Читать книгу Психотехнологии. (Базисное руководство) - Александр Лазаревич Катков - Страница 23

Итак, перед нами стоят следующие вопросы: что в общем корпусе науки является неприемлемыми эпистемологическим установками для сектора наук о психике, в чем мы видим неопровержимые свидетельства такой «неприемлемости»? И тогда, какая же именно эпистемологическая платформа должна приходить на смену изжившей свое системе фундаментальных допущений?

И мы помним, что согласно доминирующей системе фундаментальных допущений диссоциированной эпистемологической платформы (см. стартовый блок настоящего раздела) респектабельная наука прочно обосновалась в полюсе объективной реальности, в котором феномен Времени понимался как такой же объективный атрибут этой «единственно возможной» реальности.

Апологетами твердой научно-рациональной метапозиции отторгаются даже и компромиссные и сверхосторожные заявления некоторых колеблющихся субъектов, сформулированные в духе того, что «отсутствие объективности в теологии – недостаток познания вообще, а не этой дисциплины» (цит. по А. Панчину, 2019).

В этих и во всех других подобных утверждениях прослеживается все та же «железобетонная» уверенность их авторов в том, что реальность – это ее единственно возможный актуальный план. И, следовательно, у нас никаким образом и вообще никогда так и не появится способ добывать достоверные факты обо всех других планах этой сложнейшей категории, актуализируемых с использованием пластичных параметров феномена сознания-времени. Но всерьез утверждать такое – это означает отрицать и тот факт, например, что информацию о тех же элементарных частицах, время жизни которых исчисляется в миллионных долях секунды, мы получаем как раз за счет сложного моделирования в информационном пространстве психического, изначально предполагающего пластичность параметров сознания-времени.

Такого рода «перекосы» в эпистемологической метапозиции идеологов рассматриваемой диссоциированной эпохи послужили и отправной точкой для формирования бинарной, «не стыкующейся» в своих стержневых установках системы репрезентации реальности. Речь здесь идет о следующих, ставших уже классическими оппозиционных парах:

1) дифференцируемые категории адаптивного опыта: универсального – уникального; объективного – субъективного;

2) выделяемые ареалы адаптивного опыта: наука – искусство, ремесло и пр.;

3) системы знаний, выводимые из категорий адаптивного опыта: кодифицированная система знаний, с установленными критериями принадлежности к естественно-научному полюсу – любые другие системы знаний без четких идентификационных критериев;

4) дифференцируемые полюсы общего корпуса науки: естественно-научный полюс – гуманитарный, социальный, исторический полюсы;

5) «неразрешимые параллелизмы» в сфере наук о психике: психофизические; психобиологические; психофизиологические.

Мы бы сказали, что само по себе наличие таких оппозиционных пар свидетельствует о недопонимании фундаментальных основ взаимодействия дифференцируемых статусов сложной категории объемной реальности, в частности – тесной взаимозависимости категорий первичной информации (статус объекта) и вторичной информации (статус субъекта). В результате чего из сферы науки оказались вытесненными, либо низведенными до положения «науки второго сорта», «ненастоящей науки», «плохой науки» все направления, так или иначе касающиеся субъективного опыта. И в том числе, и в первую очередь это касается наук о психике, как бы они ни назывались. Доминирующий естественно-научный методологический архетип и одноименный полюс научного мировоззрения не оставляли никаких шансов на глубокую проработку подлинной проблематики психического. А основной предмет этих наук – целостная идея психики, организованной и функционирующей по темпоральному принципу – оказался в положении ребенка, выплеснутого из поля респектабельной науки вместе с «водой» архаического опыта и религиозных верований.

Пожалуй, наиболее ярким свидетельством в пользу данного тезиса является история открытия и последующей интерпретации феномена так называемых зеркальных нейронов (Д. Ризолатти и соавторы, 1998, 2001, 2004). Первые определения функций зеркальных нейронов были весьма скромными – они активны во время подражания. Но позднее стали появляться интерпретации, связывающие данное открытие с рядом проблем современных гуманитарных и психологических дисциплин.

Так, через механизмы нейронной активности, связанной с функцией подражания, были попытки интерпретации следующих весьма сложных явлений и проблем: эмпатии – как способности понимать эмоции других путём сопереживания; способности понимать язык и речь человека, сигналы других животных; попытка обоснования theory of mind (или понимание чужого сознания, или модель психического, или теория намерений, или макиавеллиевский интеллект) – конструкта, описывающего способность понимать психическое содержание других индивидуумов; понимания основ актёрского мастерства; метода вчувствования; общих механизмов развития культуры и цивилизации через подражание (В. Косоногов, 2009).

Критики такого предельного упрощенного способа интерпретации механизмов индивидуального и социального развития справедливо указывали на следующие «нестыковки»: если зеркальные нейроны активируются только тогда, когда наблюдаемое действие направлено на цель, то как они «знают», что определенное действие направлено на достижение цели? На каком этапе их активации они обнаруживают цель движения или его отсутствие? Не правильнее ли тогда полагать, что активность этих и других нейронов стимулируется опережающей и целенаправленной активностью других высоко интегрированных систем? И далее лидер оппозиционной нейрофилософии Патриция Черчленд заявляет, что «Нейрон, хотя и сложный в вычислительном отношении, является просто нейроном. Это не интеллектуальный гомункулус» (P. Churchland, 2011). Еще более убедительные свидетельства о несостоятельности эпистемологического обоснования нейронаук и ущербных объяснительных моделей функциональной активности психического, рождающихся в недрах этих наук, дается исследователем Феликсом Хаслером в его монографии «Нейромифология» (2022).

Однако ни такие аргументированные возражения, ни даже высказываемые мнения о том, что факты, описанные в статьях авторов и приверженцев теории зеркальных нейронов, можно интерпретировать в русле известных психологических школ – в расчет не принимаются. С позиции представителей «сильного» полюса науки, «факты остаются фактами – в некоторых отделах нервной системы высших животных есть нейроны, которые активны и при движении, и при наблюдении этого же движения, выполняемого другой особью», и этим все сказано. А вся «дополняемая реальность» вокруг этих установленных фактов, выстраиваемая за счет сложных интерпретаций поведения человека, – не более чем «измышляемые гипотезы».

Парадоксально, но факт – такая неадекватная приверженность к явно устаревшим объяснительным моделям «всего и вся», по сути ничего так и не проясняющим, доходчиво интерпретируется такой современной наукой как нейроэкономика: в ситуациях неопределенного выбора люди (в том числе и ученые), обычно, предпочитают «синицу в руке», а не «журавля в небе». При этом, апологеты нейроэкономики заявляют, что такого рода прагматический выбор поддерживается функциональной активностью нейросетей мозга. Ну да. А что же им (нейросетям) еще остается после генерации с уровня психического – отчетливого мотивационного импульса в пользу ситуации определенности и против ситуации неопределенности.

Патриция Черчленд и Феликс Хаслер, надо полагать, объяснили бы «на пальцах» авторам нейроэкономики, что в данном случае, как и во всех ситуациях неопределенности и выбора, первичен психогенез, а затем уже функциональный нейрогенез.

Тем не менее, «журавль» обновленного эпистемологического выбора должен появиться в поле зрения научного сообщества, и, в некотором смысле, спуститься с небес на землю.