Читать книгу Быть в форме - Александр Лышков - Страница 9

Как он появился здесь, никто уже припомнить не мог. Яркий, с блестящей пористой кожурой, он лежал на столе одного из преподавателей и всем своим видом украшал казённое помещение кафедры, невольно будоража аппетит присутствующих. Но участи быть съеденным в первый же день своего появления он счастливо избежал, равно как и в несколько последующих дней. Через пару недель он утратил былой глянец, поблёк и ужался в размерах, но уже воспринимался, как неотъемлемая часть интерьера, занимая привычное место в центре штабного стола.

Штабным называлась комбинация из трёх составленных вместе рабочих столов, образующих довольно обширное, удобное для разного рода занятий пространство. Оно идеально подходило для оперативной сервировки всем необходимым, собирая вокруг себя офицерский коллектив кафедры по поводу какого-либо события – будь то присвоение очередного воинского звания или день рождения. Более ответственные события было принято отмечать в помещении лаборатории, подальше от начальственных глаз, но оперативки, как правило, проходили здесь. Возможно, наш оранжевый приятель остался на штабном столе после одного из таких мероприятий.

Помимо организации на штабном столе скромного застолья или коллективного чаепития, здесь было удобно раскатывать учебные плакаты для внесения в них правок, или «поднимать» морские карты для проведения очередной командно-штабной игры. Для несведущих поясню – «подъём» карты вовсе не подразумевает её перемещение в пространстве, а означает её раскраску и нанесение на ней специальных знаков и текстовых пояснений. В таких случаях Апельсец – а так мы стали именовать своего приятеля, совмещая с названием этого фрукта постигшую его судьбу – прекрасно исполнял роль утяжелителя, придавливая собою один из углов бумажного полотна.

Делал он это без особого труда – процесс обезвоживания лишил его былой, идеально круглой формы, образовав на суховатом, выцветшем тельце несколько досадных пролежней. Иногда он пробовался на более ответственную роль – удержание своим весом целой стороны плаката, но справлялся с ней далеко не всегда. В таких случаях он с лёгким грохотом перекатывался по столу, вовлекаемый внутрь себя скручивающимся листом непокорного ватмана.

Если первое время его подспудно тревожили происходящие с ним перемены, то вскоре он смирился с неизбежным и даже стал испытывать некоторую гордость. Потому как мало кто из его соплеменников мог похвастаться таким поворотом судьбы – большинство из них традиционно послужило звеном в пищевой цепочке, а некоторые и вовсе оказались невостребованными и заканчивали свой недолгий век в затхлой утробе мусорного бака. А он всё ещё жив, и хоть не совсем здоров, но зато выполняет общественно полезную функцию. К тому же пребывает в окружении интеллигентной и прилично одетой публики – морская форма с каждым днём нравилась ему всё больше и больше.

Вот и сегодня он привычно прижимает край листа с расписанием учебных занятий на первый семестр, над которым усердно корпит Николай Николаевич. Работа по заполнению этой простыни – не самая благодарная. Надо и о себе не забыть, и по возможности удовлетворить пожелания коллег. Ибо неучтивость заполняющего тебе же боком и выйдет, когда очередь составления расписания перейдёт к кому-то из сослуживцев, обойдённых твоим вниманием.

Над плечом Николая Николаевича склоняется Александр Петрович.

– Николай Николаевич, – несколько протяжно, укоризненным тоном нарушает он тишину в помещении, до этого прерываемую только шуршанием бумаги и сопением заполняющего. – Уж если ты рисуешь мне третью подряд субботу в месяц, то изволь, пожалуйста, отводить для этого только первую пару часов. Приехал с утра, отчитал – и свободен. А так ты мне весь день на части рвёшь.

Апельсец косится на Петровича своим единственным чёрным глазом. Подобный разговор он слышит сегодня уже не в первый раз.

– Об этом вы, Александр Петрович, с Виктором Язеповичем договаривайтесь. Ему тоже пораньше на дачу нужно уехать. У него в планах – уборка урожая, подрезка побегов – сами понимаете.

«Да, эти, пожалуй, между собой договорятся» – прикидывает рыжий. В чём в чём, а в определённых нюансах отношений некоторых педагогов он уже успел разобраться.

Александр Петрович, один из ветеранов кафедры, уже не первый год работает над докторской диссертацией. Докторскую пишет и Виктор Язепович, его младший коллега, с которым у Александра Петровича имеется ряд принципиальных разногласий. И не только по сути проблематики и по методологии исследования, но по ряду жизненных установок. И не совсем ясно, что же тут первично. На заседаниях кафедры они яростно оппонируют друг другу.

Александр Петрович прищуривается, взгляд его становится колючим и недобрым.

– Я думаю, Николай Николаевич, вы способны урегулировать вопрос самостоятельно.

Он недовольно возвращается на своё рабочее место, садится на стул и громко пододвигает его к столу, наполняя помещение кафедры неприятным скрипом. Николай Николаевич с раздражением откладывает карандаш в сторону. Уже всё почти срослось, а тут – на тебе, опять тасуй предметы и фамилии и складывай новый пазл. Хотя при любом раскладе найдутся недовольные. Он берёт резинку и начинает ползать по простыне, ворча под нос что-то неразборчивое.

Имей в виду, ветераны освобождены от составления расписания – наблюдая за хозяином стола, мысленно советует ему Апельсец, у которого уже затёк один бок, и ему давно хочется переменить позу. Похоже, что эта идея посещает и Николая Николаевича, и он, оставив неизменной сетку занятий, сворачивает простыню. Тем более, что с Александром Петровичем у них отношения тоже не из лучших.

В этот момент к нему поворачивается Вадим Борисович, всеми уважаемый профессор, создатель нашей кафедры.

– Николай Николаевич, если у вас есть проблемы, ставьте мне субботу, любое время.

Вадим Борисович известен своим великодушием. Но воспользоваться им претит Николаю Николаевичу. Зачем портить профессору выходной день?

– Вадим Борисович, не беспокойтесь, всё в порядке. Решим мы этот вопрос.

В помещение заходит Борис Васильевич, наш зам.

– Так, господа офицеры, никто не забыл? Сегодня чествуем нашего уважаемого Вадима Борисовича. Сбор в пятнадцать, в лаборатории. Будет командование факультета, однокашники и прочие гости. Прошу никого не опаздывать.

Вадим Борисович – это наше всё, как тут забыть! Апельсец чувствует, что ему самому ужасно хочется оказаться на этом мероприятии. К профессору он испытывает незнакомое доселе чувство. Если бы он был человеком, то он назвал бы его сыновними. Ему порой кажется, что когда он слышит мягкий звук шагов ветерана, первым появляющимся утром на кафедре, его косточки перестают ныть, и увядшие ткани снова наливают соком.

Ему припоминается, как на прошлой неделе Олег Николаевич, новоиспечённый доцент кафедры, тщетно пытался перехватить какую-то смешную сумму до получки. Странные люди – ни у кого почему-то не нашлось такого пустяка. Обрывок диалога долетел до профессора.

– Сколько? – спросил он, повернувшись в сторону нуждающегося.

Прозвучала цифра. Вадим Борисович, повернувшись к сейфу, достал оттуда портмоне и вытащил из него требуемую сумму.

– Вадим Борисович, огромное вам спасибо.

– Как говорил Константин Станюкович, для хорошего человека дерьма не жалко, – улыбнулся профессор, протягивая купюры.

– Верну буквально через три дня.

– Да не волнуйтесь вы, всё нормально. Отдадите, когда будет удобно.

Во, человечище – подумал тогда рыжий, пытаясь изобразить улыбку умиления одной из неприметных складок своей кожуры.

Борис Васильевич ещё раз обводит глазами подчинённых. Пользуясь тем, что Вадим Борисович вышел из помещения, он даёт последние указания.

– Олег, песню отрепетировали с Ольгой? Ну, за вас я не беспокоюсь. Всем быть готовым произнести тост.

Апельсец слышал из разговоров «кафедралов», что тот в какой-то момент вдруг утратил свойственный ему прежде интерес к алкогольным напиткам, и с тех пор на каждом банкете, который он с прежним усердием организовывал и возглавлял, обходился единственной рюмкой сухого вина. Это не мешало ему держать в тонусе коллектив, с завидной частотой произнося своё излюбленное «праздник продолжается» и назначая очередного тостующего.

А как же – во всём должен быть порядок. Ну разве могут эти доценты с кандидатами, будучи не на трибуне, проявить инициативу и сказать что-нибудь толковое? И не столь важно, что этот директивный стиль ведения застолья не каждому по вкусу. Апельсец ещё в первый же день, во время оперативки, почувствовал глухое недовольство этим окружающих всеми фибрами своих долек, тогда ещё упругих и налитых соком. Вот и сейчас он чувствует их лёгкое раздражение. Дескать, любой, здесь сидящий, может высказаться проникновенно и к месту, но сделать это желает не по команде, а сообразуясь с обстановкой и по зову души. Понять их можно – ощущение находиться не в своей тарелке ему знакомо не понаслышке, но на то она и служба военная, чтобы тяготы и лишения, а не произвол. Эх, мне бы сейчас с десяток мандаринов, я бы им быстро объяснил, кто здесь старший – увлекается своей мыслью Апельсец. Недаром же понятие «ранжировать» произошло от «Orange».

Но вот настаёт назначенное время, и все отправляются в лабораторию. Апельсец с сожалением провожает их взглядом и грустно вздыхает. Севшая на него муха в испуге взмывает вверх.

Через несколько часов на кафедре появляется Олег Николаевич. По нему видно, мероприятие прошло успешно, песня спета и нужные слова сказаны. Он открывает конспект и начинает перебирать слайды – завтра у него утренняя лекция, и надо успеть подготовиться и освежить в памяти её основные положения. Снова наступает тишина.

Дверь кафедры снова открывается, и на пороге появляется Юрий Чепелев, сотрудник учебного отдела академии. Будучи выпускником кафедры, он тоже принимал участие в застолье и, судя по всему, изрядно в этом преуспел. Нетвёрдой походкой он подходит к телефону, стоящему на штабном столе, и набирает номер. Судя по всему, звонит домой. Так и есть – из трубки доносится раздражённый голос его жены.

– Да буду я скоро, уже одеваюсь, – примирительным тоном заканчивает он диалог и кладёт трубку. Его взгляд медленно скользит по столу останавливается на нашем приятеле, лежащем рядом с телефоном. Апельсец нутром чувствует, что ничего хорошего этот взгляд ему не сулит. Его опасения оправдываются. Он видит протягивающуюся к нему руку и через мгновение оказывается в кармане тужурки Чепелева.

А тёмную то за что – лёгкий ужас холодит остатки его сока, косточки замирают и устремляются в область предполагаемых пяток. Какой-то странный импульс, исходящий из области кармана, приводит его немного в себя, и тут он замечает Олега, с интересом наблюдающего за ним.

– У меня ребёнок больной, – словно оправдывая свой жест, выдавливает он из себя, одёргивает топорщащуюся тужурку и неуверенной походкой покидает кафедру. Олег забывает о лекции пытается осознать смысл сказанного. Он живо представляет себе сцену встречи его коллеги с женой и демонстрацию ей сомнительного гостинца. Им овладевают довольно смешанные чувства.

Зато Апельсец, услышав последнюю фразу, воспринимает её с явным облегчением и переводит дух. Ну вот, кажется, всё обошлось. Наконец-то и мне нашлось настоящее занятие вместо тупого отлёживания боков на казённых бумагах. Какой внимательный и заботливый отец!

На кафедре появляются остальные преподаватели и начинают собираться домой. Николай Николаевич с удивлением озирает осиротевший стол.

– А где Апельсец?

– Пал смертью храбрых. Ушёл лечить дочку Чепелева.

В помещении наступает тишина, и через мгновение оно наполняется дружным смехом. Исключение составляет Николай Николаевич. Он с грустным видом снимает фуражку, мысленно провожая в последний путь товарища, с которым, как ему кажется, у него образовалась какая-то ментальная связь. Через несколько секунд он, словно опомнившись, присоединяется к остальным.