Читать книгу Тайны русской водки. Эпоха Иосифа Сталина - Александр Никишин - Страница 4

«– Знаете ли, профессор, – заговорила девушка, тяжело вздохнув, – если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступались бы самым возмутительным образом… вас следовало бы арестовать.

– А за что? – с любопытством спросил Филипп Филиппович.

– Вы ненавистник пролетариата! – гордо сказала женщина.

– Да, я не люблю пролетариата, – печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.

– Зина, – крикнул Филипп Филиппович, – подавай обед. Вы позволите, господа?..» (.MA. Булгаков. Собачье сердце).

Когда я думаю о подозрительном нежелании Ленина отменять сухой закон и вводить госмонополию на водку, у меня закрадываются смутные подозрения, что и Ленин тоже «не любит пролетариата». А почему его надо любить больше, чем, например, крестьянство? Если содрать с пролетария всю марксистскую шелуху – за что, собственно говоря, за какие такие очевидные или неочевидные заслуги надо было любить русский пролетариат?

Ведь все, что ни делали большевики для его же, пролетариата, пользы, он, этот самый пролетариат, обращал себе и большевикам во вред.

Большевики лезли из кожи вон, борясь за восьмичасовой рабочий день для пролетариата. Борьба, согласитесь, была благородная. Ведь что представлял из себя русский рабочий начала XX века? Тяжкий труд по 10–12 часов в сутки, как правило, плохо устроенный быт, нездоровая пища и водка сформировали его типичные черты – лицо землистого цвета, потухшие глаза, сутулая спина, плохие зубы, слабое зрение. Военные медики били тревогу: рабочих массово отбраковывали, «комиссовали» из армии из-за огромного количества болезней, приобретенных на вредных и тяжелых производствах – сталелитейных, мануфактурных, цементных.

Армию составляли в основном выходцы из крестьян, как более физически здоровая часть мужского населения страны.

И вот рабочему человеку сокращают рабочий день или урезают рабочую неделю. Что происходит дальше? Он гармонично развивается? Ездит на богомолье? Ходит в политические кружки? Бежит в самодеятельный театр? Идет бороться за свои права?

Нет. Рабочий бежит в пьяный разгул близлежащего кабака, где напрочь теряет свое революционное самосознание, а проще говоря – свое лицо. Вот как описал времяпрепровождение городского рабочего инженер М. Ковальский в докладе на Всероссийском торгово-промышленном съезде:

«Кому приходилось бывать в праздничные дни в фабричных центрах, поражается тем разгулом, который царствует среди рабочих. Кабаки и трактиры, составляющие неизбежную принадлежность таких мест, бывают обыкновенно переполнены народом. Водка быстро производит свое действие, начинаются ссоры, драки целыми партиями, причем в дело нередко пускаются ножи, и в результате – несколько человек изувеченных или раненых. Для поддержания хотя бы некоторого порядка среди фабричного населения администрации приходится содержать усиленный состав сторожей и фабричной полиции. Рабочий, проведший таким образом праздник (или выходной. – Прим. А.Н.), отправляется на другой день на работу с тяжелой, больной головой. Само собой разумеется, что работа такого рабочего в первые, следующие за праздниками дни не может отличаться высокими качествами и должной производительностью. В результате… несет убытки и сам рабочий, пропивающий заработанные тяжелым трудом деньги, и фабрика…»

С рабочими, которые составляли всего лишь 7 % населения страны, Ленину и его соратникам приходилось нянькаться, словно их было все 100 %.

Писатель М. Горький вспоминал, как до революции его артель едва не строем водили в публичный дом, лишь бы те не пили. Но что характерно, психология рабочего не изменилась и после революции. В отличие от ненавистного большевикам крестьянина, его опять надо было чем-то занять.

А как же – Бог, вера, православие и прочее? Далеки были рабочие от этих священных понятий?

Или как В. Ерофеев в «Москва – Петушки»: «Что мне выпить еще? Что мне выпить во Имя Твое?..

…Беда! Нет у меня ничего такого, что было бы Тебя достойно. Кубанская – это такое дерьмо! А российская – смешно при Тебе и говорить о российской! И розовое крепкое за рупь тридцать семь! Боже!..

Нет, если я сегодня доберусь до Петушков – невредимый, – я создам коктейль, который можно было бы без стыда пить в присутствии Бога и людей, в присутствии людей и во Имя Бога. Я назову его «Иорданские струи» или «Звезда Вифлеема»… Не смейтесь. У меня богатый опыт по созданию коктейлей…»

В истории России не так много рабочих, которые задавались бы вопросами коллеги из СМУ (строительно-монтажное управление) Венечки Ерофеева:

«Но разве это мне нужно? Разве поэтому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа! А если б они мне дали того, разве нуждался бы я в этом? Смотри вот, Господи: розовое крепкое за рупь тридцать семь…»

Хрен их разберет, чего надо простому рабочему! Того, этого… Какая-то, по Ерофееву, сплошь «мировая скорбь»: «Кому же, как не нам самим, знать, до какой степени мы хороши?»

В 1918 году большевики дали рабочему месячный отпуск. А что получили взамен? Сознательного, продвинутого пролетария, на которого, как на строителя нового общества, возлагались все их надежды? Нет, огромную и достаточно злобную массу мешочников-мародеров, кинувшихся в деревню затариваться продовольствием, которого уже катастрофически не хватало городу. И – самогоном.

При этом пролетариат не изменял своей привычке пить и буянить.

Сергей Голицын, книга «Записки уцелевшего»:

«Вооруженные люди в специальных поездах отправлялись в разные стороны, останавливались на какой-нибудь станции и шли подряд по домам требовать хлеба. Нет-нет, не реквизировать, а покупать за тысячи рублей. Но тысячи-то эти ничего не стоили.

В деревнях гнали самогон, что категорически воспрещалось. Прод-отрядовцы делали в деревнях что хотели. И хлеб отбирали, и самогон пили, и с бабами гуляли. То там, то здесь их убивали. Тогда посылались карательные отряды…»

«Пропойцы народного доверия» – такое яркое прозвище получили городские революционные пролетарии, рыскающие по селам России в поисках заветного алкоголя. Среди продотрядовцев был и Лазарь Каганович, будущий строитель московского метро.

«– Значит, сорок два пуда семян имеешь?

– Все полностью имею, подсеянный и очищенный хлебец, как золотцо!

– Ну, это ты – герой! – облегченно вздохнув, похвалил Нагульнов. – Вези его завтра в общественный амбар… Привезешь, сдашь по весу заведующему, он наложит на мешки сургучевые печати, выдаст тебе расписку…

– Ну, это ты, товарищ Нагульнов, оставь! – Банник развязно улыбнулся, пригладил белесые усы. – Этот твой номер не пляшет! Хлеба я вам не дам.

– Это почему же, дозволь спросить?

– Потому что у меня он сохранней будет. А вам отдай его, а к весне и порожних мешков не получишь… Соберете хлебец, а потом его на пароходы да в чужие земли? Антанабили покупать, чтоб партийные со своими стриженными бабами катались? Зна-а-аем, на что нашу пашеничку гатите! Дожилися до равенства!

– Да ты одурел, чертяка! Ты чего это балабонишь?

– Небось одуреешь, коли тебя за глотку возьмут!.. Зараз пойду и высыплю свиньям этот хлеб! Лучше они нехай потрескают, чем вам, чуже-едам!..

– Свиньям? Семенной?

Нагульнов в два прыжка очутился возле двери, – выхватив из кармана наган, ударил Банника колодкой в висок. Банник качнулся, прислонился к стене… стал валиться на пол. Упал…

– …Ты за это ответишь, Макар Нагульнов!..

– Всяк из нас за свое ответит, но ежели хлеб завтра не привезешь – убью!» (М. А. Шолохов. Поднятая целина).

Прости меня, «кулак» Банник. Прости за мое школьное сочинение 1972 года, в котором я восхищался твоим палачом Нагульновым из продвинутых рабочих. Но что мы могли знать тогда про банников и Нагульновых, какую правду?

На железных дорогах России, и без того полупарализованных войной и разрухой, из-за мешочников возникла реальная угроза коллапса, после чего Совнарком попытался ограничить отпускникам свободу передвижения. Пролетариат воспринял это с глухой злобой, как попытку лишить его завоеваний революции.

…Ленин редко терял присутствие духа. Даже будучи в бегах, порой буквально на коленке умудрялся писать письма, программы, речи и декреты. Однако ноябрь 1917 года вверг его в панику, когда многотысячные толпы революционеров взялись громить винные хранилища Петрограда.

«Эти мерзавцы… утопят в вине всю революцию! – кричал он, и судорога сводила его лицо. – Мы уже дали распоряжение расстреливать грабителей на месте. Но нас плохо слушаются… Вот они – русские бунты!..»

Ильич в растерянности. И было отчего растеряться. Как пишет журнал «Родина»: «В несколько дней сравнявшись с трехсотлетней романовской династией по количеству опустошенных бутылок драгоценного вина, революционные солдаты вспомнили, что помимо царских запасов в городе имеются и другие винные погреба.

…Для юной советской власти наступил самый критический момент ее существования. По улицам бродили пьяные банды, терроризируя население стрельбой… В алкогольном пламени революция грозила сжечь самое себя; комиссары пытались поставить ему заслон, расстреливая штабеля бутылок и бочки из пулеметов, ходили мокрые, насквозь пропахшие букетом лучших вин…»

Лев Троцкий о событиях 1917 года написал очень образно: «Вино стекало по каналам в Неву, пропитывая снег, пропойцы лакали прямо из канав…»

Кстати, более поздние революции на территории СССР опасность пьяной эйфории и предусмотрели, и пресекли в корне.

Вот резолюция № 12 Учредительного съезда Литовского движения за перестройку: «В последние десятилетия огромный размах приобрело пьянство, причем никаких мер в связи с этим не предпринималось. Не было официально санкционировано ни одно самодеятельное общество, реально борющееся с пьянством… Более того – акции подобного рода квалифицировались как едва ли не антисоветская деятельность. Производство спиртного непрестанно наращивалось. В конце концов пьянство достигло такого уровня, что составило угрозу вырождения всего народа… Литовское движение за перестройку… призывает всех предпринять шаги по возобновлению естественного движения за трезвость возрождающегося народа.

Литовское движение за перестройку обращается ко всем гражданам Литвы, особенно к молодежи, с призывом дать обещание на тот или иной срок или навсегда не покупать и не употреблять спиртное.

В пору возрождения народа нам, как никогда прежде, важно сохранять здравый, трезвый ум. В этом залог внутренней свободы человека…»

В этом оказался и залог победы Литвы в борьбе за свою независимость. Ошибки большевиков были учтены современниками и исправлены…

«Гибель буржуазии и победа пролетариата одинаково неизбежны. Неизбежна ваша победа, товарищи!» – пишет Ленин телеграмму. Но не русским пролетариям, а немецким и австрийским. Русские не в счет. «Русским дуракам раздать работу попроще». «Надо не только проповедовать: «учись у немцев…» – но и брать в учителя немцев. Иначе одни слова…»

Если так, то мне становится понятно, отчего так сопротивлялся Ленин идее введения госмонополии на водку, почему был против сворачивания действия сухого закона.

Он просто не верил в трезвость русского пролетария. И боялся именно русского пролетария.

Может быть, изучил труды русского врача В. Бехтерева? «Русский народ, – писал тот, – имел несчастную привилегию потреблять сорокаградусную водку, находиться в гораздо менее благоприятных условиях, чем народы запада, которые главным образом потребляют вино и пиво… Сплошь и рядом у нас практикуется питье водки целым стаканом, часто без закусывания и даже на голодный желудок. А в этом случае алкоголь действует много более вредно…»

Бедный, бедный Ленин! Ему бы родиться где-нибудь в Швейцарии и ее вздымать на революционную дыбу, а не варварски пьющую Россию.

В своих страхах он недалеко ушел от своих классовых врагов. Русские буржуи тоже боялись неуправляемости пьяной пролетарской массы, которой, в отличие от крестьян, нечего было терять, кроме, как известно, собственных цепей…

Как заправский практикующий нарколог, Ленин грудью встает против пьянства своих соратников. Вот «застукан» Серго Орджоникидзе, видный большевик, член Реввоенсовета республики.

Ленин шлет ему «черную метку», но так, чтобы та не стала достоянием масс, под грифом «Секретно»:

«Т. Серго! Получил сообщение, что Вы и командарм-14 пьянствовали и гуляли с бабами неделю… (бл… в цене при любой власти. – Прим. А.Н.) Скандал и позор! А я-то Вас направо и налево нахваливал! И Троцкому доложено…

Ответьте тотчас:

1) Кто Вам дал вино?

2) Давно ли в Рев. Военном совете пьянство?

С кем еще пили и гуляли?

3) – тоже – бабы?

4) Можете по совести обещать прекратить или (если не сможете) куда Вас перевести? Ибо позволить Вам пить мы не можем.

5) Командарм-14 – пьяница? Неисправим? Ответьте тотчас. Лучше дадим Вам отдых. Но подтянуться надо. Нельзя. Пример подаете дурной.

Привет. Ваш Ленин».

Трезвенник Ленин разрушил старый русский стереотип. В России, если ты пьяница, то и – без порток, и крыша у твоей избы – худая, и денег в семье нет. Короче, пьяница у нас – традиционно – голь перекатная. Но именно Ленин, трезвый Ленин умудрился пустить по ветру царскую казну.

Кто не верит, вот цифры.

Большевикам достались царские золотые запасы. Огромные запасы! В российском Госбанке было золота на 1 064 300 000 золотых рублей. Куда они-то подевались?

Под чутким руководством Ленина их часть (и довольно значительная) пошла на нужды Коминтерна, на создание новых компартий, на революционизирование европейских и прочих масс, для «подкупа агентов», «на агитацию среди французов и англичан», на «издания и нелегальные поездки», на «помощь народам Востока в борьбе с империализмом», «для поддержки левых организаций», для «дискредитации конкретных лиц», для «подрыва оппозиционных организаций».

«Я умоляю Вас, не экономьте. Тратьте миллионы, много миллионов!» – это Ленин дает санкции своим сторонникам в Европе.

Господи, чем это он опился в тот момент? На Россию надвигается голод, а он, как какой-нибудь перепившийся купец, осмечивает недешевые поездки большевистских агитаторов за рубеж:

Северный Китай – 10 тысяч рублей золотом.

Южный Китай – 20 тысяч рублей золотом.

Корея – 10 тысяч рублей золотом.

Оплата, правда, по возвращению в РСФСР. Не все, видимо, горели желанием вернуться назад.

Не проиграв войны Германии, трезвенник Ленин щедрым пьяным жестом швыряет ей контрибуционные 6 миллиардов марок (в золотом эквиваленте – почти 250 тонн золота). Спрашивается: за что? Не за выпитое ли в Германии (Италии, Англии, Франции) в кредит пиво-вино? За бочки «любимого мюнхенского», кьянти и шампанское? Рассказывают, что трактирщики Голландии и Англии располагают уникальными, не имеющими нынче цены расписками Петра Великого, триста с лишним лет назад совершавшего паломничество в Европу – за съеденное и за влитое в мощные глотки им и его людьми в этих заведениях, но не оплаченное. И – за разгромленные отхожие места, побитую и порубленную мебель. За обиженных ими местных женщин.

Петра Европа помнит еще и поэтому.

Видимо, Ленин также имел векселя, по которым пришел срок расплаты. Что им и было сделано за счет царской казны.

Но сколько же тогда было выпито и съедено этим Гаргантюа вкупе с соратниками, если оплата выпитого-съеденного в кредит исчислялась тоннами золота? Боюсь, никогда нам не разобраться с ленинским дореволюционным меню.

1920 год. На Петроград, Москву и Россию надвигается голод. Ленин исправно клеймит врагов революции, тех, кто организовал блокаду первой в мире республики рабочих и крестьян, оставив народ без прокорма, – мировую буржуазию с ее интервенцией.

Но вот известный художник Юрий Анненков по командировочному удостоверению, подписанному Горьким, едет в южные районы России и сообщает, что «был поражен неожиданным доисторическим видением: необозримые рынки, горы всевозможных хлебов и сдоб, масла, сыров, окороков, рыбы, дичи, малороссийского сала; бочки солений и маринада; крынки молока, горшки сметаны, варенца и простокваши; гирлянды колбас… людская толчея, крики, смех…»

А секрет в том, что город только-только оставили белые. Через какое-то время все это распрекрасное благоденствие канет в Лету, пустят большевики по ветру здешний достаток.

Часть его успеет экспроприировать сам Горький: 2 пуда пшеничной муки, 20 фунтов копченой свинины, 20 банок консервированной осетрины, 10 банок налимьей печенки, а также 15 фунтов шоколада. Все эти припасы будут затребованы специальной бумагой с грифом «срочно», словно бы писателю нужны были патроны или гранаты для ведения скоротечного боя.

А в это время голодные, холодные, злые мешочники штурмом брали вагоны-теплушки, чтобы хоть где-то найти пропитание.

Странно, но факт: поезда с мешочниками почему-то назывались в народе «Максим Горький». С чего бы это?

Ленин любит Горького. Ценит его эпопею «Мать». Не за то ли, что в этой новой пролетарской Библии тот клеймит позором пролетарское пьянство?

«Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармошках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила, пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, и во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода… Люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порой они кончались тяжелыми увечьями, изредка – убийством…»

Ах, как, должно быть, ненавидел Ленин русскую жизнь за ее пьяные традиции! Крестины, поминки, рождения – ни одно событие не обходится у русского без водки. Даже, черт дери, религиозные праздники!

Проклятая «широта русской души»!

«По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная…» (М Горький. Мать)

В Россию из эмиграции видный партиец Григорий Зиновьев прибыл худым и стройным. Через короткое время он получает кличку Ромовая Бабка – за лишний вес, набранный в голодные дни революции. Его соратник Маленков имел кличку Маланья – тоже за лишние килограммы.

Ленину бы в союзники да православную церковь с ее постулатами: «Пить вино во славу Божью, а не во пьянство», «пьяницы царства Божия не наследуют», но к церкви у него свой подход: «Расстрелять десяток попов!» – вот и вся его право славность.

А еще придумали большевики забаву – попов на кол сажать. Как в средние века! Мой дед, Василий Максимович, имевший приход в Орловской губернии, бежал ночью с женой и семью малыми детьми, узнав, что в деревне по соседству большевики весь клир на колья пересажали…

…Мог ли поборник трезвости Ленин в 1923 году помешать пьющему Сталину и не дать отменить сухой закон? Очень и очень сомнительно.

«Когда в 1923 году Ленин заболел, – рассказывал старый большевик Гаврила Волков, бывший шеф-поваром вождя, – было решено госпитализировать его в кремлевском санатории в Горках…»

Чего уж тут кокетничать – госпитализировать! Заточить, лишив возможности общения с товарищами по партии, посадить под домашний арест – вот правильные слова.

Когда здоровье Ленина ухудшилось и говорил он уже с трудом, а иногда, теряя дар речи, изъясняясь просто жестами, Сталин приказал: никому из Горок не выезжать, пока здоровье «любимого товарища Ленина» не улучшится. Никто и не выезжал из Горок. И, соответственно, не въезжал сюда.

Дискуссии на тему водки быть не могло. Ее и не было. Сталин принял решение о водочной монополии самостоятельно.

С одной стороны – потрафил русскому пьющему народу, подорвавшему здоровье суррогатами за годы сухого закона. С другой – именно в те годы испарилась последняя надежда на излечение России от пьянства, о чем так мечтал последний русский император Николай Романов.

«Давайте выпьем за память Владимира Ильича, – поднимает Сталин тост на встрече с югославскими коммунистами, – нашего вождя, нашего учителя, нашего всего!..»

Большевистский цинизм?

В декабре 1931 года на прием к Сталину попал немецкий писатель Эмиль Людвиг, автор книги о Вильгельме II, и задал Сталину такой вопрос: а не носит ли деятельность Сталина черты Петра Первого? Что имел в виду немец – реформы петровские, пьянки его беспробудные или тягу к Германии – не важно. Важен ответ Сталина:

«Что касается Ленина и Петра Великого, то последний был каплей в море, а Ленин – целый океан…»

А он, Сталин, лишь «ученик Ленина», и цель его жизни – «быть достойным его учеником…»

Кинорежиссер Георгий Данелия в книге «Тостуемый пьет до дна» описал Тбилиси в день выноса из мавзолея тела Сталина. Грузины были против этого дела. У памятника Сталину собрался стихийный митинг. Его тут же разогнали водой из пожарных шлангов.

«Утром на второй день (митинг продолжался три дня) к памятнику подъехал грузовик, в кузове которого, обнявшись, стояли Ленин и Сталин, – драматический театр города Гори командировал на митинг актеров в костюмах и гриме вождей пролетариата…

– Пусть Ленин пожмет руку Сталину! – крикнули из толпы.

И Ленин пожал руку Сталину.

– Пусть поцелует! – попросили из толпы.

И Ленин поцеловал Сталина.

– И Сталин тоже пусть поцелует Ленина! – потребовали из толпы.

И Сталин поцеловал Ленина.

– Пока не разденутся и не лягут, у них ничего не получится! – крикнул кто-то.

Все засмеялись…»

Пар выпустили, митинг закончился, все разошлись по домам с сознанием исполненного долга.

У Сталина на Кунцевской даче висела на видном месте посмертная маска Ленина. Ее днем и ночью освещала постоянно горящая лампа. Словно икону. Сталин, уезжая на отдых, брал маску в дорогу. «Все свое ношу с собой?»

«Повесить ее на видное место», – командовал он коменданту Орлову.

Или – «его»?

Итак, подведем итоги. Ленин против отмены в России сухого закона.

Сталин готов отменить сухой закон хоть завтра, но мешает авторитет Ленина. А что в это время происходит в мире? Или там нет проблем, связанных с крепким алкоголем? Проблемы есть, и решают их по-разному.