Читать книгу Т@йва: Диалоги о Японии - Александр Куланов - Страница 6

Известный писатель, автор и ведущий программы «Апокриф» на телеканале «Культура». Родился в 1947 году в семье советского дипломата.

Часть детства провёл в Париже. Окончил филологический факультет МГУ и аспирантуру Института мировой культуры. Кандидатская диссертация «Достоевский и французский экзистенциализм» вышла в США отдельной книгой. В 1979 году за организацию в самиздате альманаха «Метрополь» был исключён из Союза писателей. До 1988 году в СССР его книги не издавались.

Самый знаменитый роман Виктора Ерофеева – «Русская красавица». Рассказ Ерофеева «Жизнь с идиотом» лёг в основу оперы композитора Альфреда Шнитке. Широкую известность получили книги: «Мужчины»(1997), «Русские цветы зла» (1999), «Хороший Сталин»(2004). Книга «Хороший Сталин» переведена на 20 языков, а также печаталась в главной газете Германии каждый день в течение сорока дней. Экранизировать книгу собирается Голливуд.

Член Русского ПЕН-центра. Лауреат премии имени В. В. Набокова (1992), кавалер французского Ордена литературы и искусства (2006). Живёт в Москве. Жена – фотограф Женя Дюрер, занята в программе «Апокриф» и других телепроектах. От первого брака 32-летний сын Олег, возглавляет издательский бизнес и печатает книги отца.

Известный русский писатель Виктор Ерофеев продолжил традицию представителей отечественного бомонда посещать по осени Японию. В ночь перед отъездом писателя из этой страны мы встретились с ним в баре токийского отеля.

– Виктор Владимирович, вы приехали по приглашению Японского фонда?

– Да, это они меня пригласили.

– А вам самому хотелось побывать в Японии?

– Хотелось, конечно. Я давно уже думал о том, чтобы сюда приехать. Не так давно даже написал что-то по поводу моды, которая сейчас существует в Москве на Японию. Хотелось съездить в модный город, в модную страну, хотя уже в России было понятно, что это абсолютный симулякр, абсолютная имитация несуществующего. Это то, как представляют себе Японию её любители в Москве. Поэтому здесь для меня не было большим откровением понять, что Япония другая, но тем не менее было забавно сравнить.

– Другая – это какая?

– На этот вопрос всегда можно найти самые разные ответы.

– Говорят, что Япония у каждого своя. У Вас она какая?

– В этом Япония не уникальна, потому что и Россия у каждого своя, и Франция у каждого своя… Япония, конечно более сложная страна, чем Франция, но меня она поразила как раз другим. Мне Япония показалась гораздо более прозрачной, чем её в Москве изображают, более открытой для контактов, которые оказались здесь очень лёгкими для меня. Я сужу по другим странам и надо сказать, что такая лёгкость контактов всё-таки о чём-то говорит. Американцы тоже открыты, но в этой открытости суть есть – пустота. А в японских контактах, как мне показалось, действительно существует интрига, и это похоже на Россию. Интрига заключается в том, что мы выходим из архаического общества (я говорю про Россию), выходим из народа и, собственно, не представляем себе, какая может быть самоидентификация. Здесь ситуация параллельна, хотя, наверно, не столь драматична. Здесь тоже есть определённый выход из традиционной системы, из канонов и, одновременно, некоторое беспокойство по поводу того, чтобы эти каноны не потерять. Но с другой стороны, есть и ощущение того, что с этим надо расставаться. Вот это – похоже. Этой интриги нет совершенно в Европе, которой не нужно куда-то уходить, куда-то приходить, она Европа и есть. А здесь всё ещё идёт некое становление. Но по японскому очень бедному опыту, который у меня здесь был, видно, что эта культура гораздо более пластична, чем российская, по крайней мере на поверхности. Японская культура стремится к сглаживанию конфликтов, стремится, по крайней мере в идеале, к некоей гармонизации. Не к гармонии, а к гармонизации, и поэтому рисует себя как неагрессивную, в то время как российская культура себя заведомо выставляет как культуру конфликтную, и, в общем, в этом находит даже какое-то своеобразие. Поэтому, если и существуют параллельные движения, по сущности своей они, наверно, достаточно разноречивы. На мой взгляд, русские и японцы несопоставимы.

– Тем не менее очень многие, попав в Японию впервые, находят много общего с Россией. Может быть, ищут то, чего нам там не хватает?

– Это то, о чём я уже писал. Именно после того идеологического вакуума, который наступил после падения коммунизма, Россия впервые за долгое время смогла хотя бы попробовать поискать саму себя. Это не очень получилось, но тем не менее этот поиск выявил несколько достаточно важных вещей, в том числе, нашу какую-то глубинную связь с Востоком, с восточной, я бы сказал, органикой. Эта связь в России всегда выражалась в идеях, идущих сверху. Славянофилы искали своеобразие России, но то, что они формулировали, было явно востокообразное. Евразийцы – тоже. Сейчас в первый раз Россия действительно показала свои довольно причудливые восточные корни. Некоторые оформили это как некий глубинный зов восточной культуры и соединили этот зов в двух точках: на Тибете, посчитав, что там русский человек может найти некую истину, и в Японии. Решили, что есть в Японии ровно то, чего в России не достаёт. Это, прежде всего, вкус к вещам – у нас всегда вещи находились в хаотическом состоянии, а здесь в собранном; вкус к пантеизму – у нас он тоже находился в хаотическом состоянии после принятия христианства. Наверно, ещё вкус к покою, которой иногда называется созерцательностью, иногда ленью. Понятно, что здесь совсем другие рычаги поведения и, наверно, всё это выдумка, но тем не менее, если в России самосознание строится в какой-то степени и у какой-то части населения по японскому образцу, то ничего в этом плохого нет. Другое дело, что Япония абсолютно к этому равнодушна, Россию абсолютно не знает и знать не хочет, ничего общего с Россией не видит. Представление о России у них абсолютно поверхностное, мода на Достоевского и русскую литературу прошла. Единственное, на что они ещё опираются – русская музыка. Клянутся в любви к Шостаковичу – это повсеместно. Всё остальное вызывает них или какое-то смутное отвращение, или равнодушие. Россия их ничем не цепляет. Всё то, что тут печаталось в последние годы по русской литературе, вызывало только равнодушие. Никто не прошёл – ни один писатель не имел здесь никакого отзвука. Это понятно, потому что, как я себе сейчас представляю, японец, читая любого из современных русских писателей, ничего для себя найти не может.

Я был на двух телевизионных передачах, довольно модных здесь, и, конечно, поговорил потом и с ведущими, и с продюсерами. Японская современная культура – это культура, которая обесцвечивается, уходит в развлечение и этого уже почти не стесняется в отличие от русской культуры. Это культура, которая довольно равнодушна к воссоединению серьёзной и никакой литературы, о чём у меня был разговор в издательстве. Их культура уже совсем не волнует, их волнуют тиражи. Поэтому, конечно, на каком-то уровне Россия менее распалась в культурном отношении, чем Япония. Здесь серьёзный культурный кризис, серьёзный. И они – японцы – уже сдались. Они фактически не оказывают сопротивления, это не в их сегодняшнем характере. Это ведь надо кому-то себя противопоставлять, с чем-то не соглашаться, а японцы, в конечном счёте, через свою страсть к комиксам, через эти манга, абсолютно легкомысленные ток-шоу (наши и то более осмысленные) утрачивают самое элементарное – попытку осмысления и самоосмысления. Если культура японская будет и так дальше развиваться, то понятно, что их ждёт судьба Америки, в этом плане довольно скучная судьба. А кроме того, они готовы декларировать свою любовь к Америке, любить Кинга, и говорить об этом открыто. Это довольно печально. У меня было довольно ограниченное количество встреч, но всё-таки были: с писателями, два раза с фотографом Араки встречался – довольно забавным человеком, – с художниками, с настоятелем буддийского монастыря близ Киото, с танцовщицей из классического театра. Они произвели на меня очень симпатичное впечатление, и здесь есть противоречие – на культурном уровне это не вызывает особой симпатии, а на человеческом вызывает.

Я очень много ездил по разным странам, представляю себе достаточно неплохо Европу, немножко Азию, Африку, Америку. Мне здесь было не сложно. Я понял, что загадочность японской души сильно преувеличена. Особой загадочности я здесь не обнаружил.

– Вы разочарованы?

– Нет, но мне было немножко обидно за то, что всё, что они накопили в течение столетий, так легко сейчас сдаётся. Не модно стало бороться, не модно сопротивляться.

– Японцы становятся слабы. Это сейчас модно.

– Мне тут рассказывали, что характер японской девушки очень мягкий, и когда мужчина настаивает, она очень быстро сдаётся. Но, смеясь, говорили мне, они перестали настаивать.

– Думаете, характер японских мужчин ещё мягче?

– Ну, не знаю. Я ведь работал здесь в стиле спрессованного импрессионизма. Я для себя спрессовал впечатления за 15 дней, побывав в Токио, на Хоккайдо, в Киото и Наре, на Окинаве. Довольно много общался с людьми. Фонд очень хорошо это всё организовал и единственное, чего я не добился, это встречи с кем-то из кино – они все были заняты.

– Но Вы же литератор прежде всего. А что японская литература?

– Мне трудно сказать, что она такое, потому что я не специалист, но немножко почитал. С Мураками не встретился – он за границей. У нас балдеют – вот точное слово – от Мураками, а он не очень сильный писатель. Мне – профессиональному литератору понятно, что он даже с этим романом, который задуман был неплохо – «Охота на овец» – не справился. Знаете, как говорят в сводках дорожно-транспортных происшествий: «Не справился с управлением». Вот так он не справился с романом. Он у него ушёл в кювет. А те ребята молодые, которых я читал в сборнике «Он» и «Она», это…

– Не произвело впечатления?

– Ну, а что там может произвести впечатление? Я почитал так, что бы как-то наложить эту сетку на свои впечатления чисто социального плана, но…

Встречался ещё в парламенте с одним сенатором. Тоже, в общем-то, интересно, но я не могу сказать, что это всё как-то соответствует тому московскому представлению о том, что есть сила японского характера. Просто у них поведенческая мораль такая. Они гораздо более атеисты, чем принято считать в России. Всё здесь пока держится на силе воспитания. Но один раз поезд сойдёт с пути, а ни одного стрелочника который бы объяснил, куда ехать, нет. Всё построено на системе поведения: так и так, свекровь и невестка – такие отношения, а начни невестка бунтовать и непонятно, что дальше случится. Это даже не грустно, просто сдача неприятна, потому что идёт повсеместно в мире. Есть страны, которые уже сдались, есть, которые сдаются, есть, которые ещё сопротивляются. Ледник оглупления, который находит на мир, в Японии, к сожалению, далеко продвинулся в сознании людей.

– Как Вы думаете, кого из современных русских писателей стоило бы здесь издать? Кого японцам можно посоветовать почитать?

– Никого. Абсолютно никого. Единственно, что я бы предложил сделать, так это издать ту книжку, которая мною уже написана и разошлась в разных странах с успехом. Это антология «Русские цветы зла». Её изучают в Америке в университетах, потому что это хотя бы некий бульон, там хоть какие-то ориентиры есть. По-моему, это живо заинтересовало бы людей, которые здесь занимаются русской литературой. Как ни странно, в это сторону они не смотрели, хотя, в общем-то, предисловие к этой книжке написано довольно давно. Но они все занятны – они занимаются серьёзной, интересной работой. Кто-то Хлебниковым, кто-то Платоновым… Но это тоже самое, что строить дороги в России: если нет инфраструктуры, то и не построишь ничего. Здесь нет инфраструктуры русских культурных исследований.

– Мне кажется, есть такая особенность японского академизма: учёный, изучающий одного писателя, редко читает другого. Они частенько копают очень глубоко, но очень узко.

– Это американский способ. Здесь вообще очень много американизмов. Иногда едешь по Токио, и он очень напоминает американские города – какая-то смесь Нью-Йорка и Сан-Франциско. Гостиницы абсолютно американизированы. Вот мы сейчас сидим в этом баре – это абсолютная Америка. Окинава до 1972 года была Америкой, и там это очень сильно чувствуется во всём. Даже знаки дорожные сделаны по американскому образцу.

– Вам симпатична мода на Японию в Москве? Кухню-то вы японскую любите, это известный факт.

– Да, я и здесь с удовольствием попробовал много всего. Что до моды на Японию, то она мне симпатична местами. Она, скорее всего, показывает наш очень тяжёлый моральный кризис. Действительно страшно – не на что опереться, ни на традицию семьи, ни на традицию позитивной государственности, ни на традицию культуры, потому что наша культура всегда стремилась к освобождению, а когда освобождение состоялось, то оказалось, что это Ленин, а потом Сталин. Поэтому, если у нас появляется идея какой-то чести, духа, как бы это ни называлось – самурайского духа ли, что абсолютно, по-моему, выдумано, – когда есть хоть какие-то побеги, за которые можно зацепиться, то и слава Богу. Насколько сама Япония в этом повинна, трудно сказать. Скорее всего, совсем не повинна. Вообще, конечно, Японию ждут серьёзные времена, потому что так нельзя сдавать культуру.

– Вы будете об этом писать?

– Наверно, наверно. Но надо найти какой-то жанр. У русских есть какая-то мания – каждый русский писатель, когда приезжает в Японию, почему-то считает, что обязательно надо отметиться. Раньше так русские писатели, когда в Италию ехали, считали, что обязательно надо про неё написать. Про Германию не надо и про Францию не надо, а вот про Италию надо. А сейчас уже какое-то количество времени считается, что надо обязательно про Японию написать. С другой стороны, можно найти какой-то жанр, где это будет непроизвольно, не про Японию, про что-то другое, но Япония будет присутствовать в качестве задника, как в театре говорят. В России посмотрим.

…лет спустя: Виктор Ерофеев пишет о Японии. Ведёт колонку в посольском журнале «Япония»: «Где мне взять такие глаза? Где мне взять такую клизму, которая очистит мой организм от всех потреблённых мною излишеств? Басё вырастает в укор».