?

Она повернула мою голову к себе, так что теперь в ее грудь уткнулся мой нос. У меня голова пошла кругом. Дальнейшее я практически не помнил. Очнулся от того, что Соня гладила меня по голове и шептала:

– Да не переживай ты, всегда у мальчишек так бывает в первый раз. В следующий раз у тебя будет все хорошо.

От стыда я не мог смотреть на нее, вскочил с постели, схватил брюки и рубашку и, пытаясь попасть одной ногой в штанину, выскочил из избы. Перепрыгнул через тын к реке и бросился на землю в кустах. Домой пришел только через час. Но на следующий вечер с понурой головой снова стучал в окно Сониной избы. А потом были два дня счастья. Но на третий день Соня не пустила в дом и коротко сказала:

– Иди домой. Я завтра уезжаю.

– Почему? Я что-то не так сделал?

– Нет, ты здесь ни при чем. Но твоя бабушка сказала, что если я еще раз «трону ребенка», она меня прилюдно опозорит и заявит в милицию.

Я ярко представил себе, как разъяренная бабушка рвет волосы на голове Сони. Ее неукротимый характер был мне хорошо известен. И в этот, и на следующий день я не знал, куда прятать глаза от нее, и через два дня уехал с попутной машиной в Житомир.

Вероятно, этот опыт оказал большое воздействие на мою психику. Глядя на симпатичную крупную женщину, я инстинктивно хотел снова ощутить тот восторг, тот удар адреналина, который испытывал в те жаркие июльские вечера. Но возможно, это просто реакция невысокого худощавого мужчины на крупных женщин. Никто не может указать точно причину, однако я попадал из-за этого неоднократно в невеселые ситуации. Так было и с той медсестрой, которую увидел в палате, где лежала Галина с Ксюшей. Я не смог удержаться, быстро завел знакомство, и, как всегда, медсестра не смогла противостоять моим ненавязчивым ухаживаниям, честным глазам, неотступно и влюбленно глядящим на нее. И что в результате? Очередное разочарование и развод с Галиной.

И это повторялось в моей жизни неоднократно: увлечение, разочарование и расставание; хорошо еще, если только с материальными потерями.

Впрочем, я опять отвлекся.

Весь август и сентябрь я занимался реализацией своих запасов. К удивлению, хорошо пошли газеты. В стране почти не осталось старых газет. И состоятельные «новые русские» охотно приобретали газеты царского времени, чтобы посмеяться над незатейливым содержанием и странными объявлениями.

В октябре, после того как были напечатаны приватизационные чеки, снова встретились у Виктора Борисовича обменяться мнениями. Говорили в основном Виктор Борисович и Веня.

– Ваучеры будут со временем оцениваться в зависимости от политической ситуации в пределах от двадцати до сорока тысяч рублей. Ведь инфляция притихла, но не остановилась.

– В первые месяцы возможны сильные падения цены, так как чековые аукционы совершенно не подготовлены. Чековые фонды практически еще не организованы – не хватает специалистов. Население не будет знать, что делать с этими красивыми бумажками. Тебе следует приобретать их в пределах от пяти до десяти тысяч рублей.

Я спросил:

– Почему вы только советуете, но сами не собираетесь использовать ситуацию?

Виктор Борисович ответил:

– Я уже стар, да и положение не позволяет. Но главное, нет таких денег, чтобы серьезно тратить на это время.

А Веня сказал, что планирует скоро переезжать в Израиль, работа же с чеками – долгосрочная акция.

Я, наверное, замучил вас многочисленными отступлениями, но без объяснений невозможно понять, почему в моих делах принимали такое деятельное участие Виктор Борисович и Вениамин. Зачем тратили свое время.

Виктор Борисович с самого начала отнесся к моему появлению в институте с легким раздражением. Диссертация (а Виктор Борисович сразу же взял в библиотеке реферат моей диссертации) была не то что бы слабая, но просто неинтересная. И появление в институте было странным – типичный позвоночник с неясными связями. Да и проявлял я, даже в первое время, не слишком большое рвение в работах отдела. На семинарах в основном молчал, отделываясь короткими репликами, когда Виктор Борисович интересовался моим мнением. Кроме того, меня явно не тяготила мизерная ставка младшего научного сотрудника со степенью.

Чтобы поближе познакомиться со своим сотрудником, Виктор Борисович пригласил меня к себе домой на день рождения жены. И здесь раскрылись некоторые мои таланты. Гостей в маленькой прихожей встречала сама именинница. Свободный жакет цвета лимонной цедры над еще более светлой юбкой прекрасно гармонировал со стройной фигурой и свободно спускающимися на плечи прядями каштановых волос. Чувствовалось, что Вера Ивановна не боится показаться молодящейся. Она действительно ощущает себя молодой. В этот зимний вечер я пришел с небольшим букетом роз. Это не была охапка ярких роз, это были девять роз редкого голубого оттенка. То, что Вера Ивановна понимает язык цветов, я узнал от Милы Сергеевны, расположение которой завоевал с первых же дней работы в отделе. У голубых роз несколько значений: загадочность, изысканность, привязанность и восхищение. Но девять голубых роз – символ чувства глубокого уважения и предложения дружбы. Вера Ивановна была польщена вниманием и тонкостью чувств молодого сотрудника. Цветы она поставила в высокую хрустальную вазу и перенесла в гостиную. Я заметил, что время от времени она с удовольствием смотрит на них. После цветов был преподнесен небольшой сверточек книг: Бодлер, Малларме, Мандельштам. Книги тоже были восприняты с благодарностью, тем более что в ее библиотеке не было ни Бодлера, ни Малларме.

Собрались гости, произносили тосты за именинницу, ее мужа. Мне опять удалось поразить гостей не очень длинным тостом, содержащим комплименты не только внешнему виду виновницы торжества, но и элегантности ее наряда, в котором чувствовался даже некоторый элемент вызова. Потом коллеги Виктора Борисовича начали обсуждать за столом ситуацию в Закавказье, а Вера Ивановна повела меня, Милу Сергеевну и присоединившуюся к нам даму весьма почтенного возраста в кабинет посмотреть библиотеку.

Вера Ивановна лет на семь моложе Виктора Борисовича, но выглядит еще моложе. Профессорской зарплаты мужа вполне хватает бездетной семье, и Вера Ивановна уже более десяти лет нигде не работает, посвящая свой досуг заботам о доме и о Викторе Борисовиче. Одновременно старается быть в курсе всех литературных и художественных новинок. Само собой, что своим внешним видом она тоже занимается активно.

Я внимательно изучил, что имеется в небольшой, но тщательно подобранной библиотеке хозяйки, предполагая впоследствии находить для нее интересные книги. И это действительно сказалось на развитии наших дружеских отношений. Вера Ивановна даже взяла надо мной в некотором роде шефство, пытаясь ввести в свой светский круг и познакомить с очаровательными девушками, в основном аспирантками приятелей мужа. С девушками у нее ничего не вышло, так как я предпочитаю утром просыпаться в одиночестве, да и опасаюсь серьезных отношений. А аспирантки сразу же пытаются «застолбить» за собой место в жизни состоявшихся кандидатов наук. Но с некоторыми из ее приятельниц у нас позднее были весьма интересные встречи в моей квартирке на Преображенке.

Два слова о Миле Сергеевне. Мила училась в институте вместе с Верой Ивановной, и жила с ней в одной комнате в общежитии. Славная, хорошо образованная девушка. Странно, но жизнь у нее как-то не сложилась, возможно, она была слишком мягкой, легко пасующей перед возникшими проблемами. Парень, который ей нравился, женился на другой. Она долго переживала, и с работой у нее не клеилось, пока Вера Ивановна не устроила ее в секретари к мужу, который был тогда еще довольно молодым заведующим сектором. Сначала в этом был тонкий замысел: оградить мужа от хищниц-секретарш. Вскоре Вера Ивановна поняла, что мужу-трудоголику не до женских чар, но к этому времени Виктор Борисович привык к Миле, и она так и осталась при нем. В каком-то смысле Мила жила интересами этой семьи, став почти родственницей.

А в семье этой все было складно, разве что скучала откровенно Вера Ивановна в компании приятелей мужа. Ох уж эти вечные разговоры специалистов: о стремительном нарастании внешнего долга страны; о грызне в Верховном Совете и противоречивых сигналах, исходящих из него; о шатаниях позиции Ельцина и болтологии Горбачева. Как может экономика развиваться в таких условиях? Все это, конечно, было глубоко чуждо Вере Ивановне. И вдруг, появляется молодой человек, пусть на четырнадцать лет младше, но имеющий такие же интересы и не жалеющий время на беседы и совместные посещения выставок и театральных постановок. Виктор Борисович, вероятно, был благодарен мне за столь почтительное отношение к его супруге, и старался со своей стороны проявлять ко мне благосклонность.

Ну а Вениамин Семенович Гринер? Тоже был заинтересован в чем-то? Не знаю в чем, однако ему было приятно мое внимание к его рассказам, ведь поговорить и дать совет он любил. А я умел слушать. Кроме того, мы с удивлением обнаружили некоторые совпадения в наших биографиях. Предки из одного маленького местечка – это уже что-то необыкновенное. Житомир, в котором Веня прожил несколько детских лет, а я все детство. Я знал все улицы, с которыми у него были связаны детские воспоминания. Он жил на углу улиц Котовского и Московской, это же несколько кварталов от моего дома. Правда, почти за десяток лет до моего рождения, но все равно, удивительно. Ну и, конечно, наше увлечение коллекционированием.