Читать книгу Он и Она. Я научу тебя летать - Александр Мирошниченко - Страница 5

– Это Любовь, – Пашка представил Ивану стоящую рядом с ним невзрачную брюнетку, которая вспыхнула и опустила глаза. – Измучила она меня уже: познакомь да познакомь.

– Иван, – он крепко пожал руку девушке и спросил: – Это правда, что ты – немка?

Люба выстрелила карими, почти чёрными, глазами и резко ответила:

– Хочешь спросить, почему мы на вас напали? – и когда Иван смутился, добавила: – Мой дед Орден Ленина посмертно получил. Его в тыл к партизанам забросили. Он погиб, прикрывая отход партизанского отряда.

– Да ничего я не хотел спрашивать, – оправдывался Иван. – Просто любопытно. Я думал: немки – крупные блондинки. А ты на испанку больше похожа, такими их в кино показывают.

– Нравится Испания? – уже спокойно поинтересовалась Люба. – Очень кстати. Завтра концерт фламенко. Это танец такой. Испанский. Мы идём.

– Вот здорово, – обрадовался Пашка. – Давно мечтал.

Люба зыркнула на Пашку и отрезала:

– Я же не сказала «мы все», – но, сменив тон, пояснила: – У меня только два билета.

– Так может вы с Пашкой… – сделал попытку Иван.

– Мои билеты, поэтому я решаю: кто идёт, – вынесла вердикт скромница.

Ивана озадачил такой напор, не ожидал он такой настойчивости от маленькой, хрупкой и, прямо скажем, проигрывающей по внешним данным его прежним увлечениям: и Агнешке, и Маргарите девушке. Но, похоже, судьба у него такая – не он решал, когда и с кем ему быть. А Пашка был настоящим другом. Настоящий друг – это как точка опоры. Иван был уверен, что он не обиделся, поскольку понимал, что это знакомство приятель сам затеял, чтобы вытащить его из депрессии, образовавшейся на фоне неудачных финалов разного стиля танцев.

Оставался только один вопрос: что нам испанский танец приготовил?

Первые же звуки гитарных струн встревожили Ивана, отчётливо пропев: «Ничего хорошего не жди. Музыка этих струн – идеальное средство для того, чтобы резать людские сердца». А когда под чувственные переливы на сцене, специально застеленной толстым фанерным листом, появилась танцовщица в длинном зелёном платье, ладно облегающем фигуру, и начала отбивать ритм под цвет платью зелёными туфельками на невысоком каблучке, сомнений в том, что ждать от судьбы пощады Ивану уже не стоит, не осталось ни капельки.

Казалось, что эта музыка, этот танец рождается из вибраций, зародившихся где-то в иной Вселенной, может, и в ином измерении, с одной лишь целью – достичь Млечного Пути, этой планеты, этого небольшого зала, в котором Иван по воле его новой знакомой очутился в первом ряду, поэтому складывалось ощущение, будто он – единственный зритель этого невероятного и необъяснимого зрелища, нарушающего законы гравитации. Следуя ускоряющемуся ритму гитары, танцовщица буквально парила в сантиметре над поверхностью сцены, соприкасаясь с ней только затем, чтобы очеловечить звук гитарных струн стуком зелёных туфель. В какой-то миг гитара смолкла, заставив замереть и танцовщицу. В полной тишине послышался шорох шагов того, кому этот танец, оказывается, был адресован. И последовал ответ: в безмолвие ворвался резкий звук подошв танцора, постепенно ритм нарастал, в какой-то момент гитара не выдержала и вступила в соперничество, а может, в сотрудничество со страстной дробью исполнителя. Это был танец-вызов. Ритм становился всё чаще, пока не превратился в сплошной гул, который заставлял танцора почти летать, и потом мгновенно затих. В обрушившемся молчании, в позе танцора, в его взгляде на партнёршу читалось понимание, что его старания не остались без внимания, и был вопрос: «А чем можешь ты, гордая и неприступная, ответить на огонь моей страсти?». Она, не отводя глаз, медленно приподняла подол платья. И несмотря на то, что оголилась только малая часть ноги, что выше лодыжки, в этом движении было столько эротики, что ничто прежде, даже снимаемое Маргаритой одним движением чёрное платье, не могло сравниться с этой картиной. Тишина была такой, что представлялось: будто и за пределами этого помещения слышали шорох шёлка, открывающего партнёру нечто запретное. Последовал тихий, редкий стук. Это танцовщица начала отвечать взаимностью на тот безумно сложный и красивый танец, что мгновение назад сразил публику. Постепенно отбиваемый ею ритм становился громче и быстрее, заставляя следовать ему сначала гитару, а потом и партнёра, который следовал за женственностью и манкостью партнёрши. Слияние музыки и танца рождало язык страсти, это будоражило кровь каждого, кто смотрел представление.

Похоже энергии, обрушившейся на зрителей, было более чем достаточно. У Ивана всё время, пока он провожал спутницу, не было иной мысли, кроме как поцеловать её. И когда он попытался это осуществить перед, как он считал, расставанием, она пресекла его попытку неожиданным предложением:

– Зачем на улице? Пойдём ко мне. Родители уехали к родственникам.

Такого поворота Иван не ожидал. Да он в принципе ничего не ожидал с того момента, как тайфун по имени фламенко закружил его в своём круговороте. Войдя в квартиру, Люба остановилась напротив Ивана, напоминая своим выразительным молчанием о том, что именно она потребовала отложить некоторое время назад. Она помнила слова бабушки о том, что мужчина будет знать, что нужно делать, только если женщина настойчиво ему об этом укажет. И правильно сделала, что напомнила, потому что Иван был немного обескуражен и деловым подходом, и невзрачностью спутницы. Хотя стоит заметить: причин иметь очень эффектных подруг у Ивана не было. И он это понимал. Но сознавать – это одно, а желать – совсем другое.

Горячие губы и близость женского тела сделали своё дело. Оставляя по пути снятые вещи, молодые скоро оказались на диване. Свет Люба выключила сразу, как только верхняя одежда упала с вешалки в коридоре, не сумев найти место при торопливых попытках её туда пристроить. Когда на девушке остались последние два предмета, отделяющие от полной наготы, она, смущаясь яркого света небывало огромной луны, вскочила с дивана и пошла закрывать окно. Иван вдруг увидел чудо в лунном свете – идеальную женскую фигуру. Ничего более совершенного ему не встречалось ни на одном из виденных им холстов великих художников, ни тем более в жизни. Лунный свет всё делает волшебным, а что, выходит, он может сделать с идеальным телом, Иван даже не мог себе вообразить. Это видение длилось всего несколько мгновений, но этого хватило, чтобы Иван задохнулся от этой красоты.

Когда ещё секунду назад обычная одногруппница, а ныне обладательница совершеннейших форм, вернулась к нему, Иван только и смог вымолвить:

– Ты такая… такая… У меня слов нет. Почему же ты это прячешь? Все же считают, что ты некрасивая.

Люба, для которой слова в этот момент были буквально пустым звуком, шёпотом заметила:

– Потому что я сама решаю: кто и какой меня будет считать, – она говорила это, а телом, руками, губами требовала замолчать. – Ну, что же ты?

Иван взглянул на лежащую рядом женщину, как на драгоценный сосуд, с которым требуется очень бережное обращение. Но Люба ждала совсем иного. Она сама своими руками помогала растерянному партнёру, который пытался расстегнуть лифчик, под её жаркий шёпот: «Что ты делаешь, сумасшедший?». Они вместе стянули её трусики, ставшие в определённый момент хоть и единственной, но преградой, и целовались, целовались, целовались…

Когда закончился этот ураган страсти, Иван не помнил. Проснулся он, когда Люба разбудила его коротким тёплым поцелуем.

– Метро через пятнадцать минут открывается. Тебе пора.

И закружил Ивана этот танец с почти птичьим названием «фламенко». Родители Любови отчалили к родственникам в Германию, куда, как выяснилось, уже можно ездить без туристических путёвок. Уехали надолго. И время для Ивана странным образом искривилось: нудные лекции, семинары, лабораторные хоть и тянулись бесконечно долго, но не оставляли следа в его сознании, потому что жил он только в маленькой квартирке и только вечером, когда безумные вихри уносили его сознание, оставляя только желание, влечение и любовь. Он и предположить не мог, что любовь вот так свалится на него вместе с близостью. Но теперь он узнал, сколько в нём было невостребованной нежности, чувственности и потребности доставить радость любимой. И эта радость много важнее исполнения собственных желаний.

Но однажды Иван испытал и другое, не менее яркое ощущение – хрупкость происходящего. Всё в миг разлетелось на мелкие осколки, когда Люба после очередной, но разве можно так сказать про близость, близости сказала:

– Возвращаются родители, – и, прикрыв его рот своей рукой, пресекла тем самым попытку что-то сказать. – Тебе нужно завтра прийти с паспортом. Мы тебя пропишем в этой квартире, потому что на следующей неделе мы эмигрируем из России в Германию.

Она говорила, как всегда это делала (исключая то, когда была в объятиях любимого), по-деловому, не оставляя даже малейшей лазейки для дискуссии, лишая всякой надежды что-то изменить.

Они уехали через десять дней. Иван проводил их на вокзал, где в буфете напился с сознанием того, что так любить он уже никогда не сможет. Потому что молния редко, попадая в человека, оставляет его живым. А чтобы дважды… Да и остался ли он живым?!

В себя Иван пришёл в обезьяннике привокзального отделения милиции. Он нутром чувствовал, что несмотря на сильное опьянение он красиво, как тот танцор фламенко, выстукивал своими ботинками по полу только ему одному известную мелодию и ритм, исполняя незримый танец. Он видел себя со стороны неотразимым и грациозным. А рядом с ним стояла готовая начать свою партию Люба.

– Так, – раздался громкий мужской голос, который принадлежал милиционеру. – Это ещё что такое?

– Это фламенко, – не прекращая удары ногами, ответил Иван. Он понимал, что прекрати он танец, Люба исчезнет. И не сольются они больше в ритме страсти.

– Это, парень, больше похоже на краковяк, – подытожил милиционер и добавил: – Координация восстановлена. Шуруй домой лечить душевные раны.

«Русский, немец и поляк танцевали краковяк», – крутилось в пьяном мозгу Ивана всю дорогу, пока он шёл домой.